355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Боргус Никольсен » Глориана (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Т. XXV) » Текст книги (страница 4)
Глориана (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Т. XXV)
  • Текст добавлен: 24 апреля 2019, 23:30

Текст книги "Глориана (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Т. XXV)"


Автор книги: Боргус Никольсен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Это ужасно, как вы живете! – вздохнул он. – Этого не должно быть!

Девушка возразила:

– Мне живется еще сносно. Посмотрели бы вы, как живут другие рабочие! Вы никогда не бывали в наших краях?

Джек сознался, что он только однажды проезжал мимо по железной дороге, но, в общем, все время жил в центре.

– Ах, у нас так много горя и забот! – вздохнула она.

– Этого не должно быть! – повторил Джек. – Знаете, я до сих пор мало думал об этом. Меня лично как-то мало эксплуатировали (он вспомнил о профессоре). Я работал, правда, в качестве поденщика, иногда ходил в доки и на пристани на океанские пароходы помогать пассажирам получать и сдавать багаж, служил в транспортной конторе, но все это нетрудная работа, и у меня всегда оставалось довольно времени, чтобы побывать в колледже, почитать и даже повеселиться. И я никогда по-настоящему не голодал! Никогда! Вы редко едите мясо?

– Очень редко. С тех пор, как умер отец, почти никогда!

– У вас очень, очень болезненный вид, – заметил Джек. И, словно про себя, сказал тихим голосом: – Этого не должно быть. И этого не будет!

– Вы что сказали? – спросила Лиззи.

– Так, ничего!

* * *

Джек никогда не мог себе представить, что в громадном, блестящем Нью-Йорке, которым он так гордился, существуют такие ужасные закоулки, по каким повела его Лиззи, когда они покинули железную дорогу и пошли пешком. Это была одна сплошная грязная трущоба, над которой, словно черные похоронные знамена, вились густые клубы дыма из фабричных труб… Улицы были полны грязных, худых ребятишек. Они копошились в грязи, дрались, играли с худыми же собаками и кошками. Попадавшиеся навстречу взрослые мужчины и женщины имели унылый, болезненный вид. Было много пьяных. Джек обратил внимание на то, что здешние люди как-то мало походили на американцев. Он встретил многих китайцев с раскосыми глазами, каких-то желтых людей с косичками, длиннобородых блондинов, совсем не похожих на янки, и черноволосых сухощавых южан со злобно сверкающими глазами.

– Настоящих американцев у нас мало! – подтвердила Лиззи. – На фабриках работают китайцы, негры, немцы, итальянцы, аргентинцы, русские… У нас тут – настоящий Вавилон! А говорят здесь на таких языках, что я иногда ничего не понимаю!

– Как в опере! – усмехнулся Джек.

Лиззи никогда не была в опере и могла лишь поверить ему на слово…

– А вот и наш дом!

Это была трущоба из трущоб. Джеку стало даже немного страшно, когда Лиззи повела его к себе в пятый этаж. Стена дома наклонялась вперед и грозила обвалиться. Во многих окнах были совершенно выбиты стекла и заменены папкой, деревянными фанерами или просто заткнуты грязным тряпьем. Все было закопчено, загрязнено. На железной лестнице можно было двадцать раз поскользнуться от липкой и зловонной грязи.

Внутри было еще хуже. Джек шел по длинным, мрачным и зловонным коридорам, в глубине которых чуть мерцали в облаках пара и сизого тумана керосиновые лампочки. Из открытых дверей валил чад, неслись дикие голоса и женский и детский плач. Джек спрашивал себя, не сон ли все это? Точно такой же вопрос он задавал себе вчера в позолоченных чертогах оперы и роскошного ресторана… То был тоже сон. Но как он отличался от сегодняшнего страшного сна!.. И такие противоречивые сны могут сниться в одном и том же городе, на пространстве каких-нибудь пяти– шести квадратных миль всего!

– Один раз у нас случился пожар! – рассказывала Лиззи. – Господи, что это было! Загорелось в коридоре. Выбраться на лестницу и думать нельзя. Мы все столпились в последней комнате, открыли окна и стали ждать смерти. Хорошо, что пожарные приехали вовремя!

