Текст книги "Верный слуга Алексея Михайловича. Две жизни Симеона Полоцкого"

Автор книги: Борис Костин

ГЛАВА XIV.
ПОРФИРОРОДНЫЕ УЧЕНИКИ

Лишь только на этот свет Бог человека выводит,

Лет до шестнадцати, примет чем он занимается:

Бодрое воспитание тут для разных увидишь,

Найдешь баловство, удовольствия, разные игры.

Симеон Полоцкий

За три века до Рождества Христова Аристотель, философские творения которого прочно вошли в педагогику братских школ Малой и Белой Руси, дал определение добродетели, выделив четыре основных ее свойства: мудрость, справедливость, мужество и уверенность. К «способности поступать наилучшим образом во всем» Аристотель впоследствии добавил еще несколько: кротость, щедрость, честолюбие, дружелюбие, любезность, правдивость.

Сильную половину рода человеческого Аристотель, его последователи и почитатели желали видеть наделенными именно такими качествами, хотя многими из них обладали не только мужчины, но и женщины.

Царица Мария Ильинична принадлежала к их числу, о чем свидетельствовало обращение к супруге Алексея Михайловича, в котором рядом с официальным поименованием «государыня и великая княгиня» непременно соседствовали слова: «благочестивая, благоверная и христолюбивая».

Вирши Симеона Полоцкого, возможно более, чем дотошное описание домашнего быта русской царицы, доносят до нас немаловажные подробности из жизни Марии Ильиничны, которая, как оказывается, вовсе не являлась простой созерцательницей деяний венценосного супруга. На царицу-мать, продолжательницу династии Романовых, молились все родные и близкие, клир православный, люд российский.

И не виной, а сущей бедой для Марии Ильиничны были безвременные кончины ее любимых чад. И не потому ли ее материнское сердце печалилось о здравии Федора Алексеевича?

Симеон Полоцкий обосновался в Москве, когда царевичу Федору шел четвертый год и по сложившейся традиции порфирородный мальчик был отдан на руки мамок и нянек. В пятилетнем возрасте к Федору был приставлен подьячий Посольского приказа Памфил Беляников. Ясно, что без влиятельного советодателя такой выбор не мог состояться, В 1672 году, как свидетельствуют источники, «воспитателем к царевичу определен был знаменитый богослов и ученый того времени Симеон Полоцкий». Царевич Алексей, при котором иеромонах Симеон состоял в подобной должности, ушел из жизни двумя годами ранее. Горечь утраты потрясла Алексея Михайловича, однако не ослепила разум. Можно предположить, что Симеон Полоцкий, не менее родителей переживавший о кончине своего даровитого ученика, после того, как миновали дни скорби и траура, получил приглашение стать воспитателем царевича Федора и царевен Софьи и Марии. Такое решение, как мы убедимся далее, произвело подлинный переворот в теремной жизни дочерей Алексея Михайловича.

К этому периоду деятельности Симеона Полоцкого относится характеристика, данная ему Петром Николаевичем Полевым, историком русской литературы:

«Симеон Полоцкий не только представлял собой ходячую энциклопедию современной образованности, но еще при этом был большой мастер и легко передать, и красиво изложить знания свои и приохотить к науке. Занимаясь воспитанием царевича, он в то же время и беспрестанно успевал говорить проповеди, писал стихи по поводу каждого сколько-нибудь замечательного события… заботился о распространении образованности в России – одним словом, не оставлял без ответа ни один из тех вопросов, разрешения которых настоятельно требовала живая современность».

…Горе обрушилось на Алексея Михайловича с появлением на свет Божий дочери Евдокии, тринадцатого ребенка в царской семье. Следом за новорожденной [115]115
  Скончалась 28 февраля 1669 года. – Примеч. авт.


[Закрыть]

3 марта 1669 года преставилась Господу царица Мария Ильинична. Погребение состоялось в Вознесенском девичьем монастыре, а панихиды по почившей в Бозе не прекращались даже тогда, когда Алексей Михайлович второй раз пошел под венец. Государь не изменял своим жизненным правилам и нежной привязанности, которую питал к покойной супруге.

