Текст книги "А и Б сидели на трубе"
Автор книги: Борис Алмазов
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Культурные манеры
В нашей квартире раньше, до революции, графиня жила. Я даже не представляю, как было можно одному человеку в такой огромной квартире жить! Я, например, когда один в нашей квартире остаюсь, то даже говорить начинаю вполголоса. Нет, я не боюсь, а просто квартира такая здоровенная… По коридору идёшь-идёшь, конца ему нет…
А на кухне так вообще можно в футбол играть, если, конечно, убрать все столики, табуретки и плиту… Плита у нас здоровенная, как бильярдный стол. Я даже не представляю, сколько нужно дров, чтобы её растопить! Наверно, вагон. Сколько я живу на свете, эту плиту не топили ни разу. На ней стоят керогазы, керосинки и примусы всех жильцов. Это очень удобно, потому что плита из негорючих материалов сделана. А над ней, будто огромная крыша, козырёк из железа и труба. Сосед дядя Толя называет эту крышу «вытяжная система». Из-за этой вытяжной системы в кухне всегда свежий воздух. А то по воскресеньям все соседки как на кухню выйдут, да как керосинки зажгут, да как примуса загудят!.. А тут, пожалуйста, вытяжная система!..
Интересно, была она в квартире, когда здесь жила графиня? Об этом можно узнать только у Мэри. Тётя Дуся – соседка наша, она в ларьке огурцами солёными торгует, – рассказывала, что Мэри была у графини не то горничной, не то ещё какой-то служанкой…
Мэри самая старая в нашей квартире. Она живёт в самой маленькой комнатке за кухней… Я у всех соседей в гостях был, а у неё ни разу… Хотя, конечно, мне было очень интересно, потому что иногда в открытую дверь виднелись какие-то фотографии на стене, кружевные занавески… Но Мэри ни с кем не дружила. Может, потому, что работала где-то по вечерам, а готовила себе на кухне утром, когда в квартире никого не было. А может, почему-то ещё…
Тётя Дуся называла её «мамзель». Наверное, это очень обидное слово, потому что даже тётя Дуся говорила его шёпотом.
Мне очень хотелось обо всём, что раньше в нашей квартире было, расспросить Мэри: и про графиню, и про её мужа. (Интересно, как правильно называется муж графини – графин?) И про позолоту, которая кое-где поблёскивала на потолке в коридоре, и вообще про всё, про всё…
И я очень вежливо с Мэри здоровался. В ответ на моё приветствие она всегда чуть наклоняла тщательно причёсанную голову, что-то задумчиво помешивая в кастрюльке на своей керосинке или снимая с огня закипевший кофейник специальной маленькой стёганой подушечкой.
Мне так хотелось подойти к ней и спросить: «А скажите, пожалуйста, и когда был царь, вы в нашей квартире жили?»
Но я не решался.
В тот день я пришёл из школы. Разогрел картошку и сижу себе ем с селёдкой. И в квартире тихо-тихо – на работе все, малышня в детском саду или в яслях. Только Мэри что-то варит.
Вдруг ба-бах! Серёга прибежал.
– Ты в почтовый ящик смотрел?
– А чего?
– Беги, узнаешь!
Я снял с гвоздика ключ от почтового ящика и вышел на лестницу.
Открыл жестяную дверцу ящика на нашей входной двери, и в руки мне вывалился маленький голубой конвертик, с настоящей маркой и вообще весь совершенно настоящий!
– Ага! – говорит Серёга и мне такой же конвертик показывает, но только распечатанный.
Я никогда ещё никаких писем не получал и даже растерялся. Прибежал на кухню, распечатал. А там маленький такой листочек картонный, на нём цветок нарисован и надпись:
ПРИГЛАШЕНИЕ
А дальше очень красивым почерком написано…
– Во! Во! – кричит Серёга и своё приглашение мне тычет. – «Дорогой Серёжа!» Видел? «Приглашаю Тебя на празднование дня рождения, которое состоится…» Вот дата и адрес… и подпись «Ира». Видал?! – говорит Серёга. – Это тебе не как-либо!
– Чего? – спросил я, хотя и сам видел, что не как-либо.
– Вообще! – ответил Серёга потрясённым голосом.
И мы долго сидели молча. Потом мне стало скучно смотреть на торжественного Серёгу и я громко высморкался, чтобы как-то прервать молчание.
Серёга вздрогнул.
– Это кошмар! – сказал он. – Ты что, и в гостях так сморкаться будешь? Да с такими манерами нас и близко нельзя в культурный дом пускать!
