Текст книги "Опознать отказались"

Автор книги: Борис Мезенцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Борис Мезенцев
Опознать отказались

ОБЩИЙ СБОР

Уже два месяца в Константиновке хозяйничали оккупанты. Фашистская армия на своих штыках принесла «новый порядок»: террор, жестокость, произвол…

Мела поземка. Ветер пронизывал насквозь. Николай, поддерживая рукой воротник черной шинели, полученной перед войной в ремесленном училище, быстро шагал.

Я понимал его торопливость: мы шли на собрание подпольщиков, где Николая Абрамова должны принимать в комсомол. Спеша за другом, я вдруг увидел двух немецких солдат, палками подгонявших корову. Они были пьяны. За, ними брела женщина в фуфайке с выбившимися из-под платка волосами и умоляла:

– Паны, верните корову… Верните кормилицу… Трое детей малых… Невестка хворая. Помрем ведь…

Николай взглянул на женщину, потом на немцев. Он весь напрягся, как перед броском. Я резко дернул его за рукав:

– С ума сошел? Вон еще трое солдат.

– Сволочи, – прошептал Николай, сжимая кулаки. Мы прошли мимо стадиона и свернули в переулок.

Павел Максимов увидел нас и подал условный знак. Калитка была открыта, и мы шмыгнули во двор. В коридоре Николай тщательно обмел щербатым веником ботинки, усердно отер о тряпку подошвы. Дверь в комнату приоткрылась – и показалась Женя Бурлай.

– Что вы возитесь! – поторопила она.

Мы вошли. В комнатах – добротная мебель, покрытая черным лаком, в гостиной два шкафа с книгами, на раздвижном столе подшивка еще дореволюционного журнала «Нива». На подоконниках цветы в глиняных горшках, окна завешены гардинами. Кругом был тот идеальный порядок, при котором гость чувствует себя стесненно.

Для маскировки Валя Соловьева принесла патефон и пластинки: собрались, мол, потанцевать.

Почти все были в сборе. Ребята вполголоса, оживленно разговаривали. Когда пришли командир группы Анатолий Стемплевский и политрук Владимир Дымарь, поднялась хозяйка дома Вера Ильинична Яковлева, секретарь подпольного комитета комсомола. Всегда серьезная и собранная, сейчас она выглядела особенно строгой: губы плотно сжаты, брови сведены к переносице.

– Товарищи, комсомольское собрание объявляю открытым. Присутствуют все, за исключением Павлика – он дежурит на улице. У нас сегодня два вопроса: прием Абрамова в комсомол и подготовка к встрече Нового года. – Обернулась к Николаю: – Расскажи товарищам о себе все.

Николай поднялся. Побледнев, стал за спинкой стула.

– Коля, биографию расскажи, – подбодрили его.

– Родился в 1925 году… Здесь… в Константиновке. Отец работал на бутылочном заводе. Мы – бутыляне. В школе учился вместе с Борисом… за одной партой с ним сидели… Потом пошел в ремесло… в ремесленное училище… – голос Николая окреп, он заговорил увереннее: – Токарем захотелось стать, люблю с железом возиться. Учился неплохо, токарное дело нравилось. Закончить училище не пришлось: война началась. Пытался эвакуироваться с ремесленным, но наш эшелон разбомбили, мы разбрелись кто куда, – Николай смущенно потупился.

– Дальше, – попросила Вера Ильинична.

– А насчет комсомола, так я признаюсь… Агитировали, конечно, но не поступал, считал себя недостойным. Я так рассуждаю: быть комсомольцем – дело ответственное. Надо раньше что-то сделать, проявить себя, а потом уже поступать. – Он оглядел всех и взволнованно заверил: – Товарищи, в отношении меня не сомневайтесь! Буду выполнять все поручения, на любое задание пойду! Не подведу… Поверьте!

– Он не подведет, – подтвердил Владимир Дымарь. – Предлагаю принять Николая Абрамова в комсомол.

Владимира поддержала Женя Бурлай. Послышались и другие голоса. Вера Ильинична поднялась:

– Кто за то, чтобы Николая Абрамова принять в ряды Ленинского комсомола, – прошу поднять руку… Единогласно. Поздравляю тебя, Коля, билет комсомольца получишь, когда в город возвратится Советская власть.

– Или будет создан подпольный горком комсомола, – добавил политрук Дымарь.

