Текст книги "А и Б сидели на трубе"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Будь готов!

В пионеры-то мы ещё год назад стали готовиться! Учились мы, в общем, хорошо. Можно было бы учиться даже отлично, если бы с нами всё время что-нибудь не случалось.

То у нас паровая машина, которую мы два месяца из консервных банок клепали, взорвалась, то мы на плоту перевернулись, то ещё что-нибудь подобное… И все эти случаи, конечно, заканчивались большим нагоняем от родителей, во время которого мы, естественно, уроков-то не учили!

И вот приходишь наутро в класс после большого нервного потрясения (а Серёга зачастую после физического воздействия, иногда даже ремнём) с невыученными уроками и – привет – двойка, которая снижает общую картину успеваемости класса.

– Ничего, – говорит Серёга, – погоди! Вот примут нас в пионеры – всё будет по-другому! Сейчас мы так себе – хе-хе-хе, а тогда будем – ого-го! Пионеры – это тебе не октябрята! Это тебе не малявки какие-нибудь. Они ребята серьёзные! У них всё как следует. И уж пороть-то их никто не посмеет!

Торжественное обещание мы ещё летом, ещё в пионерском лагере выучили. Меня хоть ночью разбуди – я сразу скажу всё обещание от начала до конца, без запинки!

Мы мечтали, как перед Октябрьскими праздниками под грохот отрядного барабана и пение горна пойдём через весь город на Марсово поле и там у Вечного огня скажем торжественные слова пионерской присяги и старшие ребята повяжут нам пионерские галстуки. С Невы будет дуть сильный октябрьский ветер, и алые флаги будут наполняться им и хлопать над нашими головами!

А дальше начнётся такая жизнь!.. Такая… Что даже трудно представить! Ну, в общем, настоящая пионерская!

Мы, можно сказать, считали недели до того дня, когда мы сможем стать пионерами. И тут вдруг прибегает Ирина-Мальвина и под страшным секретом всем нам сообщает просто сногсшибательное известие: к нам на торжественную линейку придёт Герой Советского Союза знаменитый полярный лётчик товарищ Закруткин!

Ну тут мы вообще! Это же такой человек! Такой герой! Я когда его портрет, ну тот, что в «Огоньке» был на обложке, достал, так Серёга мне три дня завидовал, пока себе не раздобыл такой же и над кроватью повесил на стенку!

И теперь мы представляли, как лётчик Закруткин, здоровенный, бородатый, в меховых полярных унтах и лётном шлеме, будет повязывать нам алые пионерские галстуки, и замирали от восторга.

Но до торжественной линейки было ещё так долго! Сначала семь дней, потом пять, потом всё ещё три… И наконец в воскресенье можно было сказать: «Завтра мы станем пионерами!»

В нашем классе на понедельник были отменены все уроки. Мы договорились, что я зайду за Серёгой и мы все вместе пойдём к десяти часам в школу, а уж оттуда всей пионерской дружиной торжественным маршем на Марсово поле.

Ночью я несколько раз вставал смотреть на часы. Они вели себя как-то странно: то было двенадцать, потом пятнадцать минут первого, потом без десяти час, а потом сразу полвосьмого! Ещё хорошо, что мама перед уходом на работу меня разбудила, а то похоже, что я бы и линейку проспал.

Мама ушла, а я не спеша позавтракал, умылся ещё раз, но часы продолжали вести себя очень странно: стрелки как будто прилипли к циферблату! Ну совершенно не двигались!

Я мыкался по комнате, не зная, что бы такое сделать, чтобы время поскорее прошло. Я примерил белую новую рубашку, даже в зеркало долго смотрелся. Потом взял новенький шёлковый галстук и стал с ним по комнате бегать – он развевался в руках, как кусочек знамени или как пламя. И один уголок, ну тот, за который я его в кулаке держал, чуть-чуть помялся. Не очень сильно! Но мне показалось, что на галстуке появились складки.