– А чего! – говорю. – Я же в платок. И манеры у меня нормальные. Я даже шею каждый день мою!
Серёга посмотрел, что у меня в тарелке селёдка, и ехидно так спрашивает:
– А как едят рыбу?
– По-всякому, – отвечаю. – Можно с картошкой, а можно просто с хлебом… Тоже неплохо… Хочешь?
Серёга себе на кусок хлеба селёдочный хвост положил и говорит:
– С картошкой! Сам ты с картошкой! Рыбу едят без ножа! А в какой руке держат вилку? А?
– В своей! – говорю.
– В левой! – объясняет с превосходством Серёга, уминая хлеб с селёдкой. – И это логично, потому что в правой руке нож!
– Так ведь рыбу без ножа едят?!
– А! – сказал Серёга и только рукой махнул. – Разговаривать тут с тобой! Ты запомни одно: надо воспитывать в себе культурные манеры. А то будем в гостях как посади свинью за стол… Эх!.. – вздохнул он. – Ну хоть бы какое-нибудь пособие! Учебник бы, что ли, какой-нибудь! А то ведь ничего не знаем! Придёшь к приличным людям и будешь как этот…
Он не придумал, кто «этот», и только горестно тряс головой. И вдруг Мэри сказала:
– Одну минутку! Кажется, я вам смогу помочь.
Я чуть картошкой не подавился, потому что она же никогда ни с кем не разговаривала, я даже не помнил, какой у неё голос!
Мэри, как всегда неторопливо, ушла в свою комнатку и скоро вернулась оттуда с большой книгой в руках.
– Книга, разумеется, старинная… Обломок империи, как, впрочем, и её хозяйка… – и Мэри улыбнулась. Честное слово, улыбнулась! – Но может быть, пригодится… Вот уж не думала, что когда-нибудь у нынешних молодых людей могут возникнуть такие проблемы… – сказала она, уходя в свою комнату.
– Спасибо! – запоздало гаркнули мы.
– Вы не сомневайтесь, – кричал в закрытую дверь Серёга. – Мы не испачкаем! Мы её в газету обернём!
Мы побежали к нам в комнату. Расстелили на столе газету и осторожно положили книжку, потому что она действительно была старинная.
На обложке был нарисован дяденька в рубашке со стоячим воротником и с усами. На шее у него была салфетка, вроде слюнявки, как малышам повязывают. В одной руке рюмка, а во второй – вилка с грибком. А перед дядькой на блюде поросёнок лежал и нахально улыбался. «Новейший и улучшенный Самоучитель изящным манерам. 1906 год», – было написано вокруг дядьки с поросёнком.
В книжке были разные советы и таблицы. «Сервировка обыкновенного обеда на двенадцать персон»… А все главы начинались со слова «как»: «Как следует объясняться с молодой овдовевшей дамой, а также надлежащие к сему приличные выражения соболезнования», «Как поздравлять с днём рождения, днём Святого Ангела, а также наносить визиты в юбилейные дни и дни Тезоименитства Его Величества»…
– А чего такое «тезоименитство»? – спросил я.
– Это можно пропустить! Нам вот что главное: «Как следует вести себя на званом обеде».
– Да тут страниц сто! Нам столько и не прочитать!
– Ничего, – сказал Серёга, – сколько успеем.
– Знаешь что, – сказал я, – пропади оно всё пропадом! Чем мучиться, это всё читать, лучше вообще ни на какой день рождения не ходить!
– Дурак ты! – ответил Серёга. – Всё равно рано или поздно придётся культурные манеры изучать.
– Да тут всего и не запомнишь: нож справа, нож десертный слева, вилка слева, вилка средняя слева, ложка суповая, десертная и чайная впереди посуды. У нас во всём доме столько ложек нет. Провались оно всё!
И я даже мыться перестал в знак своей независимости от культурных манер.
А Серёга ходил сам не свой и какой-то ошалелый. Он всё время что-то бормотал, а иногда глядел на меня безумными глазами и как припадочный шептал: «Забыл, как едят дичь с пашотом!»
У него и фигура изменилась: он стал какой-то поджарый и сутулый, как крючок, и когда разговаривал со взрослыми, то после каждой фразы шаркал ногой и отскакивал назад…
В воскресенье я тоже не выдержал и вымыл лицо не только с мылом, но и с песком. Даже поцарапался! Когда я зашёл за Серёгой, он торчал перед зеркалом и у него был такой вид, будто его только что вынули из петли.
