Текст книги "Глориана (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Т. XXV)"

Автор книги: Боргус Никольсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Дик Бертон с американской деловитостью, также не вдаваясь в лишние разговоры, принял пачки кредиток и банкнот и тут же пересчитал их.

– Сорок тысяч. Это хорошо! Спасибо, товарищ!

И сунул их за пазуху. Джек был разочарован. Он воображал, что денег у него больше. Он проклинал жуликов, ограбивших его вчера у Лиззи. Как пригодились бы теперь все тогдашние деньги. Но и это было неплохо. И эти деньги давали возможность рабочим просуществовать довольно много времени, выдерживая забастовку.

Дик Бертон поднялся на стол среди собрания и крикнул:

– Товарищи, ура! У нас есть деньги! Долой капитал! Долой эксплуататоров! Забастовка продолжается!

Поднялся страшный шум. Джек торжествовал. Он выкрикивал, что было сил, разные революционные лозунги, даже сам не зная, откуда они пришли к нему на ум.

Вдруг из толпы выделился какой-то невзрачный человечек в серой пиджачной паре и в котелке. Он спокойно подошел к Дику Бертону и промолвил:

– Я вас арестую именем закона! Передайте мне полученные вами деньги!

Это был шериф. Джек недоумевающе таращил глаза. Он никак не ожидал, чтобы произошло такое свинство! Какие мерзавцы эти шерифы!

Как из-под земли выросли полисмены и арестовали Дика. У несчастного и руки опустились. Началась общая паника. Рабочие стали разбегаться. Но это удалось не всем: у выходов стояли солдаты.

Джек крепко сжал Глориану… Он пылал негодованием!

– Я закрываю собрание! – визгливо прокричал шериф.

Джек вскочил на стол:

– А я снова открываю собрание! – заорал он во всю силу своих юных легких. – Товарищи! Много есть на свете всякой пакости, но всего омерзительнее разные полисмены и шерифы. Это такие негодяи…

– Я арестую вас! – завизжал шериф.

Полисмены кинулись к Джеку. Глориана была моментально нацеплена, и Джек исчез. Но не прошло и минуты, как на другом конце комнаты опять раздался задорный юношеский голос, и выросла на другом столе фигура Джека.

– Долой полицию! К черту шерифа!

Полисмены, уцепившиеся за стол, на котором только что стоял молодой человек, никак не могли с этим столом расстаться. А Джек громил правительство, поносил армию. Шериф уже не визжал, а хрипел.

Полисмены, наконец, поняли, что арестовать пустой стол нет никакого смысла и кинулись к живому Джеку. Джек разрешил себе удовольствие пустить в них стулом и исчез. Но не прошло и двух секунд, как Джек появился опять на первом столе и крикнул шерифу:

– Какой маленький человечек! Но какой скверный!

Полисмены крепко держали на другом конце конторы пустой стол. Шериф был близок к умопомешательству, а Джек громил правительство и поносил шерифа.

В контору входили солдаты. Джек надел Глориану, соскочил со стола и наградил шерифа хорошим подзатыльником, промолвив:

– Нью-Йоркский бокс тоже недурен!..

* * *

Шериф был с портфелем. Джек это отлично заметил. Конфискованные у Дика Бертона деньги он, очевидно, положил в этот портфель.

Дика куда-то увели. Туда же, несомненно, увели бы с величайшим удовольствием и Джека, если бы у него не было Глорианы. Но Джек был свободен, как птица небесная, и неотступно следовал по пятам за шерифом. И когда тот стал садиться в автомобиль, невидимый Джек оттолкнул его, выхватил портфель и побежал…

Раздались револьверные выстрелы, крики. Полисмены и солдаты побежали в разные стороны. Джек схватил комок грязи и швырнул в автомобиль, где сидел на мягких подушках его новый враг, шериф. Редко когда Джек испытывал большее удовлетворение, чем в ту минуту, когда влажный шлепок возвестил ему, что выстрел попал в цель.

Торжествующий, гордый, но, к сожалению, очень голодный, Джек забрался в сарай, где спали солдаты, и улегся на сене. Было темно, и он не мог убедиться, что заключалось в похищенном портфеле.