«Френы, или Плачи всех санов и чинов православного российского царства…», написанные Симеоном Полоцким на смерть Марии Ильиничны, настолько горестны и проникновенны, что с подносным экземпляром-книжицей [116]116
  Не сохранился. – Примеч. авт.


[Закрыть]Алексей Михайлович долгое время не расставался ни на минуту.

 
Жива в полатах, но зело высоко,
идеже земных не достигнет око;
царица в царских полатах на небе,
вечная убо буди памят тебе!
Аще никогда же могут я забыти,
дондеже Волга в море может плыти.
Слезами жалость хощу утоляти,
тебе при жертвах святых вспоминати.
 

По великому горю царь, вероятно, запамятовал о поощрении Симеона Полоцкого за труды, понесенные им в скорбные дни, и тогда поэт напомнил о себе.

«Царю Государю и Великому Князю Алексею Михайловичи)… бьет челом твой Государев богомолец иеромонах Симеон Полоцкий. В прошлом… во 177 году, егда изволил Господь Бог блаженныя памяти Государыню Царицу и Великую княгиню Марию Ильиничну от временные жизни переселити во вечную, написал я… во похвалу святого ея Государыни жития и во воспоминание вечное добродетелей ея, вечныя памяти достойных книжицу хитростью пиитическогоучения, и вручил тебе Великому Государю, ради утоления печали сердца твоего, и за тот мой прилежный труд… я ничем не пожалован».

Сие слезливое прошение не осталось без ответа, и царь, по обыкновению, щедро одарил подателя и сочинителя «Френа…».

«Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Мф. 5, 4), – говорил Христос в Нагорной проповеди. Почти два года вдовствовал царь Алексей Михайлович, забросив многие потехи и увлечения. Но горе вечно продолжаться не могло, и нашелся в окружении царя человек, который исподволь готовил государя-жизнелюба к бракосочетанию. По церковным меркам такое не возбранялось. Человеком тем был боярин Артамон Сергеевич Матвеев, ведавший Большим посольским приказом и царской аптекой.

В противовес биографам российского монарха, которые ставили в вину Алексею Михайловичу податливость и слабохарактерность, подверженность влиянию окружения, мы вправе заметить, что без доверенных помощников не обходился и не обходится ни один из правителей, какой бы беспредельной властью он не обладал. Тишайший царь позволял собой «руководить» только тогда, когда это влияние соответствовало его потребностям и гармонировало с душевным настроем.

Симеону Полоцкому, любомудру и энциклопедисту, при таком раскладе отводилась роль душеполезного собеседника, обладавшего завидным тактом и с особым рвением выполнявшего различные поручения царя. Однако повлиять каким-либо образом на судьбоносные решения, принимаемые государем, игумен монастыря Всемилостивейшего Спаса не мог, впрочем, и не собирался это делать.

Боярин Артамон Сергеевич Матвеев, человек широких познаний, недюжинного ума и прирожденный аристократ, имел на воспитании юную дворянку Наталью Кирилловну Нарышкину. По суждениям того времени, воспитанница пользовалась небывалой свободой; увлекалась чтением, благо хоромы А.С. Матвеева ломились от фолиантов и иноземных диковин. Как отмечает один из биографов Натальи Кирилловны, «девушка имела представление о культуре и быте европейских стран и не знала обычного в старомосковских порядках женского затворничества».

Мы не станем вдаваться в подробности сватовства, однако заметим – царь влюбился в девушку, обладавшую веселым нравом, в которой жизнелюбие било ключом.

