Текст книги "Квест. Коды к роману."

Автор книги: Борис Акунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

II.

Пехотный капитан был хоть и опытен, но в своём прогнозе оказался прав только отчасти. 24-го августа большого дела не произошло, но случилось среднее.

Рано утром, едва рассеялся туман, император Наполеон, которому перед важным боем вечно не сиделось на месте, объезжал позиции и, разглядев у русских новый редут, вылезший за ночь впереди оборонительной линии, сразу понял, что сей прыщ необходимо поскорей выдавить. Это заставит фельдмаршала Кутузова перекособочить всё просчитанное расположение обороны, а смешать диспозицию неприятеля накануне сражения – половина победы.

От идеи до действия у Бонапарта дистанция была короткая. Он тут же отдал потребные распоряжения. Поскакали ординарцы, громоздкая махина задвигалась, одни колонны переместились вправо, другие влево, и вскоре после полудня завязалось сражение. Пехота из корпуса Даву при поддержке кавалерии Понятовского, всего тридцать пять тысяч человек, разом атаковала русское укрепление. Начался Шевардинский бой, увертюра к последовавшей двумя днями позднее Бородинской битве, которую в Европе знают как bataille de la Moscova.[9]  [9] Московская баталия (фр.)


[Закрыть]

Великая историческая баталия почти совершенно вытеснила из памяти потомков кровавую схватку за Шевардинский редут. Что такое десять тысяч убитых по сравнению с побоищем, в котором полегло сто тысяч? Безделица, не о чем толковать.

А между тем дело вышло, пусть среднее, но жаркое.

Наступление врага застало гарнизон врасплох. Земляные работы продолжались всю первую половину дня и ещё не были окончены. Ров едва начали рыть, контрэскарпы не достигли требуемой высоты, к возведению палисадов ещё и не приступали.

Частая пальба, уже некоторое время доносившаяся из рощи, где находились передовые пикеты, постепенно приближалась. По полю к холму побежали фигурки в русских егерских мундирах. На редуте затрубили тревогу.

Пока артиллеристы готовили пушки, пехотное прикрытие рассыпалось вдоль бруствера. У старого капитана порядок в роте был образцовый. Всем распоряжался фельдфебель, который с командиром был ещё при Измаиле, поэтому командир ни о чём не тревожился. Он только покрикивал на солдат, чтоб их подбодрить: «Айда, сыны, к куме на блины!». «Веселей, ребята! Кого убьют, каши в ужин не проси!». Или прохаживался вдоль строя, говоря: «Сидеть в обороне, ребята, дело лёгкое. Знай, слушай команду. Заряжай да пали!».

Едва сделалось ясно, что французы наступают, начальствующий над редутом распорядился увести ополченцев назад, в поле. Меж брустверами и без мужичья было тесно. Но очкастый молодой человек со своими не ушёл. Он ни на шаг не отставал от капитана и всё допытывался, настоящее ли это сражение или нет. Сколько ветеран его ни гнал, Фондорин не уходил.

Тогда старик решил, что этакого телятю лучше держать при себе.

– Коли вы такой упрямый, батюшка, то делайте, как я говорю. Целее будете.

И потом всё поглядывал на профессора – что он. Приметил, как тот вынул из сундучка две фляжки, золотистую и серебристую. Золотистую положил в карман, из серебристой налил себе полную крышечку, ещё капнул туда бесцветной жидкости из маленького пузырька и залпом выпил.

– Вот это правильно, для бодрости духа, – одобрительно сказал старый вояка. – Что это у вас? Ром? Не угостите ли?

Статский покраснел и убрал фляжку.

– Там только на донышке оставалось…

– У вас ведь и вторая есть? Золотая-то?

– Ту я ещё раньше осушил…

Молодой человек выглядел совсем смущённым.