И как мне такое в голову пришло! Я решил галстук немножко погладить утюгом.

Я, наверное, был немножко без сознания, потому что я совершенно не подумал о том, что никогда ничего утюгом не гладил. Я умел только плевать на пальцы и проверять, горячий утюг или нет. Пшикает или не пшикает! И больше ничего. Я только видел, как мама гладит бельё. Но одно дело видеть, как работает другой, и совсем другое дело работать самому!

Вот я припёрся на кухню, нагрел утюг. Расстелил мой замечательный, мой новенький пионерский галстук на столе, побрызгал на него водою и стал водить горячим утюгом!

Раз, другой провёл – ничего. А на третий раз из-под утюга вдруг пошёл вонючий синий дым и галстук стал как-то выгибаться, коробиться и съёживаться. Я провёл утюгом ещё разок: думал, это так, пройдёт. Но не прошло! А на моём новеньком, ни разу не надёванном галстуке начали появляться и лопаться пузыри. Не помня себя, я швырнул утюг обратно на плиту и попытался спасти галстук. Но он намертво приклеился к той клеёнке, которую я позабыл снять со стола.

Напрасно я поливал галстук водой, напрасно пытался его расправить, когда отскоблил от стола ножом: расправлять было нечего – галстук погиб безвозвратно. Огромная дыра с чёрными краями красовалась в самой его середине, да и то, что осталось, было в ошмётках краски с клеёнки!

Слёзы сами собой покатились у меня по щекам.

Но плакать мне уже было некогда. Часы теперь как с ума сошли! Стрелки понеслись вскачь! Ни с того ни с сего стало уже полдевятого!

Тут я, наверное, тоже немножко сошёл с ума: я вдруг собрался в магазин! За новым галстуком! Моя голова отказывалась уже что-либо соображать! Какой магазин? Какой! Сегодня магазины, где можно купить галстук, закрыты: понедельник – выходной! Даже если бы они работали – они работали бы с одиннадцати, а линейка в десять, и, наконец, все деньги у мамы, а мама на работе!

Тогда я быстро напялил пальто, схватил кепку – и к Серёге.

– Кто там? – спросил из-за двери Серёга каким-то задушенным голосом.

– Открывай скорее! – закричал я.

– Не открою! – вдруг ответил Серёга.

– Да ты что? Это же я! Открывай скорее, у меня беда!

– Не открою! – железным голосом ответил Серёга. – У меня свинка! Уходи, а то заразишься.

И тут я обратил внимание, что на двери висит листовка: «Карантин».

– Открывай! – заорал я. – Я свинкой в детском саду болел! Не заражусь!

– Врёшь!

– Честное слово!

– Смотри! Тебе же хуже.

Серёга долго гремел замком и цепочкой.

– Вот, полюбуйся, – сказал он, распахивая дверь.

Он поворачивался только всем корпусом, а шея была укутана целой подушкой бинтов. Компресс подпирал свёрнутые, как пельмени, Серёгины уши. Это было зрелище!

– Да ладно, – сказал я, чтобы его утешить. – Это, конечно, противно и больно, но недолго. Через две недели будешь как огурчик и не вспомнишь про эту свинку поганую!

– Хоть бы завтра! Хоть бы завтра заболеть! – сказал Серёга и, колотя кулаком в стены коридора, пошёл в комнату. – Нет! Вчера шея распухла, ночью «скорую» вызвали… – рассказывал он, укладываясь в кровать всё так же не сгибаясь, как срубленное дерево. – Главное дело, если бы я ногу сломал или там хоть что… я бы приполз на линейку! Как Маресьев! Болит – это наплевать! Я бы приполз! Так ведь нельзя – заразная эта свинка! Карантин! Тебе-то хорошо! – сказал он со вздохом. – Тебя сегодня в пионеры примут. И всех ребят тоже… А я… Все красные галстуки будут носить, а я буду ни пионер, ни октябрёнок… Может, до Двадцать третьего февраля, а может, и до самого Первого мая! Тебе-то хорошо!