Семейное счастье, нежданно-негаданно обретенное Алексеем Михайловичем, свадебная суета и медовый месяц на какое-то время вычеркнули из обыденной жизни визиты Симеона Полоцкого в царские палаты. Приписать очередное письменное прошение к мелочности и назойливости его автора не поворачивается язык, скорее это был образчик скопидомства, что и подтвердила впоследствии духовная Симеона Полоцкого. Прочтем прошение: «…В 179 году, егда Господь Бог изволил тебе Великого Государя милосердным своим призрети оком, и даровати тебе супружницу Благоверную Государыню Царицу и Великую княгиню Наталью Кирилловну, жаловал ты Великий Государь всяких чинов людей прещедрым, духовных и мирских, твоим царским деянием, а я твой… богомолец ничем не пожалован. Ради всемирной радости от сочетанного супружества во восположение моей скудости [подай], что тебе Господь Бог известит обо мне».

В строках прошения явно просматривается обида, а между тем среди обойденных царской милостью Симеон Полоцкий был не одинок. Алексей Михайлович приблизил к себе и осыпал щедротами родню новоявленной царицы и тем самым дал прекрасный повод к зарождению потаенной ненависти между родами Милославских и Нарышкиных. Ненависти особой, мстительной, кровавой, многие лета сотрясавшей Москву и всю Россию. Добавило масла в огонь неприязни рождение 30 мая 1672 года у супругов Романовых сына, нареченного в честь христианского апостола Петром. Впервые царь доверил написание «Виршей на рождение царевича Петра Алексеевича» не одному Симеону Полоцкому, а предложил ему в помощники (а возможно, и наоборот) Епифания Славинецкого. Вот что сотворил этот поэтический дуэт:

 
Радость велию сей месяц май явил есть,
А преславный царь Алексей царевича Петра родил есть…
И ты, планета Аррис и Зевес, веселися,
Во наше бо сияние царевич родился.
Четвероугольный аспекут произыде,
Царевич царствовати во вся прииде.
Четвероугольный знамя проявляет,
Яко четырьмя частьми мира обладает.
От Бога сей планете естество дадеся,
Лучше бо прочих планет в действе обретесе.
 

Кто из творцов этого поэтического опуса оказался провидцем, когда предрек грядущее царствование Петра, трудно сказать. Епифаний в скором времени сошел в могилу, оставив незавершенной работу над своим детищем, авторизованным переводом Библии, а иеромонаху Симеону суждено было еще несколько лет лавировать между непримиримыми противниками, Милославскими и Нарышкиными.

Рождение Петра было отмечено небывалыми торжествами и с блеском. Крещен был царственный младенец в купелиЧудова монастыря при крестном отце – сводном брате новорожденного царевиче Федоре – и крестной матери – старшей сестре государя Ирине Михайловне.

Впервые в истории царственной династии Романовых в честь виновника торжеств, младенца Петра, была отчеканена памятная медаль.

1 сентября 1673 года, в день новолетия, царь Алексей Михайлович собрал в Передней палате всех государевых и служивых людей и обратился к ним с речью, суть которой сводилась к следующему: старшинство после кончины царевича Алексея перешло к Федору, который и объявляется наследником российского престола. Ровно через год тринадцатилетний Федор Алексеевич предстал перед честным российским людом и иностранцами. Действо объявления его наследником престола совершалось на Красной площади в присутствии патриарха. Поздравив отца и духовного пастыря с Новым годом, царевич произнес краткую речь.

Было бы наивно предполагать, что тринадцатилетний мальчик сочинил ее сам. Без сомнения, Алексей Михайлович внушил сыну важность момента, а уж Симеон Полоцкий оформил мысли государя в надлежащем виде и отменно подготовил воспитанника. Царевич Федор лицом в грязь не ударил, о чем говорится в письме Алексея Михайловича к иноземцам, ставшим свидетелями этого государственного действа: «Вы видели сами государя царевича пресветлые очи и какого он возраста: так пишите об этом в свои государства нарочно».

…В монастырях Новодевичьем, Звенигородском, Саввино-Сторожевском царь истово молился Богу, а в Измайловском, Преображенском, Соколове, Алексееве, на Воробьевых горах находил отдохновение от трудов государственных и предавался любимому увлечению – охоте. Однако сколь ни была велика страсть царя к «потехе», она все же не шла ни в какое сравнение с созерцанием грандиозной стройки, развернувшейся в селе Коломенском. Захудалое прежде село, вотчина Романовых в считанные годы явилась миру восьмым чудом света.