Капитан добродушно заметил:

– Через меру-то не надо бы. Если много вина выпить, слух затрудняется. И сноровка слабеет. Сейчас он по нам начнёт из орудий бить, так тут без чуткого слуха и быстроты пропадёшь. Я вам сейчас объясню. Ядро, которое через голову летит, оно тонюсенько воет, потому что по вышине идёт. Недолёт – он шмелём гудит. А стеречься надо ядра, которое вот так ж-ж-ж-ж высвистывает. Тут уж не плошай. – Офицер с сомнением поглядел на нескладного профессора и оборвал лекцию. – Вы лучше вот что, голубчик. Глядите на меня и делайте так же. Я стою покойно, и вы стойте. Упаду – падайте. Скакну влево иль вправо – и вы за мной. Авось перетерпим канонаду, ну а уж дальше как Бог рассудит. Иль мы французу кишки на штык намотаем, иль он нам… Э, сударь, да на вас лица нет…

III.

У Фондорина действительно кровь отлила от щёк. Но не от страха, как подумалось капитану, а по совсем другой причине. Ток крови устремился в верхнюю часть черепа – в ту область головного мозга, что ведает нервными и мышечными реакциями. Таков был первый этап воздействия препарата, принятого Самсоном минутой ранее.

Профессор обманул добрейшего капитана. Серебристая фляжка не была пуста, в ней оставалось ещё две полноценных дозы берсеркита, сильнодействующего средства, которое Самсон разработал некоторое время назад, когда получил от одного фанфарона вызов на дуэль.

История глупейшая, стыдно вспоминать.

После свадьбы Кира Ивановна вдруг необычайно похорошела. Её правильные, но суховатые черты словно наполнились солнечным светом. Незнакомые мужчины начали на неё заглядываться. Один гусарский офицер во время верховой прогулки вдоль берега Москвы-реки вздумал её лорнировать, не смущаясь присутствием мужа. Приударить за хорошенькой женой статского колпака у военных считалось в порядке вещей, и колпаки были вынуждены мириться с этим неприятным обычаем. Но Фондорин не терпел неучтивости и, пропустив жену вперёд, задержался, дабы сделать невеже замечание. Слово за слово, дошло до картеля. Не имея опыта в подобных делах, Самсон повёл себя так неловко, что по дуэльному статуту оказался оскорбившей стороной и, следовательно, не имел права выбирать оружие сам. Гусар же потребовал поединка холодным оружием, ибо не желал подставлять лоб под дуру-пулю. Он слыл бывалым рубакой. Риска от такой дуэли для мастера сабельного боя не было никакого.

Ссора приключилась в субботу. В воскресенье биться грех, и поединок был назначен на понедельник. Таким образом, у Фондорина имелось два дня на то, чтоб обучиться фехтованию.

Он поступил лучше. Заперся в лаборатории и принялся колдовать над своими склянками.

Некогда, ещё в ранней юности, он прочитал, что древние норманны умели приводить себя в состояние «божественной ярости», так называемый Berserkergang, наглотавшись экстракта из пластинок мухомора Amanita muscaria. Варяг, отуманивший мозг этим напитком, не ведал страха, не чувствовал боли и обретал удесятерённую силу и скорость. Враги разбегались от берсерка во все стороны, союзники тоже боялись к нему приближаться, ибо в свирепом ослеплении он разил всех, кто оказывался рядом.

Аманит, то есть мухоморный экстракт, в коллекции Самсона Даниловича имелся. Однако вышло бы неловко, если б профессор императорского университета повёл себя подобно дикому зверю, да ещё, чего доброго, изрубил бы ни в чём не повинных секундантов. Требовалось подыскать для норманнского дурмана какой-нибудь разжижитель, который не ослабил бы действенности, но вместе с тем позволил бы сохранять контроль над своими поступками.

Задача оказалась интересной и после ряда экспериментов была блестяще разрешена.

Вот рецептура ингибитора, посредством которого Фондорин добился нужного эффекта.