Его разбудили звуки сигнального солдатского рожка. Играли зорю. Джек вскочил на ноги и прежде всего исследовал портфель…

Денег не было! Были какие-то бумажонки, и Джек с негодованием их выкинул. Стоило после этого возиться с портфелем. Но куда же шериф девал деньги?.. Неужели они так-таки и пропали?

Немного обескураженный этой неудачей, Джек побрел по поселку. Утром, при солнечном свете, селение выглядело ничуть не веселее, чем накануне. Яркий свет лишь подчеркивал и беспощадно обнаруживал всю нищету этого злополучного места. Желая познакомиться с бытом и обстановкой жителей, Джек под разными предлогами заходил туда и сюда и почти везде встречал одну и ту же печальную картину: холодный очаг, скудная меблировка, худые, почти сплошь больные дети, раздраженная, плачущая хозяйка. Забастовка доконала всех.

– Вот, видите, едим картофельную шелуху! – сказала Джеку в одном доме жена рабочего.

– Ничего! – утешал ее Джек. – Держитесь крепче! Дело наладится!

Она рассердилась, обозвала Джека смутьяном, который только зря баламутит рабочих, и высказала предположение, не член ли он какой-то лиги, которая якобы и затеяла забастовку. И в конце концов стала так сильно ругать Джека, что тот пожал плечами и ушел. Что ж было делать с явно обезумевшей от отчаяния женщиной? А ведь большинство из них были именно в таком настроении и, конечно, влияли на мужей самым деморализующим образом.

– Негодяй! – мысленно (и даже вслух) ругал Джек шерифа, отнявшего у Дика деньги.

У Джека не было ни гроша. Он все отдал вчера Дику Бертону, и все пропало у шерифа. Джек ничем не мог помочь бедной женщине. Он и сам был голоден. Выходя из этого овеянного смертной тоской дома, он вдруг набрел на блестящую идею…

Аристократическая часть поселка была под рукой – всего в двух шагах. Джек направился туда и, нацепив Глориану, свободно вошел в квартиру главного инженера. Он прошел прямо в столовую. Был как раз час первого утреннего завтрака, и в столовой, за круглым столом, собралась инженерская семья. На отдельном столике рядом были аккуратно и аппетитно разложены тарелки и приборы, нарезанный хлеб в корзинке, кекс и фрукты и кипел чайник. Джек беззвучно и безмолвно взял тарелку, нож, вилку и, взяв солидный кусок поджаренной в масле ветчины и гренок, стал уплетать жирное мясо с волчьим аппетитом. Потом положил себе рыбы с майонезом, затем баранью котлетку. И в конце концов, не торопясь, налил себе чая.

Завтракавшие разговаривали о забастовке.

Сам глава семейства, инженер Чарльз Шваб, уверял, что забастовка сорвана, что рабочие не продержатся и двух дней, потому что вожаки получили приглашение от конкурирующей компании, и им нет теперь никакого смысла ввязываться дальше в эту историю и будоражить массу. Завтракавший гость, тоже инженер, возражал. Он уверял, что конкурирующая компания приложит все усилия к тому, чтобы поддержать забастовку и довести благодаря ей Первый трест до кризиса. По его словам, уже появились среди рабочих эмиссары от конкурентов с деньгами и продуктами, и что вчера ночью даже арестовали одного такого эмиссара. А это не походило на срыв и ликвидацию забастовки.

– Еще неизвестно, кто дольше продержится, мы или они! – меланхолически заключил он. – У нас колоссальные срочные платежи и мертвая петля неустоек…

Шваб поморщился, нервно намазывая масло на тартинку.

– Возможно, что вы правы! – пробормотал он. – Я давно говорил правлению, что необходимо во что бы то ни стало вовлечь конкурентов в наш трест. Какой смысл в трестировании, когда мы все-таки и при тресте имеем конкурентов?

– Но солдаты… – рискнул заметить еще один собеседник.

Инженер-хозяин пожал плечами.

– Американские солдаты очень любят играть в футбол, но укрощать рабочих – это далеко не самое любимое у них занятие! От укрощения и до братанья один шаг!