Лиззи жила вместе с семейством рабочего, который потерял место на заводе, работал в доке за грошовое вознаграждение и часто с горя пьянствовал. Семейство состояло из восьми душ, причем подавляющее большинство были души совсем еще маленькие, ползавшие по полу, жалобно кричавшие и поминутно требовавшие пищи. Истощенная, измученная мать, казавшаяся согбенной старухой, разрывалась на части: в одно и то же время кормила грудью самую маленькую из душ, била других душ побольше, готовила на керосинке жареный картофель и еще что-то мыла и развешивала. Мужа не было дома.

Лиззи занимала в комнате крошечный угол, отделенный занавеской. Джек остановился на пороге, оглушенный визгом, криком, чадом керосинки: он не понимал, как можно жить в таких условиях. До сих пор он считал себя нищим и пролетарием. Но разве могла сравниться его чистенькая и комфортабельная комната с этой обстановкой…

– Здравствуйте, миссис Хованская! – обратилась Лиззи к хозяйке. – Со мной случилось маленькое несчастие, и вот, господин был так добр, что привел меня сюда…

Она покраснела при этих словах. И как ни был наивен и юн наш Джек, он смекнул, что Лиззи конфузится его появления и боится, что м-сс Хованская и остальные соседи могут подумать о ней дурно…

Он счел нужным вступить в разговор и дать со своей стороны соответствующие объяснения… Его со всех сторон обступили грязные, жалкие ребятишки. Откуда-то появились еще какие-то люди, и все с удивлением глазели на элегантного юного джентльмена, забредшего в эту трущобу. Его это стесняло до крайности. Ему хотелось побыть с Лиззи наедине, потолковать с ней о том, как ей помочь?

Но он ничего не мог придумать другого, как только сказать ей со смущением:

– Ну, я пойду обратно, Лиззи! Может быть, вы будете так добры немного проводить меня. Мне нужно сказать вам пару слов!

Лиззи еще пуще покраснела и с виноватым видом оглянулась на м-сс Хованскую. Но замученной женщине, очевидно, было вовсе не до Лиззи и не до Лиззиных гостей. Она даже не взглянула на девушку, поглощенная керосинкой и своим младенцем…

И опять кошмарный коридор. Опять кошмарная лестница. Джек торопливо на ходу говорил Лиззи:

– Послушайте, Лиззи, так жить нельзя! Перебирайтесь в другое помещение. Я вам помогу… Ради бога, не отказывайтесь! Я имею возможность помочь… А потом мы придумаем с вами, как помочь и вашим соседям. Неужели вы рассердились на меня, Лиззи?

Девушка закрыла руками лицо и зарыдала.

Она ничего не говорила, она только громко плакала, не стесняясь тем, что они стояли на лестнице, где каждую минуту могли появиться люди. Она плакала так горько, что незнающий человек мог подумать, что Джек наговорил ей кучу оскорбительных слов и, пожалуй, даже побил ее… В этом доме и на этой самой лестнице так часто девушки и женщины рыдали именно из-за этого! Это был, воистину, дом плача и скорби!

– Ну, полноте, Лиззи! Ну, что вы, в самом деле? – смущенно говорил ей Джек.

– Простите меня! – всхлипывала Лиззи. – Я такая дура. Я сама не понимаю, что со мной делается… Но я так замучена… После того, как умер отец, со мной еще никто так не разговаривал…

– Значит, вы послушаетесь меня, Лиззи?

Она несколько раз кивнула головой, будучи не в силах говорить. Джек в пять минут уладил все дело. Он передал Лиззи почти половину остававшихся у него банкирских денег, и Лиззи должна была на другой день прийти в Центральный Парк, и Джек там узнает от нее ее новый адрес. Назначив час и точное место в парке, Джек решил, что пора отправляться обратно в город, в банк… Он и так потерял уже много времени. Нужно было торопиться, чтобы не опоздать…

– Прощайте, Лиззи!

Он наклонился к ней. Девушка с секунду колебалась, но, подчиняясь ласке его слов и непреодолимому инстинкту, который загорается в людях от таких слов и зовется чудесным именем любви, подняла к нему свое заплаканное лицо, обвила его шею руками и поцеловала.