Радостный, сел Николай, энергично потер ладонь левой руки.

У моего друга была приятная внешность: мягкие темные волосы, карие, немного грустные глаза, лицо смуглое, матовое. Он был, что называется, ладно скроен и крепко сбит.

Тогда же, на сборе, воодушевленный доверием друзей, Николай показался мне очень красивым.

– Теперь о подготовке к Новому году, – продолжал Владимир. Вот сводка Совинформбюро, – он достал из кармана пиджака листок. – Красная Армия в Подмосковье продолжает наступление, освобождает города и села. Фашисты несут большие потери, но в своих сводках все еще брешут о скором падении Москвы! И тут же сообщают, что отходят, выравнивают, мол, фронт для решительного броска на Москву. Ясно ведь, драпают фашисты без оглядки, и расчет их на молниеносную войну лопнул как мыльный пузырь.

Он положил бумажку на стол.

– Всех нас, подпольщиков, – одиннадцать. Мы с Анатолием успели написать пять сводок Совинформбюро. Значит, на двоих одна, а Ване, Борису и Алеше одна на троих. Живут они близко друг от друга, поделятся, – и, уже приказывая, продолжал: – Каждый должен написать по десять листовок. Перед Новым годом расклеить их в городе. Все в одну ночь. Распределимся так: Вера Ильинична и Тамара Ишутина – около вокзала. Анатолий Стемплевский и Коля Абрамов – в центре города, Ваня Иванченко и Алеша Онипченко – в районе базара. Женя Бурлай и Валя Соловьева – от почты до завода Фрунзе. Боре Мезенцеву и мне – Николаевский поселок и Красный городок. А Павлику…

– Я с Женей и Валей, – краснея, поспешно сказал Максимов.

– Добро, – Владимир чуть заметно улыбнулся.

Не только политрук все мы знали, что Павлик неравнодушен к Жене и всегда старается быть рядом с нею.

– Писать на школьных тетрадях, печатными буквами. И не оставлять отпечатков пальцев, – Дымарь вновь напомнил: – Никогда не забывайте главного: кон-спи-ра-ция.

Мы, конечно, понимали, что нужна осторожность. Одной необдуманной фразой, опрометчивым поступком можно выдать себя, погубить товарищей, провалить организацию. Молодости присущи беспечность и непосредственность, однако мы научились хранить в тайне свою нелегальную деятельность. В этом была немалая заслуга политрука.

Владимиру Дымарю не было еще и семнадцати лет. Не по годам серьезный, он удивлял своей рассудительностью и твердостью характера.

Поднялся Анатолий Стемплевский:

– Сводки Совинформбюро я слушаю каждый день. Радиоприемник работает исправно, слышимость хорошая. Все подробности записывать не успеваю, но самое важное фиксирую… Кому понадоблюсь – между часом и двумя, может увидеть меня у входа в парк имени Якусевича. При крайней необходимости заходите домой. Часто всем вместе собираться не следует. Володя прав: осторожность и конспирация прежде всего. У меня все. Если нет вопросов, давайте расходиться.

По дороге домой я думал о Николае. Припомнился случай, который произошел года за два-три перед войной. Играли мы однажды в футбол с ребятами соседней школы. Я был капитаном команды, нападающим, а Николай – защитником. При ничейном счете кто-то из ребят нашей команды ударил по воротам, мяч пролетел над кучкой портфелей, обозначавших боковую стойку. Вот тут-то и началось. Мы кричали, что гол есть, и требовали начинать игру с центра поля, а соперники отказывались. Разгорелись страсти, никто не хотел уступать. В разгар спора с капитаном соперников я, исчерпав все доводы, спросил Николая:

– Коля, скажи по справедливости, был гол или нет?

– Нет. Гола не было, – спокойно сказал он.

А ведь я, конечно, был уверен, что Николай поддержит меня – все-таки играем в одной команде. После этого мы злились на него, долго не брали в свою команду, считая, что он поступил не по-товарищески. Но потом, повзрослев, я оценил поступок друга совсем по-иному.

Николай любил старшего по возрасту Стемплевского за смелость и собранность, восхищался его физической силой. До войны Анатолий на городских школьных соревнованиях дальше всех метал гранаты, был хорошим боксером. Николай и Анатолий жили рядом, и когда случалось, что Николай не являлся домой к обеду, его мать знала: он у Стемплевских.

