Текст книги "Срочный фрахт"
Автор книги: Борис Лавренев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
В сияющих сапогах он вышел на улицу, гоголем прошел мимо Ириши, мазавшей известью яблоневые стволы в садике, не удостоив ее взглядом, и отправился на бульвар, где по вечерам играла духовая музыка. На бульваре он встретил машинистку комендантского управления, даму томную и страстную, с пышным бюстом и обильными бедрами и перетянутой осиной талией. Муж ее, владелец лесопилки, удрал с белыми. Дама осталась и пошла служить к большевикам. Носила она всегда несказуемой яркости шелковые кофточки, такие узкие в проймах, что ей приходилось держать руки на отлете, как будто она все время собиралась кого-то обнять.
Леша смело подошел к машинистке, шаркнув начищенными сапогами. Дама встретила его благосклонно. Комендантский шофер мог считаться человеком «из общества», и, помимо того, дама не могла долго жить в одиночестве. Леша прогулял с ней до полночи по пыльной аллее. Начищенные его сапоги потускнели.
Провожая машинистку домой, Леша набрался смелости и пригласил ее к себе на следующий вечер, приврав, что именинник. Дама, пожеманясь немного, приняла приглашение.
Никаких чувств к машинистке Леша не питал. Он вообще не любил таких больших, как лошади, жарких и неуютных женщин. Пригласил он ее из тонко обдуманного расчета: насолить Ирише и показать этой девчонке, что им, Лешей, могут интересоваться даже дамы высшего полета и что он не позволит над собой издеваться.
Ириша сидела на скамеечке, когда Леша на закате солнца торжественно проследовал домой, имея под одним локтем даму в бордовой кофточке, а под другим – бутылку разливного рислинга, добытую из-под полы на базаре. Он победоносно посмотрел на Иришу, но она даже не подняла головы от книжки.
Ее равнодушие сразу же лишило – всякой прелести дьявольский план Лешиной мести.
Леша мрачно подливал машинистке рислинг, сидя рядом с ней на продавленной кушетке. Гостья пила охотно, и глаза у нее мутнели, как у засыпающей трески. Она много и бестолково говорила, потом начала петь. Голос у нее был низкий, похожий на паровозный гудок. И пела она какие-то странные песни, которых Леша не понимал: «Мой тигренок», «Ключик» и другие.
После каждого номера она брала Лешину ладонь и прикладывала к своей бордовой кофточке, показывая, как у нее тревожится сердце. Леша послушно и печально чувствовал под ладошкой пухлый бюст гостьи и тосковал. Из мести ничего не вышло, а дама была чужда и почти противна. Выпив весь рислинг, она стала прощаться, уверяя, что не может так долго оставаться наедине с холостым мужчиной. Мутный взор ее говорил обратное, но Леша охотно сделал вид, что верит в непоколебимую порядочность дамы, и отвел ее домой. Ему стало невыносимо скучно. Захотелось увидеть Иришу сейчас же, услышать ее капризный голосок. Он бежал по темным улицам, но Ириша уже ушла к себе. Леша выбросил в окно пустую бутылку и угрюмо лег спать.
Утром, когда он выходил, направляясь в комендатуру; Ириша стояла у калитки, залитая розовым светом восхода, розовая и чистая, как солнце. На ее маленьких губах дрожала опасная улыбочка, которой Леша боялся Она предвещала недоброе. Леша сжался и, козырнув, хотел молча проскочить на улицу. Но Ириша спросила едким, врастяжку, тоном:
– Как выспались, Алексей Васильич? Кстати, батька велел спросить, чи вы не купите наш старый самовар?
Леша ошеломленно заморгал светлыми ресницами.
– Чего? – спросил он недоуменно. – Откуда ваш папаша взял, что я самоварами интересуюсь?
– А что ж! Разве ж он безглазый чи дурной? Он же видел, как вы вчера до себя с самоваром под ручку прошли, аж пар шел.
И Ириша отвела локти на отлет, издевательски передразнив повадку машинистки.
Леша рванул на нос фуражку, сплюнул и торопливо пошел по улице, спасаясь от летящего вслед звонкого хохота.