Через минуту Джек быстро спускался по ужасной лестнице, рискуя поскользнуться и провалиться куда-нибудь в неописуемую темную пропасть (лестница была, конечно, без перил). Внутри его все пело и играло… Над ним загорелось солнце – гораздо более яркое, чем то, что светило на улице, указывая людям, что уже давно прошел полдень, и скоро наступит час для окончания работ в офисах, правлениях и банках…

На последней площадке Джека нагнал какой-то подозрительный человек. У него было небритое четырехугольное лицо, оплывшие от пьянства глаза и шрам на лбу.

– Сэр, нет ли у вас спичек? – проговорил он хриплым басом, наступая на Джека. – Смертельно хочется покурить!

Джек вынул портсигар и сам за курил папироску. У него кружилась голова от всего окружающего зловония и чада. Незнакомец с довольным видом смотрел на него, а затем близко наклонился к нему и стал прикуривать у него.

– Знаете, сэр, без папироски – жизнь не в жизнь… А выкуришь, и легче!.. Проклятая папироска, как долго не закуривается… Это оттого, сэр, что она подмочена…

Папироска, в самом деле, закуривалась слишком долго. Джек терял терпение. Незнакомец стеснял его… Наконец, он прикурил и пыхнув дымом, поблагодарил Джека в изысканных выражениях:

– Чрезвычайно обласкан вами, сэр! Навсегда сохраню о вас чувствительное воспоминание!

Джек выскочил из кошмарной трущобы и почти бегом двинулся по улице к месту остановки поезда. В сердце у него пело что-то, и Джек стал напевать свою любимую песенку:

 
«Лиззи гуляла по лесу, бум, бум!
В своем новом розовом платье, бум, бум!
Ей встретился там охотник, бум, бум!
В шляпе с перьями, бум, бум!»
 

В этой песне Джеку всего более нравился припев «бум, бум». Он походил на удары барабана, и Джек был убежден, что барабанный аккомпанемент годится для чего угодно, даже для любовной песни…

Но вдруг песня оборвалась: и в сердце и на устах. Джек схватился за карман… Бумажника с остатком банкирских денег, с документами, не существовало.

Юноша остановился. Он вспомнил витиеватого верзилу, который так долго прикуривал у него на лестнице – и понял все!

Ужас охватил его. Он подумал о вилке. Неужели и она?..

Но нет! Вилка была в кармане.

Из-за угла мелькнула эстакада надземной дороги. Громыхал подходящий поезд. У Джека не было ни одного цента, чтобы заплатить за проезд. Приходилось опять прибегнуть к Глориане. Пройдя незамеченным через турникет, он вскочил в вагон и всю дорогу смиренно сидел в уголке и неотступно думал о Лиззи, о ее ужасном житье и о том, как она устроится теперь. Опять пришел на память верзила, и Джек гневно сжал кулаки. Если этот тип вздумает что-нибудь сделать Лиззи, то горе ему!

Джек с благодарностью погладил прильнувшую к его шее Глориану.

V

Была половина четвертого.

Джек, запыхавшись, подбежал к вестибюлю банка. Публику еще пропускали внутрь. Пройдя в операционный зал, Джек сел на диванчик против кассового помещения и стал наблюдать: что делается там, за перегородкой, и как чувствуют себя заточенные там кассиры?

Кассиры кончали считать деньги и стали уносить пачки банкнот и столбики монет вниз, в сейф. Скоро на длинных столах и прилавках стало пусто. Недосчитанные деньги укладывались без счета в особый железный ящик. Пробило четыре часа, и все окошечки, словно по волшебству, сразу мягко и беззвучно закрылись.

В присутствии нескольких лиц железный ящик был заперт на ключ и опечатан, и его тоже отнесли в подземелье. Публика почти вся уже разошлась. Джек сообразил, что он теперь должен обращать на себя общее внимание, оставаясь в зале. Он достал Глориану, незаметно одел ее на шею и стал невидим.