Из этих разговоров Джек вывел ясное заключение, что дела у треста стоят вовсе не так уж блестяще. Это ободрило его и внушило кое-какие надежды. Во всяком случае, теперь он был и курсе многого и мог действовать с большей уверенностью.

Он наелся досыта. Но не забыл и других. Он захватил гору яблочных оладий, несколько штук котлет, ломтей ростбифа, кусок холодной лососины и целый длинный хлеб, свалил все это вместе в салфетку и удалился восвояси.

Через несколько минут он снял Глориану и был у окна того домика, откуда его прогнала озлобленная несчастная женщина. Он постучался прямо в окно и, когда оно отворилось, сунул туда съестные припасы без всяких разговоров и поспешил уйти прочь.

Было уже около полудня. На одной из улиц Джек заметил толпу у дверей какой-то лавчонки. Толпа была настроена бурно, шумела, свистела. Поодаль похаживали полисмены, по-видимому, опасаясь принять решительные меры или выжидая момент.

Это был кооператив треста.

Но кооператив сегодня не торговал, хотя товара на полках было немало, и стояли бочки соленой рыбы и картофеля. Из объяснений товарищей Джек узнал, что рабочие большую часть заработной платы получают «жестяными деньгами» – металлическими бляхами, по которым кооператив отпускает им продукты. Но цены в кооперативе были взвинчены, продукты были плохие, и рабочие жаловались на это принудительное навязывание им плохого товара по высокой цене. Кооператив сам по себе производил довольно плохое впечатление грязью и беспорядочностью. Но всего хуже было то, что сейчас у рабочих даже жестяных денег не было, а в кооператив, как назло, привезли товар, и выставленные там продукты раздражали голодных рабочих. Они собрались сейчас толпой и требовали продуктов в долг до первой получки платы. Очевидно, они уже не верили в забастовку.

Заведующий отказывал. Так обстояло это дело, когда Джек зашел сюда.

У него явилась идея…

– А где эти жестянки? – спросил он.

На него посмотрели с недоумением.

– Как где? Понятное дело, у главного кассира. Там же, где и деньги.

– А где главный кассир?

– Что болтать вздор! Зачем вам это?

– Я возьму у него немножечко жестянок! – объяснил Джек.

На него взглянули с сожалением, как на тронувшегося, и отвернулись.

Но Джек не смутился. Он явился в главную контору, узнал, где находится главный кассир и прошел к нему с такой же уверенностью, как если бы он был главой Первого Каменноугольного Треста. Нет надобности добавлять, что уверенность эту порождала в нем ласково прильнувшая к его шее Глориана.

Главный кассир, человек очень аккуратный и влюбленный в бухгалтерию, просматривал платежные ведомости и подсчитывал жестянки в ожидании предстоящих увольнений забастовщиков. Достаточно было бросить в его святилище хотя бы косвенный взор, чтобы убедиться, что жестянок было больше, чем денег.

Здесь не знали ничего о «системе Кордильеров», и в кассовое отделение можно было пройти человеческим способом и без особых затруднений, в особенности невидимке…

Джек подошел к кассиру, с интересом наблюдал за его работой и, выждав момент, когда влюбленный в бухгалтерию человек погрузился в кассовые книги, загреб целый ворох жестянок. Да, кстати, прихватил и настоящих денег.

До кооператива было пять минут ходьбы. Джек, однако, не торопился. Он соображал, как ему поступить. Прямо раздавать всем сразу жестянки ему казалось неудобно.

Засунув руки в карманы, нахлобучив фуражку набок, он подошел, покачиваясь и мурлыкая песенку, к толпе, все еще стоявшей у кооператива.

Слегка покачнувшись, он толкнул плечом одного рабочего и небрежно промолвил сквозь зубы:

– Эй, Томми, послушай!

– Я такой же Томми, как ты Бобби! – недовольно проворчал рабочий. – Пьян ты, что ли?

– Я ошибся, – процедил Джек, – слушай, Вилли.

– Убирайся ты к черту! Шут этакий!

– Не сердись, Томми. Не хочешь ли жестяночку? Даром отдаю!

