Текст книги "Отказ"

Автор книги: Бонни Камфорт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

39

В Страстную пятницу Ник опоздал на сеанс минут на пятнадцать. Если бы я раньше его не видела, я никогда бы не поверила, что когда-то он был элегантным и ухоженным. На нем был измятый пиджак, грязные ботинки. Сам он сделался худым и бледным.

– Все кончено, – сказал он. – Я вылетел с работы.

– Вас уволили?

– Ага, – вяло ответил он. – Мне дали выходные, чтобы собрать шмотки.

– А как же Мак Катчен? Он не защитил вас?

– Ну конечно, нет. Я потерял для фирмы больше миллиона долларов и ударил его дочь. А вы хотите, чтобы он меня защищал?

Я чувствовала себя глупо.

Ник растянулся на софе и лежал без движения. За целый час он не вымолвил почти ни одного слова.

– Что вы собираетесь делать? – спросила я, прежде чем наше время истекло.

– Не знаю. Мне никого не хочется видеть. Боже, какой паршивый год. Вы – единственное, что у меня осталось.

Я молила Бога, чтобы сеанс поскорее закончился. Мне невыносимо было ощущать себя единственным, что у него осталось. Мне не терпелось вернуться домой, собрать сумки и поехать к родителям на долгие пасхальные выходные. Мой рейс был этим вечером, в девять тридцать.

– Вы ведь вернетесь к понедельнику, правда? – спросил он, вставая, чтобы уйти.

– Да, но мы встретимся во вторник, в пять. Когда я вышла из кабинета, солнце еще светило и было не холодно. Придя домой, я бросила одежду и нижнее белье на постель и натянула на себя спортивный костюм. Мне хотелось согнать с себя напряжение вместе с потом.

Я поставила диск «Роллинг Стоунз». Франк следил, как я двигаюсь, а меня не интересовало ничего, кроме ощущения движения. Я свободна целых три дня. Свободна!

Внезапно Франк повернулся к двери и залаял.

Я остановилась и выключила музыку. Громкий стук в дверь вызвал у Франка новый приступ лая. Я приоткрыла дверь. На меня настойчиво смотрели два голубых глаза.

Я стояла, оцепенев.

– Ну, пожалуйста. Мне необходимо было вас увидеть, – сказал Ник.

Я открыла дверь, и Франк пронесся мимо меня на улицу. Я крикнула ему вслед, но он не остановился.

– Садитесь. Я сейчас вернусь, – сказала я и побежала за собакой.

Это был тот редкий случай, когда я была благодарна Франку за его непослушание.

Ник выглядел еще хуже, чем тогда, когда он был у меня в кабинете. Рубаха его была измята и наполовину вылезла из брюк. Он был мокрый от пота. Волосы были взъерошены, и от него опять пахло перегаром.

Франк устремился во двор мистера Сливики. Я помчалась за ним, прикидывая по пути, не слишком ли коротки мои шорты и не слишком ли выделяются мои соски под тонкой тканью майки. Услышав лай Франка, мистер Сливики вышел из дома. На нем был легкомысленный розовый фартук. Я извинилась за вторжение, но мистер Сливики сказал:

– Не стоит. Не стоит. Он напоминает мне мою жену. Такой же шумный коротышка. Он обрадуется суповой косточке?

– Благодарю вас, косточка обеспечит Францу занятие на целый час. – Я поспешно спросила: – Могу я попросить вас об услуге?

Мистер Сливики поднял брови.

– Ну конечно.

– Если черная машина, которая стоит у моих ворот, не уедет через пятнадцать минут, могли бы вы зайти и позвонить мне в дверь?

– У вас какие-нибудь проблемы?

– Надеюсь, что нет. Просто на всякий случай.

– Хорошо. Через пятнадцать минут.

Я поблагодарила его и потянула Франка за ошейник. Косточка была у него в зубах. Я закрыла его во дворе и вернулась в дом. Ник изучал мои кассеты и компакт-диски.

– Извините за то, что причинил вам столько беспокойства, – сказал он спокойно.

– Подождите минуточку, – ответила я и пошла в спальню. Несмотря на то, что было тепло, руки у меня были ледяные, и я быстро натянула на себя джинсы и свитер. Вернувшись в гостиную, я спросила:

– Хотите чаю или кофе?

Он положил на место компакт-диск, кивнул головой, провел рукой по волосам, пытаясь пригладить их, и ответил:

– Чай, любой. Без сахара. Спасибо.

Я поставила чайник на плиту и вернулась в гостиную.