Наступал самый интересный момент: кассиры должны были куда-нибудь деваться, и Джек напряженно следил за ними, стараясь рассмотреть, не появится ли где-нибудь скрытая дверь, или не разверзнется ли стена или пол в последний момент. Остальные служащие уже разошлись, а кассиры в пальто, шляпах и с тросточками стояли и сидели в напряженных позах и чего-то ждали…

Прошло еще несколько минут, и в зале стало совершенно пусто. Джек оглянулся и увидел, что двое служителей несли из глубины залы двойную лестницу-стремянку. Они приставили ее к краю перегородки, отделявшей кассовое помещение от общего зала, и перекинули другой конец лестницы внутрь, к кассирам. Затем были таким же способом перекинуты и установлены поручни, и заключенные узники один за другим стали перебираться по лестнице наружу и уходить из банка…

Джек глядел во все глаза на это шествие, невольно усмехаясь. Кассиры тоже посмеивались и в шутку говорили друг другу, что это они «переходят через Кордильеры». Джек соображал: что ему делать? Забраться ли сейчас в кассу по стремянке и сидеть там до утра и весь завтрашний операционный день? Или же остаться на ночь в остальных помещениях банка, более комфортабельных, и перейти через «Кордильеры» завтра утром?

И в том, и в другом случае ему пришлось бы провести, с Глорианой на шее, в незримом состоянии около суток, потому что, забравшись с утра в кассовое отделение для затеянных им «операций», он должен был дожидаться вечернего перехода через «Кордильеры». Но что же делать? Миллионы достаются недаром! Это вам скажет всякий миллионер.

В зале стало тихо. Пришли те же двое служащих и убрали стремянку. Затем в зал вошли женщины с ведрами горячей воды и щетками на длинных палках. Они встали в ряд, намылили щетки и стали усердно мыть блестящий мозаичный пол. Служители открыли громадные электрические вентиляторы, которые сейчас же загудели, словно пропеллеры аэропланов.

Вымыв пол и прибрав, женщины ушли. Тогда в зал вошли часовые с контрольными часами на груди. Один из них сел на диванчик перед кассами, рядом с Джеком, и стал читать измятую газету. Джек мог ущипнуть его, нахлобучить ему на нос головной убор. Но какой смысл был в этом мальчишестве? И, оставив часового в покое, Джек поднялся и пошел искать приюта на ночь.

Он нашел себе пристанище в кабинете директора банка. Здесь было очень уютно. Мебель была мягкая, кожаная, чрезвычайно удобная. Джек облюбовал один диван и решил расположиться на ночь на нем. «Дежурить» при таких условиях было не трудно, тем более, что Джек догадался захватить с собой для ночевки разных закусок.

Все было бы очень хорошо, но Джека беспокоила легкая боль и какие-то неприятные ощущения на шее. Он подошел к зеркалу, снял аппарат и полюбопытствовал, что с ним случилось. Кожа на шее, на местах прикосновения бляшек, была воспалена и покрыта красной сыпью, словно от ожога крапивой. Джек встревожился. Очевидно, это был результат слишком продолжительного употребления вилки.

– Кто ее знает, как она действует на организм? Нет, надо кончать с этой вилкой! Возьму завтра денег из банка и отправлю вилку профессору!

Снаружи было тихо. Он вынул свои закуски и стал есть бутерброды и холодную лососину. Ему вспомнилось, что в боковом кармане лежит утренняя газета, которую он так и не удосужился до сих пор прочитать. Он вынул ее и стал пробегать громадные страницы. Прочел репортерские отчеты о бегающих ботинках и говорящем воздухе и расхохотался.

И, спохватившись, с испугом замолчал. Его хохот прозвучал странно в гробовом безмолвии опустевшего банка. Часовые, наверное, слышали его… Что теперь будет? Джек с замиранием сердца прислушался. Снаружи послышались шаги. Кто-то подошел к двери. Джек едва имел время надеть Глориану. Дверь кабинета отворилась, и показался какой-то господин, а за ним служитель.

– Вы убирали здесь? – спросил он служителя.

– Да, сэр!

– Почему же здесь валяется это? – строго спросил господин (по-видимому, смотритель банка).