Дворец, более похожий на огромных размеров жилой дом, доставшийся Алексею Михайловичу в наследство от отца, на лето становился загородной резиденцией, где устраивались застолья после успешной охоты и приемы иностранных послов. Время безжалостно обошлось с деревянными строениями, они ветшали на глазах, и все потуги придать хоромам некое величие ни к чему не приводили. Мысль о полном обновлении, а точнее втором рождении Коломенского, напрашивалась сама собой.

Главным движителем идеи и воплощения ее в жизнь был, конечно, царь. Но вот кто являлся«знаменщиком», то есть человеком, по эскизу и чертежам которого создавался дворцовый ансамбль, осталось неизвестным. Возможно, что существовал даже макет, который жарко обсуждался, прежде чем шедевр русского деревянного зодчества предстал во всей красе и блеске перед царственной родней, боярами, воеводами, духовенством и иноземными посланниками.

Современный бытописатель Коломенского В.Е. Суздалев утверждает, что в наилюбимейшей царской вотчине «воспитывались все шестнадцать детей Алексея Михайловича». Это далеко не так, поскольку в этой фразе явно просматривается желание придать Коломенскому особый статус летней школы, где шло становление порфирородных чад.

В дивном по красоте месте, в излучине Москвы-реки, детская вольница, каковая не допускалась в Кремле, вырывалась на простор, давая пищу головокружительным фантазиям и мечтам. Благочестие и набожность (а детушки Алексея Михайловича неизменно начинали и заканчивали день с молитвой) мирно уживались с детскими шалостями и лицезрением рукотворного «восьмого чуда», воспетого Симеоном Полоцким.

 
Дом иже миру есть удивление,
Дом зело красный, прехитро созданный…
<...>
Красоту его можно равняти
Соломоновой прекрасной палате.
<...>
Множество жилищ градова равнится,
Вся же прекрасна, кто не удивится,
А инех красот не леть ли вещати,
Ум бо мой худый не может объяти.
Единым словом дом есть совершенный,
Царю великому достойне строенный;
По царской чести и дом зело строенный;
По царской чести и дом зело честный;
Несть лучше его, разве дом небесный!
 

В одном из документов, дошедших до наших дней, говорится: «Великий государь… призвав Симеона Полотского, мужа премудра в Божественном писании, живущего при великом Государе… повелел…» Не мог же автор этой записки оговориться. Из чего следует, что Коломенское на летнее время становилось обителью иеромонаха Симеона, а его роль учителя и воспитателя распоряжением Алексея Михайловича была расширена. Симеон Полоцкий контролировал учителей, приставленных к порфирородным чадам. В том, что младшие царевичи основательно знали польский язык, несомненная заслуга Симеона Полоцкого. «Чтут [детушки царя] книги и истории Ляцкие во сладость», – резюмировал епископ Лазарь (Баранович), позабыв упомянуть дочерей Алексея Михайловича, пребывавших «в ученических летах». Об одной из них, Софье, «великого ума и самых нежных прорицательств, больше мужска ума исполненной деве», говорится в преподношении Симеона Полоцкого своей ученице:

 
О благороднейшая дева Софья,
Ищеши премудрости выну небесныя.
По имени твоему жизнь твою ведеши;
Мудрая глаголеши, мудрая даеши.
<...>
Ты церковныя книги обвыкла читати
И в отеческих святцах мудрости искати…
 

Стихи эти были написаны в 1670 году, тогда же Софье была вручена рукопись книги «Венец веры кафолический». Напомним: третьей дочери Алексея Михайловича в ту пору исполнилось тринадцать лет.

…К концу жизни [117]117
  Царю было всего 47 лет. – Примеч. авт.


[Закрыть]Алексей Михайлович изрядно потучнел и одряхлел. Он не без посторонней помощи взбирался на коня, а в последний раз свой «поход» в село Преображенское царь «шел в карете». Для более близких выходов в Тележном ряду царю отыскали некую «избушку, обитую кожей».