В этот день, закончив разъезды с комендантом, он не пошел домой. Его страшила возможность снова натолкнуться на Иришу и получить новое оскорбление. Поставив «бенц» в гараж и отмыв руки от тавота, Леша побрел в порт. Ему захотелось побродить у моря, поглазеть на теплую синюю даль, успокоить сердце беспредельной широтой, простором, зеленым шелестом волны.
Он вошел в ворота порта и вышел на пирс. Порт был пуст. Гражданская война вымела его начисто. В ковше гавани не было ни одного парохода. Уныло тянулись ободранные стены опустошенных пакгаузов. У самого берега лежала на боку облезлая, рассохшаяся шхуна со сбитым такелажем. По краю мола сидели, поджав ноги, как буддийские божки, мальчишки и старики с удочками. Рыбная ловля в Бердянске была в тот год не развлечением любителей, а профессией…
Леша присел на тумбу и бездумно смотрел на знакомый пейзаж. За черными бревнами мола мягкой шелковой голубизной, пронизанной золотыми блестками, трепетало, и дышало море. Оттуда веяло свежестью, солью, йодом, неуловимым ароматом морского простора, и Леша медленно, глубокими вздохами втягивал в легкие животворный запах. Вдруг он услышал совсем близко несколько резких хлопков запущенного мотора, перешедших немедленно в ровный необычайной мощи гул. Гул шел из-под стенки брекватера. Над ней закурился сероватый дымок отработанного бензина.
Леша приподнялся, заинтересованный могучим гулом. Явно, поблизости работал мотор, но мотор неимоверной силы. Откуда о мог появиться? Необыкновенную силу мотора Леша определил по звуку и по тому. что даже почва набережной мелко вибрировала от этого вихревого гула. Леша быстро обогнул груду изломанных упаковочных ящиков и, выйдя к краю, увидал на воде незнакомые суда, ошвартованные у высокой стенки. Они были очень длинные, очень узкие, темно-серой мышиной окраски. На каждой спереди торчал тонкий ствол пушки, укутанный брезентом, сзади щерилось тупое рыльце пулемета.
На чисто промытых маленьких палубах, просеченных черными линеечками пазов, возились моряки в тельняшках, а кто и просто голый до пояса. Слабый бриз едва шевелил стрижиные хвосты шелковых лент на бескозырках.
По должности комендантского шофера Леша знал разные военные новости. Ему было известно, что с севера пригнали по железной дороге несколько истребителей для формируемой Азовской флотилии. Но увидеть истребители ему пришлось впервые. Истребители ему понравились. Было в этих суденышках, невзирая на их невеликость, что-то внушительное и боевое. А ревущий на одном из них мотор был мотором, достойным уважения и любопытства кучки ротозеев, столпившихся на стенке.
Мотор замолк так же внезапно, как и взревел. Из выхлопной трубы вылетели три последних кольца дыма и, красиво тая, поплыли над водой. Неожиданная тишина зазвенела в ушах. Сидевший на стенке, свеся ноги к воде, военный моряк в расстегнутом кителе, в сбитой к затылку фуражке с белым верхом, с сверкающей золотом эмблемой на околыше, весело крикнул на истребитель:
– Ходит машинка, Сердюк?
Плотный, крутоплечий моряк немолодых лет, блеснув серебряной серьгой в волосатом ухе, отозвался с палубы, вытирая промасленные – руки о штаны:
– А ходит, товарищ начальник дивизиона.
Леше понравились не только истребители, но и люди на них. Были они неторопливые, спокойные, с уверенными движениями. Работа шла у них споро, без сумятицы и крика, в полной тишине. Чувствовалось, что люди знают не только свое дело, но и друг друга. Леша подвинулся поближе к моряку с золотой эмблемой и вежливо спросил:
– Это истребители, товарищ командир?
Командир вскинул подбородок кверху. В серых озорных глазах его мелькнули веселые искры, когда они остановились на Лешином лице и обшелушенном носике. Командир вздернул плечами.
– Что вы, молодой! Это же суповые миски…
Голос у командира был озорной, как и глаза, но в шутке не было ничего обидного. Леша понял, что командиру просто весело от солнца, от молодости, от удовольствия видеть свои корабли в хорошем состоянии. И, заражаясь весельем моряка, Леша спросил, подмигнув:
– Супу дадите спробовать?
