Текст книги "Врачебные тайны дома Романовых"
Автор книги: Борис Нахапетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
По мнению современного историка медицины И.В. Зимина, рассматривающего несколько версий смерти императора Николая I, в пользу самоубийства косвенно свидетельствует отсутствие в петербургских архивах протокола вскрытия тела императора. Однако хорошо известно, что Николай I запретил производить вскрытие после его смерти (причины запрещения указываются разные). Поэтому такого документа не могло быть по определению, как не мог и Грубер, производивший бальзамирование, составить протокол о вскрытии тела и, «найдя его интересным в судебно-медицинском отношении, отпечатать его в Германии». Правда, своё заключение о причине смерти Грубер мог сделать и на основании одного лишь наружного осмотра трупа. Руководства по судебной медицине указывают, что и при таком способе исследования можно обнаружить те или иные признаки отравления: необычность окраски кожных покровов и слизистых, ускорение или замедление в развитии трупного окоченения, чрезмерное расширение или сужение зрачков и т.п. В.Л. Грубер, ученик известного венского профессора анатомии Гиртля, был опытным специалистом, достигшим больших успехов в искусстве бальзамирования. Однако в случае с бальзамированием трупа императора Николая I он был поставлен в чрезвычайно трудное положение, так как условия бальзамирования были продиктованы самим императором. Привыкнув безгранично распоряжаться жизнью и смертью своих подданных, он так же решил распорядиться своей посмертной судьбой. Но, как и во многих его прижизненных начинаниях, Николая I и на этот раз постигла неудача. Ф.И. Тютчев говорил о нём: «Чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злополучного человека».
А.Ф. Тютчева писала в своём дневнике: «Он сам сделал все распоряжения на случай своей смерти и пожелал, чтобы его бальзамировали по системе Ганоло, заключающейся в том, что делается простой надрез в артерии шеи и впускается туда электрический ток».
По-видимому, под фамилией Ганоло выступает известный французский химик и фармаколог Ж.И. Ганналь (1791–1852), занимавшийся также вопросами бальзамирования и использовавший для этой цели квасцы алюминия. Приоритет же введения при бальзамировании антисептических растворов через артерии принадлежит итальянцу Транчини и французам Шосье и Сюке, предложившим этот способ в первой половине XIX века. Что же касается пассажа с «впусканием электрического тока», то он может быть следствием или, мягко говоря, некомпетентности автора дневника, или результатом плохого перевода (переводчик Е.В. Герье): А.Ф. Тютчева, родившаяся и получившая образование за границей, писала свои дневники сначала по-немецки, а потом – по-французски.
Известно, что перу Грубера принадлежит более 600 научных работ, опубликованных в России и за рубежом, за что он получил прозвище «Пимен русской анатомической школы». Однако ни в полной библиографии трудов В.Л. Грубера, хранящейся в музее кафедры нормальной анатомии ВМА, ни в каталогах фундаментальной научной библиотеки ВМА в Санкт-Петербурге и Государственной центральной научной медицинской библиотеки в Москве, ни в каталоге Национальной медицинской библиотеки США, как и в генеральных каталогах библиотек США и ФРГ, статью Грубера с названием, имеющим хотя бы косвенное отношение к данной теме, обнаружить не удалось. И вообще в 1855–1856 гг. работы Грубера за границей не печатались.
Следует признать, что Грубер не справился с поставленной перед ним задачей – забальзамированный им труп Николая I очень скоро подвергся интенсивному разложению. В связи с этим Медицинский департамент Военного министерства затребовал 24 февраля 1855 г. от Придворной аптеки рецепты, «по коим отпускаемы были жидкости для бальзамирования тела в Бозе почивающего императора Николая Павловича». На следующий день рецепты были возвращены – видимо, рассматривавшие их медики не нашли в действиях Грубера никаких нарушений.
Также легендарной следует считать версию А.А. Пеликана о якобы имевшем место заключении Грубера в Петропавловскую крепость: данных об аресте Грубера нет ни в документах музея Петропавловской крепости, ни в фондах Петропавловской крепости РГИА (бывший ЦГАОР), ни в «Списке арестантов Алексеевского равелина с 1850 по 1884 г.», опубликованном в «Историко-революционном сборнике» (М.—Л., 1926, т. 3, с. 300–306).