– Я знаю, что не должен был приходить. – Ник сидел на краю стула.

Я неловко опустилась на софу напротив него.

– Если вам нужно было увидеться со мной, почему вы не позвонили?

Он в растерянности развел руками.

– Я ушел от вас и стал кататься по городу. Я хотел проехать несколько раз мимо вашего дома, но когда увидел вашу машину и понял, что вы одна, решил постучать. – Он уселся поудобнее на стуле и покачал головой. – Я просто обязан был это сделать.

Чайник пронзительно засвистел. Я тут же встала и исчезла на кухне. Я достала коробку с чаем и вытащила два пакетика.

– Почему вы не идете к столу? – позвала я. Какое-то время мы молча пили чай. Ник водил пальцем по краю чашки. Губы его были надуты, веки покраснели.

– У меня такое чувство, будто я попал в зыбучие пески. Я молю вас спасти меня, а вы отказываете мне в этом. Вы просто смотрите на то, как я погибаю.

– Я делаю все, что могу, чтобы помочь.

Я украдкой посмотрела на часы. Без десяти семь. Через несколько минут у моей двери должен был появиться мистер Сливики.

Ник взял чашку обеими руками. Его лицо было всего в двух футах от моего.

– Я отчаянно влюблен в вас, и мне ненавистно это отчаяние. Выслушайте мою просьбу в последний раз, и если ответ и теперь будет «нет», я больше никогда не буду ни о чем просить.

Я тоже склонилась над столом и взяла чашку двумя руками.

Его тихий голос звучал гипнотически.

– Мы подходим друг к другу. Я понимаю вас так же хорошо, как и вы меня. Я смогу принести вам облегчение, если вы позволите мне любить вас. В вашей жизни никогда не было такого человека, как я, и никогда больше не будет.

Мне казалось, что его голубые глаза излучают свет и энергию. Мои конечности налились, дыхание было настолько громким, что он вполне мог его слышать.

– Только один раз, – сказал он. – Сегодня ночью. А потом вы сами будете решать.

Должно быть, я покачала головой, потому что он сделался более настойчив.

– Не говорите мне нет. Я твой. Будь моей. Я подарю тебе ощущения, которых ты раньше никогда не испытывала.

Я резко отвела от него взгляд. Может быть, внешне я и была похожа на Ника, но я не была душевнобольной.

– Мой ответ – «нет».

– Я знаю, что ты хочешь меня, – сказал он, и голос его дрогнул.

Я повернулась к нему спиной.

– Вопрос не в том, хочу я вас или нет! Вопрос в том, чем я для вас стала, раз вы можете умереть, если не прикоснетесь ко мне. Разве я – то что связывает вас с жизнью? Я единственная реальность? Разве вы не живете в мое отсутствие?

– То, что ты хочешь меня – это один полюс магнита. Я – другой его полюс, и тебе это известно.

Я горела желанием поскорее избавиться от него. Он умер бы, если бы не дотронулся до меня, а я умерла бы, если бы он это сделал.

Тут зазвенел звонок и напугал нас обоих. Я извинилась и направилась в прихожую. В глазок я увидела грустные серые глаза мистера Сливики с красными веками. Я открыла дверь, вышла и поблагодарила его. Я сказала ему, что все в порядке. Он сделал мне знак, подняв большой палец кверху, и пошел восвояси. Ноготь его большого пальца был покрыт розовой помадой.

Я ненадолго задержалась, прежде чем вернуться в гостиную. Мне нужна была пауза. Я знала, что делать.

Когда я вернулась, Ник стоял у окна и смотрел, как удаляется мистер Сливики.

– Это ты попросила его прийти? – спросил Ник, поворачиваясь ко мне.

Я кивнула головой, чувствуя себя в полной безопасности.

– Ты что, испугалась, что я причиню тебе какой-то вред?

– Я не знала, чего ждать.

Его подбородок задрожал, и когда он раскрыл рот, чтобы ответить, его нижняя губа нервно задвигалась.

– Я никогда не причиню тебе никакого вреда.

– Садитесь, – сказала я.

Ник придвинул к себе ближайший стул и уселся.

– Ник, – сказала я, – я должна защитить вас от ваших чувств. Я должна защищать себя. Наши сеансы зашли в тупик, и мы ничего не можем с этим поделать. Я полагаю, вам требуется интенсивное лечение у другого врача, и больница – самое лучшее место для этого.

Он положил руки на стол и уронил на них голову. Немного погодя, он сказал:

– Боже, я ощущаю себя таким дерьмом.

