Текст книги "Чужое пари (СИ)"

Автор книги: Болеслава Кираева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

     Кто там думал, не входит ли кто ещё в аудиторию! Не до того. Всех троих увлекла забава, пойман редкий случай, найден уникальный консенсус. Раз через материю, значит, целомудренно, можно считать. Ладошки прижаты к Евиной тетрадке, тут она, не потеряется, это словно письмо в старину. Попляшу (в воздухе) – и отдадут.

     Но вот, в пылу поиска новых средств, парень подлез ей пальцем под брюки – и трусы! – по ложбинке к заднему проходу. Может, хотел поверх трусов, да разве тут выберешь! Кира ощутила живой, голый палец прямо у ануса. Совсем другое ощущение, изнасилительное какое-то.

     Ай! Так не договаривались! От неожиданности пополам с возмущением девушка дёрнула руками и – нашла слабое место у сидящего. Тот уже привык к её смирному поведению, держал халатно, привставал, чтобы поглядеть, как сучат в воздухе ноги. И упустил одну руку, растяпа.

     Поймал, спохватившись, лишь у края сиденья, уже готовую за него уцепиться. А что такое упёртая в сиденье хотя бы одна рука? Это же точка опоры! Та самая, воспетая Архимедом, усиливающая многократно. Можно и прицельно двинуть ногой в истязателя, по закону подлости попав в самый пах. Можно упереться и вытащить вторую руку из-по пресса. Можно, наконец, освободиться, разогнуться, встать на ноги и воздать обоим по грехам их. Попрыгали бы у меня голубчики!

     Наверняка сидящего поразил острый приступ испуга, ёкнуло сердечко. Он крикнул партнёру:

     – Кончай, не удержу!

     Или «кончай с ней»? Это совсем зловеще звучит. Но радует, что заставила их выдохнуться, а сама ещё с кое-какими силами.

     Конец начался с сильного хлопка по попе. То ли он так выражал своё неудовольствие, то ли попытался израсходовать оставшийся запал. Но знатно дал! И звук, хоть и приглушённый, но громкий, да ещё пукнула она, добавила. Не специально, конечно, просто брюшной пресс понапрягался довольно, поотжимал живот от парты, помесилось кишечное содержимое, словно тесто, газы выделились и в один пузырь собрались. А что, не только они с ней, но и она с ними кончает – острой газовой атакой.

     На какой-то момент в головке у Киры помутилось и она представила, что всё это происходит на лекции, полной народу. Всё с ней происходит на задней парте, незаметно балуется с соседями, а студенты смотрят в другую строну, и лектор стоит на самом на верху. Ну, после таких звуков все головы наверняка к ней повернутся. Уф-ф, как хорошо, что это не так. Прояснилось быстро в головёнке, не видно ничего, блин, под этой партой, но, вроде, никто больше не подошёл.

     А прояснению способствовало сжатие в одном колене. Как в железных тисках сдавил и вверх подал, чуть оторвав живот от парты. Зачем, выяснилось сразу же. Вторая ладонь подлезла под живот, нащупала фитюльку «молнии» в гульфике и – расстегнула. Пока девушка не поверила этому, обе руки стали стаскивать с неё брюки.

     Правда, что ли? Не пригрёзилось ли? Ну, вот теперь бёдра чуют снова брюки и как их спускают. Вот подвёл ступню под её свешивающиеся ноги и поддел, поднял, снова низ живота на весу. И снова спускает, ссучивает, облегают же. И вообще, расстёгнутая «молния» – это Рубикон.

     Это уже переходит всякие границы! Если всё раннее можно было, при сильном желании на почве симпатии или жалости, честности (её-то тоже было в кайф, кричать не пыталась) или планов на будущее, отнести к мелкому ненаказуемому хулиганству, то теперь это уде серьёзное посягательство на тело и имущество… нет, в таком порядке: на имущество, девичью честь и потом уже тело. Теперь просить уде невозможно, начал – не бросит. А убедительно просить не получится, живот по-прежнему спрессован – весом собственного тела.

     Сподручно раздевает, стервец! Профессионально аж. Ох, не первая я у него, и даже не перводесяточная. В другой обстановке было бы приятно… то есть приятнее.