Конечно же, Н.Г. Богданов не мог пройти мимо этой невероятной истории. Он пишет: «Казалось бы, бальзамирование тела усопшего царя (а оно требовалось, поскольку прощание с покойным обычно продолжалось долго) никакого труда не должно представлять, если человек умер обычной смертью. Но трудности возникли, поскольку организм государя был отравлен и следы этого немедленно проступили на лице покойника. Специалист, к которому обратились за помощью в деле бальзамирования, знаменитый анатом из Вены Венцель Грубер, сразу обнаружил в теле Николая яд, чем привёл в ужас придворных, и настаивал на публичном заявлении о сделанной им находке. На Грубера жёстко давили, но старик («старику» в то время было всего 42 года. – Б.Н.) остался непреклонным, за что и был отстранён от процедуры. Бальзамирование продолжили врачи Енохин и Наранович. Но австриец не унимался. Он составил свой протокол вскрытия и… напечатал его в Германии, за что и был посажен в Петропавловскую крепость. В камере его обследовали „специалисты“ и нашли („признали“) „недалёким“, „наивным“, не от мира сего и даже обнаружили у профессора „отсутствие всякой задней мысли“ (т.е. он никого не хотел оклеветать). Говоря проще, Венцеля Грубера объявили помешанным, со всеми вытекающими отсюда последствиями».
Венцеслав Леопольдович Грубер (1814–1890) родился в Богемии. Медицинское образование получил в Пражском университете. В 1842 г. защитил звание доктора хирургии, а в 1844 г. – доктора медицины. В 1847 г. по приглашению Н.И. Пирогова занял должность первого прозектора по курсу нормальной и патологической анатомии в Петербургской медико-хирургической академии. В 1858 г., признанный, по Н.Г. Богданову, чуть ли не умалишённым, стал начальником кафедры нормальной анатомии Военно-медицинской академии. В результате его 35-летней педагогической и научной деятельности на кафедре был создан первоклассный анатомический музей, в котором до сих пор хранятся великолепные анатомические препараты, изготовленные самим В.Л. Грубером. По плану и под руководством В.Л. Грубера было построено здание анатомического института ВМА. В.Л. Грубер близко сошёлся с известными русскими учеными-медиками – С.П. Боткиным и И.М. Сеченовым. У профессора В.Л. Грубера учились многие выдающиеся представители отечественной медицины, в том числе – великий русский физиолог И.П. Павлов и первая русская женщина-врач, окончившая высшее учебное медицинское заведение в России и защитившая у себя на родине степень доктора медицины, Варвара Александровна Кашеварова-Руднева (Т. Сорокина, 2004).
Как отмечено в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, В.Л. Грубер, «состоя на русской службе 45 лет, оставался австрийским подданным и немцем в душе» (т. 18, с. 794). Умер и похоронен на родине.
Публикатор воспоминаний военного министра императора Александра II графа Д.А. Милютина, посвящённых последним дням жизни императора Николая I, доктор исторических наук Д. Захарова («Родина», 1999, № 9, с. 60–63) считает, что они «убедительно и окончательно развенчивают легенду о „загадке“ внезапной кончины Николая I, не оставляют никаких сомнений в естественности столь неожиданной для современников смерти».