Отвар каменной полыни (две части) кипятится с настоем травы «куустээх-от», что растёт на алданском острове Елгянь (одна часть). После процеживания жидкость разводится в так называемом «евгеновом спирте» сугубой очистки (шесть частей) с одной частью гвоздичного масла, дабы уберечь слизистую поверхность желудка от воспаления.

Десять капель ингибитора, растворённые в аманите, многократно обостряли восприимчивость всех органов чувств, а также увеличивали физическую силу и подвижность, притом не ослабляя функций рассудка.

Дуэль завершилась, ещё не начавшись. Секундант не успел договорить своё «Allez-y!»,[10]  [10] Приступайте! (фр.)


[Закрыть] как сабля вырвалась из руки гусара, а сам он с криком ухватился за вывихнутое запястье.

Зато уж и досталось потом победителю от жены, которая узнала о дуэли позже всех. «Дурак несчастный» – вот самое мягкое из наименований, которыми наградила разгневанная Кира Ивановна непрошенного заступника её чести.

Она, конечно, была совершенно права, но теперь Фондорину берсеркит пришёлся очень кстати. В исполнении замысла, разработанного спасителем отчизны, этому химическому препарату отводилось очень важное место.

Когда по земляному пятиугольнику открыли пальбу французские пушки, защитникам показалось, что весь воздух наполнился ужасающим свистом, а ядра посыпались на редут смертоносным градом.

Не так видел бомбардировку Самсон, зрение которого невероятно прояснилось. Очки молодой человек снял за ненадобностью.

Конечно, стреляющие враз две сотни орудий – это немало. Но Фондорину обстрел показался довольно вялым. Во всякую отдельную секунду в небе висело только три-четыре снаряда. Именно что «висело», ибо секунды вдруг сделались тягучи и длинны. Чтоб проверить, так ли это на самом деле, профессор достал брегет и убедился: пока стрелка перешла с одного деления на следующее, он мысленно успел досчитать до двадцати.

Люди вокруг тоже стали медлительны и неловки, словно двигались в воде. Просто жалко было наблюдать, как они беспомощно смотрят на чёрный мячик, летящий в самую их гущу и не делают никакой попытки уклониться или отбежать. Гранаты пробивали в рядах целые бреши; ядра проносились над головами, смертельно контузя бедных увальней в чёрных пехотных мундирах.

Для Самсона горошины, лениво пролетавшие через поле, ни малейшей опасности не представляли. Два раза, взяв капитана под руку, он отводил его в сторону – причём во второй раз довольно быстро, потому что немножко зазевался. Офицер не поспел переставить ноги, упал, и пришлось протащить его по земле. Хотел ветеран заругаться, но тут чугунный шар ударил ровнёхонько в то место, откуда они только что убрались, и капитан перекрестился.

– Ох и силища у вас, голубчик, – пробормотал он, смотря на профессора с опасливым любопытством. – По виду не подумаешь. Как это вы догадались отбежать? Нет, право, объясните!

Объясняться с капитаном Фондорину было недосуг, а топтаться на месте, когда всё тело сотрясается от жажды немедленного действия, мучительно. Поэтому профессор нашёл себе дело.

Поглядывая вверх, чтоб случайно не угодить под «горох», он сходил за своим сундучком, где среди прочего лежали медицинские инструменты, и занялся ранеными. К виду искромсанной плоти и потрохов Самсону, опытному анатому, было не привыкать. Его мозг, и всегда-то скорый, ныне работал вдесятеро быстрее обыкновенного; руки и того резвее. Одного взгляда профессору хватало, чтобы определить вид ранения и принять решение: чистить ли, брызгать ли спиртом, перевязывать, вправлять, зашивать либо класть шину.

Как раз настало затишье в канонаде. Теперь можно было посекундно не задирать голову.

Вокруг стонали и кричали раненые, командиры с руганью выравнивали потрёпанные шеренги, с топотом и лязгом подбегало пополнение. Все эти шумы сливались для Фондорина в один невнятный гул.