Когда Анатолия избрали командиром, Николай воспринял это как само собой разумеющееся. Стемплевскому он верил. Анатолий выглядел старше своих восемнадцати лет. Лицо строгое, взгляд темно-карих глаз пронизывающий.

Наш командир не отличался общительностью, но и не замыкался в себе. Любил математику и физику, в суждениях был конкретен, в поступках решителен. Пунктуальный и дисциплинированный, Анатолий еще в школе каждое комсомольское поручение выполнял старательно, его всегда ставили в пример.

Николай Абрамов гордился принадлежностью к комсомолу. На собраниях вел себя с достоинством, часто выступал, всегда отстаивал свою точку зрения, но не упорствовал, если понимал, что не прав. Его возмущало, когда говорили «ты мне не доказывай, потому что не докажешь». Считал это признаком тупого упрямства, ограниченности. Когда чего-нибудь не знал или не понимал – не стеснялся спросить, не строил из себя всезнайку, а прямо, без всяких уловок задавал вопросы глядя собеседнику в глаза.

Над своими сомнениями много размышлял, старался их разрешить сам, а если не получалось, спрашивал товарищей. Однажды он уточнил:

– Когда прогонят фашистов или организуется горком комсомола, буду я считаться комсомольцем с момента вручения билета или же… когда меня приняли на собрании?

– Когда приняли на собрании.

– Значит, я уже являюсь комсомольцем?

– Да, ты уже комсомолец.

Ночью в городе раздавалась стрельба – залпы и одиночные выстрелы. Утром мы встретились с Николаем.

– Ты не знаешь, где это палили? – спросил он.

– Похоже, в центре города.

– Пойдем посмотрим.

На центральной улице, около бывшего рыбного магазина, нам встретился бледный, небритый, бородатый мужчина. Трясущаяся голова, безумные, расширенные глаза, беспомощно опущенные руки. Вдруг он остановился, потом сделал еще несколько нетвердых шагов, и плечом оперся о дерево. Николай поспешно подошел и поддержал его:

– Вам плохо?

– Нет, нет… не беспокойтесь.

– Может, дать вам снега?

– Пожалуйста.

Николай кивнул мне головой. Я подал пригоршню сыпучего снега. Мужчина взял щепотку и положил в рот. Постояв неподвижно несколько минут, незнакомец наконец глубоко и ровно вздохнул.

– Что с вами? – спросил Николай.

– Со мной, собственно, ничего не произошло. Но я только что видел такое… В сквере ночью расстреляли людей, а сейчас их… сбрасывают в ямы… Какой-то кошмар!.. – Он махнул рукой и медленно побрел по улице.

У входа в сквер стояли небольшими группками люди. Мы подошли.

– Глянь, – дернув меня за рукав, сказал Николай.

Человек пятнадцать мужчин с желтыми шестиконечными звездами на белых нарукавных повязках волокли расстрелянных к длинной зигзагообразной щели – укрытию от бомбежек. Восемь полицаев с винтовками стояли в оцеплении. Около щели, спокойно разговаривая, курили эсэсовцы.

Я взглянул на Николая и по его лицу и глазам увидел: будь у него сейчас автомат, он бросился бы на фашистов и полицаев и стрелял бы, стрелял, не думая о последствиях…

– Коля, давай уходить. Смотри, сюда бегут два полицая.

– Запомню это… на всю жизнь запомню! Мы им, сволочам, этого никогда не простим.

Полицаи подбежали к выходу из сквера и, угрожая оружием, потребовали немедленно разойтись. Все подчинились. Мимо нас прошли трое мужчин, обсуждавших только что увиденное. Мы последовали за ними, надеясь узнать, что же произошло.

– Мабуть, явреев повбывалы? – проговорил пожилой.

– Ерунда. Хиба ты нэ бачив? Еврэи вбытых в ямы таскалы, – сказал низкорослый.

– Это расстреляли коммунистов и комиссаров, – заговорил третий. – Вот около нас соседа взяли. Его летом паралич разбил. Сын в армии, дочь эвакуировалась, при нем одна бабка осталась. Квартальная говорила, немцы, мол, считают, что старик не больной, что он член партии и сейчас симулирует. Видать, этой ночью пришлепнули его, бедолагу.