Д.А. Милютин писал в середине 1880-х гг.:
«Государь в последних числах января (1855 г.) вследствие простуды заболел гриппом. Болезнь эта была в то время весьма распространена в городе, вопреки существующему поверию, будто холера, продолжавшаяся тогда в Петербурге, устраняет обыкновенно все другие виды болезней. В первые дни болезни Император не придавал значения своему нездоровью, продолжал обычный свой образ жизни и занятия. Но 4 февраля, ночью, почувствовал он стеснение в груди, вроде одышки, и замечено было поражение лёгких. По совету доктора Мандта Государь не выезжал несколько дней, и болезненное состояние несколько уменьшилось. С наступлением (7 февраля) первой недели Великого поста Государь начал говеть, а 9-го числа чувствовал себя так хорошо, что вопреки настояниям врачей Мандта и Кареля (доктор Карель, обыкновенно сопровождавший Императора Николая в последние годы, был приглашён только с 8 февраля на помощь Мандту, по просьбе последнего) выехал в Михайловский манеж на смотр выступавших в поход частей войск. С этого дня начался у него кашель с мокротой. Несмотря на это, он выехал и 10-го числа на смотр в манеж. На другой же день открылась у него лихорадка с довольно сильным жаром, а с 12-го числа больной уже слёг в постель. В этот именно день получено было прискорбное известие о неудаче под Евпаторией, сильно взволновавшее больного. В ночь лихорадочные явления усилились. С 15 февраля возобновились страдания лёгких; появилась подагрическая боль в большом пальце ноги. На следующий день, 16-го, больной почувствовал сильную боль в рёберных мускулах. К вечеру эта боль уменьшилась, зато появилось биение сердца. Слухи о болезни Императора встревожили весь город, но бюллетени о ходе болезни не печатались, так как Государь не любил подобного опубликования, а доставлялись только особам Царского семейства и выкладывались в приёмной Зимнего дворца для лиц, приезжавших осведомиться о состоянии больного. Начали печатать эти бюллетени только с 17-го числа. В этот день, после беспокойной ночи с бредом, больной почувствовал сильное колотие с левой стороны груди, около сердца. Боль эта скоро прошла, но лихорадочный жар, кашель и мокрота усилились. Приглашён был третий врач – лейб-хирург Енохин (состоявший при Наследнике Цесаревиче). Почти весь день больной был в бреду, хотя и не совсем в бессознательном состоянии. В ночь на 18 февраля замечено было сильное поражение правого лёгкого; больной был уже в безнадёжном положении. Утром 18-го числа Император в полном сознании причастился, трогательно простился со всем семейством и окружающими, а в 1-м часу пополуночи совершенно спокойно, без страданий кончил жизнь…
Его сразила не столько немощь телесная, сколько потрясение нравственное. Мощная натура его не выдержала удара, нанесённого душевным силам его. После тридцатилетнего царствования, ознаменованного славой и могуществом, увидев Россию в отчаянном положении, Император Николай не мог перенести горести от такого печального исхода всех его многолетних державных трудов. Это было слишком тяжкое разочарование, которое и свело его в могилу».
Медицина, к сожалению, не всесильна, и бывают случаи, когда врачи не могут помочь даже царям. Но, как заметил академик Е.И. Чазов, «в нашей стране, как ни в какой другой, вся безысходность возлагается на плечи врача. Так что определённая предвзятость к врачам – это давнишний феномен общественной жизни России». В случае смерти императора Николая I жертвой общественного мнения стал доктор Мандт.
Глава 7
Врачебные ошибки
В своей профессиональной деятельности лейб-медики, как и все вообще врачи, не были застрахованы от ошибок и неудач, в связи с чем, особенно в случаях смерти царствующих особ, в общественном мнении нередко возникал неблагоприятный резонанс.
Так, фрейлина М.А. Паткуль сообщала о «казусе», приключившемся с императрицей Александрой Фёдоровной, вдовой императора Николая I, которого она, несмотря на свою тяжёлую болезнь, пережила на 5 лет (умерла 20 октября 1860 г.). В отличие от своего венценосного супруга Александра Фёдоровна велела, чтобы «её вскрыли ради науки». «Можно себе представить, – пишет М.А. Паткуль, – в каком сконфуженном положении оказался лечивший её доктор, когда при вскрытии лёгкие оказались совершенно здоровыми, а лечили от чахотки; в мнимом аневризме один сердечный клапан действовал немного слабее, что не имело никакого значения, и вся болезнь сосредоточилась в желудке, вернее сказать, в кишечном отделе. Как можно было ошибиться так непростительно! – восклицает М.А. Паткуль. – Один доктор Тильман (почётный лейб-окулист! – Б.Н.) верно определил болезнь, но придворные эскулапы не поверили ему».