Неотвратимое приближение смерти, которое Алексей Михайлович почувствовал, когда перенес жесточайшую простуду, царь встречал как веление свыше, с завидным спокойствием истинного христианина. Он исповедался и принял причастие из рук святейшего патриарха Иоакима, благословив на царство сына Федора, которому в ту пору миновал четырнадцатый год, распорядился, чтобы все, задолжавшие казне, были прощены, повелел расплатиться деньгами по частным искам и выпустить из тюрем и острогов узников с «малыми прегрешениями», а также вернуть «к домам своим» ссыльных.

Вечером 29 января 1676 года «на четвертом часу после захода солнца» самодержец российский Алексей Михайлович отошел ко Господу. Тотчас удары большого колокола на Иване Великом известили Россию о печали.

О горестной утрате Симеон Полоцкий написал: «Случилось великосвирепое преизлиха, и неудобь стерпимое на ковчег российского царствия в день субботний, иже в ночь 29 Иануария, нападе треволнение, неожиданная смерть пресветлейшего монарха». В этом неописуемом треволнении Симеоном Полоцким были созданы «Глас последний свято почившего о Господе благочестивейшего, тишайшего пресветлейшего великого Государя Царя и великого князя Алексея Михайловича» и «Плачи…» – вирши, которые он передал из рук в руки наследнику престола Федору Алексеевичу.

ГЛАВА XV.
ПО ЗАКОНУ НЕБА И РАЗУМА

Более двух тысяч первых лет держался обычай

От природы добро и зло распознавать.

Ее образ видишь в сердце, слова же такие:

Твори добрые дела, оставь иные!

Симеон Полоцкий

Друг Одиссея Ментор, который занимался воспитанием и обучением его сына Телемака, во время легендарного путешествия, красочно описанного Гомером, наверное, не предполагал, что его имя прочно войдет во многие языки и будет означать либо подлинное наставничество, либо менторство, надоедливое поучительство. Слово «дидаскал», пришедшее в Россию из Византии и неизменно произносившееся в веке семнадцатом, так и не перешагнуло границы века восемнадцатого.

Волею Провидения Россия получила государя, в духовное и умственное становление которого дидаскал Симеон, можно без преувеличения сказать, вложил самого себя без остатка. Великий грех взяли на себя маститые российские историки С.М. Соловьев, Н.И. Костомаров, Д.И. Иловайский, пытаясь умалить результаты царствования ученика Симеона Полоцкого Федора Алексеевича, приписывая тому чрезмерную физическую немощь, не позволявшую якобы нести бремя государственной власти в полной мере – так, как впоследствии это делал Петр Алексеевич.

Юноша на троне в действительности не являлсобой тип властелина, работника на троне, и многое воспринял от отца, как-то: страсть к потехам, набожность, любовь к чтению, которая ублажала сердце и порождала глубокомыслие. Ни одно из реальных дел юного государя: будь то укрепление значимости Думы, которая при Федоре Алексеевиче стала играть роль подлинно совещательного органа; уничтожение местничества, клещом впившегося в Московское государство; судебная реформа, до которой в темницы или на плаху попадали без суда и следствия; обустройство Кремля и Москвы – не творилось «с кондачка», то есть без ума и расчета.

Что же касается младшего брата, Петра, то и здесь существует огромный разброс исторических мерок, вплоть до нелицеприятных. Дескать, крестный отец и сводный брат Федор Алексеевич за заботой о царевиче Петре и вниманием, которое он уделял его обучению (вспомним, для кого предназначался «Букварь» Симеона Полоцкого), умело скрывал лицемерие.

 
Лицемерник инаго себе вне являет,
а инаков во сердце своем пребывает.
Двоедушен убо есть, разве исправится
в единодушность, тогда Богом возлюбится.
 