Мы шли позади, прислушивались, но делали вид, что разговор впереди идущих нас ничуть не интересует. Они долго молчали, потом низкорослый сказал со вздохом:

– Кого б нэ розстрилювалы, – цэ нэзаконно. И хоронять людэй, як собак. Розумию, що вийна, алэ и на вийни е якись законы.

– Мэни байдуже, кого вбылы, – махнул рукой пожилой. – Абы мэнэ нэ чипалы. Хай нимци з комунистамы та москалямы деруться, а мэнэ залышать в покои. Моя хата скраю. Я б оце такий, щоб в село поихаты, земельку свою одибрать, та й зажить, як колись було. А кругом хай хоч свит пэрэвэрнэться. Мэни всэ ривно.

– Ни, кумэ! – горячо возразил низкорослый. – Ты вэрзэш чортзнащо. Нахаба зайшов у хату до чужих людэй, и тому що вин сыльный, починае бэшкетуваты: батька в потылыцю, матир в груды, брата по морди, сестру в живит, а ты кажеш – робить, як хочетэ, а мэнэ цэ нэ касаеться. Так?

– Мэни билыповыкы залылы пид шкиру сала, – рассердился пожилой. – Я им того николы не прощу. Хай будэ люба влада, хоть гирша, абы инша, – он со злостью плюнул, оглянулся на нас.

Николай решительно догнал его и, глядя в упор, сказал с презрением:

– Шкура ты! Убивать таких надо гадов!

Я подбежал к Николаю и оттянул его в сторону:

– На черта он тебе сдался, нашел место с таким связываться.

– А-а, комсомольцы, – злобно прошипел пожилой. – А ну постой-ка! – крикнул он, шагнув к нам. – Вот я тебя зараз к полицаю отведу. Хай вин разбэрэться, кто ты такый!

Мы быстро свернули в переулок и прибавили шагу.

– Вот такие подлецы страшнее и опаснее фашистов. Немец – враг открытый, – сказал Николай. – А этот свой… такого сразу и не разглядишь. Может и в доверие влезть, а потом всадит нож в спину.

…Позже мы выяснили, что в сквере были расстреляны не успевшие эвакуироваться коммунисты, ответственные работники, активисты и просто горожане, подозреваемые во враждебном отношении к фашистам.

ГРАНАТЫ

Первым приказом немецкий комендант города обязал население сдать оружие, боеприпасы и военное имущество. Боясь допросов, а возможно и более серьезных последствий, многие тщательнее прятали или выбрасывали ружья, винтовки, кинжалы, лишь некоторые относили их в полицию. Как правило, это было заржавленное старье, не представлявшее ценности и уже едва отвечавшее своему назначению.

Специальные воинские команды на полях недавних боев подбирали пулеметы, винтовки, гранаты и прочее вооружение и свозили к сгоревшему пакгаузу недалеко от вокзала.

Николай отправился туда и пробыл там целый день. В полдень двое полицейских привезли на бричке ручные пулеметы, винтовки и кавалерийские шашки.

К исходу дня с автомашины сгрузили много оружия и несколько небольших ящиков, с которыми солдаты обращались очень осторожно.

«Патроны или гранаты», – подумал Николай.

Вечером он доложил командиру о свалке оружия. Получив приказ тщательно разведать пути подхода к пакгаузу и о его охране, Николай на следующее утро отправился выполнять задание.

Человек сорок местных рабочих ремонтировали железнодорожное полотно. Разбившись на небольшие группы, они заменяли шпалы, подгребали гравий. Руководил работами высокий широкоплечий фельдфебель в фуражке с черными плюшевыми наушниками, защищавшими уши от холода. Около рабочих он оставался недолго: дав указание, куда-то уходил на два-три часа.

В середине дня в крытой подводе привезли хлеб и воду в оцинкованной бочке. Рабочие вереницей потянулись к подводе. Фельдфебель, разрезая на две части небольшие буханки хлеба, с брезгливым видом совал «пайки» в замерзшие руки подходившим. Люди бережно отламывали или отрезали перочинными ножами кусочки хлеба, торопливо и жадно жевали их. Остатки прятали в карман. Напившись воды, выжидающе посматривали на фельдфебеля. Когда хлеб был роздан, фельдфебель приносил сигареты: каждый получал по пять штук. Одни тут же закуривали, другие прятали сигареты: то ли не курили, надеясь что-нибудь выменять на них, то ли откладывали удовольствие на время, когда окажутся дома, в тепле.