– Извините. Вы знаете, что вам не следовало сюда приходить. Это лишь подтвердило, с какими проблемами мы столкнулись. Так продолжаться не может. Пожалуйста, позвольте мне передать вас другому врачу, который сможет привести вас в порядок.

Он опустил голову в ладони и заплакал.

– Я не могу в это поверить. Сумасшедший дом.

– Ник! Вы представляете себе хорошую больницу? Я говорю о городском госпитале. Это прекрасное место, и вы проведете там всего несколько недель.

Он покачал головой.

– Нет. Нет. Мне этого не нужно. Я сам могу о себе позаботиться.

Я сидела рядом с ним, пока он не перестал плакать. Когда он наконец взял себя в руки, он поднял голову и сказал как что-то само собой разумеющееся:

– Итак, между нами все кончено.

– Да. – Я молилась, чтобы между нами все действительно было кончено.

Он встал и пожал мне руку.

– О'кей, док. Ты победила. Но только не больница. Я просто позвоню тебе во вторник, и мы поговорим о другом враче.

– Хорошо, – ответила я, полная уверенности, что он сможет совладать с собой. «Как все оказалось просто! – подумала я, когда он ушел. – Почему я не сделала этого раньше?»

Я позвонила Умберто, чтобы сообщить ему радостное известие, которое должно было снова сблизить нас. Я вкратце пересказала все Вэл, которая заменяла меня в эти выходные. Через час я оставила Франка в собачьем питомнике и улетела в Орегон. У меня было такое чувство, будто гора свалилась с моих плеч.

40

Бендонское побережье оказалось целебным и успокаивающим местом для такой неудачницы, какой я себя ощущала. В субботу я совершила долгую прогулку по пляжу и даже посидела в моем любимом гроте, наблюдая за восходом луны.

В воскресение на закате мы с отцом взяли у соседей лошадей и поскакали по побережью. Отец казался мне олицетворением моего детства. Его волосы были зачесаны назад. Плотно сбитый, он все еще был подтянутым и легко сидел в седле. Верхом на лошади он нравился мне больше всего. Он был сильным и уверенным в себе.

Когда мы повернули к дому, солнечные лучи уже окрасили вершины холмов и заиграли на воде. Я вспомнила другое, давнее утро. Тогда, тоже на рассвете, мой дядюшка Силки скакал впереди, отец за ним на гнедом жеребце, и я на моем пони. Силки пустил свою лошадь галопом, а отец, крикнув мне, чтобы я оставалась, устремился за ним во весь опор, низко пригнувшись к шее своего коня.

Я подождала немного, пока копыта моего пони не стали вязнуть в песке. Я знала, что мое место в этой дикой скачке вместе с ними. Я не собиралась отставать. Я крикнула «но!» своему пони, стукнула его маленькими ножками по бокам и галопом устремилась за ними. У меня захватывало дыхание, и встречный ветер трепал мои волосы.

Когда Силки и папа достигли финишной черты, они обернулись и увидели, что я мчусь им навстречу, мой жакет развевается у меня за спиной, маленькие ручки сжимают поводья. Я мчалась навстречу любви, навстречу радости.

Когда мы с отцом расседлали и вычистили лошадей я спросила:

– Ты слышал что-нибудь о Силки?

Лицо отца помрачнело.

– Открытка от него пришла. Он женился на какой-то молоденькой штучке из Нового Орлеана. Работает инструктором по рыбной ловле.

– А ты когда-нибудь писал ему или звонил?

– Нет. У меня нет ни номера, ни адреса.

Я понимала, что следует прекратить расспросы. А еще я знала, что Силки много раз присылал и свой адрес, и свой номер телефона.

Он был моложе моего отца на десять лет, и когда я была маленькой, он жил с нами, чтобы легче было платить за аренду. По-настоящему его звали Эверт, но они называли его Силки, потому что его подача была очень мягкой. Он мог бросить мяч так, что никто бы и не подумал, что в последний момент он вдруг изменит направление.

В тот год, когда мне было восемь лет, Силки так удачно выступил за команду Ассоциации Анонимных Алкоголиков, что его перевели в Национальную лигу и направили в Канзас-сити. Думаю, что мой отец, никогда не достигавший особых высот, не ожидал, что младший брат обойдет его. Они поссорились, отец стал больше выпивать и подолгу засиживаться за игрой в покер. Веселье ушло из нашего дома, как снег весной.

