Текст книги "Верный слуга Алексея Михайловича. Две жизни Симеона Полоцкого"
Автор книги: Борис Костин
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
ГЛАВА XII.
МИР ЕСТЬ КНИГА
Мир сей украшенный – книга есть велика,
еже словом написана всяческих владыка.
Симеон Полоцкий
В воспоминаниях заезжих визитеров о Московии времен правления царя Алексея Михайловича, посланников и доморощенных бытописателей, насыщенных изображением быта и нравов тогдашней столицы России, прослеживается любопытное наблюдение – причудливое переплетение исконно российских традиций и обычаев с иноземными.
Тот, кому доводилось участвовать в пышных и торжественных дворцовых церемониях, поражался великолепию и роскоши одеяний государя, домочадцев и свиты. Сами же выходы монарха и церковные торжества представляли собой оригинальную переработку библейских притч. Не исключено, что свою лепту в такие действа внес и Симеон Полоцкий. Внутреннее убранство царских палат представало перед гостями «в несказанном сиянии и блистании» и вполне могло соперничать с убранством дворца императоров Византии.
В Постельных хоромах, куда простому смертному вход был закрыт, царила иная атмосфера, а их обитатели не считали великим грехом носить «польское» платье, слушать звучание органа и взирать на картины с вольными сюжетами. В тереме царевен все было благопристойно: иконы, тканые половики, скромная утварь. Однако и в этой келейной обстановке нашлось место для творений Симеона Полоцкого. Поздравления, стихотворные преподношения, переписанные каллиграфическим почерком и в красочных рамках, повсюду висели на стенах и не раз перечитывались, вызывая чувственные вздохи. Мирская жизнь дочерям Алексея Михайловича казалась несбыточной.
«Навычный многими философскими науками», Алексей Михайлович частенько представал перед иноземцами в окружении писателей и поэтов, художников и ученых-богословов. Так зарождалась особая дворцовая культура, где наряду с церемониями, расписанными «от сих до сих», прочно поселился изысканный вкус.
Неизменное «постижение книжной премудрости», которое сопровождало Алексея Михайловича на протяжении всей жизни, Симеон Полоцкий умело и ненавязчиво поддерживал в своем царском собеседнике.
Октавиан [96]96
Октавиан Август, римский император (63—14 гг. до Р.Х.). – Примеч. авт.
[Закрыть]царь римский, кроток зело бяше
и с простолюдинами беседы творяше.
О том и советницы яша увещати,
дабы ся не изволил толико смиряти.
Рече: «Таков аз хощу царь ко малым быти,
какова аз хотел бым царя к себе зрети,
аще был бым из чина родом умаленных,
славою и богатством в мире не почтенных!»
Отношение Симеона к власти однозначно, он предосудительно относился к тиранам, подобным Ироду, Навуходоносору, Нерону, и облекает слова Святого Писания в поэтические строфы:
Всякая власть от Бога,
Он бо благи дает властелины.
А злыя за грех попущает.
Не остается без внимания Симеона Полоцкого и такая сторона вопроса, как подобает относиться простому люду к власть имущим.
Весма убо должно есть власти почитати
и в благих велениих им не пререкати.
Противник бо сый власти Богу ся противит,
за что Господь отмститель, иже благих живит.
Когда Симеон Полоцкий закончил свой земной путь, его ученик Сильвестр Медведев отметил в «Епитафионе» поразительную работоспособность учителя: «К тому присно прилежал Симеон чтению и писанию. На всякий же день имел залог писати в полдест по полутетради, а писание его бе зело мелко и уписисто. И пребывал в Москве 16 лет, написа своею рукою разных книг по исчислению прологов с десять, или вящше…»
Медведев упоминает лишь о книгах и книжицах Симеона Полоцкого, авторство которых неоспоримо. Однако труды Симеона Полоцкого как переводчика – свидетельство не только обширности познаний в латинском и польском языках, но и избирательности, желания приобщить к чтению великосветскую Москву, а следом за ней и Россию. Симеон Полоцкий перевел на церковнославянский язык или сделал художественную обработку таких сочинений, как «Сказания о Магомете» Викентия Белловаценса, «Тестамент, или Завет Василия, царя Греческого, к сыну его Лву Философу», сказания «О иконе Божия Матери Владимирская», «Вертоград душевный», «Поучения Григория Двоеслова», «Книга Петра Альфонса… писавшего противу иудеом», «История о Варламе и Иоасафе» и других.