– Чего хорошего! – И я кладу перед ним на одеяло всё, что от галстука осталось. – Вот, погладить хотел… Ослиная голова! А новый не купишь. Все магазины закрыты!

– Это ерунда! – сказал Серёга и поднялся.

Он подошёл к стулу, где у него точно так же, как у меня, висела белая новая рубаха и поверх неё пламенел шёлком пионерский галстук. Серёга снял галстук, полюбовался им и протянул мне:

– На! Носи на здоровье! Мне он пригодится не скоро.

– Ты что! – сказал я. – Ты не подумай… Это же твой галстук.

– Да ладно! – сказал Серёга. – Твой, мой… Если на войне в бою падает убитый или раненый боец, его винтовку подхватывает другой, он же не кричит – отдай, моя. Бери.

Я взял. А потом крепко пожал Серёгину руку, потому что Серёга настоящий друг! И что тут ещё можно говорить!

Я представляю, что он переживал, тем более что, когда он закрыл за мною входную дверь, я ушёл не сразу, а постоял на лестничной площадке, и мне было слышно, как, оставшись один, Серёга бухнул лбом в закрытую дверь и заплакал. Громко, навзрыд.

И мне сразу расхотелось шагать под грохот барабана и петь весёлые песни. Поэтому я не пошёл в школу, а не торопясь направился прямо на Марсово поле, туда, где между влажными гранитными глыбами холодный ветер срывал языки пламени Вечного огня.

Я сел на скамейку и задумался. Вот теперь у меня есть пионерский галстук, я смогу стать пионером, – а настроение совсем не праздничное! Одно дело, если бы нас вместе с Серёгою принимали, и совсем другое дело – вот так…

Рядом со мной на скамейке сидел какой-то пижон в белом шарфике и в заграничной шляпе. Он всё чего-то ёрзал, вертел во все стороны головой, улыбался. Потом вдруг принялся насвистывать. Ну это вообще! И я не выдержал. Я встал и спросил:

– Дяденька, вы ленинградец?

Он очень удивился и ответил:

– Ну, ленинградец, а что?

– А то! – сказал я. – Вы на Пискарёвке тоже можете свистеть?

Я думал, что этот пижон начнёт меня обзывать и хамить. И я был к этому готов, пусть бы даже драться полез, я бы не испугался… Тоже придумал – на Марсовом поле, где могилы героев, где такие слова на плитах выбиты, – свистеть! Но дядька меня удивил: он вдруг густо покраснел.

– Извини! – сказал он. – Извини, мальчик. Я больше не буду. Ты не сердись.

– Мне-то что! – сказал я. – Это приезжий может не знать, а уж ленинградец…

– Я, знаешь, два года дома не был, – сказал пижон, – и вот… это – настроение хорошее… Как-то подраспустился.

Мне совсем не хотелось с ним разговаривать. Мне вообще разговаривать ни с кем не хотелось. Уж скорее бы наши ребята пришли да линейка началась. А свистун этот прилип как банный лист с разговорами.

– А вон, – говорит, – вон иностранцы приехали. Смотри, они и галдят, и курят, вон даже обнимаются… Что ж ты им замечания не сделаешь?

– Но вы же не иностранец, вы – ленинградец! – сказал я. – Иностранцы, может, и галдят, а вот дядя Толя, который без руки, он наш сосед, полотёром в Эрмитаже работает, так он каждый раз на работу идёт мимо огня и около огня шапку снимает. В любую погоду.

Наконец-то этот свистун заткнулся. Но не надолго.

– А чего ты, – говорит, – не в школе?

Я сказал.

– О! – говорит. – Такое событие, а ты надулся, как мышь на крупу! Ты что, на меня, что ли, обижаешься?

– Была нужда обижаться! – говорю. И взял ему со злости всё и рассказал: и как галстук сжёг, и как Серёга мне свой отдал.