В субботу вечером мне приснилось, что мы с мамой попали под поезд, когда ехали на машине. Она широко и зловеще улыбнулась, сказав «прорвемся», а когда черная масса стала накрывать нас, лицо матери превратилось в лицо Ника, и я проснулась в холодном поту.

Воскресный пасхальный ужин был самым трудным моментом в эти выходные. Мама целую неделю готовила разные блюда и пригласила сестру моего отца с мужем и детьми.

У тети Лидии и дяди Гарольда было две дочери – одной двадцать четыре, а другой двадцать восемь лет. Обе были замужем, а у одной был и сын. Старшая дочь, Кэрол, пришла с мужем и сыном.

Мама любила Лидию, но всегда чувствовала в ней конкурентку. У дяди Гарольда неплохо шел деревообрабатывающий бизнес, они жили в дорогом доме в Медфорде. Дочери часто им звонили и навещали.

Днем я слушала, как смеются Лидия и Кэрол. Я никогда так не шепталась и не смеялась с моей матерью. Затем Лидия стала нянчить своего маленького внука, и я заметила, как смотрит на них моя мать. Глаза ее были печальными. Я знала, что она едва скрывает зависть.

Я пыталась избежать общения с матерью, и занялась мозаикой. На мозаике, которую я складывала, был изображен гавайский пейзаж с водопадами, тропическими растениями и огромными орхидеями.

Незадолго до ужина позвонил Умберто – я была просто счастлива услышать его голос. Впервые за много месяцев я почувствовала, что по-настоящему близка ему. Он сказал, что под Пасху у него в ресторане было огромное количество заказов, и теперь он целиком поглощен работой. Я пообещала ему, что мы увидимся во вторник вечером.

Мама превзошла сама себя. На ужин была жареная индейка, нашпигованная кукурузой, брокколи и пирог с кокосовым кремом. Я вспомнила о Нике, подумав, как одиноко ему должно быть на Пасху, но тут же постаралась забыть об этом.

После ужина, когда я вытирала посуду на кухне, мама попросила:

– Дорогая, расскажи мне пожалуйста про Умберто. Как у вас с ним дела?

– Есть небольшие проблемы. Мы оба много работаем, и у нас недостаточно времени друг для друга.

– Ну так? – спросила Кэрол, входя в кухню с детской пижамой в руках. – Вы собираетесь жениться или нет?

Неужели это имело такое значение для моей семьи?

– Не знаю, – ответила я и принялась яростно вытирать кастрюли, с грохотом расставляя их по местам.

– Оооо, как трогательно, не так ли! – заметила моя двоюродная сестра.

– Почему бы тебе не отстать от меня? – сказала я, швырнула кухонное полотенце и вышла из кухни. Я присоединилась к мужчинам, полная решимости сохранять контроль над собой. «Не позволяй им изводить себя, – думала я. – То, что они так себя ведут, не означает, что ты должна делать то же самое».

Позже мама зашла ко мне в спальню. Я лежала на кровати в одежде и вспоминала, как хорошо мне было с Умберто, когда мы были здесь вместе. Он даже спрашивал, как зовут каждого из моих многочисленных плюшевых медведей, которые лежали в кресле-качалке.

Из-за усталости мама хромала сильнее, чем обычно.

– Мне очень жаль, что Кэрол испортила тебе настроение, – сказала она.

– Все в порядке. Просто я устала и подавлена. Я погорячилась.

– Почему бы тебе не остаться здесь на всю неделю и не отдохнуть? Я была бы рада немного с тобой понянчиться.

Я улыбнулась.

– Я знаю. Но у меня дел по горло.

– Дорогая, тебе следует больше думать о себе. У тебя круги под глазами, и ты так похудела. Я не хочу, чтобы ты заболела.

Мама стала хлопотать вокруг меня и требовать, чтобы я померила температуру. В это время разразилась гроза, и полил дождь. Я снова чувствовала себя тринадцатилетней девочкой, закрывшейся в своей комнате, нуждающейся в убежище.

Уложив меня в постель, мама провела ладонью по моему лбу и прошептала:

– Сара, я люблю тебя больше жизни. Мной овладел приступ кашля.

Когда все улеглись, я прошмыгнула вниз, нашла дождевик отца и выбежала в холодную темноту задней аллеи. По старой привычке ноги сами понесли меня к берегу. Ветер щипал мне лицо, но меня это успокаивало, и я бежала все быстрее.