– Своих не кормим, для чужих варено, – с невозмутимой серьезностью ответил моряк.
– Значит, беляков кормить будете?
– Будем, – командир кошачьим движением встал на ноги и с неожиданной злостью буркнул – Хоть сегодня покормили бы, да вот, черт его подери, мотористов нехватка, а без моториста, молодой, истребитель все равно что чемодан без ручки.
Командир досадливо передвинул фуражку с затылка на нос, шутливо сделал Леше ручкой и ловко спрыгнул на палубу истребителя. Леша постоял еще минут двадцать на стенке, смотря на дружную работу моряков.
Солнце ушло за низкую полосу берега, по воде пролетели сиреневые сумерки, неслышные, как ночная бабочка, и порт сразу залила синяя южная тьма.
Леша направился домой. Подходя к домику, он увидел у калитки зыбкую белую тень. Ириша сидела на своем любимом месте и потрескивала подсолнуховыми семечками на мелких зубках. Увидев Лешу, она подняла голову, и в белках ее влажным мерцанием отразилась большая звезда, плывущая в зените. Леша хотел пройти мимо молча, но Ириша задержала его.
– За самоваром ходили, Алексей Васильевич? – спросила она, откровенно улыбаясь.
Это было уже чересчур. Лешино сердце наполнилось горечью и печалью. Он шагнул к Ирише и срывающимся голосом спросил:
– За что вы меня терзаете, Ирина Тихоновна? Чем я вам не пришелся?
Ириша обняла пальцами коленку и сидела, слегка покачиваясь, не отвечая на Лешин вопрос.
– Вы мне даже отвечать не желаете, Ирина Тихоновна? – Леша осторожно присел на скамеечку, заглядывая в Иришино лицо.
– Звездочка какая колючая, как ежик, – сказала Ириша шепотом, уводя разговор в сторону.
– Нет, Ирина Тихоновна! Про звездочки мне нынче не в пору слушать, – решительно ответил Леша. – Вы мне сперва ответ по моему беспокойству дайте.
Ириша оторвалась от созерцания звезды и, словно впервые, с удивлением оглядела взволнованного Лешу.
– Про что это вы интересуетесь, Алексей Васильич?
– За что вы меня мучаете, Ирина Тихоновна? – повторил Леша и боязливо взял Иришину загорелую руку. Она не отняла ее, и от тепла маленькой жесткой ладони у Леши сладко заныли колени. Вдруг Ириша засмеялась.
– Чего вы смеетесь, Ирина Тихоновна?
– Смешной вы, Алексей Васильевич. Форсу у вас много, а я форсистых не люблю.
– Какой же во мне форс? – спросил озадаченный Леша.
– А такой… Даже ходите не как человек, а как дудак.
– Как кто? – переспросил Леша.
– Дудак!.. Птица такая в степи живет. Иначе – дрофа. Подле стогов всегда вышагивает важно-преважно, точь-в-точь как вы. Верно, думаете – раз из столицы приехали, так и люди вам по плечо.
– Ей-богу, никогда такого не думал. – Леша даже привстал от неожиданности.
– Может, сами и не думали, а форс за вас думает. Уж я вижу. Я людей на глаз разбираю, – вздохнув, сказала Ириша, словно ей самой было неприятно такое умение понимать человеческие характеры.
– Не знаю, – обиженно отодвинулся Леша, не выпуская все же Иришиной руки, – от вас первой такое слышу. Между прочим, со многими девушками знакомство водил, и все мной были довольны… даже сердцем привязывались, – добавил он с грустью.
– На вкус и цвет товарищей нет, – отпарировала Ириша, освобождая руку, – пусть их привязываются, это ихнее дело.
– Может, вас наружность моя компрометирует? – вставил Леша словцо, слышанное от одной адъютантской крали в семнадцатом году. Словцо это ему понравилось – ученое и выразительное.
– Вот еще, – усмехнулась Ириша, – я к наружности не вяжусь. Был бы человек настоящий, а там хоть нос картошкой, на это не глядеть, – продолжала она, не замечая, как уязвило Лешу напоминание о его неудачном носе. – Мне главнейше, чтоб большое чувство в человеке имелось. Чтоб сила сказывалась. А мелюзга, сколько ни форси, выше крыши не прыгнет.