Между тем к когорте лицемеров, которые будто бы окружали царя Федора Алексеевича, который в силу «хилого телосложения» и слабого здоровья правил Россией «лишь номинально», доброхоты от истории причислили всех сестер царя Федора. Девицы порой безотлучно находились у постели любимого брата, стараясь облегчить приступы болезни, которая неизменно наваливалась на него по весне. Но более всех досталось царевне Софье, повзрослевшей, набравшейся ума и прибравшей к рукам заботу о брате. Чего только тут не напридумывали! Мол, уход за страждущим государем лишь повод для того, чтобы вырваться из постылой теремной, келейной жизни и появиться на людях. Мол, не без участия Симеона Полоцкого в руках Софьи Алексеевны оказалась книга, где описывалось житие дочери греческого императора Аркадия Пульхерии, которая взошла на византийский престол в девятнадцатилетнем возрасте с именем Августины. Мол, именно эта книга совершила сущий переворот в душе Софьи и породила неуемное желание властвовать, до поры до времени умело скрывавшееся.

В Русском биографическом словаре, в котором помещена статья о Федоре Алексеевиче, сообщается: «Из распоряжений правительства царя… обращают внимание мероприятия в следующих отраслях народной жизни: экономической, административной и просветительской». Попытаемся преодолеть предвзятость и объективно поведаем, хотя бы кратко, о людях, коим юный царь доверял исполнение своих помыслов в тех самых «отраслях», о которых говорится в уважаемом и авторитетном источнике. Но прежде отметим любопытную деталь: ни в одном сочинении Симеона Полоцкого, ни в его черновых записях мы не обнаружим освещения дворцовых интриг. А они ведь творились на его глазах, да еще какие! Вот она, подлинная наука Тайного приказа. К слову, последний в царствование Федора Алексеевича лишился своего особого статуса и вошел в число государевых приказов на равных правах.

Мы уже упоминали имя боярина Богдана Матвеевича Хитрово, воспетого Симеоном Полоцким по случаю и без оного. Правда, в виршах придворного поэта фамилия воспитателя царевича звучала как «Хитрой». Утвердительно можно сказать, что она соответствовала действительности, ибо никогда боярин не действовал напрямик, а через вдовицу Анну Петровну Хитрово. Анна Петровна, как утверждают одни источники, – «женщина, пользовавшаяся большим влиянием при дворе… умная и злая». В других характеристиках мамка Федора Алексеевича – «суровая постница, благочестивая и богомольная», безусловно преданная своему любимцу. С ней Симеон Полоцкий был накоротке.

«Ввиду малолетства его царского величества, – заявил голландским посланникам боярин А.С. Матвеев, – четверо знатнейших бояр будут управлять нарядус ним». Звезда фаворита Алексея Михайловича, входившего в лагерь Нарышкиных, вскоре закатилась. В четверку, кроме известного нам Б.М. Хитрово, входили И.М. Милославский, Ю.А. Долгорукий, Н.И. Одоевский, могучие спины которых скрыли от непосвященных зарождение уникального союза женщины и мужчины – великой княжны Софьи Алексеевны Романовой и князя Василия Васильевича Голицына – союза, основанного на взаимной любви и общности целей. Глоток духовной свободы, заложенной виршами и учительством Симеона Полоцкого, оказался сладостным и трагичным.

Итак, все сферы государственной деятельности и приказы были поделены. Федор Алексеевич, вопреки утверждению С.М. Соловьева о том, что юный царь являлся«преобразователем… оставаясь в четырех стенах своей комнаты и спальни», основательно принялся осуществлять программу российского просветительства, выработанную в полном согласии с Симеоном Полоцким. Серьезным ударом по общенациональному невежеству должно было стать открытие Славяно-греко-латинской академии. Увы, при жизни Симеону Полоцкому не суждено было увидеть свое детище. Устав, написанный им, стал камнем преткновения в реализации задумки.