Киево-Могилянская коллегия стала той «перевалочной базой», куда шел поток книг со всей Европы, а затем добровольные коммивояжеры, многие из которых были хорошо известны Симеону Полоцкому, доставляли книги в Москву.
Переводческую школу в Москве возглавлял Епи-фаний Славинецкий, который не единожды пытался привлечь к работе Симеона Полоцкого, но всякий раз получал вежливый отказ. С грекофилами пути игумена Симеона явно разошлись, однако когда речь зашла об участии в заключительном этапе исправления славянского перевода Библии, Симеон Полоцкий без раздумий дал согласие. Слишком велика была цена Божественному слову, толкователей которого и в России, и за ее пределами было в избытке.
Мы не должны забывать, что, несмотря на близость ко двору, отношения Симеона Полоцкого с московским духовенством были далеко не безоблачными, и виной тому сочинительство Симеона, в котором прослеживалось предосудительное по тому времени «пристрастие к латинству». Вот почему в небольших предисловиях к переводным изданиям или собственным трудам Симеон Полоцкий делает весьма существенную оговорку, как бы упреждая появление недоброжелательных отзывов: «Хочу [мой труд] подлагать рассуждению церкви, которой ей же никогда противен хочет быти». Опасения Симеона Полоцкого о том, что его мысли разделяют далеко не все служители церкви, были вовсе не беспочвенными. Весь облик Симеона Полоцкого, «взысканного царской милостью», вызывал в этой среде одновременно и скрытую неприязнь, и острое любопытство. Игумен монастыря Всемилостивейшего Спаса в первые месяцы пребывания в Москве говорил на русском языке с южным акцентом, не сразу научился писать кириллицей, да и само прозвище «Полоцкий» вначале звучало как «Полочанин», с намеком на иноземное происхождение. Протопоп Аввакум пошел еще дальше, называя Симеона Полоцкого «римлянином», т.е. записным католиком.
Но стоит заглянуть в рукописный сборник «Пандекты… или Собрание различных записей и заметок» [97]97
Pandecta seu Collectania albo Zebranie scriptów rozmaitych i notacyie // ЦГАДА. Ф. 381. № 1800.
[Закрыть], который вел на протяжении восьми лет (1648—1656) Симеон Полоцкий, и перед нами предстает человек, увлеченный древнеримской и древнегреческой античностью, его выписки изобилуют высказываниями Сенеки, Катона, Литания, Платона, Аристотеля. Новая страница рукописи – и Симеон Полоцкий уже ведет нас в глубины Ветхого Завета. С особой тщательностью выписаны исторические сведения, имена, факты. Библейские персонажи чередуются с упоминаниями имен героев древности – Цезаря, Александра Македонского, Птолемея. Неожиданным кажется поворот к трудам средневековых христианских мыслителей Запада и Востока: Кирилла Иерусалимского, Иеронима Стридонского, Иоанна Дамаскина, Амвросия Медиоланского, Фомы Аквинского. А вот уже известный нам гонитель православия П. Скарга со своим переводом на польский язык «Анналов» историка Западной церкви Ц. Барония. Симеон Полоцкий не скован веригами схоластики, напротив, «моральная свобода» предоставляет уникальную возможность выбирать то, что ему подсказывает разум, то, к чему влечет душа.
Но свое превосходство в знаниях наставник Заиконоспасской школы проявлял не в надменности и высокомерии, а в творческом соперничестве, в котором его хулители явно проигрывали.
Вот что, например, писал ученый грек Арсений о справщиках Московской типографии: «…Есть [среди них] и такие, в руках который Священная философия не бывала… ни родов, ни времен, ни лиц не разумея…» Такие горе-помощники были и у Епифания Славинецкого, которого не случайно причисляли к византийскому течению русской духовной литературы во второй половине XVII века. Но Еиифаний – «келейный» ученый, покидавший свой мир лишь от случая к случаю. Он самоотверженно трудился над составлением «Лексикона», размышлял над писанием Святых Отцов, давал толкования труднообъяснимых мест Библии, занимался сличением текстов и переводами, но лишь изредка делал это прилюдно, в проповедях.