Ириша помолчала, снова сложив руки на колене.
– Мне только форменный герой по сердцу бы пришелся, – мечтательно и тихо сказала она, тряхнув кудряшкой на лбу, – чтоб храбрый был. Да где его такого найдешь, нема его.
– А может, я такой и есть? – с робкой надеждой сказал Леша.
Ириша пристально посмотрела на него, приблизясь вплотную и обдавая теплом дыхания. Маленькие губы ее сложились в презрительную складку.
– Сказали! – крикнула она, резко отстраняясь. – Это вы такой? Вот он, форс-то ваш!
Леша вскочил. Таких обидных слов он еще никогда не слышал в своей везучей жизни.
– Спасибо на добром слове, Ирина Тихоновна, – заговорил он, спеша и захлебываясь словами. – Злой у вас характер! Прямо не женский, а обратный. И откуда вы про геройство знаете, какое оно бывает? Всего-то в жизни видели, что свою хату да корову. Молоко доить – тоже не надо больших чувств иметь. А человека обидеть вам ничего не стоит. Может, я при военном транспорте свою пользу приношу побольше такого, который из винтовки пуляет. А мотор – он тонкая штука. Вас вот год нужно учить, и то не научитесь. А на других критику пускаете. Ну и ждите себе королевича! Прождетесь!
Леша выпаливал обидные слова все злее и взволнованней, наседая на Иришу. Она отстранила его локтем.
– Что вы на меня налезаете, Алексей Васильич? Что вы руками намахиваетесь? Чи я нанятая на ваш вкус разговаривать? Идите себе! И зубом на меня не сверкайте. И зуб у вас поганый, железный. От него во рту ржа может пойти.
Леша отшатнулся. Этого последнего унижения он не мог снести. Платиновый зуб, который стоил четыреста рублей и полпуда гречки! Зуб, который вставляли себе самые важные буржуи и который до сих пор пленял всех девушек… и вдруг железный! Леща стиснул кулаки. Он искал слов для уничтожительного ответа, но их не было, и в голову лезла дребедень. Но удержаться он не мог.
– Ага, – зашипел он, – и зуб мой вам уже не нравится? Да что вы за цаца такая, подумаешь? Да вам такого зуба в жизнь не заиметь. Он больше вашей хаты с коровой и вами стоит. У вас и понятия о нем нет. Закисли вы в захолустье, Ирина Тихоновна.
Леша круто повернулся и вбежал в калитку. Вдогонку ему донесся Иришин полугневный, полуиспуганный оклик:
– Алексей Васильич… чи вы сдурели?
Но он не оглянулся.
Ночью в комнате было душно. Звенели комары и кусались, как собаки. Леша вертелся на кровати и никак не мог уснуть. Мысли его плясали, как соринка в кипятке. Он несколько раз лазил пальцем в рот и трогал свой драгоценный зуб. Прикосновение к металлу странно успокаивало.
На работу он вышел заспанный, злой, грубил коменданту. После рабочего дня снова пошел в порт. Истребители стояли на прежних местах. Командира с озорными глазами не было, но на стенке распоряжался погрузкой ящиков на истребители вчерашний пожилой моряк в тельняшке, с серьгой. Леша присел подле него и с любопытством наблюдал, как опускаются на блоках ящики, как их подхватывают на палубах моряки и прячут в раскрытое брюхо истребителя. Наглядясь, спросил у моряка, как знакомый:
– Ну, а с командой как у вас? Набрали комплект?
Моряк изумленно вытаращился на Лешу.
– Вот те на! – произнес он, сдвинув клочкастые седоватые брови. – Ты что же, отдел формирований на своих двоих?
Леша вежливо улыбнулся.
– Интересуюсь. Давеча ваш же командир мне жаловался, что в мотористах нехватка.
Моряк удивился еще больше. Козья ножка, дымившая у него во рту, вывернулась и повисла, приклеясь к нижней губе. Он посмотрел на Лешу с недоверием. Что за странная личность, которой начальник дивизиона жаловался на недобор команды? Вид невзрачный, нос нашлепкой, волосья пегие. А впрочем, черт его знает. Вдруг начальство какое. Знаков различия нет. Может, шантрапа, а может, и нет. Моряк решил ответить с наибольшей осторожностью.