Внимание Николая привлек прихрамывающий рабочий. Присмотревшись, он узнал в нем бывшего бутылянина, который незадолго до войны женился и переехал жить в другую часть города. За подпрыгивающую походку его дразнили «Рупь-пять». Недалекий и наивный, хромой был отзывчивым, добрым малым и отличался большой физической силой.

Дождавшись конца работы, замерзший и голодный Николай встретил бутылянина и окликнул его.

– А-а, здоров, земляк, – сипло отозвался тот и, улыбаясь, спросил: – Тебе чего?

– Да вот хочу на работу пристроиться. Видел, что жратву дают. Ты не поможешь?

– Не только жратву, но и сигареты.

– Это совсем хорошо. Так как же насчет работенки? – Николай напрягал память, пытаясь вспомнить имя собеседника. Наконец-то его осенило: «Сергей!»

– Очень просто, через биржу труда. Но тебя не примут – малолеток.

– А я себе годов прибавлю.

– Ну если только так. Знаешь, приходи-ка ты завтра. У нас заболел Иван Литвин. Он ростом, как ты. Немцу все равно, документ ему не нужен, лишь бы работал. В обед получишь хлеб и сигареты.

– Я не курю, сигареты тебе отдам, – расщедрился Николай, глядя на повеселевшее лицо Сергея.

– Завтра жди меня около вокзала. Приходи с лопатой.

Сергей на прощанье ласково хлопнул Николая по плечу и свернул в переулок.

…В отцовской фуфайке, ежась от холода, Николай поджидал Сергея. Когда большинство рабочих уже собралось, показалась наконец припадающая на ногу фигура Рупь-пять. Фельдфебель приехал на мотоцикле, с безразличным видом пересчитал людей и хрипло скомандовал:

– Все работаль. Шнель, бистро!

Разбившись на бригады по семь-восемь человек, рабочие двинулись через путь к семафору за инструментом. Некоторые пришли со своими лопатами. Николай держался поближе к Сергею, а когда подошли к месту работы, обросший рыжей щетиной бригадир сказал:

– Хельхебель приказал сносить старые шпалы вон к тому месту, – и пальцем указал на тупик возле пакгауза.

Николай посмотрел туда. Между тупиком и сваленным в кучу оружием была уборная, за нею в нескольких десятках метров стояло сгоревшее здание из красного кирпича. «Там можно спрятать ящик», – подумал Николай и глянул на часового: тот расхаживал между вокзалом и пакгаузом.

Работа была тяжелой и грязной. Примерзшие к земле шпалы поддевали ломами и кирками, потом на палках или на плечах несли их к тупику, где складывали в штабель. Ослабевшие, полуголодные люди быстро уставали. Пришедший фельдфебель злобно кричал, требовал работать быстрее и угрожал, что не даст хлеба.

Николай превозмогая усталость, работал наряду со взрослыми. Мысли его были заняты одним: как осуществить замысел? Найдя кусок проволоки, он свернул ее и спрятал в карман – авось пригодится.

Когда пришло время обеда и люди группами и в одиночку двинулись к вокзалу, Николай крикнул им вслед:

– Шпалу криво положили, фельдфебель ругаться будет!

– Выслуживаешься, щенок. Сам поправляй, – сердито процедил сквозь зубы сутулый мужчина с колючими глазами и поплелся, отряхивая на ходу фуфайку.

– Давай вместе, – вызвался Сергей.

Положив ровно шпалу, они направились к вокзалу, где собрались уже все рабочие. Проходя мимо уборной, Николай подтолкнул в плечо попутчика:

– Ты иди, а я заскочу сюда.

Сергей поковылял. Николай, осмотревшись, решительно подошел к пакгаузу. Взял ящик. Прячась за стеной, пригнувшись, потащил его. Спустившийся с насыпи, Николай уже не был виден часовому, который расхаживал теперь по перрону. Перекинув через подоконник ящик, присыпал его снегом и направился к уборной. Вынырнув из-за стены, спокойно пошел к вокзалу. Часовой равнодушно смотрел на рабочих, выстроившихся в очередь за хлебом.

Получив свою долю, Николай попросил у Сергея нож, отрезал ломоть хлеба и начал есть. Оставшийся кусок спрятал в карман. Вместе с ножом протянул Сергею сигареты.

– Возьми.

– Не надо. На них можно что-нибудь выменять. Николай сунул в крупную ладонь Сергея сигареты.