Иное дело Симеон Полоцкий. Он не простой созерцатель, а оратор, подкупающий красотой слога, он не начетчик, а литератор. И возможно, по глубине мысли труды Симеона Полоцкого уступают творениям Епифания Славинецкого, однако находят своих читателей и почитателей в различных слоях русского общества.
…Профессор Оксфордского университета Генрих Вильгельм Лудольф, голландец по происхождению, считавшийся в конце XVII века непререкаемым авторитетом в лингвистике, вел интенсивный поиск новин за пределами Англии. Туманный Альбион отделяли от России не только Ламанш и многотысячные версты, но и целая эпоха в поступательном движении двух цивилизаций. Каково же было удивление маститого ученого, когда он, решившись засесть за «Русскую грамматику» [98]98
Написана на латыни. – Примеч. авт.
[Закрыть], столь необходимую путешественникам, дипломатам и купцам, искавшим контактов с Московией, обнаружил, что опереться ему, по сути, было не на что. И тут на помощь пришел случай. Каким образом сочинения Симеона Полоцкого «Псалтир царя и пророка Давида…», «Обед душевный», «Вечеря душевная», «Вертоград многоцветный» оказались на столе ученого, который решил открыть богатство русского языка иноземному читателю, остается неразрешимой загадкой.
В предисловии к «Русской грамматике» сказано: «Не так давно некий монах Симеон Полоцкий перевел славянскими стихами псалмы Давида и издал их, как и многие другие еще богословские книги». Тропинка к европейскому признанию была проложена. Профессор Лудольф во всеуслышание заявил: в России появился писатель, чьи сочинения вполне могут встать вровень с западноевропейской литературой.
И все же первенство Г.-В. Лудольфа в открытии Европой Симеона Полоцкого оспоримо, поскольку несколько ранее, в 1680 году, в Падуе вышла в свет книга курляндского вельможи Якова Рейтенфельса «Сказания светлейшему герцогу Тосканскому Козьме Третьему о Московии». Вот что поведал дипломат и путешественник в главе «О языке и науках»: «При летоисчислении они (русские. – Б. К.)по сию пору… считают года с древнейших времен, с начала мироздания, и начинают год с сентября. [Они] провозгласили Олеария [99]99
Адам Олеарий (1599—1671), известный немецкий путешественник и ученый.
[Закрыть], знаменитого составителя «Истории Московской», чародеем, когда он, будучи в Москве, показал так называемую камеру-обскуру…
Между учеными… первое место должен занять Паисий Лигарид, с острова Хиоса. Другой – монах Базилианского ордена по имени Симеон, в высокой степени преисполненный латинской учености…»
То, что Симеон Полоцкий тщательно скрывал свое временное «базилианство», не вызывает сомнений. Однако поражает его необычайная открытость в беседах с Я. Рейтенфельсом, который, явно не симпатизируя России, как стране варварской, довольно правдиво описал исторические события, быт и нравы русского народа, не позабыв упомянуть и российских мужей, которые вызвали у него неподдельный интерес своей неординарностью.
В своем богословском труде «Венец веры» Симеон Полоцкий постарался ясно и доходчиво обобщить «полную догматику… и совокупность всего православно-христианского вероучения». Современников нисколько не отпугивало витиеватое название книга. Звучало оно так: «Венец Веры кафолическия, на основании символа святых апостолов из различных цветов богословских и прочих сплетенный, и душам верны, яко душам жениха небеснаго во украшение и в воню благоухания духовного сооруженный, трудолюбием многогрешнаго иеромонаха Симеона Петровского Ситниановича, в лето от создания мира 7178, а от Рождества еже от плоти Господа нашего Иисуса Христа 1670 месяца июня в 9-й день». В самом названии книги заложен глубокий смысл. Венец – символ достижения Царства Небесного и приготовления души в его вступление, знак победы человека над грехом, исканий и мученичества, награда за земные труды.