И Джек из-под полы показал бляху. У его собеседника засверкали глаза:

– Откуда у тебя? Давай! Разве выдают?

– Тише, старина! Пойдем за угол, я тебе все объясню! Ты где живешь?

За углом Джек перестал ломаться и просто и ясно сказал рабочему, чтобы тот передал товарищам, что в его квартире выдают жестянки и чтобы желающие шли туда потихоньку и не собирались кучей…

Томми жил поблизости. И через несколько минут в его домишке открылась контора по выдаче жестянок. Джек с важным видом заседал там и производил эту несложную операцию без всяких формальностей, пока не вышли все жестянки.

Рабочие не могли взять в толк, откуда эта благодать. Но голодный человек много не рассуждает, и вскоре картина у кооператива совершенно изменилась: вместо озлобленной и бунтующей толпы там стоял большой хвост покупателей. Заведующий кооперативом разводил руками, пожимал плечами, звонил куда-то в телефон. Но, по-видимому, пропажа жестянок еще не везде была известна и, так как скромные покупатели начинали терять терпение и поговаривали о линчевании заведующего, то ему не оставалось ничего делать, как выдавать по жестянкам товар.

– Вероятно, правление пошло на уступки! – решил заведующий.

И только когда был отпущен последний покупатель, в кооператив позвонили из конторы с требованием не выдавать по жестянкам ни зерна, ни крошки, потому что жестянки кем-то похищены…

Заведующий рвал на себе волосы…

* * *

Джек тоже попользовался кооперативом. С Глорианой на шее, он внимательно осмотрел весь товар, выбрал довольно большой ящик с каким-то товаром, взял его не без усилий под мышку и унес с собой.

Куда он его девал – читатели узнают несколько позднее. Зачем он понадобился Джеку? Ответим просто и ясно: для нужд забастовки. Этому ящику было суждено сыграть немаловажную роль в истории забастовки пенсильванских углекопов.

Совершив эту таинственную экспроприацию, Джек заглянул в солдатский сарай; там он тоже произвел кое-какие таинственные манипуляции и между прочим, улучив момент, побывал в складе, где находились воинские припасы.

Но что же происходило в это время в поселке?

А вот что:

Среди рабочих быстро разнеслась весть, что в кооперативе выдают «по жестянкам». И уже не прежняя толпа собралась у злополучной лавчонки, а громадная человеческая лавина. Рабочие не понимали: почему часть их товарищей получила продукты и жестянки, а им отказывают? Умы были страшно взбудоражены, а голод подхлестывал их.

Человеческая лавина росла, требовала, грозила, начинала кидать камнями. Было ясно, что с минуты на минуту может произойти разгром кооператива, могут начаться всевозможные насилия и эксцессы. В правлении и конторе заволновались. Задребезжали телефонные звонки, зафыркали по улицам мотоциклетки. В них, разумеется, немедленно полетели камни и палки.

Не прошло и получаса, как майор Адольфус В. Грэлли, начальник воинского отряда, получил предложение оцепить толпу, бушевавшую у кооператива и, если понадобится, приступить к боевым действиям…

Солдаты выступили в боевом порядке. Горнист играл сигналы, грохотал барабан. У Джека, который опять вертелся в толпе забастовщиков, пробежали приятные мурашки по спине: война!

А толпа еще больше разрослась. Всем было ясно, что начинается последняя и притом серьезная игра. Даже Джек понимал, что теперь уже не в одном кооперативе дело, и что от кооператива до главной конторы и до квартир начальства рукой подать… События росли, как снежный ком…

– Разойдись! – кричал майор Грэлли.

В ответ летели комья грязи и ругательства:

– Тринадцатидолларники! Каины! Палачи!

Джек кричал рабочим:

– Ни шагу назад! Держись! Будут деньги! Будут продукты! Потерпи!

Среди рабочих уже циркулировал слух, что конкурирующая компания ассигновала на забастовщиков средства. Этот слух поддерживал в забастовщиках бодрость.

– Разойдись! Буду стрелять!

В ответ грянул хохот:

– Стреляй!