     Кира чуть-чуть мычала и подёргивала ногами, больше помогая, чем мешая.

     Конечно, такой раздёв возмутителен. Но, если оставаться до конца объективными, то надо отметить два обстоятельства. Во-первых, это единственный способ избежать её разъярённой мести. Когда она останется без брюк… хм-м, а пикантно будет выглядеть – чёрная водолазка «под горлышко» и с рукавами, полоска кожи и чёрные слипы. Она вообще-то не жаловала чёрное бельё, она казалось ей обугливающим тело и пессимистичным, но вот тут, под тонкие брючки, надела, чтоб не просвечивало, очень уж материя тонкая. И кроссовки, тоже в чёрных тонах, с белыми полосочками. Забавный видок будет, прямо хоть новую моду застреливай. Перемычки на бёдрах узкие-узкие, слипы всё-таки.

     Так вот, когда она останется в одном этом, то будет не до мести. Позора бы избежать, или хотя бы придумать сносное объяснение, если застукают. Это он верно мне проблемы создают, то есть с их точки зрения, конечно. Сообразительные.

     А во-вторых… После всех истязаний задницы брюки там пришли в беспорядок, смятение – в буквальном смысле слова, и по бёдрам, небось, сползли. Она бы и сама их первым делом, ещё до всякой мести, расстегнула, спустила, потёрла попу через трусы… да лучше и их приспустить, потереть по голому, покрепче, а то чешется, вернуть трусы и заново натянуть брюки, разгладить на заднице, поддёрнуть и застегнуть. Только после этого вернётся чувство комфорта – кроме зуда в самом теле, конечно, и можно мстить.

     Но именно это с ней и делают! Вот спустил до полубёдер… нет, слипы не спускает, через них потёр… ага, просунул ладонь под канты и трёт попку уде по голому, чуть мнёт, как бы извиняется за прошлое, не сердишься ли на меня, плоть женская? Приятно-то как, господи! Словно ухаживают за ней. Жаль, что скоро всё кончится.

     Вот поддёрнул слипы и – продолжил снимать, стаскивать брюки. Почему не надевает? Ах да, смотри «во-первых».

     Кира вытягивала носочки, чтобы кроссовки не мешали исходу брюк. Твердила себе, что если застрянет там ступнями, то ей же хуже будет. Порвёт ещё, а если и не порвёт, то на ногах не устоит, даже если её на них и поставят, не выпутается, скоро не оденется, а трусы уже на виду, так что хуже не будет. Аукнется ей тонюсина материи, ох, как аукнется!

     Очень непривычно оставаться в трусах в учебной аудитории. Экстрим какой-то, стрёмно очень. Хоть отдадут ей брюки?

     Отдали, спасибо им. Сняли перегнутое и затёкшее чуток тело в"с парты, грудку чтоб не защемила, поставили на ноги, отдали и брюки, и Евкину тетрадку. Джентльмены, да и только.

     Только Кира успела подумать, что хладнокровие и выдержка могут лишь спасти её от позора, а о втором «зайце», то есть немедленной мести, лучше позабыть, как её что-то потрясло. Больше потрясло, чем истязание и даже раздевание.

     Эти два свинюка повернулись друг к другу и снова тихо заговорили. Наушники из её ушей давно уже перекочевали к ним, снова они их делят, согнувшись, как и до её прихода. В точности! Наша героиня испытала нечто типа «дежа вю» или «дня сурка», почудилось даже, что она в первый раз зашла сюда без брюк.

     Главное – нулём на неё, будто и не терзали её попу, не шлёпали, не гладили, не пытались достать клитор. Ещё, чего доброго, оглянутся сейчас и безмерно удивятся. Надо же, в каком виде тут девушки ходят!

     Это как после постельных игр отвернуться к стене и захрапеть. Почти что предательство, но, опять-таки, в целях самозащиты. Не знаем, не ведаем, сидим себе тихонько, слушаем группу «Примус». Словно это она сама нагло обнажилась и пришла сюда мужчин эпатировать – или соблазнять.

     Начни она мстить, отомстила бы за эту отрешённость. Но надо думать о спасении. Сначала трезво оценим обстановку.