Особенно нетерпимая обстановка вокруг лейб-медиков складывалась тогда, когда эти смерти, в результате стечения ряда обстоятельств следовали одна за другой.
Например, молва обвиняла в неискусстве братьев Блюментростов, лечивших императора Петра II, который умер от оспы в 1730 г. Смерть в 1733 г. лечившейся у Л.Л. Блюментроста сестры императрицы Анны Иоанновны Екатерины Ивановны послужила ещё одним предлогом для завистливых врагов доктора, чтобы очернить его в глазах императрицы.
Против Л.Л. Блюментроста было возбуждено целое дело. Ему даже пришлось держать ответ перед грозным начальником Тайной канцелярии графом А.И. Ушаковым. Правда, доктор сумел оправдаться, но всё же был уволен со всех своих постов, лишён жалованья лейб-медика и выслан в Москву, где в течение пяти лет занимался только частной практикой.
В октябре 1828 г. тяжело заболела вдовствующая императрица, 69-летняя Мария Фёдоровна. Прожившая нелёгкую жизнь со своим мужем-деспотом Павлом I, нарожавшая ему кучу детей, многих из которых у неё сразу же после рождения отнимали и отдавали на воспитание свекрови – императрице Екатерине II, перенёсшая смертельный ужас ночи 11 марта 1801 г., когда и её собственная жизнь висела на волоске, пережившая войну 1812 г., внезапную смерть своего старшего сына, а затем – восстание 1825 г., одним словом, имевшая множество причин для того, чтобы у неё, оперируя современными медицинскими терминами, возникла гипертоническая болезнь с церебральными кризами, один из которых, судя по всему, и развился у неё в двадцатых числах октября 1828 г.
Император Николай I писал в письме своему старшему брату Константину Павловичу 21 октября: «Рюль не имеет ни малейшего сомнения насчёт скорого выздоровление».
Оказалось, однако, что Рюль ошибся в определении болезни и её прогнозе, и 22 октября уже другой лейб-медик, Крейтон, был вынужден пустить императрице кровь. Тем не менее появились признаки паралича, и 24 октября в 2 часа 30 минут пополудни Мария Фёдоровна скончалась.
Николай I сообщал Константину Павловичу по этому поводу: «Болезнь развилась с такой быстротой, что никакое лекарство не могло остановить её; так как кровь бросилась к голове, то третьего дня вечером пустили кровь; это, казалось, принесло пользу. Ночь была сносная; утром, так как голова была тяжела, попытались прибегнуть к слабительному; действие было таково, что доказало необходимость сделанного, но силы уменьшались после каждого действия; язык повиновался плохо, и глотание было затруднено; врачи опасались немедленного паралича лёгких; шпанская муха на спине не произвела никакого действия, и силы и сознание ослабевали».
Судя по этому подробному, почти профессиональному описанию, можно предположить развитие одного из вариантов мозгового инсульта – нарушения мозгового кровообращения ишемического типа в стволовой части головного мозга. Учитывая локализацию поражения нервной системы, возраст больной и набор применявшихся лечебных средств, прогноз заболевания, конечно же, следовало бы делать с большой осторожностью. Безусловно, оптимистическая оценка состояния тяжелобольной была определённой ошибкой Рюля, но она никоим образом не могла повлиять на течение заболевания и его неблагоприятный исход. Видимо, понимая это, император и другие члены царской семьи не выразили Рюлю ни малейшего неудовольствия. До конца своих дней он продолжал получать всё содержание, производившееся ему при жизни Марии Фёдоровны, и, кроме того, был постоянно удостаиваем монарших милостей и благоволений.
Другое дело – мнение света. Графиня Нессельроде писала своему брату: «Я убеждена, и это общее мнение, что Рюль, доктор императрицы, не понял болезни. Такова уж судьба, что наша императорская фамилия окружает себя плохими докторами и настолько любит их, и не хочет других, а этот Рюль не понял болезни». Характеристика, данная графиней Рюлю, без сомнения, несправедлива.