– Рота-а, огонь! – густым голосом, очень протяжно (так показалось Самсону) закричал капитан.

Раскатистый долгий залп ружей заставил профессора выпрямиться с только что ампутированной стопой в руках и оглядеть поле.

Положение переменилось. Французы шли в атаку.

Прямо на редут, блестя штыками, двигалась плотная сине-белая масса. По-орлиному зоркие глаза профессора не только рассмотрели на развёрнутом трёхцветном знамени цифру «61», но и прочли золотые буквы «Valeuret discipline».[11]  [11] Достоинство и дисциплина (фр.)


[Закрыть] То шёл знаменитый 61-й полк, один из лучших в наполеоновской армии, составленный из ветеранов Аустерлица, Иены, Экмюля и Ваграма. В сотне шагов от бруствера строй остановился. Сомкнулся плечо к плечу, закрыв образовавшиеся прорехи. Из идеально выровненных ружейных стволов выскочили облачка дыма.

Даже обострённому берсеркитом взгляду полёт пуль был невидим, но пригнуться к земле Самсон, конечно же, успел. Над ним словно пронеслась стая жужжащих комаров. Там и сям закричали люди, многие упали.

Проворный лекарь со вздохом вернулся к своему занятию.

Французы вели пальбу по защитникам плутонгами: опорожнив ружья, шеренга отбегала назад, в хвост колонны, чтоб дать место следующей. Это профессору понравилось больше, чем канонада, когда орудия палили вразнобой, как чёрт на душу положит. Здесь же можно было отрываться от работы не ежесекундно, а всего четыре раза в минуту. Перед каждым следующим залпом Самсон Данилович ложился на землю и даже успевал подстелить полотенце, чтоб не слишком марать панталоны (манжеты и рукава у него были безнадёжно запачканы кровью).

Так продолжалось довольно долго, но, увлечённый обработкой ран, Фондорин нисколько не скучал.

Вдруг капитан крикнул:

– Ребята, держись! Русский багинет французского длиннее!

Неприятель пошёл в штыковую.

Профессору работать стало труднее. Уже через минуту вокруг него началась беспорядочная суматоха, в которой русские перемешались с французами. Люди с выпученными глазами, хрипя и вопя, кололи и рубили друг дружку, катались по земле, неслись напролом не разбирая дороги. С травматической точки зрения рукопашный бой показался Самсону ещё менее опасным, чем залповая стрельба. Замахи сражающихся были медленны, удары нисколько не грозны. Но попробуйте-ка аккуратно зашить рану или вправить кость, если раненый дёргается и стонет, а откуда-нибудь сбоку ещё и наползает болван, слепо тычущий перед собою колющим орудием!

Справедливости ради следует сказать, что злонамеренно на лекаря, занимающегося своим милосердным делом, никто не нападал. Когда Фондорин бродил среди схватки в поисках очередного мученика – неважно, русского или француза, – на него несколько раз наскакивали чужие и свои. Очумело таращились на статского, восклицали: «Ты кто?». Самсон Данилович правдиво отвечал: «Я человек» или «Je suis un homme»[12]  [12] Я человек (фр.)


[Закрыть] – и его оставляли в покое.

Медику, который желает хорошо выполнять свою кровавую работу, необходимо сохранять полное хладнокровие, если не сказать бесчувствие. Поэтому профессор приглушил в сердце голос сострадания. К врачуемой им плоти и её несчастным обладателям он относился с совершенным бесстрастием. Но настал момент, когда в этой броне образовалась трещина. Пред Фондориным на земле лежал его знакомец, его добрый попечитель – пехотный капитан, пронзённый несколькими штыками. Бедняга был ещё жив и пытался спрятать обратно в живот вывалившиеся внутренности.

– Пустите руки! – со слезами воскликнул профессор. – Дайте я!