– Хотел, понимаешь, галстук завязать, – просипел он, – да затянул очень туго…
– Чуть не задавился, – сказал Серёгин отец. – Спасибо, я сегодня дома, а то бы хоронили мы этого пижона. Снять бы с тебя штаны и не галстуком, а чем покрепче… да не хочу уж вам праздник портить, а следовало бы!
Серёга только плечиком повёл: дескать, грубый человек, чего с него возьмёшь?
Но скоро мы про галстук забыли, потому что стали спорить, когда идти. Я-то хотел пораньше, пока остальные гости всё угощение не съели, а Серёга хотел обязательно опоздать, чтобы все видели, какие мы занятые люди. В общем, пришли мы минута в минуту.
– Вот какие воспитанные мальчики, – сказала Ирина бабушка. – Точность – вежливость королей.
При этих словах Серёга отскочил назад, склонил голову набок, глаза выпучил и заорал:
– Глубокоуважаемая и незабвенная Ольга Тимофеевна, позвольте в сей высокоторжественный день рождения вашей внучки Ирины поздравить вас…
Все даже замолчали. Так молча за столом и сидели.
А Серёга с какой-то кривой ухмылкой голову так набок склонил, вилка в левой руке, нож в правой, по тарелке скребёт, и кажется, что у него на каждой руке по десять пальцев и все параличные.
– Может, кому добавочки? – Ирина мама говорит.
– Что вы! Что вы! Хи-хи-хи… Я очень сыт. Благодарю вас!
«Эх, – думаю, – была не была, уж больно котлеты вкусные».
– Я бы, – говорю, – ещё бы съел!
Серёга на меня страшными глазами смотрит.
– Вот и умница, – говорит бабушка, – люблю, когда хорошо кушают!
Тут у меня настроение совсем поправилось. Уж я ел, ел… Думал, лопну. А на третье был компот! Консервированный! Сливовый! Замечательный! Я целых три кружки выпил. Ягоды вытаскал, а косточки на блюдечко наплевал.
А Серёга стал вдруг грустный-грустный. Скучненький такой, тихонечко сидит.
А потом был торт! Ну тут уж я петь был готов! Замечательный день рождения! А Серёга всё сидит, не ест, не пьёт… Руки под столом держит, как по правилам положено.
– Фто ты прифых? (Я хотел сказать «что ты притих?», да торт во рту.) – И как трахну его по спине!
Продолжение этой истории можно прочитать в истории более ни, потому что Серёга подавился. Он, оказывается, держал во рту сливовые косточки.
– Что же ты их не выплюнул? – спросил я, когда навестил его в больнице.
– Это некультурно, – ответил бледно-зелёный Серёга. – Так по правилам не полагается.
– А как по правилам?
– Не знаю, – вздохнул он. – Я до компотов дочитать не успел.
– Господи! – говорила потом на кухне Мэри, промокая уголки глаз кружевным платочком. – Если бы я знала… Я ведь из совершенно добрых побуждений дала им эту книгу…
– Да что вы казнитесь… Сам виноват, – успокаивал её дядя Толя. – Это ведь… извиняюсь, отчества вашего не знаю…
– Францевна, – всхлипывая, отвечала Мэри.
– Это ведь, Мэри Францевна, как в пословице говорится: заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибёт…
– А культурки поднабраться нашим мальцам действительно было бы не вредно! – сказала тётя Дуся. Она тоже была на кухне и тоже сочувствовала Мэри. – Уж больно хамьё надоело!
И все, кто были в этот момент на кухне, с ней согласились.
С этого дня никто не звал Мэри даже за глаза, даже в шутку «мамзелью», а только уважительно – Мэри Францевна.
«Умпа-ра-ра!..»
Привязался ко мне этот припев: «Умпа-ра-ра!..» И главное, такой прилипучий, с любыми словами петь можно.
Вот Серёга, он мой друг,
Умпа-ра-ра!
Подавился костью вдруг,
Умпа-ра-ра!
Отвезли его в больницу,
Умпа-ра-ра!
Потеряли рукавицу…
(Это для рифмы, никакой рукавицы не теряли, потому что был сентябрь и никто рукавиц не носил.) Серёга уже целых семь дней в больнице лежит и неизвестно, ещё сколько лежать будет. Без него мне плохо, и ему без меня, наверное, тоже.
По нему я стал грустить,
Умпа-ра-ра!
Решил его я навестить,
Умпа-ра-ра!