     К счастью, никто больше в аудитории не появился. Есть шанс. Но быстро надеть брюки не получится. Надо расшнуровать кроссовки, да и не джинсы это с мгновенным впрыгиванием, тут напяливать надо медленно, осторожно, с любовью к ножкам. Сколько-то минут займёт, и эти минуты надо ещё выиграть.

     Одеваться на глазах этих скотов она не хотела. С одной стороны, молчаливое одевание выглядело бы как смирение со своей участью, с другой – дадут ли они ей до конца одеться, ведь тогда она будет готова к жестокой мести. Наконец, просто неприлично девушке одеваться на глазах незнакомых мужчин. Да, почти интимно пообщались, но имён-то не знает! Как и они – её имя.

     Как уйти с их глаз долой? К счастью, во всех крутоярусных аудиториях от двери идёт проход под всеми ярусами, выходя почти к лекторскому столу, проход с низким потолком и без освещения, только от двери виден свет со стороны аудитории, а со стороны того конца – свет в проёме двери. Полутёмный такой проходишко. Да там и рассматривать особенно нечего, потому и не освещают.

     Сейчас эта полутьма как нельзя кстати. Спасительная она.

     Если мальчишки продолжали разговаривать как ни в чём не бывало, то и Кира как ни в чём ещё пуще не бывало (как ни в какой переделке не побывая) направилась к выходу. Словно она только лишь перегнулась, взяла тетрадку и вот теперь уходит. Давалась эта невозмутимость с трудом, но давалась. А пока даётся, надо брать!

     Она успела сделать пару шагов по проходу, чтобы втянуться, вшагнуть в желанные сумерки, как вдруг услышала шум, гул и топот. Такой знакомый шум, родной прямо, но сейчас просто угрожающий. С такими звуками ходят неорганизованные толпы студентов. Сейчас они явно идут сюда, на лекцию, покушали и оттянулись уже, перемена кончается. Дверь чуть приоткрыта, видна светлая щёлка, но вот-вот её распахнут.

     Как потом вспоминала Кира, это было одним из труднейших дел в её молодой жизни – переломить себя, подавить инстинктивное стремление убежать от надвигающейся толпы. Куда бежать-то? Если взбираться на верхние ярусы, то вошедшие успеют увидеть её полуголую задницу и голые ноги, и тогда пиши пропало. Да и эти свинюки будут торжествовать, видя, как она мечется. Заулюлюкают ещё. А то как же – они ведь «ни при чём». Доставить им такое удовольствие? Да ни за что!

     В минуты опасности у людей обостряются чувства, а то и память. Кира мгновенно вспомнила, как, входя сюда, она толкнула дверь, то есть одну створку её, двустворчатой, широкой, чтоб на слонах сюда въезжать, что ли. Но поскольку все как-то обходились без слонов, коней и даже ослов, то вторая створка постоянно была закрыта и зашпингалетена. И вообще, проход был пошире самой двери.

     При зафиксированной второй створке коменданту сподручнее дверь запирать и отпирать, да и лишнего не вынесут в узкое-то. Студентам это было менее удобно, но терпели, даже вперёд друг дружку пропускали, настолько не рвались за знаниями. Кира вспомнила, как, входя вместе со всеми в одно створку, она машинально делала шаг в сторону пустого места, но не прямо вбок шаг, а как бы по диагонали, ведь по инерции ноги несли. Закрытая створка создавала свободное место в виде треугольника, своего рода «тень». Вот в этот-то треугольничек и кинулась наша полуголая героиня. Надо было успеть, пока не открыли дверь.

     Евкину тетрадку, из-за которой заварилась вся эта каша, она на бегу взяла в зубы, нащупала на брюках верх и взялась за него.

     Успела. Буквально впрыгнула в закуток, за неподвижную створку, мгновенно развернулась, чуть даже спиной ударившись. Но шум – вот он, уже в сантиметрах каких-то по ту сторону. Надеть брюки она не успевает, тут минуты нужны, а в полутьме и поболее. Да чего там, даже в привычные джинсы впрыгнуть не успела бы, тут секунды нужны, а у неё всего лишь доли. Дверь-то уже открывается. Нет, не успеть никак.