Офицер пробовал улыбнуться и всё повторял:

– Что уж… Мне конец. Вы, голубчик, бегите. Редут взят… А я потерплю. Иль кто сжалится, добьёт…

Фондорин ткнул ему в нос тряпицу, обильно смоченную метиловым эфиром. Раненый закатил глаза и умолк.

Роясь в раскромсанной брюшной полости, профессор видел, что сделать ничего нельзя. Дышать капитану оставалось не более десяти минут.

– Voilà un chirurgien![13]  [13] Вот хирург! (фр.)


[Закрыть] – закричали сзади.

Чьи-то руки схватили Самсона за плечи.

– Вы из наших? – взволнованно спросил по-французски молодой человек в синем мундире. – Ах, неважно» Хватит возиться с этим русским! Chef-de-battalion[14]  [14] Майор (фр.)


[Закрыть] ранен! Скорее! Да берите же его, ребята!

С обеих сторон профессора подцепили солдаты и бегом поволокли куда-то. Вокруг были одни синие мундиры. Чёрные и зелёные если и попадались, то лишь под ногами. Редут действительно был взят.

IV.

У майора пулей была разможжена лодыжка. Наложив выше раны жгут, Фондорин объяснил столпившимся вокруг офицерам и солдатам, что нужно поскорей нести раненого на стол и делать ампутацию, не то будет поздно.

Старший из офицеров сказал:

– Будьте при командире неотлучно. Чёрт побери, если он умрёт, вы ответите головой! Эй, носилки сюда!

Вот простейший способ безо всякого риска оказаться во французском лагере, мгновенно подсказала Самсону форсированная берсеркитом мыслительная функция. Всё выходило как нельзя к лучшему.

Он сопроводил носилки на полковой операционный пункт, расположившийся в большом амбаре на окраине близлежащей деревеньки.

Там повсюду – на полу, снаружи и даже на улице – лежали десятки раненых, а от редута всё подносили новых. 61-й потерял при штурме больше трети своего состава. Санитарные повозки, так называемые «амбулансы», перевозили самых тяжёлых в дивизионный лазарет, но майора, любимца всего полка, штаб-лекарь решил оперировать сам, благо тот находился в милосердном бесчувствии.

Полковой врач (его звали Демулен) с похвалой отозвался о наложенном жгуте и спросил у коллеги имя.

– Фон Дорен? – переспросил он. – Вы, должно быть, из вюртембержских конных егерей, что стояли по соседству? Ваш полк и весь корпус Монбрена переведены в резерв, вы отстали от своих. Послушайте, мсье фон Дорен, ваши егеря в бою не были, а у меня, сами видите, сущий ад. Не согласитесь ли остаться, по-товарищески?

Самсон охотно согласился.

Весь остаток дня и половину ночи он провёл у стола, орудуя то пилой, то иглой, то пулевыми щипцами. Он работал так быстро, что санитар едва успевал подносить льняную корпию, Argentum nitricum для прижигания ран и Sphagnum fuscum, целебный мох для компрессов.

К полуночи действие берсеркита начало выветриваться, профессора заклонило в сон.

Врачи вышли за околицу подышать свежим воздухом. Голова у Самсона кружилась, в висках стучало.

– Мне нужно возвращаться в полк, – сказал он французу. Я падаю с ног. Вам больше не будет от меня прока.

Демулен с чувством приобнял его.

– Ещё бы! Вы сделали впятеро больше меня! Ложитесь спать. У меня отличная раскладная кровать.

– Нет, я должен идти, – стал отказываться Фондорин, думая, что ещё придётся искать в огромном французском лагере ставку императора.

Следующая реплика лекаря заставила Самсона встрепенуться.

– Я не отпущу вас! Вы заслуживаете награды, и вы её получите, не будь я Анри-Ипполит Демулен! Видите вон тот холм, где горят факелы? – Француз показал в поле. – Там поставили шатёр для Маленького Капрала. Ему угодно назначить этот пункт своею ставкой на время грядущего сражения.