К написанию своего творения Симеон Полоцкий подступает основательно, строит свою полемику и доказательства на известных документах, сочинениях светил философии и богословия. Уже после кончины Симеона Полоцкого «Венец веры» был подвергнут жесткой критике, а о самом авторе говорилось, что, дескать, нового он ничего не сказал, никаких собственных открытий в христианскую науку не внес, а заимствований в его трудах столько, что автора впору назвать плагиатором. Это не совсем так, ибо Симеон Полоцкий не только поражал духовным жезлом еретиков-раскольников, но и стремился популярно изложить сложные религиозные понятия, упрощая восприятие земного и небесного. «Природным складом своей головы, – утверждал В. Певницкий, – он был призываем к тому, чтобы быть толмачом готовых идей и понятий и народным глашатаем».
Нравственный критерий «Венца веры» – подвижничество. Пустыня и пустынное житие – вот куда бы хотел обратить взоры всех людей игумен монастыря Всемилостивейшего Спаса.
Творение состоит из 17 глав и включает 150 страниц рукописного текста [100]100
«Венец веры» известен только в рукописи и в списках. – Примеч. авт.
[Закрыть]. Открывают книгу главы о зарождении христианства, об истинной вере, о ереси, о чинах апостольских. Далее идут пространные рассуждения о самом символе и всемогуществе Божием. Тексты Священного Писания и свидетельства Святых Отцов – основа сочинения Симеона Полоцкого, которое завершает размышление о жизни вечной.
Что извлекал потенциальный читатель «Венца веры» из труда Симеона? Во-первых, автор не отрицал то, что отнюдь не ему принадлежит пальма первенства в освещении сложнейших богословских вопросов. Во-вторых, «Венцом прекрасно сплетенным», он преисполнен желания просветить и исцелить душу народную, призвать ее к действу на благо веры Христовой.
Когда в книге заходит речь о драматических событиях, страданиях и казни Спасителя, когда Симеон Полоцкий переходит к освещению предметов близких и дорогих сердцу христианина: Воскресению, Сошествию с небес и Вознесению Господа нашего Иисуса Христа, он совершенно отбрасывает сухой исторический тон изложения и переходит на доверительную, образную речь собеседника и наставника.
…Во времена правления Алексея Михайловича в русском языке царила архаика, которая вовсе не означала убогости мышления и ограниченности в устной речи и на письме. Государственный язык деловых бумаг, выходивших из многочисленных приказов, постоянно шлифовался и стоял даже ближе к живому русскому языку, нежели церковнославянский. У составителя «Русской грамматики» профессора Г.-В. Лудольфа читаем: «В России стало невозможно ни писать, ни рассуждать по каким-нибудь вопросам науки и образования, не пользуясь славянским языком… разговаривать надо по-русски, а писать по-славянски». О творчестве Симеона Полоцкого ученый сказал: «Он (Симеон. – Б. К.)избежал, насколько мог, употребления трудных славянских слов, чтобы быть понятным для большинства читателей, и, тем не менее, язык у него славянский, и много таких слов и выражений, которые в народной общей речи неизвестны». Слово Симеону Полоцкому.
Тако славенским речам приложихся,
елико дал Бог знати научихся;
Сочинение возмогох познати
и образная в словенском держати.
Писах книжная, яко же ветии
пишут и яко от витий вящше.
Упрекать Симеона Полоцкого в том, что он не сосредоточился целиком и полностью на обновлении национального литературного языка, несправедливо. Таковой цели он перед собой не ставил, к тому же слишком дорожил возможностью изливать в виршах помыслы о бренности жития, о несовершенстве человека, личностные переживания и покаяние за земные слабости. Уже много позднее исследователи «стисов краесогласных» Симеона Полоцкого назовут его поэзию силлабической и причислят к русскому схоластическому барокко. И в поэзии, и в литературных и богословских опусах Симеон Полоцкий по мере сил стремился избавиться, по выражению В.К. Тредиаковского, от «славянщины». Удалось ему это или нет, рассудило время. Однако, когда на горизонте русской изящной словесности взошла пора классицизма, тот же В.К. Тредиаковский, а за ним М.В. Ломоносов, А.Д. Кантемир, М.М. Херасков обратились к русскому барокко, которое незримой хрупкой кладочкой соединило век семнадцатый с веком восемнадцатым.