Иван Фёдорович Рюль (1768–1846) был одним из опытнейших врачей своего времени. После окончания Хирургического института в Петербурге он некоторое время работал ординатором в Обуховской больнице, а затем служил на кораблях Балтийского флота, принимал участие в морских сражениях. Находясь с русской эскадрой в Копенгагене, посещал лекции тамошних знаменитых профессоров – Винслова, Кастенштейна, Тоде и других. Служил ординатором в Московском и Петербургском генеральных госпиталях, а в 1794 г. был определён полковым врачом в лейб-гвардии Преображенский полк, где «имел счастье отлично-усердной службой обратить на себя внимание императора Павла I». С 1798 г. Рюль состоял дежурным врачом при особе императора, нередко сопровождая императорскую фамилию при её поездках за границу.
«Ревностное и полезное служение, благородный, внушающий доверие характер приблизили Рюля к царствующему дому, и милости царские щедро изливались на него. Эти милости служили только средством и побуждением к большей общеполезной деятельности. Когда психиатры Пинель и Эскироль во Франции, Гейнрот, Рейн (вероятно, Х.А. Гайнер. – Б.Н.) и др. в Германии обратили внимание правительств на места заключения лишённых ума, в Бозе почившая императрица Мария, проникнутая материнской заботливостью о судьбе этих несчастных, избрала Рюля для исполнения мудрых и благодетельных начертаний своих к облегчению тяжёлой участи их. Рюль принял самое деятельное участие в создании новой больницы для умалишённых, названной Больницей всех скорбящих. Постоянная заботливость Рюля о пользовании умалишённых и облегчении горькой участи этих несчастных достаточна, чтобы увековечить его память».
Заслуги Рюля, управлявшего нравственной частью больницы с 1830 г., в её создании были столь велики, что иностранные врачи и филантропы, приезжавшие в Петербург и видевшие эту больницу, расположенную на бывшей даче князя Щербатова, в семи верстах от Петербурга по Петергофской дороге, весьма справедливо называли Рюля «русским Эскиролем». В сентябре 1832 г. в эту больницу были переведены последние больные из отделения умалишённых Обуховской больницы, в 17-м «нумере» которой, как писал А.С. Пушкин, сидел несчастный Германн и, не отвечая ни на какие вопросы, бормотал необыкновенно скоро: «Тройка, семёрка, туз! Тройка, семёрка, дама!»
Пятидесятилетие службы Рюля было отпраздновано в 1837 г. самым торжественным образом. Ему была поднесена золотая, на серебряном блюде медаль, выбитая с высочайшего соизволения, с надписью на латинском языке: «Муж, любезный великим и малым, надежда и опора больным, истощённым телом и с расстроенной душой».
На следующий год после смерти Рюля, в 1847 г., в Больнице всех скорбящих был установлен его мраморный бюст, на сооружение которого значительную сумму пожаловал сам император.
О гибели императора Александра II (1818–1881) от взрыва бомбы, брошенной народовольцем И.И. Гриневицким на набережной Екатерининского канала 1 марта 1881 г., известно, пожалуй, всё. С места покушения императора в санях доставили в Зимний дворец, куда были вызваны для оказания медицинской помощи лейб-медики.
Биограф Александра II С.С. Татищев пишет: «Государя внесли на руках в кабинет его и положили на выдвинутую посредине комнаты постель. Дежурный гоф-медик Маркус перевязал ему раны. Подоспевший лейб-медик Боткин прибегнул ко всем известным способам, чтобы возвратить страдальцу сознание. Голову государя вспрыскивали водой, виски натирали эфиром, давали вдыхать кислород. Всё напрасно. Обильное кровотечение истощило силы царя-мученика. На спасение его не было никакой надежды. На вопрос наследника, долго ли проживёт страдалец, профессор Боткин ответил: „От 10 до 15 минут“».