– Спасибо, – смущенно улыбаясь, сказал тот и сразу же закурил. – Мне дед говорил, что если смолоду не куришь, то в старости табак с хлебом будешь есть.

– Может быть, – рассеянно ответил Николай, думая о загадочном ящике. Радовал первый успех, но многое тревожило: не заметят ли немцы следа? Как заорать ящик? Что в нем?

Вскоре бригады побрели к своим местам. Работали медленно, нехотя. К концу дня Николая начали покидать силы. Перед глазами то и дело плыли цветные круги, он начал спотыкаться.

– Присядь, отдохни, – грубо посоветовал бригадир. – А завтра чтоб духу твоего здесь не было. Понял?

– Это с непривычки, – заступился Сергей.

Домой Николай плелся разбитым. Лопата давила плечо, ноги подкашивались, во рту пересохло. Зайдя к Анатолию, рухнул на стул, задыхаясь от волнения, рассказал историю с ящиком. С усилием поднялся и, шатаясь, побрел домой. Положив на стол хлеб и наспех умывшись, упал на кровать.

Проснулся поздним утром. Превозмогая сильную боль во всем теле, начал делать зарядку. Кружилась голова, выступали слезы, но он приседал, подпрыгивал, снова приседал.

– Коль, два раза приходил Анатолий. Сказал чтобы ты зашел к нему, – рассказывал ему средний брат. – Мама ругалась, фуфайку ты вымазал. Папка тоже сердится.

– Это я нечаянно, простят.

На улице мело. Ветер то и дело менял направление, крутился волчком, спиралью взбивал снег. Николай застал командира за рубкой дров.

– Что будем делать? – взволнованно спросил Николай.

Анатолий вогнал в суковатое бревно топор, ответил быстро и четко.

– Возьмем санки, мешок и пойдем. Заберем в мешок ящик и – к Вере Ильиничне, до нее от вокзала рукой подать. У нее в мешок насыпем угля и – ко мне.

Ребята долго шли молча. Вдруг Анатолий остановился, разостлал на санках мешок и строго сказал:

– Ты, видать, вчера так намаялся, что и сегодня ходишь, как парализованный. Садись, подвезу немного, да и прочность веревки проверим.

Когда показался вокзал, Анатолий остановился, глубоко, но ровно дыша, приказал:

– Спрячь мешок!.. Сейчас пойдем мимо вокзала, осмотримся.

Рабочие на дальних путях катили обгоревший вагон. Часовой в очках, стуча сапогом о сапог, ходил по перрону Привокзальная площадь была безлюдной. Возвращаясь, ребята остановились у толстого дерева напротив сгоревшего кирпичного здания.

– Я пошел, – тихо сказал Николай.

Ноги по колени вязли в снегу, но он быстро добрался до полуразрушенного дома, легко вскочил на подоконник и скрылся. Анатолий не сводил глаз с часового. Вскоре Николай волоком притащил мешок.

…Вера Ильинична была дома и пригласила друзей войти погреться, попить чаю.

– Нет-нет, – дружно отказались ребята и объяснили причину своей спешки.

– Молодцы, – радостно похвалила она.

Насыпав в мешок угля, Анатолий и Николай глухими улицами без всяких приключений добрались домой..

В сарае торопливо высыпали уголь, достали ящик. С надеждой и тревогой оторвали доску. Изумленно вскрикнули: в ящике были ребристые гранаты – «лимонки».

– Это же здорово! – командир хлопнул Николая по плечу.

– Хлопцы обрадуются, – улыбаясь, сказал Николай, беря в руки гранату. – А где взрыватели?

– Должны быть здесь, – уверенно ответил Анатолий, отрывая еще одну доску. – Вот и они!

– Завтра же взорвем одну.

– Да, да, – согласился командир, – завтра же. Но надо быть осторожными – Ф-1 штука опасная.

На следующий день командир, политрук и Николай в нескольких километрах от города в глубокой балке взорвали гранату. Потом Дымарь красочно рассказывал об этом взрыве. Николай же ограничился двумя словами:

– Рвануло здорово.

Командир роздал гранаты всем нашим ребятам. Через несколько дней мы с Николаем пошли на вокзал попытать счастья: раздобыть гранат или винтовок для обрезов.

Но ни оружия, ни ящиков, возле пакгауза уже не было.