– Мотористов, действительно, недостает, товарищ… А вы… может, знаешь каких ребят, способных до мотора? – спросил он, путаясь в обращении с «вы» на «ты».
Леша мотнул головой. Моряк все больше правился ему. Истребители тоже. Видать, служба на них хорошая, чистая, кругом вода – не замажешься, не запылишься. И одежда красивая.
– Многих не знаю, – уклончиво ответил он, – а вот насчет себя могу предложить. Я, конечно, по автомобильному двигателю обучался, но ежели с практикой…
Леша не договорил. Громадная татуированная лапа больно вцепилась в его плечо. Леша зажмурился. Ему показалось, что разозленный моряк спихнет сейчас его в воду. Но моряк затряс его и радостно завопил:
– Что же ты, сукин сын, раздави тебя шпилем, сидишь и в молчанку играешь? Виктор Петрович!.. Товарищ начальник дивизиона! – заорал он густым басом, не выпуская плеча Леши и нагибаясь над палубой истребителя.
Из кормового люка вылезла голова без фуражки, в мелких каштановых завитках. Она оказалась головой вчерашнего командира.
– В чем дело, Сердюк? – спросила голова, озираясь. – Противник на горизонте, что ли?
– Никак нет, товарищ начальник дивизиона. Моториста нашел. Сидит, сволочь, помалкивает в тряпочку.
Командирская голова прищурила глаз.
– Кажется, вчера имели честь познакомиться? Припоминаю. Откуда вы, прелестное дитя, и что вы умеете вертеть – мотор или вола за хвост?
– Я, товарищ командир, по шоферскому делу. При коменданте города езжу, – ответил смущенный Леша.
Начальник дивизиона выпрыгнул из люка на палубу и мгновенно, с недостижимой для Леши ловкостью вскарабкался по бревнам на стенку.
– Шофер? – сказал он, упершись руками в бока и тоном ребенка, соблазненного вкусной конфеткой. – Это почти находка! Сердюк, спусти его на палубу без повреждения конечностей и сдай Гордюшенке. И выдать ему робу!
– Идем! – Сердюк взял Лешу за шиворот и подтолкнул к обрезу стенки.
– Разрешите сказать, товарищ командир, – повернулся Леша к начальнику дивизиона, упираясь каблуками в бревно.
– Не разрешаю, – отрезал начальник дивизиона, – дипломатические переговоры исчерпаны, начинается военно-морская служба.
– С комендантом как? – успел все же вымолвить Леша, повисая над палубой на руке Сердюка. – Хватятся меня и в дезертиры зачислят.
– Правильно, молодой, – кивнул начальник дивизиона, – толковое предположение. Сердюк, распорядись сообщить коменданту города, что его шофер реквизирован морским командованием в порядке боевого задания. Все! Спускай!
Сердюк выпустил Лешин ворот, и Леша очутился на палубе истребителя, с трудом устояв на ногах. Сердюк уже стоял рядом и, снова ухватив Лешу, потащил его к квадратному вырезу в палубе.
– Гордюшенко, приймай моториста! – крикнул он, нагибаясь, и подтолкнул Лешу.
Леша заглянул в черное отверстие, откуда несло жаром и смазочным маслом. Узенький трапик из железных прутьев уходил в темноту. Леша вздохнул и, осторожно ощупывая ногами скользкие прутья, стал спускаться.
Комендант города, получив странную бумагу о реквизиции своего шофера, решил не отступать без боя и лично примчался в порт для объяснений. Леша одним глазком наблюдал из машинного люка замечательный спектакль. Комендант города стоял на стенке в парадных бриджах с серебряным позументом и при кавказской шашке, красный, злой, облитый потом, и кричал. Начальник дивизиона сидел на палубе в шезлонге, закинув ногу на ногу, дымил трубкой и был возмутительно спокоен.
– Самочинство! Анархия! – надрывался комендант. – Подавай мне моего шофера!.. Я, так ответственный за город, не могу без надлежащего транспорта. А если какая буза в гарнизоне, что я, на карачках должен ползти или еще как? Какой я комендант, ежели меня уважать не будут? Это контрреволюция!
Командирская трубка выпустила клубок синего дыма.