Имеются свидетельства и специалистов. Так, один из оказавшихся первым около раненого императора в Зимнем дворце, гоф-медик Ф.Ф. Маркус докладывал в своём рапорте на имя министра Императорского двора: «В дежурство моё, сего 1 марта, в два часа пятнадцать минут пополудни позван был я для пособия священной особе государя императора. По немедленному моему прибытию в кабинет его величества вместе с дежурным лекарским помощником Коганом я нашёл государя императора лежащим на кровати, в полном бессознательном состоянии с полуоткрытыми глазами, с суженными, на свет не реагирующими зрачками, едва ощутимым пульсом и редким трудным дыханием. Лицо его величества было бледное, местами забрызгано кровью, челюсти судорожно сжаты. Обе голени раздроблены настолько, что представляют собою бесформенную массу, причём можно было констатировать следующее: на правой голени в верхней её трети перелом обеих костей с раздроблением во многих местах и разрывом мягких частей, на левой таковое же повреждение в нижней её трети. Вышеупомянутое повреждение его величества признано мною, равно как и прибывшими после меня врачами, безусловно смертельным. Применение всевозможных возбуждающих средств оказалось тщетным, и государь император в четверть четвёртого пополудни в Бозе опочил».
Другими врачами, прибывшими после Маркуса, были – доктор Круглевский, батальонный врач Дворяшин, профессор Богдановский, лейб-медик С.П. Боткин и почётный лейб-медик Головин. Однако и они не смогли спасти жизнь императора.
Наиболее энергично, но так же безрезультатно действовал лекарский помощник Коган. Позже он вспоминал: «Моментально я прижал левую бедренную артерию, вслед за мною доктор Маркус прижал правую бедренную артерию. С Божьей помощью удалось остановить кровотечение из артерий». Далее Коган перечисляет, что он делал, стремясь привести императора в чувство: «Спрыскивал и обтирал полотенцем лицо, давал нюхать нашатырный спирт и влил несколько валериановых капель в уста государя. Подание помощи длилось не более двадцати минут, и государь стал дышать глубже прежнего, и наконец я услышал стон… После этого я ощупал едва ощутимый пульс, он был нитеобразный, весьма слабый; затем наложил руку на сердце государя, толчки были тоже слабые».
Конечно, при такой организации и таком уровне оказания медицинской помощи (оставляя за скобками массивность травмы) раненый был обречён. Это было ясно даже и в то время. Принимавший участие в оказании медицинской помощи Александру II врач гвардейского стрелкового батальона Дворяшин писал в «Санкт-Петербургских ведомостях» 4 марта 1881 г.: «Раздробление костей обеих голеней само по себе после двойной ампутации не абсолютно смертельно, если бы не сопровождалось такою страшною потерею крови. Не потеряй голову окружающие государя, сделай кто-нибудь прижатие бедренных артерий или перетяни чем попало бедро целиком, и государь был бы спасён».
Если же экстраполировать ту трагическую ситуацию на современность, то, воспользовавшись схемой лечения, предложенной академиком Б.В. Петровским для ранения А.С. Пушкина, следовало бы вызвать к пострадавшему машину «скорой помощи», в которой – по пути в ближайший травматологический пункт – было бы остановлено кровотечение, введены противостолбнячная сыворотка и обезболивающие средства и начато переливание кровезамещающих жидкостей и противошоковых препаратов. В стационаре больному была бы произведена первичная хирургическая обработка ран, при показаниях – реампутация конечностей и продолжены активные противошоковые, а по существу, реанимационные мероприятия, включая массивные переливания крови.
Прогноз травмы следовало бы считать очень серьёзным, учитывая её обширность и обильное кровотечение. Также следовало бы иметь в виду солидный возраст пострадавшего – императору исполнилось 63 года (кстати сказать, Александр II был наиболее долго жившим российским императором, не считая Екатерины II, которая умерла в возрасте 67 лет) – и его преморбидное состояние. Кроме того, на здоровье императора сказались и личные переживания, связанные со смертельной болезнью его старшего сына – наследника престола, Великого князя Николая Александровича.
Болезнь и смерть цесаревича Николая Александровича подробно рассмотрены петербургским историком медицины И.В. Зиминым («Вопросы истории», 2001, № 9, с. 140–147). По его мнению, смерть цесаревича «была связана с серьёзными недочётами в деятельности придворных медиков».