     И Кира сделала единственное, что оставалось – приложила свешивающиеся брюки в талии, закрыв ими голые ноги. Именно белеющие ноги и могли выдать её в полутьме прохода.

     Раньше она не задумывалась над студенческое психологией, а вот теперь на ходу приходилось учиться – и учитывать. Когда студент идёт в составе неорганизованной толпы, мало ли кто рядом с ним может оказаться. В том числе и весьма малознакомый однокурсник, всех не упомнишь ведь, то и дело кто-то отчисляется, восстанавливается, уходит в академ или из декрета, дослушивает какие-то лекции с другого факультета – движение постоянное, броуновское. Да ещё полутьма. И весьма возможно, что этот малознакомец отстаёт по ходу, мало ли почему. Мелькнуло лицо сбоку и отстало. Это к знакомому обернёшься и поторопишь, а чего интересоваться кем-то чужим?

     И Кира делала беззаботное, почти что весёлое лицо, играя роль случайной попутчицы для каждого, проходящего мимо. Чтобы скрыть, что руками держит брюки, сделала вид, что беззаботно подбоченилась. Евкина тетрадка была у неё под мышкой.

     Когда мимо прошли последние студенты, пришлось помолиться, чтобы они покинули проход, не оглядываясь. Не хватало только, чтоб кто-нибудь вернулся и спросил: чего это она застряла. Бывают же такие заботливые и неравнодушные, чтоб их!

     Ну, вроде, всё. Кафедра стоит сбоку от лабораторного стола, от неё дверь в проходе не видна, только начало самого прохода – наискосок. Лектор, видимо, прошёл в гуще студентов, слышно, как он откашливается. Можно теперь и собой заняться. Только бы не было опаздывающих.

     В это трудно поверить, но Кира со страху дала себе слово, что если сейчас вот ей повезёт и опаздывающих не окажется, а лектор не уйдёт с кафедры и не будет расхаживать перед доской, то она больше ни разу не опоздает ни на одно занятие. И ещё труднее представить, что она впоследствии сдержала своё обещание, почти обет религиозный.

     Присела, перекинула брюки через шею, расшнуровала кроссовки. Вышагнула из них. При этом она располагалась передом к углу прохода, чтоб если лектор всё же заглянет, увидел бы только тёмное пятно, голые ноги чтоб поменьше видны были. Только водолазка и чёрный задок трусов.

     И из кроссовок вышагивала, присев. Теперь самый ответственный момент – надо разогнуться и побыстрее натянуть на белеющие ноги брюки. Но не спешить, застрянешь – пропадёшь.

     Она замешкалась, нащупывая пояс брюк, висящих на шее, и чтобы они с шеи не упали, держала торс горизонтально, не разгибаясь, а вот ноги в коленях постепенно выпрямляла. Таким образом, вошедший должен был увидеть её задницу прежде всего.

     Пикантный вид, особенно если учесть, что слипы в промежности очень и очень нешироки.

     Скрипнула дверь, и кто-то зашёл, тихо ахнул. Кира замерла – не преднамеренно, а просто рефлекс с испугу. Может, пронесёт. Нет, раз ахнули, значит, заметили. Сердце ухнуло, хладнокровие вышло всё, до капельки. Надо же, всё шло так удачно, и вот на тебе. Ещё и тетрадка в зубах, очень глупо.

     – Что с тобой? – раздался тихий Евин голосок.

     Ура!

     Вид своей тетрадки в зубах удивил вошедшую её пуще. Что вообще происходит? Она отстояла целую очередь, купила поесть, съела свою долю, ждала-ждала – скоро звонок, а подружки всё нет и нет. Вот, пошла узнавать.

     – Заслони меня, – прошептала Кира, лишь почуяв рот свободным.

     Ева поняла с полуслова, с расспросами не лезла, помогла, чем могла. Из прохода уже доносился голос лектора.

     – Давай, зашнурую тебе, – шептала заботливая Ева. – А ты держи, это я тебе взяла в буфете.