Удрал я с последних двух уроков и поехал больницу искать. В том районе я никогда не был, но нашёл быстро. Как вышел из трамвая – а вот она, у самой остановки. Написано: «Детская поликлиника».
Вот в больницу я пришёл,
Умпа-ра-ра!
И к окошку подошёл,
Умпа-ра-ра!
Круглое такое окошко, а на нём короной буквы: «Регистратура». Только я в окошко сунулся, а оттуда как закричит тётенька в белом халате:
– Это что ещё за явление?! Да долго вы меня ещё терзать будете? Из какого ты класса?
– Из второго.
– А фамилия?
Я сказал. Она порылась в каких-то бумажках, а потом как закричит опять:
– Нет твоей карточки! Пойдём!
Выскочила из-за загородки, схватила меня за плечо и побежала по коридору, я только об её живот головой стукаюсь. Подбежали к кабинету, тут она меня как толкнёт животом, так я в дверь и залетел.
В кабинете сидит другая тётенька, у неё на лбу зеркальце с дырочкой, чтобы было видно, куда зайчики пускать.
– Вот! – кричит та, что меня привела. – Ещё один!
– Господи! – говорит доктор. – Это же наказание какое-то! Долго они идти будут?! Наваждение какое-то!
– И карточки нет! – подзуживает тётка.
Тут они обе как закричат, я думал, вообще меня разорвут. Я уж молчу, чтобы их не раздражать.
– Садись! Открой рот!
Сел. Открыл.
– Кошмар! Сейчас люголь и немедленно к стоматологу, четыре кариеса! – И ещё стали какие-то непонятные слова говорить.
«Наверное, – думаю, – они всем на всякий случай в горло смотрят: нет ли там случайно косточки, как у Серёги».
А зеркало мне прямо в глаза светит – ничего не видать.
– Тётя, – говорю я как можно вежливее. – Это Серёга, а я ничем не…
– Молчи! Открой рот! Скажи «а-а-а».
– А-а-а! – Тут мне в горло какой-то пакостью как брызнут. Противная. Жжёт! У меня дыхание перехватило. Хотел закричать: «Что вы делаете?!», а голос пропал, только шипение какое-то из горла идёт.
– Ничего, ничего, – из-за зеркала доктор говорит. – Сейчас к стоматологу. Быстро! Боюсь, как бы не пришлось тебе миндалины удалять.
«Какие, – думаю, – миндалины! Я никаких миндалин не ел! Вообще никаких орехов не ел».
И опять полетели мы с тёткой по коридору. Не успел я охнуть, а уже у стоматолога, в зубном кабинете сижу, рот ватой набит. И этот двестиматолог, будь он неладен, у меня в зубе своей электродрелью бурит – дым идёт. И ещё поёт:
– «Ямщик замолк и кнут ремё-о-о…» – При этих словах он мне в зубе что-то такое нажал, что у меня слёзы из глаз посыпались, и бормашина остановилась.
Тристаматолог сверло сменил и опять:
– «Ямщик замолк и кнут ремё-о-о…»
Я даже выгибаться начал!
– Это ж надо так рот запустить! – говорит этот четырестаматолог. – Молчи! Молчи! Сейчас пломбы поставлю… Два часа не есть. И минут десять держи рот совсем закрытым. Вот так сожми и держи.
Чуть живой я из кресла выполз, а тётка из регистратуры тут как тут! Опять меня схватила и в конец коридора поволокла. Там толпа ребят стоит.
– Ну вот! – говорит тётка. – Догнали наконец.
А у меня от бормашины голова гудит, горло дерёт. С ребятами учительница стоит.
– Что ж вы своих-то растеряли? – говорит ей тётка.
– Позвольте, – отвечает учительница и покрывается красными пятнами. – Это не мой ребёнок. Мои все здесь!
– Я понимаю! – смеётся тётка. – В такой кутерьме всё на свете потеряешь, а мальчонка ваш… – И живот у неё весело трясётся.
– Да нет же, не мой!
– Это не наш! Не наш! – кричат ребята.
– А чей же? – удивляется тётка. – Мальчик, ты из какого класса?
А мне-то врач говорить не разрешал. Показываю на пальцах – из второго.
– Ну вот, – говорит она. – Из второго! Ваш мальчонка!
– Из второго, да не из нашего! – кричат ребята.
А один, дылда такой, говорит:
– Мы таких ушастых не держим!
Хотел я ему ответить, да вспомнил, что доктор этот, пятьсотматолог который, молчать велел. Десяти минут не прошло же ещё!