– Неужто? – прошептал профессор. «Маленьким Капралом» во французской армии любовно называли Бонапарта.

– Это решено. Император наблюдал оттуда за нашей атакой. Эта позиция ему понравилась. Я знаю привычки Великого Человека. Он обязательно придёт проведать раненых. И тогда, слово чести, я расскажу о вашей заслуге. Оставайтесь, вы не пожалеете!

– Хорошо, я останусь…

Но я не готов, совершенно не готов, пронеслось в голове у Фондорина. Его план выглядел совсем иначе. С другой стороны, глупо было отказываться от случая пусть не удалить опухоль, но хотя бы рассмотреть её вблизи.

– И правильно сделаете! – Демулен дружески хлопнул коллегу по плечу. – Но только советую переодеться. Император не любит, когда военный чиновник или наш брат лекарь расхаживает в партикулярном платье. Ваши вещи, верно, остались в полку? Не беда. Я одолжу вам мой запасной мундир.

В палатке профессор из последних сил облачился в форму армейского хирурга: синий сюртук с белыми отворотами, красный жилет, синие панталоны, а затем повалился на полотняное ложе и заснул мертвецким сном. Демулен бережно укрыл его своею шинелью.

V.

Толком выспаться не довелось.

Рано утром Фондорина с трудом растолкал его новый товарищ, во всю ночь так и не сомкнувший глаз. С минуты на минуту ожидалось явление императора.

Амбар был сколько возможно вычищен. Пол устлали новой соломой, раненых разложили поровней, кровавые обрывки корпии и древесной ваты убрали. Уцелевшие офицеры полка во главе с командиром стояли во дворе. Оба врача поместились во второй шеренге.

В последний миг славный Демулен повесил на «вюртембержца» положенную по уставу полусаблю, и у профессора возникла идея: не переменить ли план? Уж не сама ли Фортуна подсказывает самый простой выход?

Чего легче: выпить снова берсеркита, и когда покажется мучитель отчизны, изрубить его на куски, а там будь что будет.

Но лекарская полусабля, судя по клинку, вовсе не знавала точила. Ею, пожалуй, можно было набить тирану славную шишку, ежели со всей силы стукнуть по башке, но зарубить насмерть – навряд ли. Кроме того, план есть план. Он составлялся на холодную голову и с верным расчётом. Самсон постановил отвергнуть заигрывания неверной Фортуны и покамест ограничиться осмотром будущего пациента – именно так профессор предпочитал мысленно называть великого завоевателя.

Ожидали довольно долго. К полковым офицерам и лекарям присоединилось дивизионное начальство, встав впереди, отчего Фондорин оказался в третьем ряду. Потом прибыл взвод конных лейб-жандармов. Рослые молодцы в высоких медвежьих шапках спешились и образовали род коридора. Командир личной охраны императора, пучеглазый майор с бакенбардами небывалой кустистости, оглядел двор и лазарет, после чего занял пост возле двери.

Лишь затем от холма, где расположилась ставка, съехал Бонапартов кортеж. Все тянули шеи, тщась разглядеть средь сияющей золотым шитьём свиты и красномундирного конно-егерского эскорта императора, но его было не видно.

Вдруг Демулен взволнованно схватил Самсона за локоть:

– Вон он!

Низенький полный человек в затрапезном сюртуке, в большой шляпе без плюмажа, ссутулясь ехал шагом, с двух сторон заслоняемый телохранителями. Его прекрасного арабского коня вёл под уздцы слуга в восточном одеянии.

– Кто это? – прошептал Самсон.

– Рустам, личный мамелюк.

– Он араб?

– Тифлисский армянин. Это один из двух слуг, неразлучных с императором днём и ночью.

– А кто второй? – спросил профессор, которому эти сведения были очень нужны.