Рабочие знали, что первые выстрелы будут холостые. Майор Грэлли счел нужным сделать предупреждение:

– Именем закона объявляю, что после третьего сигнала будет открыт боевой огонь! В третий раз приглашаю разойтись!

Увы, таким приглашениям всегда, во всех историях забастовок и восстаний, суждено оставаться мертвыми. Толпа свистела, кидала камнями с еще пущим азартом. Запел рожок.

На минуту все стихло. И затем вдруг словно рвануло что-то: грянул залп.

«Мятежники» встретили его аплодисментами и криками. Залп был холостой.

Майор Грэлли крикнул:

– Горнист, играй!

Запел второй раз рожок. На этот раз его пение уже не произвело никакого впечатления. Толпа напирала на кооператив, двери которого трещали и подавались. Майор Грэлли делал последние распоряжения. Еще минута – и должен был зазвучать последний роковой сигнал…

Но его не последовало…

Налитый кровью, взбешенный майор топал ногами на своего субалтерна:

– Где же обоймы? Почему они не готовы? Где ящик?

Субалтерн лепетал трясущимися губами:

– Ящик – ящик… Здесь, господин майор!

– Где же? Что же вы прячете? Вы заодно с забастовщиками? Я вас расстреляю!

– Но, господин майор… Этот ящик…

– Да что такое? Мямля!

– Этот ящик никуда не годный!..

Майор Грэлли приказал принести ящик. Ящик был открыт. В нем были…

Обоймы? Патроны? Плохие?..

Нет! Конфеты! Очень хорошие.

Джек заливался хохотом. Он один в стане рабочих понимал, что такое происходит во вражеском стане.

– Я им покажу конфетки! – бормотал он.

Это были конфеты из кооператива. Джек взял там непочатый ящик карамели и подменил им патронный ящик, а последний был не без труда брошен в реку.

Солдаты стояли, не предпринимая никаких действий. Майор Грэлли поручил командование лейтенанту, а сам поскакал на телеграф и в правление. Он требовал подкреплений и высылки боевых припасов.

Между тем, среди сражавшихся наступила благодетельная реакция. Ничто в мире не остается слишком долго в секрете. Ящик с конфетами трудно было уберечь от любопытных… И началось предвиденное инженером еще поутру братание: солдаты кидали конфеты в забастовщиков, последние отвечали шутками. Боевое настроение совершенно упало.

А в правлении решался вопрос: как быть с забастовщиками? Правлению было известно, что забастовщики получили многотысячные суммы из неизвестного источника (гм…) и что в некоторых домах уже задымились очаги и запахло едой. Кооператив был почти разгромлен, и не было смысла охранять его вооруженной силой. Все сильнее и сильнее говорилось о какой-то могущественной посторонней поддержке забастовщиков. Их поддерживала и ими руководила какая-то мощная рука, настолько уверенная в себе, что она даже позволяла себе насмешки и фарсовые издевательства по адресу Первого Треста и охранявшей его государственной военной силы…

Психический момент побеждал момент фактический. Психика правленцев была поколеблена. И скандальная история с конфетами окончательно подорвала их.

К вечеру правление треста просило майора Грэлли увести солдат и вызвало представителей рабочих для переговоров.

Кооператив был открыт, и рабочие получали в кредит все, что угодно.

Выпущенный на свободу Дик Бертон сидел в кабачке с Джеком и крепко хлопал его по плечу своей мускулистой, закаленной в труде рукой.

– Спасибо, товарищ! Выручил!

Джек чувствовал небывалую гордость. И вдруг что-то бесконечно милое и нежное расцвело в его сердце, как купальский цветок. Он вспомнил о Лиззи. И его потянуло к ней с несказанной силой…

Как она будет рада!..

VII

– Лиззи, Лиззи, хрупкий и нежный цветочек, что ты поделываешь? Распустилась ли ты краше прежнего, или увяла от тоски по Джеку?..

Джек теперь не может ни о чем другом думать. Он ясно представляет ту минуту, когда он войдет к ней и скажет: «Мы победили, Лиззи! Трест пошел на уступки: жестянки отменены, заработная плата увеличена, в субботу сбавлено 2 часа работы! И все это благодаря тебе, Лиззи, потому что ты направила меня к рабочим!»