– А теперь, – говорю, – меня в пионеры принимать будут, а Серёга дома лежит. А вообще-то принимать надо его! А не меня. Он настоящий товарищ, а я лопух… Он достоин, а я нет…

– Чем же лопух?

– Да не мог вспомнить, что мама, когда гладит, клеёнку снимает, а одеяло стелет!

– Ну, это ещё не лопух. Вот я один раз лопухнулся так лопухнулся, чуть богу душу не отдал по дурости…

Но он не успел сказать, как он лопухнулся, – у Летнего сада загрохотал барабан, и длинная колонна стала выползать из-за поворота – это шла наша пионерская дружина. Я побежал к своим.

Меня, конечно, отругали, что я не в школу, а сюда пришёл, и пионервожатая волновалась. Но потом началась линейка, и от меня отстали ради праздника.

Развернули знамя, отдали рапорты. Пионервожатая вышла перед строем и говорит:

– Дорогие ребята! На нашей линейке присутствует знаменитый полярный лётчик, Герой Советского Союза товарищ Закруткин.

Мы все вытянули шеи и стали смотреть по сторонам, чтобы увидеть знакомые унты и лётный шлем.

Я смотрю, а рядом с пионервожатой становится этот… пижон. Ну, который свистел.

Я глазам своим не поверил. Я думал, ему лет восемнадцать, и вообще он нашей старшей пионервожатой по плечо!

Но тут его стали принимать в почётные пионеры, он сбросил пальто, и я увидел лётчицкий китель с орденскими колодками и Золотой Звездой Героя…

Я был готов сквозь землю провалиться. Мало того, что я его не узнал (он бороду сбрил – как узнаешь?). Я ещё ему замечание сделал, хотя прекрасно знаю: яйца курицу не учат и дети взрослым замечаний не делают!

И то, что он на взрослого совсем не похож, меня нисколько не извиняет.

Как в тумане, произнёс я слова Торжественного обещания, отдал свой первый в жизни пионерский салют, и только когда ветерок стал трепать на моей груди концы алого шёлка, немножко обрадовался.

– Слово предоставляется Герою Советского Союза товарищу Закруткину, – объявила старшая пионервожатая.

Он вышел чуть вперёд и сказал:

– Товарищи пионеры! Есть такой пионерский закон: один за всех и все за одного! Я правильно формулирую? Так вот, в то время как мы принимаем вас в пионеры, ваш товарищ Кирьянов Сергей лежит больной и мы его в пионеры не принимаем. То есть мы его как бы в пионеры не принимаем! Я считаю это несправедливым! А вы как думаете?

– Несправедливо! – так заорал я, что на меня даже все оглянулись.

– И как почётный пионер вашей дружины, я предлагаю исправить это печальное недоразумение.

– Но мы такое мероприятие не планировали! – растерялась старшая пионервожатая.

– Тем оно ценнее. Я пионер вашей дружины и могу высказать своё предложение. Так или не так?

– Так, – рявкнула вся дружина.

– Я предлагаю пойти к Кирьянову домой и принять его в пионеры!

– Целая дружина ради одного человека? – удивился кто-то из учителей.

– А почему бы нет? – сказал Закруткин. – Когда я разбился на Земле Франца-Иосифа, меня искал весь Северный флот, все рыбаки, да и вообще вся страна.

– Ну вы сравниваете тоже, товарищ Закруткин… – сказала почтительно старшая пионервожатая.

– А какая разница! – сказал Закруткин. – Кирьянов – гражданин СССР, ваш товарищ! В общем, идём или не идём?

– Идём, – грянула дружина.

– Трубач, барабанщик! – скомандовал герой. – Марш!

Грохнула барабанная дробь, хриплым солдатским голосом запел горн. И вдруг Закруткин выхватил меня из строя, взял за руку и пошёл впереди знамени, сразу вслед за флажковым, который показывал машинам, как объезжать нашу колонну.