– Камер-лакей Констан. Видите его? Плотный господин с провизионной корзиной у седла. – Демулен показал на всадника в затканной золотыми пчёлами ливрее и умильно прибавил. – Перед большой битвой у Гения всегда зверский аппетит. Смотрите, смотрите! Констан подаёт ему что-то! Кажется, цыплячью ножку, обёрнутую салфеткой! И наливает из фляги! А слева от его величества сам маршал Даву, князь Экмюльский…

Он принялся называть прославленных военачальников, окружавших Наполеона, но Фондорин больше не слушал и всё смотрел на камер-лакея. Он даже проглядел, как Бонапарт спешился, и вновь перевёл взгляд на гения, когда тот уже шёл мимо строя офицеров.

Вблизи стало видно, что восторженный врач не преувеличил: этот человек с внешностью булочника – безусловный genius[15]  [15] Дух (лат.)


[Закрыть] войны, то есть само воплощение её алчного, неукротимого духа. От всей неказистой фигуры Маленького Капрала, от его одутловатой физиономии исходили физически ощутимые волны могучей силы и неколебимой уверенности. Он медленно шагал вдоль шеренги, и люди будто заряжались частицей этой мощи; их плечи распрямлялись, глаза зажигались экстатическим огнём. Взгляд императора обладал поразительной особенностью: будучи устремлён на людей гораздо более рослых, он производил впечатление света, лучившегося откуда-то сверху, с недостижимой высоты. Или, наоборот, из бездонной глубины, из непостижимой бездны? Штандарты Наполеона были украшены пчёлами, на древках сияли имперские орлы, но сам властитель напомнил Фондорину не крылатое созданье, а скорей подводную тварь – белую акулу или касатку. В движениях Бонапарта чувствовалась та же ленивая неторопливость, в любое мгновение грозящая обратиться смертоносным рывком.

Даже сам профессор, которого никак нельзя было причислить к сонму обожателей диктатора, поневоле испытал род особенного трепетания, когда быстрый, всепроницающий взор скользнул по заднему ряду. Это, безусловно, тоже было свойством природного вождя – создавать у массы впечатление, будто он разглядел и отметил каждого.

Спокойно, велел себе Фондорин. Не будем поддаваться стадному помешательству, оно заразительно. Оценим сего субъекта с физиологической точки зрения, как подобает врачу и учёному.

Рост? Пожалуй, два аршина и два вершка, то есть, по принятой у французов метрической системе, около ста пятидесяти сантиметров. Туловище довольно длинное, а ноги коротки. Цвет лица выдаёт склонность к желудочным коликам и печёночную недостаточность. Голова мезоцефального типа с вдавленными висками, борода редкая. Эта совокупность черт предполагает сверхчувствительность к запахам и зависимость от метеорологических условий. В сырые дни у этого человека могут быть невыносимые мигрени, даже судороги. Да-да, судороги непременно. Возможно, эпилептического свойства…

Завершить диагноз он не успел, потому что император вошёл в амбар.

Дивизионный генерал подал знак полковнику, тот шикнул Демулену. Лекари присоединились к свите на случай, если у венценосца будут замечания или вопросы.

Но Бонапарта занимали не врачи, а раненые. Их было не менее двух сотен; император не пропустил ни одного. Кому-то молвил слово, кому-то просто кивнул. И снова Фондорин поразился власти этого толстячка над людьми. Тяжко изувеченные солдаты, кто, казалось, был неспособен даже пошевелиться, приподнимались со своего ложа, бодро отвечали, даже улыбались! Поражённый профессор подумал: если б Наполеон задержался в этой обители страданий на полчаса или на час, многие из безнадёжных, возможно, воскресли бы к жизни.

Но император спешил. Обходя раненых, он не прекращал беседы с князем Экмюльским, который, судя по доносившимся до Самсона обрывкам фраз, докладывал подробности вчерашнего боя.

– Как это «ни одного пленного?» – сердито воскликнул Бонапарт. – Этого не может быть!