Такое обращение к барочному восприятию мира принесло немалую выгоду: святоотеческая книжность и живой народный язык слились воедино в могучую реку, называемую великой русской литературой. Первой ступенькой для вступления в нее, впрочем, как и в познание мира, являлся «Букварь» – подлинно детская энциклопедия того времени.
В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона слову «букварь» дается такое определение: «азбука, собрание букв, складов и нравоучительных статеек для первоначального детского обучения чтению». В 1618 году уже в самом названии книги был заложен более глубокий смысл: «Букварь языка словенска, писаний чтения учитися хотящим в полезное руковожение». От берестяных грамот, азбуковников древности, был проложен Иваном Федоровым путь к русской «Азбуке» (1578). Эстафету российского первопечатника подхватил Лаврентий Зизаний, немало сделавший для славянского просвещения. Новинка «Азбуки» Л. Зизания (1596) – толковый словарь, «Лексика» и краткие сведения по географии, истории. Предшественник Симеона Полоцкого на педагогическом поприще В.Ф. Бурцов (Протопопов) включил в свой «Букварь» азы арифметики.
Можно с уверенностью сказать, что идея создания собственного «Букваря» была выношена и выстрадана Симеоном Полоцким, а основой ему послужил богатейший опыт наставника, приобретенный в братской школе полоцкого Богоявленского монастыря, в Заиконоспасской школе и царевых палатах Кремля.
Ребенок, по мысли иеромонаха Симеона, – «скрижаль неписанная», то есть маленький человек имеет душу чистую, не запятнанную, не подвергшуюся порокам. В «Вечере душевной» Симеон Полоцкий затрагивает сокровенное желание видеть «юные сердца… не каменные», но добавляет: «к чему приобвыкнет младость, то без труда носит старость».
Каким образом в «Букварях», изданных в 1664, 1667,1669 годах, отсутствует упоминание о чьем-либо авторстве, необъяснимо. И только «Букварь» 1679 года признается творением Симеона Полоцкого. Вполне допустимо, что в 1664 году насельник Богоявленского монастыря и дидаскал Симеон, прибывший в Москву, либо застал работу над «Букварем» в самом разгаре и присоединился к ней, либо привез с собой в Первопрестольную уже готовый вариант, который в конечном итоге довел до оптимального. Ведь все его предшественники, создатели «Букварей», хотя и ставили общую задачу обучения грамоте и азам грамматики, но в силу разнородности исторических условий, несхожести жития в России, Малой и Белой Руси [101]101
Спиридон Соболь издал «Букварь» в Могилеве в 1636 году.
[Закрыть], по-разному подходили к вопросам воспитания и образования юных чад.
Сказал ли свое веское слово в вопросе первоначального детского обучения Симеон Полоцкий? Ответ будет утвердительным. В жизненных правилах, выработанных дидаскалом Симеоном, имелась важная черта – никогда не открещиваться от традиционного опыта, выработанного людьми, искренне радевшими за славянское просвещение. Вот почему «Грамматика» Мелетия Смотрицкого в работе над собственным вариантом «Букваря» стала его настольной книгой. Главная мысль, от которой Симеон Полоцкий не отклонялся ни на шаг, – удобочитаемость и простота, а цель – вызвать у детей интерес к чтению.
Пожелание автора этого четверостишия более чем ясно. Чтением и учением надо заниматься не от случая к случаю, а постоянно. Русская пословица гласит: «Доброе начало – половина дела». Симеон Полоцкий немало передумал, прежде чем нашел форму вступления, которое стало бы лейтмотивом «Букваря». Он решился на довольно оригинальный шаг. В «Книге приветствы» им было собрано множество поэтических опусов, где автор, если можно так выразиться, впадает в ребячество. Небольшие приветствия «От внука к дедушке», «К родителю», «От государя царевича к тетушке» и пр. написаны на церковнославянском языке, однако несложном для детского восприятия. Они органично вписались в «Букварь» и породили многими годами позже всплеск «альбомной» поэзии, которой не брезговали ни гении, ни графоманы.
Не возникает вопроса, на ком был опробован «Букварь языка словенска…». Конечно, на детях Алексея Михайловича. Царь, очевидно, поощрял самостоятельность Симеона Полоцкого и оставил без внимания то, что книги, изданные в 1667 и 1669 годах, не содержат ссылки, по чьему благословению или повелению они изданы.