– Не пугайте рыбу! Рыба не любит крика, – невозмутимо ответил начальник дивизиона. – Вы Библию когда-нибудь читали?
– Сам читай! Что за шутки? – завизжал комендант. – Я с тобой детей не крестил.
– Действительно, не припомню такой кумы. А в Библии про вас написано: «Око за око и зуб за зуб».
– Хватит фильку валять! Какое тебе око?
– Автомобильчик-то вы взяли, уважаемый, – щурясь, цедил начальник дивизиона, – шофер ваш мне все рассказал. Автомобильчик на боевой участок шел, а вы его прикарманили и на клячу обменяли? Присвоение казенного имущества в боевой обстановке?
– Это мое дело!
– Конечно, не мое… В трибунале оно будет лежать в папке с надписью «дело коменданта города Бердянска по обвинению» и так далее. Это уж как пить дать!
Комендант затрясся и затоптался на месте.
– Посмотрим, кого раньше трибунал под печать возьмет. Где это видано, чтобы личный состав воровать?
– У вас ловкости рук учился. Вы в каком заведении науки проходили?
Комендант почернел.
– Оскорбление должностного лица?
Притаившийся за горловиной люка Леша слышал, как начальник дивизиона протяжно и лениво зевнул. Потом он сказал скучающим голосом:
– Война объявлена! Сердюк, к орудию! Наводка по цели, которая болтается на стенке. Прицел ясен.
По палубе к носу протопали шаги. Леша, осторожно высунувшийся из люка, увидел, как Сердюк, пряча в усах улыбку, наводил на коменданта носовую пушку. Комендант сразу смолк и начал отступать, стараясь изобразить на лице бесстрашие и независимость. Но, когда Сердюк, оглушительно крякнув, взялся за шнур, комендант повернул и быстро пошел к воротам порта. Леша, заложив пальцы в рот, лихо свистнул вслед бывшему начальству, бежавшему от незаряженной пушки.
– Противник бежал, не приняв боя! – закричал начальник дивизиона, в восторге дрыгая ногами – Отставить пушку!
Леша хохотал, сидя на перекладине трапа. Жизнь на истребителе с каждым часом очаровывала его все больше. Здесь была дружная семья, спаянная и лихая. И начальник был подходящий парень. Служба с ним сулила жизнь, полную приключений и высокого интереса. И моторы истребителя, с которыми его знакомил старший моторист Гордюшенко, были настоящими боевыми моторами, не то, что жалкий, расхлябанный двигатель комендантского «бенца».
За несколько дней Леша вжился в морское дело. Сердюк научил его затягивать форменку поясом, чтоб не было ни одной лишней складочки, и надевать бескозырку в меру набекрень. В Лешиной фигуре появилась подтянутость и ловкость, и самому себе он казался совсем новым человеком. Он уже не говорил: «веревка», «лестница». Он начал называть вещи настоящими солеными именами.
Он попросил у начальника дивизиона разрешения сходить на квартиру за своим сундучком. Начальник разрешил, но дал ему двух сопровождающих военморов с винтовками, опасаясь, что комендант может попытаться умыкнуть обратно похищенную драгоценность. Леша шел между двумя товарищами, думая, как он увидит ненавистную ему теперь Иришу и как холодно распростится с ней.
Ириша отворила ему дверь. Увидя Лешу в необычном наряде и двух суровых военморов с ружьями, Ириша отступила и побледнела:
– Что это, Алексей Васильич? За что вас?.. – Она недоговорила.
Леша горько усмехнулся. Ничего эта глупая, как курица, девчонка не понимала и не могла понять. Она думает, что Лешу Ширикова арестовали и водят под конвоем.
– Ошибаетесь, Ирина Тихоновна, – сказал он сурово, – мы еще повоюем. Довольно мне при тыловых обозах околачиваться. Я теперь военный моряк Красного Рабоче-Крестьянского Флота! Прощайте! – Он взял под мышку сундучок и протянул Ирише руку дощечкой – Не поминайте лихом! И пущай мой зуб вам больше не досаждает. Желаю вам дружка с подходящим зубом!
Ириша машинально пожала ему руку. Один из моряков, подмигнув, обронил Ирише:
– Не плачьте, барышня! Он вернется до вас после первого геройского боя.