Закруткин шагал широко, шляпу он держал в руке, и ветер трепал его лихой чуб и развевал полы пальто, как чапаевскую бурку. Я еле поспевал за ним.

– Товарищ Закруткин, – сказал я, – а где мы пионерский галстук найдём?

– А мы как в бою: с груди на грудь!

Я не понял, но переспрашивать не решился.

– Товарищ Закруткин, вы свинкой болели?

– Я же приличный человек, – ответил герой, – конечно. Я, вообще, отболел всем, чем положено, и даже золотухой. Вообще-то, я в детстве ужасно болезненный был.

Милиционеры отдавали нам честь, мальчишки из других школ бежали за нами следом.

Длинная многоногая колонна вытянулась перед Серёгиным домом и замерла.

Закруткин спросил у меня номер квартиры и убежал в парадное, а через несколько минут на третьем этаже распахнулось Серёгино окно, и сам он, в новой рубахе и толстом компрессе, взъерошенный и обалдевший, показался в окне.

Заикаясь, он произнёс слова Торжественного обещания. Товарищ Закруткин снял свой галстук, который ему вручили на Марсовом поле, и повязал на забинтованную Серёгину шею.

– Будь готов! – крикнул он.

И Серёга, весь засветившись от радости, улыбнулся и выдохнул, вздымая руку над головой:

– Всегда готов!

– Спасибо вам, товарищ Закруткин, – сказал я, когда линейка разошлась по домам.

– За что?

– За Серёгу.

– Это тебе спасибо, – серьёзно ответил лётчик.

– Мне-то за что? – удивился я.

– За память! За то, что ты ленинградец! Вот таким будь всегда! Будь готов!

Я отдал салют и ответил:

– Всегда готов!

А и Б сидели на трубе

Живой уголок

До чего малыши приставать любят! Как прилипнут, не отделаешься! И среди них главный приставала – Женька из второго подъезда. Только выйдешь на улицу – он тут как тут. И начинается: «Почему самолёты летают? Почему вороны ходят, а воробьи прыгают?»

А кто их знает, почему так?

Ещё хорошо, когда никто его вопросов не слышит, а то просто неловко получается – я уже учусь в первом классе, а ответить не могу!

Я на продлёнку не хожу. Пообедаю в школе – и домой. Я так с папой договорился. Мама-то, конечно, возражала: «Как это так – ребёнок по улицам слоняется!»

А папа правильно сказал: «Ему слоняться некогда. И не такой он человек, чтобы слоняться!»

Конечно, некогда: потому что три раза в неделю музыкальная школа и два раза бассейн! Когда тут по улицам слоняться?

Некогда! Ещё ведь нужно уроки учить… И ещё по музыке. Я и не слоняюсь. Я люблю на заборе посидеть один. Подумать. И чтобы никто не мешал.

Но не тут-то было! Женька сразу у забора появляется и начинает свои вопросы задавать. Хорошо ещё, его бабушка останавливает. Родители у него всё время на работе, я их и не видел ни разу, он с бабушкой гуляет.

– Женечка, отстань от мальчика. Он большой, ему с тобой не интересно.

Он, конечно, в крик:

– Я тоже большой! Я большой!

Какой там большой – от горшка два вершка. До чего надоел, прямо видеть его не могу! И вот вчера выхожу во двор после школы. Там никого – один этот Женька мыкается. То походит, то на лавочку присядет и всё что-то в руках вертит.

Я подкрался, заглянул – у него в руках спичечный коробок, а там две бескрылые мухи. Такие в самом начале весны появляются, когда ещё холодно. А сейчас как раз март. Эти мухи по сугробам ползают. Ну не по сугробам, а где солнышко пригревает.

Слышу, как Женька с ними разговаривает.

– Вы, – говорит он мухам, – на меня не обижайтесь, что я вас в спичечный коробок посадил. Я вас дома выпущу. А сейчас гуляйте, дышите свежим воздухом. Я вас буду молоком поить – вы станете большие, как вертолёты, и будете со мной играть!