Джек безмолвно схватил себя за голову: на столе лежали его бутерброды и лососина, которые он не успел припрятать.

– Что это за свинство! – распекал несчастного служителя смотритель. – Как вы смели оставить эту грязь в кабинете господина директора? Вы не знаете своих обязанностей.

– Мы все убрали, сэр, – пробормотал ни в чем не повинный служитель, недоумевая. Он забрал с собой всю «грязь», и Джек имел случай убедиться, как нехорошо бывает не прибирать за собою и взваливать свою вину на чужие головы. В то же время ему пришлось убедиться, что за виной обыкновенно следует и наказание: а именно, он был лишен за свое неряшество своих вкусных закусок!

– Ну, ничего! – подумал он. – Авось, не умру с голода!

* * *

– Мистер Хопкинс, куда вы девали пачку банкнот с двадцатью тысячами?

– Я ее не трогал, мистер Фаруэлль! Почему вы меня спрашиваете?

– Она только что лежала здесь. Я сам ее положил.

– Ну, так сами и ищите ее. Я-то тут при чем?

Мистер Фаруэлль в большой тревоге полез под стол искать исчезнувшую пачку кредитных билетов. В этот момент его сосед, мистер Хопкинс, тоже обнаружил пропажу.

– Что за черт! Где же мои тридцать тысяч? Мистер Максвелль, уберите ваши бумаги. Наверное, под ними!

Не успел мистер Хопкинс кончить свои поиски, как его дальнейшие соседи также помянули черта. И по той же самой причине: у одного из них пропала только что отсчитанная и аккуратно завернутая в бумагу стопка золотых монет, у другого – связка облигаций на очень крупную сумму.

Затем «черт» стал порхать от одного стола к другому. Кассиры не могли понять, что такое делается: прямо из-под рук у них исчезали крупные суммы. Мистер Фаруэлль, весь в поту, с помятыми манжетами, вылез из-под стола. Он был бледен и заикался, чего с ним никогда не бывало раньше.

– Я… я не понимаю… – бормотал он. – Это черт знает что… Тысяча дьяволов! Были деньги, и нет их! Пусть меня повесят, если тут хоть что-нибудь понимаю!

Он вдруг завопил сдавленным от ужаса голосом, и волосы встали у него дыбом… Он ясно увидел, как на соседнем столе громадная пачка денег сама собой поехала к краю стола, потом поднялась на воздух и исчезла. Глаза мистера Фаруэлля остановились на одной точке. Он пробормотал:

– Со мной… галл… галлюци…

И упал в обмороке на стул. Мальчишка-негр, заточенный в темницу вместе с кассирами и обреченный прислуживать им, догадался принести графин с водой и вылил его несчастному на голову. Воротничок злополучного кассира сразу превратился в кисель, пряди волос повисли мокрыми косицами. На полу около него образовалась громадная лужа воды.

Кассиры собрались посредине комнаты и громко толковали, взволнованные странным происшествием. Как раз сегодня они принимали и подсчитывали очень крупные суммы от банка Дайтон в Охайо – почти исключительно в банкнотах. Это была кропотливая работа, требовавшая особого внимания.

И вдруг все спуталось, и сами деньги пропали. Это был неслыханный скандал.

Заведующий кассовым отделением, прибежавший на шум, прежде всего телефонировал в правление, а затем приказал приостановить работу, собрать оставшиеся деньги и опечатать их для того, чтобы установить пропавшую сумму. Но этого ему показалось мало. Он предложил всем кассирам немедленно пройти вниз, в сейф, и там подвергнуться обыску в присутствии администрации.

Для того, чтобы публика не узнала о царившей в кассовом отделении панике, отделение было закрыто и все операции прекращены. Неудобства системы «Кордильеров» сказались самым наглядным образом: для того, чтобы администрация могла попасть в кассовое отделение, пришлось на виду у публики подать лестницу. Удалять публику из банка было сочтено неудобным! Разумеется, собрались любопытные, и в толпе клиентов банка стали циркулировать слухи, что в кассовом отделении пожар, и там гибнут банкноты Дайтон-Охайо. Неведомыми путями слух этот быстро проник на биржу и оказал там соответствующее действие, разорившее одних и обогатившее других…

В это время злополучные кассиры гуськом потянулись вниз, в подземелье. Неизвестно для чего, туда же понесли и впавшего в обморочное состояние мистера Фаруэлля. Двое его товарищей взяли его за ноги и за голову и потащили, как покойника, в склеп. Печальное шествие очень напоминало похороны. Но по дороге покойника на лестнице уронили и ушибли. Он помянул черта и воскрес.