     Кира не глядя взяла что-то из её рук, думая о другом. Она уже повернулась лицом в проход, чтобы следить, не появится ли в светлом приёме лектор, и теперь вдруг ощутила, что то место на первой парте, по которому она елозила животом вплоть до выпуска газов, где испытывала самые противоречивые ощущения, стало для неё родным… ну, каким-то своим, что ли. Его она и с завязанными глазами найдёт теперь, а даже вот кажется, что оно ей видно сквозь стенку прохода и все ряды, прямо светился, словно она стала ясновидящей. Правда, возле него сидят те типы…

     Что это ей в руку сунула подруга? А-а, высокая бутылочка пепси-колы с пузырьками газа на стенках. Тёплая почти, согрелась уже, столько её ждала.

     – Бери, – она вышагнула из кроссовок и сунула их в руки Евы, – и жди меня за дверью.

     – А ты?

     – Угощу кое-кого. – Чмок в ушко подружку!

     Не без сомнений ты вышла. Кире виднее, что делать, а разговаривать здесь неудобно.

     Оставшись в проходе одна, Кира первым делом медленно, осторожно раскупорила бутылку и переждала тихое шипение, с каковым начал выходить газ. Весь не вышел, нет, таится внутри, растворённый, готовый взыграть, только подтолкни. Значит, её замысел должен удасться. Оставила крышку слабенько-слабенько.

     В одних носках стала красться по проходу. Последние метры преодолела, прижимаясь спиной к стенке прохода, чтобы не заметил лектор. Вот уже и головы сидящих в первых рядах показались. Вышла на боевую позицию.

     Медленно вращая левой рукой с зажатой в ней бутылкой, Кира почувствовала себя миномётчицей, у которой осталась одна-единственная мина, а врагов много. Другого шанса не будет, не дадут ей выпалить повторно. Сейчас – или никогда.

     Рука сама навела горлышко бутылочки на то самое место, видное и сквозь деревянные стенки. Так, теперь немножко назад, чтоб не на парту попало, а на скамейку, если повезёт – прямо в голову жопосеку, нет – между ними на скамью плюхнулось и обоих облило. Правой рукой осторожно сняла крышку, отметило, что газ как бы затаил дыхание и намерен ей помочь. В конце концов, при горении пороха в мине тоже выделяются газы.

     Замерла, прислушиваясь к стуку сердца. Никогда раньше такого не делала, может, отказаться, пока не поздно? Но тут растревоженная попа подала признаки тепла, снова оно там стало разливаться и возбуждать. Нет, не прощу! Ну, держитесь же!

     Лектор, как нарочно, в это время говорил:

     – Кому плохо видно или слышно, садитесь первый ряд, там во всех отношениях хорошо.

     Сейчас ещё лучше будет!

     Страшный удар обрушился на донышко бутылки снизу. Всю силу нерастраченной мести сложила в него недавняя жертва, так бы она била по попам этих негодяев. Удар смял бутылку до половины высоты, а ладонь потом полдня горела, не давала писать лекции. Левая рука с бутылкой дёрнулась вверх, по счастью, не сбив прицел.

     Ш-ш-ш-ш! Фр-р-р-р!

     Под аккомпанемент взрывного шипенья большой коричневый пузырь вылетел из горлышка, искрясь и переливаясь, и полетел по навесной траектории в первый ряд. Жидкая мина, орудие возмездия. Не дожидаясь отклика, Кира резко повернулась и бесшумно, на цыпочках побежала к двери. Уже выскакивая в неё, услышала шум, возгласы, заполошный голос лектора:

     – Что, что такое?

     Быстро, но тихо прикрыла за собой дверь, чмокнула поджидавшую её подружку в щёчку, и обе девочки побежали в женский туалет, где можно было без помех обуться и оправиться.

     – Лети за своей жвачкой, – прервала воспоминания Кира, – подожду уж тебя. Минуты хватит? А то мне в туалет надо.

     – Я мигом!

     Сунув подружке сумочку и пакет, Ева побежала обратно в аудиторию. Навстречу ей не попался ни один сокурсник. Перила лестницы только что перестали дрожать, значит, развесёлая гурьба уже на первом этаже, а передние уже в дверь выбегают.