Тут я не выдержал.

– Дурачок, – говорю я ему. – Это бескрылые мухи. Они не летают. Про них по телевизору рассказывали.

– Ну и что, что ещё не летают! Научатся – полетят. Вот научатся – я их выпущу, – отвечает Женька. – А пока я для них построю очень красивый живой уголок…

– Тебя бабушка с этим живым уголком из дома выгонит.

– Не выгонит, – шепчет Женька, и вдруг у него из глаза слеза выскочила и по носу поехала. – Бабушку в больницу увезли…

Я вообще-то этого Женьку терпеть не могу, но мне его стало жалко. Маленький такой, щуплый, пальтишко где-то в мелу измазал.

– Ну, – говорю, – не реви. Бабушка скоро поправится. Есть у тебя платок?

– Есть. – Женька достал платок и стоит.

– Ну, вытирай, – говорю, – нос.

А он отвечает:

– Я не умею.

Но я совсем не засмеялся, потому что он на самом деле не умеет. И ничего смешного! Я ему нос вытер. У него нос такой маленький, как у воробья. Я вообще-то, наверное, не очень умею носы вытирать, но он терпел.

– Знаешь что, – говорю я ему, – ты иди домой!

– Ага… А там никого нету! – говорит он, и губа у него опять для рёва выворачиваться начала.

– Не реви! Я к тебе сейчас в гости приду!

– Правда? – У него в глазах будто лампочки зажглись.

Я быстро побежал к себе домой и позвонил папе на работу.

– Папа, можно я Женьке рыбок отдам. Он хочет живой уголок сделать…

И всё папе про Женьку рассказал.

– А не жалко тебе рыбок? – спрашивает папа. – Это ведь насовсем. А то отдашь, а потом передумаешь, назад потребуешь… Это не дело.

Я посмотрел на тумбочку, где у меня аквариум и в нём, красивые, как цветы, будто висели два вуалехвоста, чуть шевеля плавниками. Я на них смотреть люблю – они золотые и розовые.

Папа молчал, и мне было слышно, как он в трубку дышит. И я представил, как сейчас один, в пустой квартире, сидит Женька – меня ждёт, к шагам на лестнице прислушивается.

– Ничего! – сказал я папе. – Я рыбок навещать буду. Мне, конечно, рыбок отдавать жалко, но Женьку мне ещё больше жалко! Ему же с аквариумом будет веселее! Рыбки-то ведь вон какие красивые! И они живые!

– Хорошо, – сказал папа. – Отдай.

И голос у папы потеплел, хотя вообще-то папа у меня строгий.

А и Б сидели на трубе

– Папа! – сказал Игорь. – А и Б сидели на трубе, А – упало, Б – пропало! Что осталось на трубе?

– Ах мазилы! – закричал папа. – Это ж надо! Ну мазилы!

Он смотрел на экран телевизора так, словно от этого зависели жизнь и здоровье всей семьи.

– На какой трубе? – спросил он не оборачиваясь.

– Не знаю, – ответил Игорь. – Может, на заводской, а может, на трубе парового отопления. Вообще-то всё равно, главное, что сидели.

– Ну надо же! Надо же! – подскочил папа в кресле. – Ну! Ну-у-у! Ах мазилы! Такой матч ответственный! Вот, как ты говоришь, были в классе «А», а вылетят в класс «Б»! – Папа вытер пот со лба, словно это не хоккеисты, а он сам, в красном свитере и шлеме, запакованный в щитки, носился по ледяному полю.

– Ты уроки-то выучил?

– На воскресенье не задают! – сказал Игорь.

– Та-а-ак-к… Ну и что там у тебя?

– А и Б, – начал Игорь, – сидели на трубе…

– Ну! Ну! – завопил папа. – Дожимай вратаря! Дожимай! Да что ж такое, в самом деле! В хоккей играть – это не на трубе сидеть! Ах мазилы! Шайбу давай! Шай-бу!