– Мальчик, ты откуда? – спрашивает учительница. – Мальчик, ты что, язык проглотил?
«Ну да, – думаю, – сейчас вам ответишь – пломбы вывалятся и опять придётся к этому шестьсотматологу в кресло садиться». Молчу как партизан на допросе!
– Он, наверно, из второго «г», – дылда говорит.
«Сам ты, – думаю, – из «г». Жалко, сказать нельзя – семьсотматолог не велел».
– А они, – продолжает дылда, – вчера в поликлинику ходили! У них вчера медицинский день был.
– Раз опоздал – пусть первый идёт! – какая-то девчонка сунулась.
Тут открывается дверь в кабинет, и медсестра с закатанными рукавами халата спрашивает:
– Кто следующий?
А за спиною у неё, в кабинете на столе, шприцы разложены, а на шкафу здоровенные клизмы… Прямо как тыквы оранжевые!
Тут я как заору:
– Я к Серёге пришёл! Мне в больницу надо! Я друга навещать!
Так я к нему в тот день и не попал. Оказывается, мне надо было в больницу, а я-то попал в поликлинику. Больница – дальше по улице…
В поликлинику попал,
Умпа-ра-ра!
И чуть концы там не отдал!
Во как!
«Натюрморд» (кошмарная история в двух частях)
Часть первая. Проблемы живописиНам по рисованию никогда ещё уроков не задавали, а тут вдруг задали – нарисовать натюрморт. Ну, то есть чашку там или ещё какую-нибудь посуду. Яблоки, фрукты… В общем, разные неодушевлённые небольшие предметы. – Но только помните! – сказал Василий Сергеевич. – Это не так просто, как кажется на первый взгляд. Предметы между собою должны быть связаны композиционно: то есть стоять не как попало, а так, чтобы все их достоинства были сразу видны. И тогда получится главное: смысл натюрморта… Чтобы сразу было видно, о чём нам эти предметы рассказывают.
Я пришёл к Серёге с альбомом. Поставили мы на стол чайник заварочный, чашку и два яблока. Достали кисти, краски, в стаканы воду налили – кисточки мыть.
Но не такой человек Серёга, чтобы спокойно за работу приняться. Только я карандашом набросок сделаю – он вскакивает и всё переставляет: то чайник переставит, то чашки передвинет.
– Вот так лучше, вот так предметы виднее… Вот видишь, теперь они взаимодействуют!
– Да садись ты рисуй!
– Нет, брат! Натюрморт поставить – это почти что его нарисовать. Помнишь, как нам Василий Сергеевич говорил. Вот яблоки, например, должны так лежать, чтобы их съесть хотелось, а из чашек чаю напиться…
– Знаешь что! – говорю я Серёге. – Если ты не прекратишь натюрморт курочить, я вообще уйду! Сиди тут один… Переставляй яблоки как хочешь!
– Всё-всё-всё!.. В последний раз! – Тут он опять всё переставил и наконец-то рисовать сел.
Я старый набросок ластиком стёр. Только начал новый делать – смотрю, а одно яблоко какое-то не такое. Взял я его в руки, а оно наполовину обкусанное! Глянул на Серёгу – сидит жуёт!
– Ты что! – кричу я. – Ты зачем натюрморт съел!
– Извини! – отвечает Серёга. – Так яблочка захотелось…
– Обязательно из натюрморта надо тащить… Другого ты найти не мог?
– Вот именно, понимаешь, что не мог, – оправдывается Серёга. – У нас, понимаешь, все яблоки в доме кончились. Эти два последние.
– Интересненько! – говорю. – Значит, я буду рисовать, а ты из натюрморта яблоки уминать! В одиночку! Втихаря!
– Ладно тебе, ладно… – говорит Серёга. – Я же тебе же половину же оставил!
Съел я свою половину яблока. А оно маленькое – на один укус. Второе-то побольше. И так мне яблочка захотелось!
– Знаешь что, – говорю я Серёге. – Ну что тут одно яблоко затесалось – ни к селу ни к городу. Совершенно смысла нет. Давай его съедим, а сюда что-нибудь другое положим.
Серёга сразу согласился.
Мы второе яблоко съели и стали думать, что бы такое положить, чтобы натюрморт получился живописный и осмысленный притом.