Одно беспокоит Джека: послушалась ли она его? Переехала ли она в Вашингтон, как телеграфировал ей еще с дороги Джек? Возвращаться в Нью-Йорк Джек совершенно определенно не хотел: там его знали, и имя Джека Швинда было слишком скомпрометировано. Правда, можно переменить фамилию и даже достать себе новый матрикул, но все-таки Джек слишком высоко ценит всеведение и всемогущество нью-йоркских бобби, которые в этом отношении почти приближаются к самому господу богу…

Джек вернулся в Питсбург и в отель Сенлейт поздно вечером. Бой с радостью сообщил ему: «В майоры выбран Дженкинсон, сэр. Надеюсь, вы рады этому?» Джек промолвил в ответ усталым голосом: «Надеюсь, что он сердечно примет меня, а впрочем, пусть он провалится к черному дьяволу в преисподнюю!» Бой дико поглядел на Джека и исчез. И Джек в этот вечер уже не мог его дозваться.

Джек был расстроен. Он рассчитывал получить в отеле письмо или хотя бы телеграмму от Лиззи. Но от Лиззи не было ничего. Поленилась ли она, или почему либо не получила телеграмму от Джека? Или почему-либо сплоховало почтовое отделение, не доставив Джеку желанной весточки? Джек тщетно ломал себе голову, что бы это значило? И с тяжелым сердцем лег спать в роскошную и мягкую постель, уготовленную для знатных посетителей отеля Сенлейт – этого шикарнейшего отеля в Питсбурге.

Так как денег у Джека не было ни гроша и все его последние тысячи пропали за тощим шерифом, Джек решил опять прибегнуть в момент расплаты к Глориане. Он успокаивал себя тем, что у Лиззи остается еще порядочно денег и, по приезде к ней, он возьмет у нее сколько нужно и вышлет сюда по адресу отеля. Он решил раз навсегда прекратить мошеннические выходки. Таким же манером он расплатится со всеми вообще кредиторами.

На следующий день Джек проснулся с приятными воспоминаниями о победе углекопов и с тревогой о Лиззи: от нее все еще не было никакой весточки!

Джек не вытерпел и не пивши, не евши, спозаранку отправился на вокзал и уселся в вашингтонский поезд. На вокзале он послал еще одну телеграмму Лиззи, умоляя ее бросить все и скорее ехать в Вашингтон.

Эта телеграмма была отправлена на случайно найденные в боковом кармане несколько центов. Очевидно, это были уже самые последние деньги Джека. Но он не унывал. Эта находка даже подняла его настроение: Джек решил, что это хорошая примета и что в Вашингтоне, в отеле «Континенталь» он встретит Лиззи…

Дорогой, в вагоне, Джек познакомился со славным молодым человеком, который тоже ехал в Вашингтон. Молодой человек вызвался быть путеводителем Джека в этом городе, который он, по его словам, знал в совершенстве., Путешествие было веселое: Джек и его спутник болтали всякий вздор, спорили о приемах игры в бейсбол. В результате этого путешествия Джек узнал с десяток новых анекдотов, постиг новые тонкости бейсбола и выучил новую песенку: «Мы с Чарли Чаплин<ым> пара славных ребят, тра-ра-рам!»

Вашингтон произвел на Джека сильное впечатление. Широкие улицы, невысокие, красивые дома, элегантные экипажи и спокойная, а не сумасшедшая, как в Нью-Йорке, публика – все это говорило о совершенно ином характере и темпе здешней жизни. Джек чувствовал, что здесь главный тон дают политические и общественные деятели, а не бизнесмены, как в его родном городе, где на одного праведника, профессора Коллинса, приходилось, как в Содоме и Гоморре, сотня тысяч греховодников разного оттенка. В Вашингтоне, наоборот, жили, по-видимому, одни праведники: они чинно ходили по улицам, не устремляясь, сломя голову, под автобусы и не расшвыривая мимопроходящих в диком беге. Они часто останавливались на перекрестках и беседовали о Сербии и Австрии. Даже полисмены здесь имели добродушно-кроткий вид, словно ученые слоны. Джеку все это ужасно нравилось, и он решил, что всю свою жизнь проведет в Вашингтоне.