Когда я добежала до пляжа, дождь усилился, и я уже медленно подошла к кромке воды. Мне стал ясен весь уклад моей жизни. Хлопоты моей матери, моя решимость быть сильной и независимой, во всем полагаться только на себя. Бег был для меня единственным способом расслабиться.

Надвигался шторм, луну то и дело закрывали серо-голубые и черные облака. Я легла на песок и стала считать звезды на ночном небе. Слова из стихотворения Пабло Неруды, которые читал мне Умберто, всплыли в моей памяти: «Ночь наступает, а звезд все нет».

Утром в понедельник моя мать, я и Кэрол повели ее сына на крытый каток. Пока Кэрол носилась за ним по всему катку, мы с матерью стояли у бортика и наблюдали за ними. Мимо нас пронеслись три молодых человека, обдав нас свежим ветерком.

– Я никогда не испытывала ощущения быстрого и свободного движения, – с сожалением сказала моя мать.

Мне было жаль ее. Даже до аварии страх удерживал ее – она не ездила верхом, не каталась на лыжах или коньках. А теперь, с поврежденной ногой, она уже навсегда лишена такой возможности.

– Ты могла бы попробовать плавание, – предложила я.

– Могла бы, конечно, – ответила она, но я знала, что она никогда не станет этого делать. Она утратила стремление освободиться от своих внутренних цепей, Я любила ее, и мне было невыносимо тяжело это сознавать.

Я чувствовала, что ветер Орегона прибавил мне сил, несмотря на все сложности с матерью. Я исполнилась решимости на следующий день положить конец этому делу с Ником.

41

Мое хрупкое душевное спокойствие было разрушено за считанные секунды в понедельник вечером одним телефонным звонком. В половине двенадцатого я устроилась поудобнее в постели, чтобы посмотреть по телевизору новости. Я уже предупредила о приезде Вэл и Умберто и позвонила родителям с сообщением о моем благополучном возвращении.

Это мог звонить кто угодно из моих пациентов, но я знала точно, что это Ник, и мне было противно снимать трубку.

На третьем звонке я не выдержала и подошла к телефону. Незнакомый мужской голос произнес:

– Это управление полиции Лос-Анджелеса, говорит сержант Дарвиль. Вы доктор Сара Ринсли?

– Да.

– Вы врач больного по имени Николас Арнхольт-младший?

Я вся напряглась и ответила, что я та, кто ему нужен, и что Ник действительно мой пациент.

– Доктор, сегодня вечером ваш пациент совершил попытку самоубийства.

Комната поплыла у меня перед глазами. Я была как в тумане, пока полицейский рассказывал мне, что Ник принял снотворное вместе с алкоголем и теперь пребывал в коме в госпитале Дэниэла Фримана. Затем он попросил разрешения приехать ко мне домой и провести допрос.

Я согласилась. Тут же повесив трубку, я встала и бросилась к шкафу за одеждой. Черными брюками и черным свитером. Черными брюками, черным свитером и черными туфлями. Черные брюки, черный свитер, черные туфли, расчесать волосы, включить свет на крыльце, запереть Франка, накрасить губы, надеть еще один свитер и перестать дрожать и – о нет, о нет, о нет, о нет.

«Теперь возьми себя в руки. Может быть, с ним все будет в порядке. Это не твоя вина. Может быть, ему уже лучше. Позвони в больницу».

Дежурная сестра сказала мне, что им сейчас занимаются. Они мне позвонят.

У меня засосало под ложечкой. Я была слишком потрясена, чтобы плакать. Я ходила по дому из угла в угол в ожидании полиции. Этот дикий случай наполнял меня могильным холодом.

Как могла я не учесть?! Это была Пасха – годовщина самоубийства его матери! Он потерял Мегги, проиграл процесс и остался без работы! Он сказал, что больше никогда не попросит меня ни о чем. А я отвергла его. И он сказал: все кончено.

Я ходила взад-вперед и молила. «Не умирай, не умирай». Когда приехали два полицейских, я усадила их за стол и постаралась выглядеть спокойной.

Они вели себя достаточно официально и почтительно.

– Как долго, вы занимались его лечением? Совершал ли он ранее попытки самоубийства? Есть ли у вас основания полагать, что это не попытка самоубийства?

Я старалась отвечать так быстро и откровенно, как только могла. Я сказала им, что сообщаю им информацию о Нике с учетом того, что он выживет. Не могли бы они рассказать мне, что произошло?