     Вот и дверь, настежь распахнутая, только-только переставшая мотаться. Аудитория ярусная, но ступеньки довольно пологие. Кто-то, помнится, шутил, что угол наклона пола рассчитывается точно. Лектор должен видеть уши всех сидящих студентов, тогда до этих ушей прямой наводкой долетит его голос. А вот ртов, кроме первого ряда, ему желательно не зрить, рты должны «упираться» в передние затылки, тогда до лектора будет долетать меньше шума с мест. А поскольку от уровня рта до уровня ушей вершок с ноготком, а студенты по росту зело разные, то задача очень непростая. Тем более, что многие привстают, чтобы лучше видеть доску.

     Одинокая фигура на заднем ряду бросилась в глаза сразу. Ева чуть замедлила шаг, узнав толстуху Эвелину. Отношения у них не очень-то ладились, кто читал рассказы, знает. Вполне можно было напороться на язвительное замечание. Память, мол, девичья и тому обидное. Но завернуть назад, показать слабину, что боишься её, она тут же так истолкует – ещё хуже выйдет. Ладно, напряжёмся психологически, приготовимся к возможному оскорблению, но жвачку заберём, и покажем, что забрали. Теперь обязана просто это сделать.

     Ева неторопливо, как учила Кира, прошла по рядам. Жаль, что не хватало ей смелости садиться на первый, теснилась на галёрке, подходи теперь близко к этой корове. Чего она там делает-то? Краем глаза непонятно, а оборачиваться на прямую наводку не хотелось. Ещё перехватит взгляд и вмажет! Но нет, тихо сидит почему-то.

     Вот так же тихонечко сидел на стуле тот преподаватель с гуманитарного. Все обрадовались, что раньше лекцию кончил, мимо него с визгом поскакали, а он только печально смотрел и тяжело дышал. Оказалось – сердце прихватило у человека. Правда, Ева сама подойти не решилась, Киру попросила, которой вся благодарность и досталась. А как её перенаправишь – это значит выставить напоказ свою робость, мол, боится даже задать вопрос преподавателю. Пусть уж лучше Киру благодарит за чуткость. Тем более что она и без Евы её проявила бы.

     Но в молодом возрасте сердце не шалит, так что не стоит и беспокоиться! Тем более – о такой.

     К тому же Ева что-то вспомнила. Даже фыркнула.

     Однажды Эвелину выругали за хождение с голым животом. Да разве он голый? Что бы они сказали, будь живот таким целиком? Ладно, что спорить со стариками! Постаралась исправиться, это же не тату счищать.

     И в следующий раз она пришла в джинсах повыше и маечке пониже. Их края не только встречались, но и – невиданное ныне дело! – перехлёстывались по всему обхвату. Ни кусочка кожи «вражескому глазу». Но…

     Джинсы нужной высоты она не купила – некогда, да и не достанешь таких «после 18-ти». Пришлось раскопать в сундуке старые подростковые, что «до 18-ти», когда ещё принято запахивать живот. Влезть-то в них влезла, применив стринги и мыло, но косточки потрещали, а над тугим пояском вздыбились толстые жировые валики… да что там валики – шматки сала женского, ведь целую ладонь грубая материя давила, выжимала живот и поясницу. Да потом ещё ремень застёгивался.

     Маечка всё это покрывала, но – облегающе, все эти морщинисто-выпячивающиеся наслоения. К тому же была четвертьпрозрачной, так что кожа её подтемняла изнутри, подчёркивая рельеф и уводя интерес мужского глаза ближе к девичьему телу. Впрочем, спереди материя была поплотнее, всякие цветочки-ягодки, благоприлично. Вот только бюст выпирал ой-ёй-ёй, верно, из того же сундука эта одёжка, на подросточку с формами поскромнее.

     Все эти недостатки не поддавались описанию короткими словами, типа «голый живот», а перечислять подробно преподавателю неудобно, сразу выдашь, что разглядывал фигуру детально. И Эвелина не упустила случая улыбнуться… спиной. Конечно, там просвечивал лифчик. Так вот вертикальные бретельки косо сходились почти к центру спины и крепились к поперечной планке какими-то штучками, на просвет выглядящими прямо как ладошки. Будто кучер держит вожжи и правит передними «лошадками».

     Если кто и решится сделать замечание, ответ наготове:

     – Да нет там ничего! Давайте я приподниму и вы убедитесь. – И руки хватались за подол.