С детства Великого князя отличали «хрупкое телосложение» и «золотушное расположение» (как мы уже отмечали, туберкулёз был едва ли не семейным заболеванием Романовых). Во время скачек на ипподроме в Царском Селе в 1860 г. цесаревич упал с лошади и сильно ушиб спину. Как писал Ф.А. Оом, секретарь собственной конторы августейших детей, «золотуха, которою страдал Великий князь, бросилась на ушибленное место, которое сделалось уже с тех пор сосредоточием всех последующих страданий». Болезнь постепенно прогрессировала, и в 1863 г. князь В.П. Мещерский отмечал, что «Цесаревич жаловался на слабость и по временам на боли в пояснице. Его лицо приняло какой-то желтоватый оттенок и как-то осунулось».
Приставленный к Великому князю по рекомендации лейб-медика И.В. Енохина доктор Н.А. Шестов не оценил серьёзности заболевания и, согласившись с решением консилиума, рекомендовал больному лечение на морских курортах. Наследник по-прежнему вёл активный образ жизни, много ездил верхом (?!). Во время пребывания на морских курортах Италии заболевание резко обострилось, и на консультацию были приглашены французские и итальянские медики. Мнения учёных эскулапов разошлись: профессор Бурчи предположил, что боли являются результатом нарыва в спинных мускулах, и посоветовал приложить шпанскую мушку; французские врачи Нелатон и Рейе были убеждены в том, что это ревматизм. Для лечения рекомендовались электрические процедуры и массаж. Правда, был некий итальянский врач, который высказался о наличии воспалительного процесса в области позвоночника. Как бы там ни было, состояние здоровья цесаревича стремительно ухудшалось, у него начались сильнейшие головные боли, сопровождавшиеся рвотой, временами он впадал в забытьё.
6 апреля 1865 г. в Ниццу прибыл лейб-медик-консультант Здекауэр, где его ожидали приглашённые накануне врачи Циммерман, Рикар, Вахю, Рерберг. Итак, пишет Ф.А. Оом, «последний, русский подданный, впервые определил болезнь Цесаревича латинским названием „Meningitus Cerebro spinalis“ и подтвердил его подробным описанием в медицинском сочинении, которое дал прочесть сопровождавшему наследника генерал-майору О.Б. Рихтеру». К этому названию уже после смерти прибывший из Вены доктор Опольцер добавил: «Tuberculosa».
К умирающему пригласили великого Пирогова, но и он не мог ничем помочь цесаревичу. 12 апреля 1865 г. цесаревич скончался.
В тот же день было произведено вскрытие. Секцию осуществлял Пирогов, а Здекауэр под диктовку Опольцера составил протокол. Оказалось, как и предполагали медицинские авторитеты, что одновременно с воспалением оболочки спинного и головного мозга, происшедшим от нарыва в спинных мускулах и коснувшимся позвоночного столба, вся мозговая оболочка была воспалена, железы отчасти чрезмерно увеличены, отчасти перешли в нагноение. В головном мозгу и в лёгких найдены туберкулы, застарелые и свежие; на внутренней поверхности черепа соски костяные, и некоторые из них углублялись в головной мозг. Таким образом, у цесаревича был туберкулёзный спондилит, осложнившийся натёчником с прорывом кавернозных масс через твёрдую мозговую оболочку в подоболочечное пространство, что привело к развитию туберкулёзного менингоэнцефалита.
Смерть цесаревича вызвала самые разные отклики в России. Был пущен слух, будто его отравили Великий князь Константин Николаевич и его супруга. Возникал вопрос и об ответственности окружавших цесаревича медиков. Многие винили прежде всего врача наследника, доктора Шестова.
Шестов родился в 1831 г., в 1854 г. закончил Медико-хирургическую академию, в 1855 г. получил степень доктора медицины. Побывав в Париже, Берлине и Праге, Шестов в 1859 г. вернулся в Россию и был назначен доктором наследника с зачислением по Военно-морскому ведомству. В 1860 г. он был утверждён адъюнкт-профессором при клинике госпитальной терапии Медико-хирургической академии. Несмотря на явную неудачу в лечении цесаревича, Шестов с 1866 г. и до самой своей смерти в 1876 г. был ординарным профессором кафедры частной патологии и терапии Медико-хирургической академии.