Серёга два пряника принёс, но они нам по цвету не подошли, и мы их съели. И вообще: странное дело, пока пряники лежали на кухне, мы про них и не вспоминали, а как только собрались их нарисовать – так пряников захотелось, будто мы их сто лет не ели…
Конфеты нам тоже не подошли. В общем, мы их тоже съели. Потом, после конфет, нам чаю захотелось… Ещё мы булку с вареньем ели…
– Нет! – говорит Серёга решительно. – Нам так никогда натюрморт не закончить. Надо что-нибудь невкусное принести! – И притащил две луковицы.
Я говорю:
– Ну ты даёшь! Теперь совсем бессмысленный натюрморт получается!
– Почему, очень даже осмысленный! А главное, его съесть не хочется… Хотя, вообще, если с хлебом и подсолнечным маслом…
– Погоди ты! – говорю. – Нам что Василий Сергеевич говорил: чтобы вещи были связаны между собой по смыслу. Когда были яблоки или там пряники с конфетами – получался чайный натюрморт!
– И теперь чайный! Чашки-то чайные! Что ж, по-твоему, чай с луковицами пьют?
– Да! – почесал в затылке Серёга. – Что ж делать-то? Во! Придумал: давай яйцо в рюмочке поставим и ложечку положим – как будто к завтраку яйцо всмятку? Я их терпеть не могу, так что съесть не захочется…
– Как же мы яйцо красками будем рисовать – оно же белое!
– Ха! – говорит Серёга. – А у нас цветное яйцо есть! Деревянное! В нём мама иголки и штопальные нитки держит. – И он приволок здоровенное яйцо. Ярко разрисованное и лёгкое.
– Куда нам такое здоровенное, – говорю. – Это какое-то страусиное. Как его на завтрак есть? Оно не то что в рюмку, а и в чашку не влезет.
– Не беспокойся! – говорит Серёга и всё пытается яйцо в натюрморте покрасивее положить, а оно всё укатывается – того гляди, со стола упадёт. – Не беспокойся. Страусиное не страусиное, а кому надо – тот съест!
– А кому, – спрашиваю, – надо? Кто на завтрак страусиные яйца ест?
– А я почём знаю? Может, африканцы!
– А они чай пьют?
– А кто их знает!
– Вот именно. Я сам на картинке видел, как страус в песок голову прячет!
– Ну и что?
– Как «ну и что»? Песок-то где? В пустыне! Там вообще воды нет, а не то что чаю!
– Придумал! – кричит Серёга и бежит в чулан. Долго-предолго там возится и притаскивает старую курительную трубку.
– Во! Капитан дальнего плавания может на завтрак страусиные яйца есть! – Он подпёр этой трубкой яйцо, чтобы оно со стола не скатывалось. – Во! Смотри! Настоящий «Завтрак моряка».
Стали мы этот завтрак моряка рисовать. Только я собрался начать красками, Серёга вдруг говорит:
– Да… За этот натюрморт нас, конечно, не похвалят!
– Это почему же? – спрашиваю. – Очень красивый натюрморт. Яркий!
– Лично я на месте учителя рисования, – говорит Серёга, – за этот натюрморт такую бы пару вляпал, а может, даже кол, чтоб другим неповадно было!
– За что?
– Ты что же думаешь, капитан чаю попьёт, страусиным яйцом закусит, а потом трубку закурит?
– Ну и что?
– Ага! – И Серёга смотрит на меня прищурившись, словно я иностранный лазутчик или диверсант. – Значит, ты за то, чтобы капитан курил? Как будто ты не слышал, что курить вредно! Вот он накурится, заболеет и перестанет в дальние плавания ходить!
Серёга рассердился, руками машет, орёт, того гляди, на столе весь натюрморт переколотит.
– Я этот натюрморт рисовать не буду! Он вредный!
– Вот тогда-то уж точно двойку получишь! – говорю.
– Ну и пусть! – кричит Серёга. – Пусть двойку! Хоть в журнале! Хоть в четверти. Но только пусть у нас будут некурящие капитаны! Пусть наши моряки будут здоровы!
– Сам ты, – говорю, – будь здоров!
Забрал я свои краски и альбом и пошёл домой. Чтобы я ещё когда-нибудь сел с ним натюрморт рисовать – лучше я чай с луком, со страусиными яйцами пить буду!
Дома я расстелил красную салфетку. Поставил вазочку с кленовыми и дубовыми листьями – у меня много засушенных было. Они красивые – жёлтые, бордовые, коричневые… Ещё несколько листочков по салфетке разложил – как будто они опали. Вот и получился натюрморт «Золотая осень». И всё в нём связано, и смысл есть!