     После этого люди торопливо признавали, что там и вправду ничего такого уже нет, только майку в покое оставь…

     Тихонько что-то напевая, как это делают порой «девочки с плеерами», Ева подошла к своему месту, с удовольствием обернулась к одинокой фигуре спиной и запустила в парту руку. Жвачку – вот она, хвать! И тут до её ушей донёсся тяжелый прерывистый вздох, типа даже лёгкого стона – или на его грани.

     Так дышат, когда тужатся, а потом на миг отпускают дыхание, и воздух спешит, шуршит в ноздрях. Например, когда отвинчивают тугую крышку или страдают над унитазом. Обычно так дышат парни, а тут…

     Ева удивлённо обернулась и внезапно поймала взгляд Эвелины – страдальческий, умоляющий, почти подающий SOS. Вот уж чего не… А лицо-то, лицо у неё какое – красное, в капельках пота, губа прикушена. Будто и вправду над чем-то трудилась. На лекции?

     Ева растерянно повернулась к сокурснице всем корпусом, но предлагать помощь мешкала. Всё-таки они почти что врагини.

     Та помогла ей.

     – Ева… – Пауза, тяжёлое дыхание. – Подойди сюда… прошу… пожалста… а!

     Неужели и впрямь сердечный приступ? Всё как у того дядечки почти что. Он, помнится, просил нитроглицерин, но откуда у молодых эта невкусная вещь? Если бы хоть кайф от неё был…

     Она подошла к Эвелине со стороны нижнего ряда. Та кусала губы, говорить ей было трудно.

     – Что с тобой, Эва… Эвочка? – Само вырвалось уменьшительно-ласкательное словечко. Плохо ведь человеку!

     – Худо мне, – подтвердила страдалица. – Помоги, а! Век… – Она вдруг судорожно схватила Евину руку и поцеловала.

     Красноречиво, и слова не потрачены. Да она и без этого – что, не помогла бы?

     – Да что с тобой, Эвочка? Сердце? Как тебе помочь?

     Эвелина некоторое время крепилась.

     – В туалет хочу… умираю… весь день…

     – Весь день? – изумилась Ева. – Все пять пар??? А утром ходила?

     Отрицательное мотание головой.

     – Бедняжка, – прошептала Ева.

     По своему опыту она знала, что если напьёшься и в пузырь ухнет первая порция, она кавалерийским наскоком, мощным порывом, попытается пробиться наружу, создавая впечатление полного пузыря. Эту атаку можно отбить, позыв перетерпеть, тогда он сникнет и жидкость начнёт расселяться в объёме, искать, в какую сторону легче всего расширяться, тормозить лезущее вслед. При таком первом зажатии посторонняя помощь очень кстати, особенно если объяснишь механизм. Потом, конечно, всё заполнится и атаки станут неостановимыми, неудержимыми, со своим «девятым валом», против которого не устоишь.

     Но если моча скапливается в пузыре медленно, постепенно, когда стараешься особо не пить, то первой атаки не будет, все постепенно будет заполняться. Кажется, что легко и просто. Зато потом скопившийся объём несжимаемой жидкости, подпираемый осмосом почек, начнёт медленно, но верно наваливаться, ломать «дверь», выламывать сфинктер, да ещё и жечь химически, ведь густо и едко там. Тут нечего и считать «девятый вал», тут следи за сжатием сфинктера, как он всё слабеет и слабеет. Как тут помочь со стороны, как утешить? Слова только отвлекут внимание, помешают бросить последние силы на удержание. Помогать надо делом – защитить от внешних влияний, проводить в туалет или принести посудину.

     Ева сама несколько раз попадала в такие ситуации и хорошо знала, что на последних стадиях терпежа страдает дыхание. Вдох-то сдвигает диафрагму вниз, а та давит на пузырь, которому деваться некуда, во все стороны уже лез. Но это на последних стадиях, ведь дыхание у женщин грудное. Неужели Эва «дозрела»?

     Надо побольше спрашивать так, чтобы можно было дакать и некать лёгкими движениями головы, в этом будет понимание и милосердие.

     – Зайди… сбоку, – попросила мученица.