Леша вышел с товарищами на улицу. Ириша подбежала к калитке и смотрела вслед уходящим морякам. В туманных глазах ее было задумчивое недоумение.
В машинном отсеке пылал ослепительный белый свет подвешенной к потолку лампы. Над головами по палубе глухо гремели шаги и рокотал якорный анат. Истребитель подрагивал на волне, и в подрагивании чувствовались напряжение и тревога. Резко провыла сирена, и, заглушаемый гулом моторов, прокатился бас Сердюка:
– Отдать кормовой!
Звякнул телеграф, и стрелка указателя стала на «малый вперед». Гордюшенко включил сцепление. Высокий рев стал ниже, истребитель дрогнул и пошел. Леша с блестящими глазами упивался впечатлениями первого морского похода.
– Куда едем? – спросил он у Гордюшенко.
– Едем! – передразнил Гордюшенко. – Вторую неделю флотскую форму носишь, а говорить по-человечьему не научился. Это девки на фаэтонах ездют, а моряки ходют. Понял? А куда идем, туда и придем. Ты это себе на носу зачекань. Про это начальник знает, а нам, машинным духам, одно полагается – верти машинку на столько оборотов, сколько от мостика закажут. Куда идем, до этого нашего интересу быть не должно. Понял?
– Угу, – ответил Леша и хотел все же высказать удивление, почему команда не должна знать, куда идет, но не успел. Телеграф звякнул и снова стал на «полный вперед». И сейчас же случилось непонятное. Палуба вырвалась из-под ног Леши, он сел и гулко хватился головой о заднюю переборку. Ощущение могучего и стремительного движения наполнило все его тело.
– Что это? – растерянно спросил он у Гордюшенко, потирая затылок.
– Привыкай, – равнодушно заметил Гордюшеико, – истребитель, он тебе не биндюг. Когда на полный ход, так держись за воздух, а то улетишь.
Ревели моторы. За тонкой обшивкой рычала и плескалась взмятенная вода, и все летело вперед, пробивая упругость воды и воздуха.
– Можно наверх глазком взглянуть? – спросил Леша.
– Глянь, – снисходительно разрешил Гордюшенко, – только черта ты там углядишь. Ночь да вода.
Леша вскарабкался по трапику и высунулся из люка. Кругом была синяя пустота, пробитая золотыми гвоздиками звезд. В лицо бил необыкновенный ветер. Он был твердый и как будто тер глаза наждаком, вызывая слезы. Матово поблескивали верхушки валов и двумя ревущими стенами подымалась и опадала за бортом пена. От ее вихря кружилась голова, и Леша спустился вниз.
– Протри моторы! – приказал Гордюшенко, перебрасывая Леше ветошку.
Начальник дивизиона стоял на мостике, наклонясь над слабо освещенной картой, по которой карандаш проложил прямую линию курса. Истребитель шел средним ходом в густом и липком, как сметана, тумане. Из морской бездны тянуло острым предрассветным холодком. Начальник дивизиона выпрямился.
– Дойдем до точки, Сердюк, и будем ворочать на обратный, – сказал он, – оперативное задание выполнено, продолжать разведку, в такой непроглядице нет смысла. А посудинка работает неплохо, – тьфу-тьфу, не сглазить. На полном ходу узлов тридцать выжимали.
– Добре ходим, – прогудел Сердюк, и, кашлянув, бросил рулевому: – К повороту!
– Есть к повороту.
По носу промелькнула вешка. Начальник дивизиона засек крестик на линии прокладки и скомандовал:
– Поворот шестнадцать румбов. Курс двести семьдесят три.
– Лево на борт! – грохотнул бас Сердюка.
Мягко зарокотал штурвал, перекладывая руль. Истребитель, резко кренясь, описал короткую дугу и выпрямился. Стрелка картушки уперлась в цифру 273.
– Так держать!
– Есть так держать.
Липкая сметана вокруг истребителя из голубой медленно становилась светло-серой. Начиналось утро. В серой пелене пошли, прослаивая ее, перламутровые отливы, потом, вся она порозовела. Вода стала почти черной и прозрачной. С мостика было видно, как от бортов из глубины выплывали серебряные пузыри. Но по-прежнему в десяти метрах от штевня все смыкалось в непроницаемую муть.