В «Континентале» Джека встретили важные, словно министры, стюарды. Вежливый и не пристающий с глупостями «бой» провел Джека в отличный номер с ванной. Все это было очень хорошо – лучше не надо. Но на сердце Джека опять легла тень от одного очень темного облака: от Лиззи и здесь не было ни строчки. А Джек был уверен, что застанет тут ее самое!

Тень еще более сгустилась. Джек вдруг подумал, что Лиззи ему изменила… Это было невероятно, но в то же время это было вполне допустимо… Женщины ветрены, а в особенности, если они получают большие деньги и начинают ими сорить… Милый образ внезапно затуманился и словно запылился в сердце Джека, как будто какой-то злой чародей обесцветил и исказил его.

Он уже злился на Лиззи и придумывал разные грубости, которые он скажет ей при встрече. С досады он даже вспомнил о Фата Моргане: недурно бы встретить ее здесь и, в виде реванша, поухаживать снова за ней…

С досады Джек решил пойти гулять по городу и позавтракать в ресторане. Он зашел за своим новым приятелем, и они оба направились, помахивая тросточками, по широкой авеню.

Пройдя несколько сот шагов, наши приятели увидели знаменитый «Белый дом» – жилище президента Соединенных Штатов. Сквозь деревья парка просвечивали скромные белые стены этого исторического здания. Джек преисполнился благоговением и прибавил шаг, чтобы поближе разглядеть его. А его спутник заметил:

– Сегодня у него приемный день.

– Вы уверены в этом? – спросил Джек.

Как всякий американец, Джек прекрасно знал, что у президента имеется особый приемный день в неделю, когда всякий гражданин, кто бы он ни был, может войти к нему и пожать ему руку. Это исконный традиционный обычай, и президенту волей-неволей приходится в течение нескольких часов улыбаться и пожимать руки совершенно неведомым ему людям.

Спутник Джека указал на длинный хвост людей у открытых ворот президентского дома:

– Видите? Они идут пожать ему руку. Почему бы и нам не присоединиться к ним?

Недолго думая, оба они встали в очередь. Джек никогда не видал в лицо нынешнего президента и, само собой разумеется, ни разу еще не бывал у него на приеме. Побывать у президента – разве это не лестно? А кстати, Джек сообщит ему известие о счастливом окончании пенсильванской забастовки. Президенту будет интересно выслушать рассказ об этом от очевидца и даже активного участника…

Очередь подвигалась вперед довольно быстро. Очевидно, президент не очень задерживал посетителей разговорами. Люди поодиночке продвигались через ворота и по небольшому двору к внутреннему подъезду мимо двух полисмэнов. Джек на минуту струхнул при виде последних: вдруг они узнают, что он тот самый Джек Швинд, который… У него даже мелькнула мысль, не нацепить ли Глориану, или – еще проще – не удрать ли? Но он вспомнил, что вашингтонские полисмены другой породы, нежели нью-йоркские, и решил спокойно пройти мимо них, как будто это не он ограбил банк и на чем свет стоит изругал правительство во время забастовочных волнений…

Стоявшая в хвосте публика читала газеты и горячо обсуждала какое-то событие. Джек газеты не имел и не понимал, о чем идет речь. Кто-то кого-то и где– то убил.

– Не думаете ли вы, что для Сербии это грозит войной? – спрашивал один бритый джентльмен другого.

– О, да! И не для одной только Сербии.

– Дипломатам теперь предстоит тяжелая работа.

– А также и пушечным заводам!

Война? Джек насторожил уши. Он не решался заговорить с неизвестными, а газетчика здесь поблизости не было.

– Но какое насилие! Убить ни в чем не повинную женщину!

– Она виновна в том, что была его женой…

– И убийца совсем еще мальчик?

– Да, да! Это ужасно!