Они сказали, что прежде чем впасть в кому, Ник позвонил по 911. Когда они прибыли к нему, он лежал на кровати обнаженный. Одеяла и простыни валялись на полу. Спальня была в полном беспорядке, повсюду были разбросаны какие-то бумаги. Высокое зеркало было разбито брошенным в него портфелем. На прикроватном столике стояла полупустая бутылка джина, а рядом с ней упаковка из-под таблеток. Его собака носилась по квартире и выла. Один из полицейских достал из пакета две фотографии и дал их мне. На одной из них была Мегги с братьями верхом на лошади. На другой был мой дом. Я дала им объяснения по обоим снимкам и вернула карточки.

Тогда он дал мне стопку моих визитных карточек.

– Да, – ответила я. – Это из моего кабинета.

И наконец полицейский сунул мне в руку еще что-то и спросил:

– А что это такое, вы знаете? Он сжимал это в руке, когда мы его нашли.

Я уставилась на предмет, лежащий у меня на ладони. Он был примерно в три дюйма длиной, серый, ворсистый, за исключением тех мест, где из-под обгоревшей ткани проступала подкладка. Это были остатки кроличьей лапки – единственная уцелевшая часть игрушки, которую он мальчишкой, в отчаянии, пытался спасти из огня.

Не умирай. Я всю ночь ходила из комнаты в комнату и повторяла эти слова, как молитву. Я плакала. Я надела на себя два свитера, потому что было холодно.

В семь утра дежурный психиатр Абнер Ван Хендл позвонил мне и сообщил, что Ник выкарабкался. Я знала Абнера – он славился своей резкостью. Он сказал, что, к счастью, им удалось очистить желудок Ника в течение трех часов после принятия таблеток, и вероятность поражения мозга была незначительной. Ник все еще спал.

– Представляю, как ты себя чувствуешь, – заметил Абнер. – У меня был только один случай самоубийства среди пациентов, но и этого хватило. Я позвоню Тебе во второй половине дня и расскажу, как идут дела.

Я была благодарна ему за хорошие новости. Перезвонив во второй половине дня, он был краток.

– Все жизненные функции в порядке. Мистеру Арнхольту, похоже, повезло.

Я почувствовала, что у меня гора свалилась с плеч и спросила, когда я смогу его увидеть. Мое стремление сбежать от Ника прошло. Я просто была рада, что он остался жив.

Абнер сделал паузу, а затем сказал:

– Мистер Арнхольт не хочет тебя видеть.

– Но в процессе лечения мы с ним затронули некоторые очень трудные моменты. Ему необходимо со мной встретиться.

– Я думаю, что твой визит не в его интересах и только побеспокоит его. – Теперь тон Абнера изменился. Он говорил сухо и отстраненно.

– В чем дело? Он сказал почему?

Наступила пауза, и я услышала, как он глубоко вздохнул.

– Думаю, что я не нарушу конфиденциальность. Ты была его лечащим врачом. Он сказал, что совершил попытку самоубийства, так как ты вступила с ним в половую связь, а затем попыталась передать его другому врачу.

Я была потрясена.

– Абнер, я никогда не вступала в половую связь ни с одним пациентом!

– У него не отмечено признаков психоза. Все тесты ровные. Даже если он бредит, я обязан уважать его пожелания. Я записал соответствующие указания в его карте.

– Он или лжет, или бредит.

– Мой вам совет, доктор Ринсли, найдите себе адвоката. Было бы бессмысленно продолжать это обсуждение со мной.

Я повесила трубку и впала в панику. Я знала, что Ник не бредит. Просто он злился. Но это, конечно же, было шуткой. Ник никогда не поступил бы так со мной! Неужели он решил отыграться на мне за все свои беды? Заставить меня заплатить за других, за тех, кто довел его до такого состояния?

Меня захватила волна ненависти. Это одержимое чудовище. Он хочет разрушить мою жизнь. Обвинение в сексуальном контакте с пациентом грозило мне немедленным лишением лицензии психотерапевта. Да и само обвинение было не менее тяжелым, чем обвинение в инцесте.

Я отменила все, что запланировала на этот день и позвонила Умберто.

– У меня большие неприятности. Пожалуйста, приезжай домой.

Дома Умберто разразился гневной тирадой.

– Я так и знал! Этот маленький говнюк! Он и этот его любовный бред! Ты должна была избавиться от него, когда я тебе говорил!

– Ты прав. Все? Ты прав. Ты приехал, чтобы помочь или чтобы сделать еще хуже? – Я рухнула на софу.

– Сарита, – сказал он, – что бы ни случилось, ты с этим справишься.

Он не отпускал меня несколько часов подряд.