     Ева обошла ряд парт, стараясь не стучать каблучками. Если стадия последняя, то и лёгкое сотрясение может оказаться роковым. А в этой толстухе… то есть полной студентке литра полтора сидеть может – запросто. Не расплескать!

     Ева вспомнила, как Эвелина когда-то терпела – ещё на первом курсе, перед летней сессией. Тогда она появилась в муслиновом платьице, словно девочка невеликая, верх безбожно затянут, лопается, а юбочка коротковато смотрится при толстых ногах. Или это нормальные ноги выглядят толстыми на фоне одёжки детского покроя. Материя тонкая, на подкладке бледно-кремового цвета, сзади «молния» до шеи… Так актрисы-травести могли играть малышек – то ко не с такими формами.

     Общительная Кира узнала от Эвелины, что так. Они ведь телами были (да и остаются) одинаково объёмные, вот и сошлись на почве одежды. Эва объяснила, что купила это платьице на распродаже в секонд-хенде, оно почти как новые. По иностранному у неё плохо, что там на этикетке, не разобрала, но схватила. Прельстила её юбочная часть. Мини-юбки у неё были, но тесные, монолитящие таз и сковывающие бёдра, а тут попросторнее, как раз для лета. И потом – это платье «замуровывает» бюст, так что ругать за обнажение ног не должны. Дома выяснилось, что одёжка маловата. Вернее, как: надевая, хозяйка машинально подбирала всё тело, чтоб натянуть и застегнуть. Получалось. А потом, тоже как всегда, начала тело расслаблять, распускать, раз уж оделась. Тогда-то платьице и стало давить, жать. Эвелина даже испугалась, что лопнет, настолько оно тонкое, а она мощная. Подобралась, напряглась даже – так ничего. Потихоньку стала расслабляться, прочуяла, как нарастает сжатие.

     Походила дома подобранной – нет, то и дело забываешься. Рано или поздно не выдержит платье. И не наставишь, не умеет, да и тонкое слишком. На фабрике как-то сшили, а самострочно – ну никак. Что делать?

     Ну, надела спортивный жёсткий бюстгальтер, и сверху проблема снялась. То есть перешла на гальтер, он-то не лопнет, да и всю дорогу ощущаешь мощь своих форм. Но оставался живот, довольно жирный, как наляжет, и лопнет в поясе. Пробовала подпоясываться изнутри – видно под тонюсиной, да и только у талии уже становилось, а живот ещё больше выпухал. Трусов, чтоб его прессовать, нет, пробовала натягивать мелкие размеры – трескаются, не успев надеться. Но выход Эвелина всё же нашла. Заметила, что когда хочешь по-маленькому, зажимаешь сфинктер, то одновременно поджимаются и мускулы живота. Значит, надо так устроить, чтобы всё время хотеть – в меру, конечно. Тут уж не забудешь и не расслабишься. Прижмёт посильнее – отлей, но не до конца, оставь на развод.

     Кира, помнится, тогда ещё сама попробовала перманентный терпёж, хотя и без облегающего платьица. Утомительно это. Силы выматывает. А остановить струю преднамеренно и вообще тухляк. Лучше уж пододеть под слабую юбку покрепче какую, типа обтягивающей бёдра мини-юбки «широкий пояс». Оригинально! В былые времена женщины носили массу нижних юбок… вместо трусов, и сейчас вот мода может вернуться, хотя цель и другая.

     Эвелина попробовала так, платье на мини-юбку, даже трусы отменила – и всё равно было видно, что исподу лишнее выпирает. Специально, что ли, сшить нижнюю юбку, тонкую, но прочную, завести моду? А трусы… да эта нижняя юбёшка так ноги обляжет, спеленует, захочешь – ни развести, ни показать свои входы-выходы. Не сняв, не изнасилуешь, а вот нужду справить… если хорошо сшить, то и получится – брызнуть-заколбасить прямо из-под. Типа пояса целомудрия прямо!

     Но только Эвелина приступила к чертежу выкройки, как ей предложили обменять муслиновое платье на водолазку – хозяйке великовата. Как свитер подходит, но бюст не монолитит. Так одежда нашла своих подходящих хозяек, а у Эвелины, кроме того, остался опыт умеренного терпежа и подбирания живота.