Приятель Джека тоже не знал, в чем дело. Какую женщину убили? Какой мальчик убил ее? И почему это важно для Сербии? Джек к тому же совершенно неясно представлял себе, что такое Сербия и где она, и смешивал ее с Сирией. И вообще, он чувствовал, что ему ровно никакого дела до этой Сербии нет… Друг Джека, наоборот, заинтересовался историей этого убийства и уже обратился было к соседу за разъяснениями, но в этот момент они входили в вестибюль президентского дома, и все разговоры смолкли.

Из скромно отделанного вестибюля они прошли в большую залу, битком набитую людьми. Посередине было узкое пространство, оставленное для прохода публики. Кого только тут не было! Военные, промышленники, дипломаты, писатели, носильщики тяжестей в праздничном сюртуке, торговцы в высоких цилиндрах, члены конгресса, представители крупных предприятий, трубочисты, иностранцы… Всех их объединял общий скромный праздничный костюм, типичное сходство бритых лиц и сосредоточенное торжественное настроение. Все они потихоньку двигались вперед, а за ними наблюдали во все глаза какие-то проницательные субъекты, очевидно, агенты тайной полиции. И над всем и всюду царило глубокое молчание.

Наконец, Джек и его спутник вступили в маленькую проходную комнату. Здесь на небольшом возвышении стоял господин в простом сюртуке, с благообразным бритым лицом и с застывшей приятной улыбкой. Это был Вудро Вильсон, президент U. S. А.

Один за другим подходили к нему люди, обменивались с ним рукопожатием и быстро отходили в сторону. Все это происходило в совершенном молчании, словно и посетители и сам Вильсон были автоматы, лишенные дара человеческой речи…

– Как это глупо! – подумал Джек. – Они ничего не говорят…

И вот очередь дошла и до него…

Джека точно что-то подхватило. И он сказал против своей воли, совершенно неожиданно для самого себя:

– О, как вы поживаете?

Кругом зашелестел шепот изумления и, может быть, негодования. Лицо президента озарилось совсем другой улыбкой – сознательной и веселой.

И он произнес слегка удивленно:

– Благодарю вас! А как вы поживаете?

– Очень хорошо. Знаете, сэр, забастовка в Пенсильвании окончилась. Рабочие победили!

– Да что вы говорите?

– Ей-богу! Я сам там был!

Джека толкали со всех сторон. Тайные агенты сделались явными и, подхватив Джека под руки, осторожно увлекали его к выходу. Собрание было до такой степени шокировано, что в приеме произошло маленькое замешательство. На диво сложенная машина заработала с перебоями, словно в шестерню попала какая-то щепочка или гвоздик…

Джека пригласили отдохнуть в соседний салон. Он был красен, как вареный рак. Его приятеля и след простыл.

– Разве вы не знаете, что во время церемонии не полагается разговаривать с президентом? – спросил Джека какой-то строгий господин.

– Я не сказал ничего дурного, сэр! – смущенно возразил Джек.

– Кто вы такой?

Джек назвал себя. Он чувствовал, что теперь за ним будут следить. И, пожалуй, засадят в тюрьму. И осторожно ощупал Глориану. Глориана, к счастью, была на месте…

– Можете идти! – сказал после некоторой паузы строгий господин.

И Джек вышел из Белого Дома. И вынес с собой не совсем лестное представление об американской конституции и о лицемерии некоторых демократических обычаев, в которых так причудливо смешивается демократическое равенство, свобода, тайная полиция, идолопоклонство и просто глупость…

– Надо пойти в ресторан! – решил Джек.

Ему захотелось стряхнуть этот противный налет оскорбительной глупости. Приятель поджидал его за воротами президентского дома и размахивал руками от восторга. Его умиляло поведение Джека.

– Пойдемте пить шампанское! – предложил он. – Нужно отпраздновать вашу Пенсильванскую победу.

– У меня нет денег! – сознался Джек. – Меня обокрали в Пенсильвании.

– Пустяки!

У приятеля денег было более, чем достаточно, а у Джека, кроме того, была Глориана. Кутить – так кутить.

Они весело направились в ресторан «Континенталь». По дороге им встретился знакомый приятеля Джека – тоже молодой человек. У него в руках был довольно большой венок, слегка обернутый бумагой. На шляпе у него был траурный флер.