А наверху артельщики тщательнейшим образом перебирали и перерывали все столы со всем их содержимым в чаянии найти где-нибудь пропажу. Пожаловала и администрация, т. е. двое директоров банка, смотритель, комендант охраны и представитель гражданской полиции. Началась процедура подсчета и опечатывания оставшихся банкнот.

Прошло полчаса. Артельщики не нашли ровно ничего. Сам директор банка, мистер Арчибальд Армстронг, подошел к одному из столов и для примера сделал вид, будто ищет пропажу. Но, конечно, и десяток директоров при всем их могуществе ничего не нашли бы.

Между тем, с подсчетом и опечатанием оставшихся денег стало тоже твориться что-то неладное.

Подсчитали, потом еще раз пересчитали, проверили, записали. Стали для большей осторожности еще раз подсчитывать – и оказалось на двадцать пять тысяч долларов меньше. Артельщики были сконфужены. Еще никогда им не случалось так просчитываться…

– Еще раз пересчитайте! – приказал мистер Армстронг.

Он сам присоединился к ним. Пересчитали с самой рачительной тщательностью, ощупывая каждую бумажку и складывая ее на другие бумажки с самой изысканной осторожностью. Записывали каждую цифру, внушали друг другу: «Мистер Лебоди, запомните, вот тут ровно десять тысяч», «Прошу вас, мистер Флик, удержать в памяти: здесь тридцать пять тысяч долларов в облигациях Дайтон-Охайо!» Казалось, немыслимо уже и на этот раз ошибиться. Суммировали подсчитанное – получилось еще на сорок тысяч долларов меньше!

Артельщиков прохватил озноб. Армстронг побледнел при всей своей выдержке.

– Еще раз считайте! – глухим голосом проворчал он.

– Но, сэр…

Он крикнул:

– Считайте, хотя бы оставалось всего пять центов!

Артельщики образовали полную цепь, крепко прижавшись друг к другу плечами. Директор Армстронг взял все пачки себе в руки и передавал их при подсчете из рук в руки. Подсчет тянулся долго. И наконец, о счастье, сумма подсчитанного равнялась сумме, полученной при предыдущем подсчете. На этот раз дефицита не было.

Директор, отдуваясь и пыхтя, точно он взобрался на высокую гору, распорядился положить деньги в ящик и опечатать.

Все это было немедленно проделано. Но бечевка непонятным образом запутывалась в руках у артельщиков и совершенно неожиданно один конец ее оказался привязанным к ножке стола, а другой к ноге директора. Директор был вне себя и ругал ни в чем не повинных артельщиков.

– Печать! Кладите печати!

Сургуч горел ярким пламенем на свечке… Но печати не было! Теперь опять исчезла печать! Директор бесился и кричал как сумасшедший, потеряв всякое самообладание.

Ему казалось, что артельщики взбунтовались, затеяли гнусную интригу… Ему уже приходило в голову вызвать отряд полиции и арестовать весь состав служащих банка.

– Печать здесь! – радостно воскликнул артельщик.

Наконец, после стольких трудов, деньги были кое-как опечатаны и унесены в сейф. Тогда приступили к составлению протокола о случившейся пропаже.

Обысканные (конечно, безрезультатно) кассиры были вызваны снова наверх и подвергнуты допросу. Но как ни старался мистер Армстронг выпытать у них хоть сколько-нибудь связные показания, они твердили в смущении: «Ничего не знаю, сэр! Были деньги – и вдруг пропали!» А кассир Фаруэлль, все еще мокрый и растерянный, плакал, как ребенок, и твердил: «Мне показалось… Мне показалось…»

– Что вам показалось, черт возьми! – загремел директор.