Патриарх Иоаким, возглавлявший лагерь «мудро-борцев», без благословения которого было немыслимо создание первого высшего учебного заведения России, изрядно переработал, а то и вовсе переиначил суть многих положений труда Симеона Полоцкого. Ничем не мог помочь своему учителю и Федор Алексеевич, у которого с патриархом сложились натянутые отношения. И это немудрено. Юный государь был европейски образован и слыл заядлым книгочеем, почитателем наук и искусств. В.Н. Татищев, взявшийся за написание «Истории государства Российского», отмечал, что Федор Алексеевич «великое искусство в поэзии имел и весьма изрядные вирши складывал» и к тому же «пению был великий охотник». Заметим, что в переводе с греческого имя Федор означает «наделенный Божиим даром».

Федор Алексеевич, без сомнения, загорелся идеей открыть в Москве Академию и по совету Симеона Полоцкого жертвовал значительные суммы на приобретение книг, разрешил вопрос о выделении земли в Китай-городе, где располагался Заиконоспасский монастырь. На содержание Академии приписывались богатые монастыри: Иоанна Богослова в Переяславле-Рязанском, московские – Андреевский и Даниловский, еще четыре провинциальные обители с угодьями и крестьянскими дворами. От своих владений царь отписал Академии Вышегородскую дворцовую волость и десять пустошей в разных местах. Не возбранялись и частные пожертвования на пропитание и одеяние студентов. В помощники Симеону Полоцкому был определен его лучший ученик Сильвестр Медведев.

«Привилей Московской Академии» после правки патриарха царь утвердил только в начале 1682 года, сохранив многое из того, что некогда постигал в труде Симеона Полоцкого «Вечеря духовная».

Далее события поползли улитой. Ушел из жизни Симеон Полоцкий, вослед ему отдал Господу душу его благодетель и ученик Федор Алексеевич. Наступило время правительницы Софьи Алексеевны при малолетних царях Иоанне Алексеевиче и Петре Алексеевиче. Тогда-то царевна и вспомнила о грамоте, поданной Симеоном Полоцким почившему в Бозе брату.

Инок Карион (Истомин), хоть и многое перенял у иеромонаха Симеона, однако его идейная «закваска» произошла в стенах Чудова монастыря, где обосновалась школа Епифания Славинецкого. Первым о неосуществленном намерении Федора Алексеевича создать Академию напомнил правительнице Софье именно Карион Истомин, который вручил ей собственный вариант жалованной грамоты. Не следует быть провидцем – Софья отклонила проект Истомина и обратила свой взор к труду учителя, в который Сильвестр Медведев внес свои поправки, присовокупив к будущему указу стихотворную эпистолу, превозносившую до небес добродетели царевны. Произошло это событие в январе 1685 года. Надо полагать, что Сильвестр Медведев мнил уже себя ректором Славяно-греко-латинской академии, первого российского университета.

Однако в острейшей борьбе за власть Софья Алексеевна допустила целый ряд просчетов. Патриарх Иоаким прочно занял сторону юных государей и даже в мыслях не мог допустить, что место ректора займет ярый «латинник». «Привилей» на Академию Симеона Полоцкого и Сильвестра Медведева был отложен до лучших времен. И тут в Москву, к вящей радости патриарха, явились «любознательные путешественники» Иоанникий и Софроний Лихуды, греки, получившие высшее образование в Венеции и Падуе. Покровительство патриарха оказалось решающим, и после непродолжительного учительствования в Москве в октябре 1687 года братья Лихуды возглавили учебное заведение, которое так и не стало вровень с университетами Европы. Да и само грекофильство, не менее схоластичное, чем латинство, в стенах Академии просуществовало до начала XVIII века, века реформ Петра Первого, который не жаловал просвещение абстрактное, не приносящее пользу России.

А теперь возвратимся в год 1679-й и заглянем в типографское училище, которое было создано при Большой московской типографии. Тогда к учебе приступили тридцать отроков, которым предстояло осилить не только типографское ремесло, но и греческий и латинский языки, грамматику русского языка.

И хотя история книгопечатания в России насчитывала более ста лет, однако впервые на государственном уровне приступили к печатанию книг основательно и с богопочитанием. Большая типография находилась под особым контролем патриарха, а Иоаким вольностей не терпел, и Симеону Полоцкому зачастую приходилось искать обходные пути, издавая поначалу подносные книжицы, которые спустя некоторое время обретали вид полноценных книг.