Напомним: на Патриаршем престоле в течение нескольких лет побывали Иоасаф и Питирим, при которых Симеон Полоцкий пользовался относительной свободой творчества. Вот как ею распорядился учитель порфирородных чад. Старший сын Алексея Михайловича царевич Алексей, царевна Софья грамоте были отменно обучены – и Симеон Полоцкий изымает из словарей грамматику и сокращает азбучную часть, а затем все без исключения молитвы. Возможно, по этой причине игумен монастыря Всемилостивейшего Спаса имел все основания скрывать свое авторство. «Букварь» Симеона Полоцкого – первый опыт светского учебника для детей.
И все же в «Букваре» 1679 года издания Симеон Полоцкий отказывается от явно выраженной светскости. Он вводит в него молитвы и псалмы и возвращает заимствования из букварей С. Соболя и Л. Зизания, которые изъял в предыдущих изданиях.
Еще В.Ф. Бурцов, развивая традиции И. Федорова, первым включил в свой «Букварь» вирши, в которых витиеватость уступила место доступности их для юных читателей. По его просьбе вирши те сочинил Савватий, справщик Печатного двора, который входил в кружок пиитов «приказной школы». Симеон Полоцкий, посчитав такое обращение достойным детского внимания, специально для своего «Букваря» написал два проникновенных стихотворения. Первое называлось «К юношам учитися хотящим»:
Отроче юный, от детства учися,
Письмена знати и разум потщися.
Не возленися трудов положите,
Имат бо тебе польза многа быти.
<...>
Убо конечно нужда есть читати,
Хотящим здраву совесть соблюдати.
Вторая память книга человеком,
Что бе последним понимает веком.
<...>
Царь наш Федор от царя рожденный,
Множеством царских доброт оукрашенный,
Нуждная юным вели поместити,
Како всем веру достоит хранити.
В «Букваре…» с несколько измененным названием Симеон Полоцкий в первых строках делает упор на то, что книга составлена «повелением благочестивейшего Великого Государя нашего Царя и великого князя Федора Алексеевича, всея Великия, и Малыя, и Белыя России самодержца».
Не возникает сомнений, что «Букварь языка словенска…», который безо всякой натяжки можно назвать вершиной педагогической деятельности Симеона Полоцкого, был адресован, прежде всего, царевичу Петру Алексеевичу. Царь Федор Алексеевич, как подобает крестному отцу, пожелал одарить сводного брата, которому шел седьмой год. Подарок получился отменным, а Симеоново «Увещевание» еще долго было на устах пытливого и смышленого мальчугана.
Вы же, о чада, труд честный любите,
Еже полезно, того ся держите.
Знающе яко аще ся труждати
Тяжко, но легко труды плодов жати.
<…>
Иже вам благих всяческих желаю,
Кончя и благости всяцей увещеваю.
Вдовствующая царица Наталья Кирилловна была в восторге от учебника, изданного красочно, где каждая главка задавала юному читателю особый душевный настрой, ненавязчиво направляла к познанию житейской и духовной премудрости и отнюдь не поощряла леность и праздность.
Розга ум острит, память возбуждает
И волю злую к благу предлагает.
Перелистаем «Букварь», в котором Симеон Полоцкий собрал по крупицам все самое лучшее и ценное из своих предыдущих книг и книжиц, основательно переработав многие произведения, сделав их доступными для детского восприятия. Открывает «Букварь» заглавие: «Начало оучения детям, хотящим разумети писания», за ним следует «Предисловие к юношам, учитсяхотящим», далее Симеон Полоцкий, как истинный христианин, помещает «Благословение…» – молебен на доброе дело. На семи листах – алфавит и слоги, на двух – выражаясь современным языком, пособие логопеду: «во исправление языка отрочате…».
Молитвы, псалмы, Символ веры – незыблемая основа любого учения. Не мудрствуя лукаво, Симеон Полоцкий помещает в своем «Букваре» очевидно с отрочества полюбившуюся ему «Беседу о православной вере, краткими вопросами и ответы…» Лаврентия Зизания. Тексты Часослова перемежаются с текстами, заимствованными у земляка-белоруса Спиридона Соболя. Нашлось в «Букваре» место для элементарных сведений по арифметике и образчиков стихотворных приветствий родителям и близким от имени чад. Завершает учебник рассуждение святого Геннадия, патриарха Константинопольского, о вере.