– Русские бились как никогда прежде, сир. Завтра нам предстоит очень тяжёлый бой, – с озабоченным видом отвечал Даву.

Наполеон со смехом дёрнул маршала за ухо.

– Вечно вы каркаете, унылый ворон. Я приготовил на завтра кушанье, которого русские ещё не пробовали! Это будет новое слово в тактике, господа.

Что он говорил дальше, Самсон не услышал – его оттёрли назад. Мысль у профессора сейчас была только одна: эта бацилла смертельно опасна, её нужно обезвредить до начала баталии. Иначе России конец…

Подле батальонного командира, лежавшего отдельно от остальных раненых, полководец остановился.

– Мой бедный Пикар, – молвил он, наклоняясь. – Что я вижу? Тебе отрезали ногу! Но ты ведь послужишь мне и на деревяшке, старый чёрт? Тебе рано на тот свет, ты нужен мне здесь.

Бедный майор, которого не спасла и ампутация (он уже трясся в предсмертном ознобе) всё-таки нашёл в себе силы улыбнуться посинелыми губами, но говорить не мог.

Лицо императора сделалось недовольным.

– Пикар был со мной ещё при Маренго. Я не желаю его терять. Юван, подите сюда! Вылечите мне этого человека!

Из свиты вышел важный господин в таком же, как у полковых лекарей, мундире, только с золотом на вороте и обшлагах.

– Это лейб-хирург барон Юван, – почтительно шепнул Демулен.

Осмотрев раненого, мэтр лишь развёл руками и покачал головой.

– Анкр, взгляните вы! – ещё сердитей позвал Наполеон.

Подошёл ещё один врач, тоже с золотыми позументами, но цвет форменного жилета у него был зелёный.

Демулен сообщил:

– А это барон Анкр, собственный фармацевт его величества. Настоящий волшебник!

Лейб-аптекарь едва посмотрел на умирающего и повернул к императору морщинистое малоподвижное лицо.

– Я попробую, сир.

Этот человек был стар, но ещё сохранял молодую быстроту в движениях. Волосы припудрены на старомодный манер – возможно, чтобы скрыть седину. Глаза закрыты очками с зелёными стёклами, какие обычно носят страдающие глаукомой.

– То-то же, – проворчал властелин, успокаиваясь, и двинулся дальше.

Демулен тихо говорил на ухо своему молодому спутнику:

– Вот что значит умный человек. Император, может быть, про майора потом и не вспомнит, а досада на Ювана останется. Должность у него звучная, зато у Анкра больше влияния. Последний раз услуги хирурга понадобились его величеству три года назад, во время несчастного сражения при Ратисбоне, а барон Анкр подаёт его величеству порошки и снадобья каждый день. Нет уж, если бы мне дали выбирать, я бы пост придворного аптекаря ни на что не променял. Ответственности почти никакой, а всё время на виду, – с важностью заключил полковой лекарь, как будто ему и в самом деле кто-то предлагал на выбор, кем стать – лейб-хирургом или лейб-фармацевтом.

– Кто заведует лазаретом? Где старший врач? – как раз зашумели в свите. – Государь спрашивает!

Побледнев, Демулен кинулся вперёд, расталкивая генералов и адъютантов.

– Это я, сир! Штаб-лекарь Демулен!

– Ну-ну, – оборонил великий человек, смерив его взглядом, да так и не вспомнил, что хотел спросить. – Где мой Констан? – сказал он вместо того. – Скажите ему, что у вице-короля я выпью шоколаду с бриошами. Пусть скачет вперёд и распорядится.

Все вышли из амбара во двор, остались только лазаретные врачи.

– Я говорил с Маленьким Капралом! – лепетал счастливый Демулен. – Будет что рассказать детям и внукам! Как он сказал, мсье фон Дорен? «У вице-короля я выпью шоколаду с бриошами»? Надо записать всё, не упустив ни слова. А с каким выражением он обратил ко мне своё знаменитое «Ну-ну»!