Игорь постоял-постоял и тихонечко вышел в другую комнату. Там мама шила на машинке. То есть она-то, может, и хотела шить, но машинка шить не собиралась. Поэтому мама была очень сердита.

– Мама! – сказал Игорь. – А и Б сидели на трубе…

– Да что же это за наказание такое! – чуть не плача сказала мама. – Рвёт нитки и всё! Ну хоть что хочешь делай! А это чудо-юдо к телевизору приклеилось! Коля! Ты понимаешь, я шить не могу!

– Сейчас! Сейчас! – закричал из комнаты папа. – Минуточку! Есть штука! Ур-ра-а! Го-о-о-ол!

– Мам… Ну послушай! – сказал Игорь.

– Ну что тебе?

– Загадка. А и Б сидели на трубе, А – упало, Б – пропало… Что осталось на трубе?

– Ты уроки выучил?

– Выучил! Выучил… На воскресенье не задают.

– А «ча», «ща» пиши через «а» повторил?

– Да повторил, повторил! Я по русскому все правила повторил!

– Смотри! Я проверю.

– Да пожалуйста… Ну так что осталось на трубе?

– Слушай, имей совесть, – сказала мама. – Тут машинка не шьёт, а ты мне какой-то трубой голову морочишь…

– Ну что ты, догадаться не можешь, что ли?..

– Не могу! – сказала мама, в сотый раз заправляя нитку. – Вон иди к бабушке, она у нас всё знает… Давай-давай…

У бабушки в гостях были две подруги – тоже бабушки. Они пили чай.

– Ой, кто к нам пришёл! – запели они в один голос. – Да какой большой! Ну просто молодой человек! Кавалер!

– Здрасти! Хотите, я вам загадку загадаю?

– Вы подумайте! – всплеснула пухленькими ручками одна бабушкина подруга, похожая на булку с маком, потому что вся была в веснушках. – Как летит время! Давно ли был вот меньше пирога этого, а теперь уже пожалуйста, загадки загадывает!

– Он такие загадки загадывает – только успевай поворачиваться отгадывать! – прихлёбывая чай из блюдечка, проворчала бабушка Игоря.

Игорь сразу вспомнил, сколько он всего за неделю успел натворить… Многовато, даже если не считать двух драк с Димкой из второго «б».

– Это про буквы загадка! – сказал он поскорее.

– Ты уже и буквы знаешь? – удивилась вторая бабушкина подруга. На ней были блестящие бусы, и зайчики от них носились по всей комнате как ненормальные.

– Ха! Я уже «Три мушкетёра» читать начал… Уже на семнадцатой странице!

– Так ты уже читать умеешь?! – опять всплеснула руками «маковая булка».

– Ха! Я уже во второй класс хожу!

– Потрясающе! Умница моя! – сказала бабушка с бусами. – «Три мушкетёра»! Это ж надо! «Пока-пока-покачивая перьями на шляпах…» Конфетку хочешь?

– Хочу!

– Нельзя ему конфетку! – сказала Игорева бабушка. – У него диатез! Вчера недоглядела, так он триста граммов «Каракума» из вазочки съел.

– Ну и на здоровье! – разулыбалась «булка».

– Да мне не жалко! Только ведь всю ночь чесался, как, прости господи, пёс блохастый! И ведь не даю – сам берёт! Вчера глянула – милые мои!.. Полна вазочка конфетных бумажек, а конфет нету!

– А вот от этой диатеза не будет! Это молочная «Коровка», – сказали «бусы».

– Спасибо! Так вот: А и Б сидели на трубе…

– Спасибо сказал и ступай себе! – прервала его бабушка. – Где твои родители? Могу я, в конце концов, хоть один день отдохнуть?