После прочтения последней главы сразу же возникает предположение: Симеон Полоцкий мыслил широко, масштабно и вовсе не собирался замыкаться со своим творением в пределах кремлевской стены. «Букварь» должен был стать учебником для всех славянских детей, книгой, питающей разум и взывающей к общим корням и к величию русского слова.
…Двумя годами раньше выхода в свет «Букваря» царица Наталья Кирилловна обратилась к Федору Алексеевичу с просьбой отыскать человека кроткого, смиренного, сведущего в Божественном Писании. Пожелание вдовы Алексея Михайловича взялся исполнить боярин Федор Прокопьевич Соковнин и назвал кандидата в дядьки и учителя – дьяка Челобитного приказа Никиту Моисеевича Зотова, «исполненного всяких добродетелей и искусного в грамоте и письме».
Далее события развивались так. Царь повелел Соковнину привести Зотова во дворец, не сообщая тому о цели вызова. Обратимся к описанию аудиенции.
«Зотов оробел, однако милостивый прием, оказанный царем, ободрил смутившегося дьяка, и испытание его Симеоном Полоцким в чтении и письме сошло благополучно. Вслед за тем Соковнин отвел Зотова к вдовствующей царице… которая, держа за руку маленького Петра, обратилась к Зотову: “Прими его и прилежи к научению божественной мудрости и страху Божиему и благочинному житию и писанию”».
На другой день, 12 марта 1677 года, на половине Натальи Кирилловны состоялось посвящение царевича Петра в ученики. Церемонию вел патриарх Иоаким в присутствии царя, Симеона Полоцкого, Соковнина. Патриарх отслужил молебен, окропил Петра святой водой, благословил. Зотов получил из рук его святейшества увесистый мешочек со ста рублями, царь даровал новоиспеченному наставнику собственный двор в Кремле. Наталья Кирилловна вручила Зотову богатое одеяние.
…В 1694 году, после четырнадцати лет, которые миновали со дня кончины Симеона Полоцкого, его ученик Карион Истомин, посчитав, что время настоятельно требует нового пособия для первоначального обучения грамоте, издал «Лицевой букварь» [103]103
Каждая начальная буква главы «Лицевого букваря» была вписана в человеческую фигуру. – Примеч. авт.
[Закрыть], а через два года вышел в свет «Большой букварь». Сохранив преемственность, шедшую от «Букваря» Симеона Полоцкого, Карион (Истомин), монах (!), по непонятной причине изрядно прошелся по религиозной части учебника и изъял тексты «Благословение отроков», «Беседы о православной вере» и другие.
Свято место пусто не бывает, и Карион Истомин поместил в «Букваре» с добрый десяток собственных виршей, обращенных к юным читателям. Полностью название учебника звучало так: «Букварь языка славен-ска хотящым детям учитися чтения писаний. Начало всех письмен достолепное начертание, к сему и иныя главизны погребные во обучении должности христианския с душеспасительною пользою». Не надо быть провидцем, чтобы угадать, чей пример стоял перед глазами автора.
18 (28) февраля 1690 года у венценосной четы – Петра Алексеевича и Евдокии Федоровны [104]104
12 ноября 1682 года сводные братья великие князья Иван Алексеевич и Петр Алексеевич были венчаны на царство Московское. 27 января 1689 года Петр сочетался браком с Е.Ф. Лопухиной. – Примеч. авт.
[Закрыть]– родился сын, названный в честь незабвенного деда Алексеем. «Большой букварь» в первую очередь предназначался будущему наследнику российского престола. Как видно, дворцовая традиция, заложенная Симеоном Полоцким, в Лету, реку забвения, не канула. Вдовствующая царица Наталья Кирилловна, получив из рук автора подносной экземпляр, вовсе не предполагала, что судьбы ее сына и внука резко разойдутся и ее любимец Алешенька закончит жизнь под адскими пытками в казематах Петербургской крепости.