– Мне показалось, что деньги ползут сами по столу…

Директор пожал плечами и промолвил:

– Это какой-то бедлам!

Комендант охраны, вызвавшийся составить протокол, жаловался, что ему почему-то очень трудно писать. И некоторые слова выходили у него ни с чем не сообразными. Так, вместо «Первый Национальный Банк», у него почему-то вышло «Первый Национальный Брак», вместо «в присутствии нижеподписавшихся» – «в присутствии низкопоклонившихся» и даже вместо «после продолжительных исканий» – «после продолжительных иканий».

Директор нахмурился и попросил другое лицо составить акт. На этот раз все обошлось более или менее благополучно.

Когда протокол был наконец составлен и прочитан, директор приступил вместе с остальными представителями администрации к подписыванию его.

– Действительно, очень трудно писать, – пробормотал он, – перо словно задевает за что-то.

Пальцы у него были словно парализованы, и получалось такое ощущение, как будто пером директора водило другое лицо. «Вероятно, это оттого, что я устал и взволнован», – подумал мистер Армстронг и передал перо коменданту охраны.

По окончании церемонии директор бегло просмотрел составленный и подписанный акт – и у него встали волосы дыбом, и на спине выступил холодный пот.

Официальный акт был подписан следующими лицами:

Директор Первого Национального Банка, Архиепископ Абракадабра.

Комендант Охраны Банка Тарарабумбия.

Смотритель Банка, Ричмонд Чепуха.

И в заключение неведомо кем написанная фраза:

«Ничего этого не было! не верьте ни единому слову!»

И таинственная подпись:

«Глориана».

Директор с помутившимся взором спрятал бумагу в карман, решив предать ее уничтожению. Ему казалось, что он сходит сума…

* * *

…Нагруженный пачками кредиток и банкнот, с оттопырившимися карманами и значительно потолстев в талии, Джек вышел из кассового отделения вместе с освобожденными кассирами. Последние были еще раз обысканы при выходе. Их пригласили в приемную и там предлагали раздеться догола, причем просили даже раскрывать рот, хотя трудно было предположить, чтобы простой смертный кассир мог хранить банкноты у себя во рту.

Джек спокойно пережидал в вестибюле эту церемонию. Потом кассиров выпускали одного за другим через стеклянную вращающуюся дверь. Джек выбрал момент, когда в двери проходил сухощавый и низенький старичок, и увязался с ним вместе. Он несколько раз толкнул этого старичка, но последний был так удручен, что ничего не заметил.

И вот Джек, наконец, на свободе…

Джеком владели самые разнообразные чувства: безумная радость, дикая, почти сумасшедшая гордость – ибо он чувствовал себя героем колоссальной катастрофической истории, о которой целый месяц будут кричать разные «Геральды» и больше года будут заниматься следователи, прокуроры, судьи и полиция… Необыкновенное удовлетворение от удачи заставляло дрожать в Джеке каждый фибр. Он не шел, а словно летел по улице. Наконец – и это было, пожалуй, самое серьезное сейчас чувство – Джек был в большом смущении: что делать ему с его богатством и куда его девать?

Кроме того, он был очень голоден!

Прежде всего, ему необходимо было как-нибудь устроиться с деньгами. У него не было портфеля, да и никакой портфель не вместил бы всех этих пачек. К счастью, Джек решил не брать золота (да его в банке было немного). Он взял только небольшой сверток золотых монет и страшно боялся, что лучи Глорианы не действуют на металл и что золото будет замечено, как были замечены вчера его ботинки… Но и бумажных денег было так много, что Джек был нагружен ими, словно почтенная леди, возвращающаяся с базара домой с покупками.

Для того, чтобы привести себя в некоторый порядок, Джек зашел в общественную уборную. Там, все еще не снимая вилки, он поаккуратнее рассовал свертки по карманам и под одеждой, большую часть пакетов завернул в газетный лист и перевязал случайно оказавшейся в кармане веревкой. И положил в жилетный карман несколько штук не очень крупных купюр, чтобы сейчас же можно было расплатиться в ресторане и в магазине.