– Хорошо, что море пустое, – проворчал начальник дивизиона, раскуривая трубку, – прежде в Азовском в таком тумане большими ходами не разгулялись бы. Давно бы к кому-нибудь в трюм заехали.
– Беспременно, – ответил Сердюк, – до войны тут разные посудины стайками, под ручку гуляли, как барышни на бульваре.
Истребитель резал волну, медленно переваливаясь с борта на борт. Туман из розового переходил в алый. И вдруг в глаза ударил слепящий оранжевый блеск. Истребитель словно выпрыгнул из туманной мглы в яркий солнечный свет, в нежащую синеву, в горячее мерцание солнечных бликов на гребнях.
И в ту же секунду сорвался взволнованный вскрик сигнальщика:
– С правого борта, курсовой восемьдесят, силуэт!
Начальник дивизиона неторопливо вытер стекла бинокля и поднял его к глазам. Расставив ноги и плотно поджав губы, он долго всматривался и, опуская бинокль, лениво протянул:
– Бе-елые! Эсминец типа «Строгий». Полный ход!
Сердюк нажал педаль машинного телеграфа. Истребитель взревел и наполовину выскочил из воды. Начальник дивизиона ухватился за поручни и улыбнулся. Ход эсминцев типа «Строгий» по проектным данным – тридцать два узла.
Но машины у белых изношены и обслуживаются разной шушерой, вроде гимназистов и кадетов. Следовательно, из тридцати двух нужно вычесть приблизительно десять. Остается двадцать два, а истребитель спокойненько держит тридцать. Белые могут болтаться за кормой, пока им не надоест. Дистанция сейчас семьдесят пять кабельтовых. Значит, минут десять белые могут поразвлекаться учебной стрельбой по быстроходной цели. Пусть! Это забавно и помогает боевому воспитанию команды. Попасть на такой дистанции в идущий полным ходом истребитель мало шансов даже для призового артиллериста. Итак, начинаем!
И, как бы в ответ на жест начальника дивизиона, над миноносцем, густо окутанным дымом из всех труб, мигнула белая вспышка залпа.
Начальник дивизиона считал секунды, ногой отстукивая по палубе. «Десять… тринадцать… шестнадцать… Вот сейчас». На семнадцатой секунде пронзительный визг сверлящих воздух стальных болванок захлебнулся. В двухстах метрах за кормой истребителя из воды, как по мановению фокусника, выросли три стеклянно-зеленых пальмовых ствола с пушистыми белыми кронами. И с шипением рассыпались.
– Для первого залпа неплохо, – усмехнулся начальник дивизиона. – Боевую тревогу! Информировать машинную команду, что ведем бой с миноносцем и требуется держать ход.
Миноносец вторично блеснул залпом. Прислуга орудия и пулемета промчалась к своим местам. Начальник дивизиона засмеялся.
– Пулемет отставить! Орудийный расчет остается на местах, пулеметчикам сойти вниз. Это целесообразней. Они отстают с каждой минутой, – пояснил он, указывая в сторону миноносца.
Очередной залп подтвердил слова командира. Хотя белые артиллеристы и повысили, вероятно, прицел, учтя первый недолет, залп лег снова недолетом на том же расстоянии. Истребитель явно опережал стрельбу противника.
– Платоническая прогулочка, – протянул начальник дивизиона, потягиваясь. – «Только утро любви хорошо: хороши только первые робкие встречи…»
Иронически скандирующий голос оборвался одновременно с захлебным кашлем левого мотора. Два-три резких выхлопа – и мотор затих окончательно. Бешеный ход истребителя сразу упал. Начальник дивизиона переметнулся взглядом с Сердюком и вырвал пробку из переговорной трубки.
– Гордюшенко! В чем дело? А!.. Немедленно запустить… Немедленно! Минутку? Какой черт… Счет на секунды… Вертись!
Он отпрянул от трубки и взглянул на миноносец. Новая вспышка. Металл провизжал над головами и, перенесенный через истребитель, поднял стеклянные столбы, розовые от бокового солнечного света. Перелет… Эго уж пахло захватом в вилку.
– Пулеметчики, на места! Носовое по миноносцу противника! Прицел семьдесят один, целик восемнадцать. Залп!