Не изменил своим правилам Симеон Полоцкий и в день восшествия на российский престол Федора Алексеевича. Придворный пиит преподнес своему ученику вирши «Гусль доброгласная», в которых выразил свою сокровенную мечту:

 
Ничто бо таю славу разширяет яко печать,
И Россия славу разширяет не мечом токмо,
Но и скоротечным типом, через книги,
сущим многовечным.
 

Не поленимся прочесть, как полностью звучало название подносной книжицы, в которой сокрыты надежды на преемственность правления и торжественность момента венчания юного государя на царство Московское: «Гусль доброгласная, восклицающая желания всех санов и чинов российских и благоприветствия нововоцарившемуся благочестивейшему тишайшему(курсив мой. – Б.К.)пресветлейшему великому Государю Царю и великому князю Федору Алексеевичу всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу. В день веселия сердца его, в опоре венчаяй Господь милостию и щедротами возложи на главу его венец от камене честна всеосвещенными руками Святейшего и Всеблаженнейшего Великого Господина Клира Иоакима, Патриарха Московского и всея России».

В монографии Г.Я. Голенченко «Белорусы в русском книгопечатании» делается важное заключение: «Симеоном отчетливо выявлено понимание международного политического и культурного звучания отечественного книгопечатания».

О времени создания Верхней, то есть дворцовой, типографии имеются разночтения. Русский биографический словарь утверждает: «Симеону Полоцкому удалось еще при Алексее Михайловиче, в конце 1670-х годов, завести особую типографию “на верху”, во дворце, в которой он мог печатать свои книги по своему усмотрению». Заметим: не без позволения государя. Алексей Михайлович закончил свой земной путь в начале 1676 года, так и не успев сделать каких-либо распоряжений по обустройству типографии. Федор Алексеевич этот пробел восполнил, о чем свидетельствует запись в расходной книге Большого печатного дворца, где говорится, что к февралю 1679 года столяр Елизар Савельев со товарищи изготовил четыре новых печатных стана «со всякими становыми снастями». Несколько ранее органных дел мастер Симон Гутовский изготовил «деревянный печатный станок печатать фряские листы» для гравюр. В это же время токарь Алексей Васильев сотворил еще один станок «книжной, деревянной, дубовой…»

Как мы видим, Симеон Полоцкий глядел далеко вперед и кроме печатания книг намеревался печатать гравюры. Затея имела своего покровителя – царя – и своего недоброжелателя – патриарха Иоакима.

Скрепя сердце, верховный пастырь все же дал благословение на доброе дело. А уже после кончины Симеона Полоцкого обвинил того в обмане. Дескать, благословлял он «мастерскую резного дела», а не сами книги Симеона, и никакого отношения к предисловиям, написанным основателем Верхней типографии, он не имеет. «Без досмотрения» патриарха остался и «Букварь языка словенска…», о котором сказано в избытке. Расчет Симеона Полоцкого был оправдан – первая книга, выпущенная в Верхней типографии, била точно в цель. Кроме царевича Петра, которому полюбился «Букварь», он прочно вошел в дома московской и российской знати.

Симеона Полоцкого не стало в 1680 году, но еще десять лет после его кончины на устах патриарха Иоакима звучало его имя: «Толико тот Симеон освоево-лився и дерзне за некиим попущением яко и печатным тиснением некие свои книги издати, оболгав мерность нашу…» Патриарх не мог простить Симеону Полоцкохму «латинство», но и не мог одновременно не восхищаться «Псалтырью рифмотворной», изданной в типографии, которая стала известной в сочетании с «краесогласными виршами». Ведь на Руси по книге Священного Писания «Псалтырь царя и пророка Давида» учились читать, даже гадали, а многие псалмы знали наизусть. Желание «явить Псалтырь переложенную стихами и на нашем языце славенском» руководило Симеоном в работе над Псалтырью. И она зазвучала благолепно и вдохновенно «во украшении пиитическом».