Игорь вышел в коридор. Постоял. Послушал. В одной комнате ревел телевизор, в другой – стрекотала, спотыкаясь, машинка, в третьей – неторопливо позвякивали чашки… И никто не хотел узнать про А и Б, которые почему-то то сидели, то не сидели на трубе.

И тогда Игорь решил уйти из дома. Навсегда!

– Вот тогда я не буду вам всем мешать! – шептал он. – Тогда пожалуйста: хоть на машинке шейте, хоть чай пейте, хоть хоккей смотрите… А я уйду в лес и буду там жить, один! Буду охотиться! Может, меня даже волки съедят… Вот тогда узнаете… – И от этих слов Игорю стало так себя жалко, что даже в носу защипало.

Он надел пальто, кепку, вбил ноги в уличные башмаки и вышел на лестничную площадку.

На лестнице, на ступеньках сидела Ирка из квартиры напротив и обливалась горькими слезами.

– Ты это чего? – спросил Игорь.

– Да! Я всем мешаю, – всхлипывая, ответила Ирка. – Они говорят: «Иди погуляй! Нам Витечку купать надо!» Он маленький, его каждый день купают!

Она всхлипнула ещё громче, и синий бант у неё на макушке горестно подпрыгнул, словно большой мотылёк, который от расстройства летать разучился.

– А может, я тоже Витечку купать хочу! Он же ведь и мой братик! А мне его даже поносить не дают! Даже подержать не дают! Они говорят: «Иди погуляй». Вот я и ушла от них! Навсегда! Буду в лесу жить! Как Белоснежка!

– Да ладно! Чего там… – сказал Игорь, присаживаясь рядом с Иркой на ступеньку. – Не реви! Вот на конфетку! Это молочная «Коровка», очень, между прочим, замечательная… От неё диатеза не бывает.

Он протянул девочке конфету и подумал: «Вообще-то, наверно, правильно, что ей брата в руки не дают! Она сама-то от горшка два вершка. Ещё уронит!»

И ещё вдруг подумал о том, что его папа целую неделю работал в две смены, потому что его сменщик заболел, и целую неделю не смотрел телевизор и почти что весь чемпионат мира по хоккею не смотрел… Так что, пожалуй, пускай смотрит, завтра ему опять в две смены работать: сменщик-то ещё не поправился, а план надо выполнять…

А потом про маму вспомнил, как она говорила, что вот уже весна, лето на носу, а ей на улицу выйти совершенно не в чем… Два года материал лежит, а сшить некогда…

Что касается бабушки, то тут и говорить нечего… Тут Игорь вообще кругом виноват. Если всё припомнить, то вазочка конфет – это ерунда… Есть кое-что и похуже!

– А что такое диатез? – спросила Ирка, откусывая половину конфеты, а другую возвращая Игорю.

– Это когда шоколада или там апельсинов наешься, а потом всё чешется… – объяснил он, засовывая свою половину конфеты за щёку и устраиваясь поудобнее. – Я загадку знаю: А и Б сидели на трубе, А – упало, Б – пропало, что осталось на трубе?

Ирка задумалась.

– А… и… Б, – медленно стал говорить Игорь, – А… и… Б… сидели…

– И! – закричала Ирка, засмеялась и захлопала в ладоши. – И осталось на трубе. Буква «И»! Я сразу догадалась! А вот ты отгадай: девица в светлице, а коса на улице! Что такое?

– Морковка! Это ерунда! Это я ещё в детском саду знал! А вот ты скажи: почему мяч катится?

– Я знаю, я знаю… – закричала Ирка. – По земле…

– А вот и не угадала! Мяч катится, потому что он круглый!

– А вот ты, а вот ты, – торопилась девочка, – ты скажи: почему верблюд ваты не ест?

– Не знаю! – честно признался Игорь. – Может, она не питательная!

– Да нет же, просто потому, что он вату не любит!

Так они сидели, разговаривали и смеялись. И забыли, что на всех обиделись и ушли из дома навсегда.