Затем, освободившись, наконец, от аппарата и потирая зудевшую шею, Джек зашел в подвернувшийся магазин дорожных вещей и купил среднего размера чемодан. И, опять посетив уборную, уложил в него все деньги и запер чемодан на ключ. Затем купил себе новое пальто взамен прищемленного в дверях своей квартиры при утреннем обыске.

Теперь он был снова элегантный, изящно одетый джентльмен с превосходным чемоданом в руках. Можно было подумать, что он спешит на поезд, и ровно ничего подозрительного в его внешности не было… Попробуйте-ка теперь догадаться, что этот корректный господин с чемоданом только что подверг разгрому целый банк.

Зато он был отныне прикован к своему богатству, как каторжник к ядру!

У него мелькала мысль, не положить ли хотя бы часть денег в тот же «Первый Национальный Банк» на текущий счет. Это было бы курьезно – ограбить банк и дать ограбленному банку на хранение похищенные у него же деньги! Джек так любил фарсы! Но, во-первых, банк сегодня уже не работал после всех этих потрясений, а, во-вторых, класть туда только что похищенные деньги было, пожалуй, и страшновато.

Но все это можно обдумать потом. Теперь надо поскорее утолить голод!

Элегантный молодой джентльмен зашел с чемоданом в руках в один из бесчисленных маленьких ресторанов, окружающих банк. Здесь в часы ленча и после окончания занятий в офисах деловые люди на скорую руку ели и пили, пропускали по рюмочке виски и проделывали все это, не отрывая глаз от биржевого бюллетеня или от полученных деловых писем. Это было поистине деловое утоление голода. Глядя на эти рассеянные, погруженные в деловую задумчивость или в деловой разговор фигуры, можно было задать вопрос: чем, собственно, насыщаются они – бараньей котлетой или бюллетенем фондовой биржи?

Джек занял место среди нескольких таких деловых людей, только что вырвавшихся из офиса, и спросил котлету и чай. Деловые люди сегодня были поглощены оживленной беседой о событии в банке. Пропажа крупных сумм (Джек, кстати, даже сам не знал, сколько именно он похитил) трактовалась на всевозможные лады. Один джентльмен уверял, что кража совершена группой международных бандитов, которые просверлили потолок и перерезали сторожей. Его собеседник горячо протестовал против такой версии и говорил, что деньги похищены кассирами, образовавшими для этой цели преступное сообщество, в которое вовлекли стражу, артельщиков и даже одного из членов правления, и что у них все было подстроено с необыкновенной ловкостью.

Джеку слишком долго не несли еду. И от скуки ему захотелось ввязаться в разговор и мистифицировать своих соседей.

– Нет, нет, сэр, вы ошибаетесь! – промолвил он. – Прошу извинения, но это не так! Никакой кражи в действительности не было!

Оба соседа возмущенно запротестовали:

– Как не было! Что вы говорите!

– Не было! – стоял на своем Джек с восхитительной уверенностью. – Все это блеф!

– Блеф?

– Ну да! Я был там… Я принимал участие…

Собеседники вытаращили глаза:

– Блеф? Но с какой целью?!

– Это было представление… для кинематографа! – выпалил Джек.

– И вы, сэр?…

– Ну да… Я участвовал… Я артист!

Оба джентльмена покосились на чемодан Джека… Не было никакого сомнения: там находился его сценический костюм…

– Да позвольте, сэр… Вы, может быть, Чарли Чаплин?

– Ну да! Это я! – скромно сознался Джек.

Джентльмены встали, раскланялись и потрясли Джеку руку. И не прошло и двух минут, как ресторан облетела магическая весть, что здесь сам Чарли Чаплин, который только что участвовал в грандиозной съемке новой сенсационной мировой фильмы «Ограбление банка»… Джек и ахнуть не успел, как его окружили со всех сторон, приветствовали и жали ему руку. Какая-то барышня умоляла подарить ей бутоньерку, красовавшуюся на жакете Чарли… Весть о Чарли перекинулась на улицу. В двери заглядывали и уже начинали вваливаться многочисленные поклонники «Короля смеха».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю