Текст книги "Чужое пари (СИ)"

Автор книги: Болеслава Кираева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

    Как выходят с последней, пятой пары измученные учёбой студенты? Вернее, как вылетают? Правильно – с грохотом, шарканьем подошв, криками, гиканьем, хохотом. Лектору лучше не стоять между ними и дверью, не ровён, как говорится, час.

     Откуда-то обязательно начинает звучать музыка, вспыхивают дисплейчики сотовых, заряжаются в рот жвачки. Слова вылетают вольные, порой нецензурные. Вздрагивай испуганно, преподаватель, заставляй себя думать, что это не про тебя…

     Выбраться из такой толпы, прущей напролом к выходу, сложно, особенно на лестнице, но Еве это удалось. Извилистое движение через массу тел и – цап за перила! Рядом в них вцепилась Кира, чтобы не снесла зачуявшая волю толпа.

     – Ты чего? Такой вираж!

     – Жвачку в парте забыла. Ну, что ты мне передала.

     – Да там как раз на день было. Пустая обёртка небось.

     – Нет, Кир, ты же знаешь, как я жую. Только когда лектор отворачивается, а так всё на него смотрю неподвижно, чтобы не заметил. Он же греет за жвачки нас.

     – Да плюнь ты, я всё время жую.

     Кира поиграла плечами. После всех этих огромных вырезов у плеч, призванных продемонстрировать пусть всего лишь бретельки, качество низятины, её спина смотрелась приятным исключением. По покрою майка напоминала жилет, не поддаваться бы только движению рук и ног, и хватит голизны. И вниз спускается славно, пупок о воле и не мечтай.

     Материя – затейливая. Тёмно синяя, она, казалось, умела блестеть только натянутой, но особой эластичностью не отличалась. Распереть до блеска её могли лишь телеса помощнее Кириных, хотя такие и трудно представить. Поэтому куда-то под верхний слой были напиханы всякие крупинки и катышки, создававшие на ровном пупырышки и морщинки, рельефик этакий микрохолмический, верхний слой натягивался и блестел блеском затейливого ювелирного украшения. Майка плотно прилегала к спине, хозяйка активно двигала руками при всяком удобном случае, чуть сгибаясь-разгибаясь, жила мышечной жизнью, майка повторяла эти волны плоти, по пупырчатой материи пробегали пятна блеска. Прямо танец спины! В меру жирноватой, отражающей темперамент хозяйки и не замутнённый всякими там бретельками – перёд сам за себя отвечает.

     Ева в очередной уж полюбовалась подружкой и вернулась к разговору:

     – Ну да, а как повскакали все, то нас из-за парты выперли, я еле тетрадку с ручкой кинуть в сумку успела. А сейчас вот вспомнила – там же почти всё осталось, в упаковке. Надо забрать.

     – Ну, если почти всё… Слушь, может, я схожу? – предложила Кира.

     Ева смущённо улыбнулась.

     – Нет, не надо. Ходила уже. Не то из этого вышло. Я уж теперь сама по своим делам буду.

     – Только осторожнее, не залети, как я тогда. Они же не спрашивают, по своим ты делам идёшь, нет ли.

     – Да уж постараюсь.

     Тогда всё произошло из-за Евиной страшливости. Нужно ей было переписать экспериментальные данные с чужой тетрадки, на лекции, чтоб потом вернуть. Простое для студента дело, элементарное – «перекатать». Но если ты всего боишься, то садись назад, а если сидишь, как примерная девочка-подпевочка на первом ряду, то не страшись, больше наглости. Наверное, переоценила моральную стойкость. Как лектор глянут строгим глазом, так и помертвела она. Всё, всё, показалось ей, он видит, всё знает, даже потаённые замыслы. Не за кафедрой стоит, а по помосту расхаживает, вот-вот подойдёт и заглянет: «Чем это тут вы занимаетесь?!» Заметно же, когда студент смотрит, повернув голову, на скамейку рядом. Скамейка сама по себе неинтересная, хотя и с матерными накорябками. Значит, лежит на ней что-то такое…

     У Евы напряглось всё тело – рефлекторная подготовка к бегству. Она ловко этим воспользовалась, похвалить можно – оторвала попу, то есть не помешала ей оторваться от сиденья, подтолкнула под ней чужую тетрадь и снова уселась. Теперь лектор ничего не увидит, шито-крыто всё (крыто попой, попа в шитых джинсах). Только вот духу не хватит снова рисковать, переписывать.

     А когда прозвенел звонок, наша студенточка встала, еле успела побросать в сумку всё своё, на парте что лежала – и тут по рядам началось сильное поперечное движение, как попёрли все вон! Зазевавшихся выпирали и пёрли к выходу силой. Ещё и большое облегчение наложилось, как всегда после звонка – теперь лектор не может выговаривать, предъявлять претензии, спрашивать фамилию. У неё раз спросили, в самом начале учёбы, когда она нервно подмигивала, а лектор решил, что нарочно – с тех пор звонки с пары музыкой звучали, хотя и не лентяйка она.

     Ещё почему спешили студы – предстояла большая перемена. Но очереди в буфет ещё больше, вот и спешили занять местечко пораньше. Заняли его и Кира с Евой. Площадка второго этажа наводнилась студентами, зазвучала переменная музыка. Тут-то и припомнилась оставленная тетрадочка.

     – Схожу, – решили забывашка, – заберу.

     – Да поедим давай сперва, заодно и народ рассосётся. Разве ты сквозь такую толпу пробьёшься?

     – Не пробьюсь… Но неспокойно мне очень. Вдруг подберёт кто?

     – Да все тут сейчас, там пусто, в аудитории. На жорной перемене всегда так.

     – Ой, неспокойно моё сердце, кусок в рот не полезет…

     – В этом вся ты. Ладно уж, стой в очереди, а схожу я. Всё равно тебе тут не пробиться, затопчут. Где сидела, в середине левой части первого ряда, верно?

     Кира демонстративно напряглась, прежде чем начать раздвигать плечом толпу. А может, чтоб придать себе импульс. Крупная, полнотелая девица в тонких чёрных брюках и чёрной блестящей водолазке, «подпоясанная» голокожаной полоской.

     Проходя по проходу под ярусами только что покинутой аудитории, она поправила одежду. Натолкали её со всех сторон. А брючки не очень удобные, жмут таз, а держатся на честном слове. Такие хороши для некрутых тазов. Лучше б всегдашние джинсы. Да ведь цвет-то в тон. «Чёрная пантера», такое уже себе название придумала.

     Как она и полагала, крутоярусная аудитория, в которую доносились отзвуки дикого веселья, была пуста, но со второго взгляда оказалось, что двое студов всё-таки есть. Один сидел как раз на Евином месте – или рядом, второй стоял с лицевой стороны первого ряда, и оба закусывали, придав по одному уху к наушнику из пары. Чудаки! Шли бы лучше в компанию, в толчею, там ведь даже пританцовывают, подпевают.

     Чужие, не свои, с другого факультета. Кира деловитой походкой прошла мимо первого ряда, заглянула через парту. Ага, вон она, Евкина тетрадка, лежит себе. Чтоб дотянуться, надо сильно перегнуться, но заходить на ряд она не будет.

     Именно в такой ситуации её сокурсница Марина зашла на ряд, а стоящий пошёл следом за нею, и стиснули её, блокировали, стали тискать и лапать, намёки нехорошие делать. Главное, не вырваться. Бедняжке пришлось кое-как сигануть через стойку ряда, неудачно упала, растянула связки, и её же без помощи оставили. Нет уж, рассказала она втихаря, учёные мы.

     Только Кира начала перегибаться, как сидящий это заметил, поспешил помочь, пододвинуть ей тетрадь. Не взял и подал, а именно подвинул на край сиденья, вроде как поближе. Тетрадка благополучно упала к его ногам.

     Вместо того чтобы поднять упавшее, неловкий студент закрыл рукой свободное от наушника ухо. Смысл жеста ясен – сама, девочка, сама, а я и нотки не пропущу из музыки, и так уж отвлёкся.

     Легко сказать – сама, а как? Её придётся не просто перегибаться, а прямо-таки ложиться животом на парту, и перебросить через неё груди, чтоб не прижать своим весом. Не зайти ли на ряд сбоку? А если именно для этого и уронили?

     Кира опёрлась руками о парту, примерилась, собралась с духом, чуть-чуть подпрыгнула и легла на фанерную полосу животом. Главное – не прижать бюст, он не из плоских у ней, надо с той стороны свесить. Пусть смотрят, это ж пара секунд каких-то, не лопнут телеса от взоров нескромных, не успеет вымя мотнуться, как тетрадка в руках окажется.

     Лёжа животом на парте, она еле касалась пола носками кроссовок, обратно отпрыгивать придётся. Вроде, достаю… Нет, только касаюсь, чтоб схватить, надо ещё пару сантиметров. Вытянулась низом в струнку, оттолкнулась, как могла, ногами от пола, скрипнула под животом лакированная парта. Пальцы коснулись тетрадки, стали сгибаться, чтобы схватить, и тут сверху их накрыли мужские лапы, прижали к тетради, не дали взять.

     – Ай!

     – Не спеши, девочка, – прямо в ухо проговорил мужской бас. – Музыку нашу послушай, весело у нас.

     Ей в уши сунули наушники. Это, должно быть, сделал стоящий, у сидящего-то обе руки заняты. Шутка?

     В принципе, Кира умела общаться с парнями, в том числе незнакомыми. Могла и прикрикнуть, и матерком припечатать, в крайнем случае. Но сейчас парта так сдавила ей подгрудье и живот, что не разговоришься, дышать бы. Она и не подозревала, как опасна такая поза, на секунду-другую ведь рассчитывала. Сил и воздуха хватило только на хрип:

     – Пусти!

     Вместо ответа ей прижали ладони к полу ещё сильнее. Будь у неё твёрдая опора, выдернуть их не составило бы труда, но тут ноги в воздухе почти что болтаются, не обо что опереться. Пронзило острое чувство беспомощности.

     Кира всё-0таки подёргала ногами – может, поможет. Попыталась напрячь брюшной пресс и коленками нажать на переднюю стойку парты, но тут же поняла, что, отодвигаясь, защемит грудь. Снова дрыгнула ногами и ощутила, что задела стоящего парня. А может, он и сам подставился, чтоб иметь повод для мести.

     – Она толкается! – – прозвучал нарочито-обиженный голос с гнусавинкой.

     – Утоми попку, – посоветовал сидящий. – Попа – ногам голова, устанет она, и ноги обвиснут.

     Кирино сердце ёкнуло. Когда она перегнулась, разрыв между верхом и низом сильно расширился, и брюки немного присползли. Схвати она тетрадку и разогнись, тут же поддёрнула бы, а водолазку – одёрнула, но в таком пришпиленном виде… Ощутила, насколько уязвима и дразнит мужской глаз.

     Чёрт, ей шлёпнули по мягкому месту:

     – Вот тебе!

     Девушка попыталась вдохнуть поглубже, чтобы высказать нахалу всё, что она думает, но на спину её легла ладонь и прижала. Вдох сорвался, выродился в тихий хрип.

     – Эх, розог жаль нет! – мешаясь с музыкой, вошло в уши.

     Вслед за тем рука на спине дрогнула, и пленница почуяла, что стоящий парень совершает резкое движение второй рукой, рубит ею воздух. И не только воздух. Распахнутая поясница ощутила холодок – это рука взвихрила воздух, и сразу же ягодицы обжёг скользящий, секущий, рубящий удар ребром ладони по их верхушкам.

     – М-м-м, – только и смогло вырваться из губ жертвы.

     Ей был знаком этот удар, не только потрясший попу, но и разбередивший память. Для воспоминаний время неудачное, но вспомнилось мгновенно. Когда же это было? Где-то в средних классах школы, точнее не скажу. А если и скажу, то не номер класса, а сопутствующее обстоятельство. У низ как раз кончилась малышовая физра, с дружными махами и приседаньями в одинаковых майках и трусах, и началось нечто повзрослее, с постепенным приучением к гимнастическим снарядам. У мальчиков – белые майки и чёрные трусы, под которые «по-взрослому» полагались плавки, девочки впервые облачились в тёмно-фиолетовые трикотажные купальники.

     Выстроились в шеренгу, ждём нового физрука. Девочка Кирочка оказалась где-то посерёдке девичьей полушеренги, обгонять сверстниц по росту она позже начала, а пока были впереди её дылды.

     Физруку сперва не понравилось, как они кричат «Физкульт-привет». Недружно, вразнобой, какой-то «анарх-привет» выходит, а не физкульт. Несколько раз повторили, стало звучать лучше, но взаимопонимания это не прибавило. Потом не та оказалась осанка. Учитель велел стоять «смирно», а сам пошёл сзади. Кира украдкой поворачивает голову и видит, как он левой рукой захватывает мальчиков за шею и тянет назад и вверх, а правой толкает вперёд, давя на попку. Осанку выправляет. Звучит его назидательный баритон: «Понял? Ты понял?»

     В принципе, физрук и должен быть грубоватым, резковатым, а то ничему не научишь. Беда в том, что обучать на деле пришлось каждого вто… первого. Это ему надоело, ещё и не сразу говорило: «Так точно, понял!», всё это обозляет. От мальчика к мальчику поучения становились всё короче, движения – резче. Дёрг за майку, шлёп по попке, «Ты понял?»

     А потом, наверное, случайно, он не шлёпнул плашмя, а рубанул ребром ладони, почему-то не дёрнув за майку у шеи. Мальчик, словно ужаленный, резко выпрямился, и Кира заметила, как изменился он в лице. Удивление с гримасой боли. Но осанка, надо признать, стала прямой.

     Но физрук не видел лица, и подумал, что натолкнулся на универсальный способ. Оставшимся мальчикам (а пошли низкорослые) попки он рубил тем же способом, с удовлетворением отмечая выпрямление спин. Рефлекс на боль, стремление отодвинуть пах от опасного предмета, но эффект даёт. Повторял: «Так!», «Так!» А что губы закусывают, перед девочками стараются виду не подавать – это оставалось за кадром.

     Вот началась девичья полушеренга, и стало ясно, что мальчиков он ещё щадил. По трусам сильно не рубанёшь, спустятся ещё, потом доказывай, что не нарочно. А на нас купальники, верх поддерживает низ аж от самых плеч, не резинка какая-нибудь на талии, ничего не слетит, а если рубить не изо всё силы, то и не порвётся.

     Ещё одну причину Кира поняла, уже повзрослев. Мужчина-физрук избегал контачить с девичьими телами без особой причины, если не с бревна девочка падает и с брусьев не срывается. Дёргать за купальник не годилось, шлёпать по попкам неправильно поймут ещё или родителям бесхитростно расскажут. А вот «срубить» самые верхушки ягодичек – самое то, и контакт минимальный, и эффект разительный. Правда, рукой надо двигать энергично, чтоб на поглаживание многозначительное ну никак не походило.

     Девочки не сдерживались, охали, ойками. В ответ звучало: «Не ой, а вот так вот стой. Поняла?» Как не кивнуть, даже со слезами на глазах, если не хочешь «повторенья – матери ученья».

     Кира постаралась выпрямиться, когда очередь дошла до неё, но от «рубки» это не уберегло. Эффект, действительно, потрясающий. По неожиданности, резкости можно сравнить с колкой пальца перед забором крови, и жгучая теплота по заднице расползается, словно тёплая кровушка.

     Даже и не поймёшь, какой ещё боли уподобить. Главное, дыхание перехватило, будто её в живот ткнули. Осторожно, оглядываясь, оправила купальник, по кантам прошлась пальчиками, но попка горит – не прикоснёшься.

     Между прочим, в классах постарше, когда началась физика, мальчишки спросили о «рубящем» ударе учителя. Даже потёрли друг другу штанишки, вспоминая те ощущения. Девчонки молчали, но по лицам было видно, что это их не меньше интересует. Параллельно с физикой пришла к ним пора новых телесных ощущений, первые объятья и поцелуи, но о них с учителем не поговоришь, а вот об ударах – можно.

     Тем более, что и удар, если от любящего человека и по уже разгорячённому, возбуждённому телу, может высечь кайф.

     Учитель нарисовал на доске попку в разрезе и стал объяснять. При шлепке плашмя сила распределяется по большой площади. Чтобы сделать побольнее, нужно ладонь напрячь потвёрже и постараться уменьшить площадь соприкосновения. До логического завершения в этом направлении идут розги и шпицрутены.

     А вот рубящий удар затрагивает только самую верхушку, очень малой площади, и уже одно это даёт сильную концентрацию энергии и силы. Если провести по попке так же, но медленно, она успеет уйти из-под ладони, вожмётся, а потом восстановится, проявит упругость. А быстро – не успеет проявить. Рубок сдвинет кожу вниз, сдёрнет буквально, глубокие слои не успеют сместиться вслед за кожей, и что-то порвётся, лопнет, во всяком случае, засигналят нервные окончания изнутри, а не на поверхности кожи, как при шлепке. А самая вершинка каждой ягодицы будет втолкнута, всажена в толщу мяса, пусть на чуть-чуть, зато со скоростью пули(учитель задал, а один ученик подсчитал), и снова что-то порвётся, что-то лопнет, раздавится или кровоизлийнёт. Попа мясистая, может и не проявится вовне поломка, только жжение, боль и не сядешь.

     Верхние слои мяса не успевают деформироваться, срелаксировать и ведут себя как твёрдые, передавая импульс удара вглубь практически без ослабления. А глубь-то такой подлянки не ожидает, считает, что защищена толстым слоем, там всё нежно и уязвимо. Лопаются мелкие сосуды, вопят от боли рецепторы, всплывает и разливается по всем ягодицам нервное возбуждение, иррадиирует, как говорят медики. Синяков не видно, глубоко кровоизлияние, тем-то и хороша попа, если к ней правильно подойти. И для жизни не опасно, так что можно рубить сплеча, как угодно резко, особенно если хочется отвести душу, даже отрабатывать такой, почти что каратистский ударец.

     Но это будет позже, а тогда младшеклассница Кирочка могла только сравнить рубок ладонью по боли со стежком ремнём.

     Только не подумайте, её не пороли дома, нет! Девочек вообще в деревне не трогали, да и мальчиков только самых отъявленных, и тех по случаю, а то попа задубеет. Просто она по наивности своей попала, почти что напросилась, под ремень чьего-то отца.

     Дело было так. Мать вернулась из школы, с родительского собрания, и строго спросила дочь, какие у неё отношения с одним одноклассником, Стяпой (Стёпа+растяпа). Кира простодушно призналась, что неплохие, что недавно он взял у неё тетрадь списать. А что, нельзя? И большие наивные глаза.

     Мама сказала, что этого самого Стяпу в пух и прах разругали на собрании, всем он плох, у всех накопились и прорвались теперь претензии, и отец аж обещал его примерно выпороть. Так что или и забери свою тетрадь, пока порка не состоялась и никто не узнает, что она водится с плохим мальчиком.

     Но она опоздала. Ещё во дворе стали слышны Стяпины крики и плач. Испугалась девочка, но отступать некуда, постучала и вошла. Её встретил его отец с ремнём в руках и гневом в глазах, а сам поротый лежал на лавке в глубине горницы, наспех накрытый большим полотенцем.

     – Я за тетрадкой… неужели вы его бьёте? – любопытство возобладало.

     – И ещё как! Или, ищи сама свою тетрадку, он там он встать не может. Слышала бы ты, дочка, что о нём учителя говорили!

     – Но ведь это больно – ремнём по попе. Меня никогда не били.

     – Зато полезно. Урок ему будет.

     Кирочка нашла свою тетрадь, но уходить не спешила. Это почти как бросить друга в беде, хотя как выручить – непонятно. Растяпистый, слабовольный мальчик, наверняка, поддавался влиянию хулиганистых, но умеющих скрывать друзей-приятелей.

     Вдруг блеснула мысль. Девочка поколебалась, но любопытство с солидарностью победили.

     – Если полезно, то ударьте меня. Стегните по попе. Я выдержу.

     – За что же тебя стегать? – растерянно спросил Стяпин отец. – Его я за дело, а тебя?

     – Я сама знаю, за что, и буду от этом думать, когда стегнёте. Никому не скажу, никто не узнает, вот честно. Стегните, а!

     Мужчина нерешительно мял в руках ремень.

     – Ну, не знаю… Легонько разве.

     – Нет, вы меня, как его ударьте, как собственную дочь непутёвую, за серьёзную провинность словно, вы же меня дочкой вот только что назвали. Как его, друга моего, ну что вам стОит?

     – Он меня сильно был! – крикнул с лавки Стяпа и замычал, словно от боли.

     Кира подумала, что это он ей, что предупреждает её, мол, откажись, пока не поздно. И не поняла, что слова-то были адресованы отцу.

     Дело в том, что никакой порки не было, одна инсценировка и имитация. Отец наобещал в школе учинить над сыном расправу, а домой пришёл – и рука не поднимается. А любопытствующие соседи, небось, уже стоят у заборов, ждут, сволочи, криков и стонов. Тишина подозрительная, сообщат ещё в школу, снова вызовы и разборки. А то и из школы, хоть и отговаривали его, придут проверить…

     Когда отворилась дверь, впуская одноклассницу, оба мужчины подумали, как предусмотрительно они поступили, не ограничиваясь одними криками-стонами, а задействовав лавку, ремень и как бы наспех наброшенное полотенце.

     Не очень понятно, пришла ли девочка сама или заслана разведать под благовидным предлогом. А тут ещё эта просьба… Не призвана ли она узнать, умеет ли вообще Стяпа-старший пороть детей? Но как ударить девочку?

     Вот сын и подсказал нерешительному отцу – мол, вдарь её покрепче, а то разнесёт ещё, что в их доме порют кое-как. Порядочность её гарантирую, не наябедничает, стерпит. А если заслана, то так ей и надо!

     – Ну, это… нагнись вперёд. Так. Теперь задери юбку. Нет, нет, не так, просто прижми её к ногам, выпяти попу. Нет, так по рукам хлестну.

     – Да пускай задерёт, чего там, ты же меня по голому лупил, – снова сын стал выручать-поучать отца, забыв о стонах.

     – Чужая она. Давай так – ты руки продень спереди между ног, возьмись за задний подол и протяни вперёд, обтяни попку, поняла? Да, тебя предупредить, когда замахнусь? Типа раз-два-три.

     – Как его, так и меня. – Кира зажмурилась и напряглась.

     – Ну, тогда раз, два, три…

     Ремень просвистел где-то в стороне от тела.

     – Не могу. Девочку – не могу.

     – Папа, меня же ты мог!

     – То сына. А тут… порву ещё платье.

     – Кир, обтяни попу посильнее. Папа, бей же!

     Снова ремень ушёл в сторону.

     – Ну, что же ты?

     – А кто зашивать будет, если порву? Матери же не скажешь.

     И вправду – какая женщина поймёт, зачем здоровый бугай лупил маленькую беззащитную девочку? Вон, платье порвал даже.

     – Уходи, Кир! – крикнул Стяпа и вспомнил про симуляцию, застонал особо жалостливо.

     – Уходи, девочка, – повторил отец. – Тетрадь свою взяла? Ну, и ступай себе с миром, а мы тут сами разберёмся.

     И тут Кира проявила свой бойцовский характер. Может, с этой минуты она и пошла по пути всё большего и большего осмеления. Со всей остротой встал перед ней вопрос: быть или не быть? И она решила: быть! То есть – бить (её).

     Порвут ей платье, не порвут – какая, право, мелочь перед битьём и унижением ребёнка.

     – Чёрт с вами! – закричала она вдруг (никогда так со взрослыми не разговаривала), решительно подошла к лавке, встала на колени, легла передом на лавку, задрала платье и… спустила трусики. – Бейте так! – Подёргала попкой. – Бейте же, ну!

     Глаза отца стали круглыми – это ей потом сам Стяпа рассказал. Так смело даже его сын себя не вёл, не то что чужая девочка. Вид нежной, девственной попки совсем растерял его. Размахнулся и стегнул. Хочешь – получай! Или почуял в девочке волю – иначе не заставишь её встать и оправиться.

     Кира чуть слышно ахнула и закусила губу. Растерянный Стяпа изогнулся и с ужасом посмотрел на вспухающую красную полоску. Кончились шутки, чёрт нас побери, это она правильно сказала.

     Стяпа-старший замер в оцепенении. Как же так, как же у него поднялась рука? Опыта в порке нет, не порешил ли он крошку?

     Чуть оклемавшись, «крошка» повернула голову и сказала:

     – Похлещите меня ещё, только его не трогайте. Я перенесу. Я найду за собой вину, мне польза будет, только сына в покое оставьте, ручаюсь я за него.

     Отец швырнул на пол ремень, пробормотал что-то невнятное и выскочил из комнаты.

     – Не будет он больше меня бить, – сказал Стяпа угрюмо. – Ты его доконала. Не больно тебе? Тяжёлая у него рука.

     – Один раз – ничего. Терпимо. Вот если много раз, да по одному месту… Ты-то как?

     – Нормально. Слушай, тебе не больно трусы натянуть? Он больше не придёт, чего же тебе так стоять?

     Кира поднялась, оправилась и тут только до неё дошло, как же ей больно. Шок, оторопение, высокие мысли о солидарности и справедливости – всё прошло, обнажив обычную физическую боль. Всю дорогу домой она тихонько подвывала, потом начала закусывать губы, осторожно тереть попу. Ещё трусы такие тесные, давят и усугубляют. Или это то место распухает?

     – Ну как, дочка, успела до порки? – спросила её мать.

     – К самой порке успела, – честно ответила дочь, отчего-то морщась.

     Вот с тем детским ощущением она и сравнивала потом рубку ягодиц. Похоже, голая, но твёрдая ладонь не менее болегенна, чем целый ремень.

     А теперь её «режут» уже взрослую, с гораздо более выпуклыми и нежными, чем в детстве, ягодицами, через тонкие обтягивающие брюки, не боясь порвать, как Стяпин отец.

     В первый раз Кира взбрыкнула ногами совершенно непроизвольно, просто вскинулось у неё всё на острый приступ боли. Попа начала теплеть, разливаться стало по ней перцовое тепло, краснеет наверное. Но это ещё не конец.

     – Хорошо получается, потанцуй ещё под нашу музыку, – ехидно сказал кто-то из парней. И чужие пальцы стали ощущаться то там, то сям.

     Да, именно её дрыганье ногами провоцирует её недруга на всё новые и новые забавы. Так, может, её бы шлёпнули и отпустили, но нет – тычут, рубят, шлёпают и шиплют.

     Палец ткнулся в область заднего прохода, хоть два тут слоя материи, да один другого тоньше, нежная кожица ануса вскрикнула, тело отреагировало взбрыкиванием. Удар ребром ладони по распопинке, потом перепонка между большим и указательным пальцами въехала ей в промежность, а ладонь сжала, стиснула ягодицу, вторая «срубила» верхушку выжимаемого.

     Благодатная вещь для пытки её пышная задница, вздымающаяся над партой, грех такую не потерзать. Груди-то выменем свешиваются под парту со стороны того, чьи руки заняты удержанием, да и не будет она от петтинга так забавно двигаться, закричит ещё и вырвется. А тут гора мяса, обтянутая тонкой материей, и чётко обозначенная распопина доступна. Выдумывай новые способы воздействия, ищи слабые места, только не переборщи, а то вскинется всем телом. А там, может, ей самой приятно.

     Отсутствие опоры просто бесило. Невозможно прицельно двинуть ногой, всё время куда-то тебя ведёт, не пойми куда, елозишь брюхом по порте, кувыркаешься в двумерной невесомости, пропускаешь через себя закон сохранения импульса и принцип ружейной отдачи. И только прижатые ладони не дают вертеться на брюхе кардинально, а то и подпрыгивать на нём при особо удачных актах возбуждения. То есть, в смысле, – особо наглых, конечно.

     Либо моя реакция, думала импульсами жертва, на «старые» тычки угасает, либо, наоборот, научилась задница эффективно их гасить, парировать, нейтрализовывать, что он новые и новые подходы и… да-да, не ошиблась, подлазы и подтыки придумывает. Изобретателен, чёрт пальцатый, не первая я точно у него.

     Вдруг наступила пауза. Жертва слышала, как её истязатель чихал, кашлял, вроде даже сморкался. Верно, все эти резкие движения, его и её, взвихрили пыль, а в аудитории ведь не убирают, экономят на уборщицах, или те просто ленятся, не хотят вкалывать за бесценок. Главное, что за секунды передышки тело стало оседать, это стали расслабляться донельзя напряжённые мышцы живота, брюшного пресса, снова нижние рёбра почуяли жёсткую фанеру парты.

     Внимание вдруг дёрнула на себя распопинка – по ней разлилось что-то тёплое, даже горячее. Блин, газую ведь! А может, и не только, может, пожиже что вышло, растревожен ведь животик мой. Сразу и не разберёшься.

     Да даже когда и на свободе, сидишь и вдруг так тебе потеплеет в попе, то не сразу и поймёшь. Обделалась, ляжки в соусе, или просто воняю?

     Интересно, что однажды, когда приключилось такое и в интересном месте проявилось тепло, Кира сначала испугалась, но потом вдруг почуяла – как здорово! Какое-то необъяснимое успокоение, переходящее в настоящий кайф.

     Потом поняла – всплыли из подсознания немые, бессловесные воспоминания раннего детства, когда запросто обделываются в пелёнках и над крошкой начинали хлопотать, прыгать, купать, перепелёнывать, слова добрые говорить. Языка не знаешь, но так тепло-тепло на душе становится!

     Именно потому что не помнишь этого в точности, так хорошо ей, взрослой. Если б помнила сюсюканье дословно, противно стало б.

     Правда, никакому ребёнку не нравятся мокрые пелёнки, он орёт, ну, и она тоже в младенчестве не молчала. Но это когда разлилось уже по большой площади, стало охлаждаться и холодить. Когда же только-только начало выходить, греть нежный задний проход, распопинку, не поймёшь, внутри это тело или уже вовне, это не противно, приятно даже – как когда в рот попадает тёплое материнское молоко. Именно с этим ощущением заднего тепла и связываются последующие приятные манипуляции, уход, ласка, а не с противным облипанием холодеющих мокрых пелёнок.

     Эх, догадались бы взрослые надевать на младенцев типа крохотных плотных плавочек, чтоб ловить нечистоты, не впитывать по-памперсному, а именно локализовывать, удерживать тёплыми на небольшой площади – и малышу в кайф, и пелёнки чище, уходу меньше. Правда, тогда надо следить в оба: забалдел малыш, закатились у него глазки – отсчитай минуту и распелёнывай, выливай, обтирай и обмывай. А то перепреет, переговёнится будущее мужское или женское в младенце, не похвалит, когда вырастет.

     Ей в тот раз повезло – лишь чуток жидкого вышло, в основном тёплые газы. Когда поняла, то походила по дому, походила – и в ванную.

     Но здесь, на людях, ситуация другая совсем. Этого ещё ей не хватало! Ягодицы рефлекторно сжались, но сейчас снова начнётся порка, не перенесу, и если это то самое, то потечёт.

     Кира почуяла, что ладонь прочихавшегося легла на её задницу и начала медленно давить. Верно, опух у неё задний проход, вот он и понял, что это. Девушка прямо ощущала газовый пузырь, как он плавает между кожей и материей, как его медленно вытесняют. Вот отжались от тела канты трусов и из-под них начало выходить, прямо в брючины, в брючины, туда, где длинно. Хоп! – снова трусы прилегают. А из брючин будет постепенно выходить, может, и останется там чего, они же плотно довольно прилегают.

     Ай, молодей какой, сообразил. Ударь он резко, всё прорвалось бы сквозь материю, оглушило мужские носики. А так вытеснил – и снова забавляйся.

     Ой! Его палец проник в промежность, когда я развела ноги, подловил, чёрт, прошёл вперёд… ага, вон куда аж… только прижатый к парте живот помешал добраться до пипочки. Поджатыми ногами дрыгнула вертикально, попыталась не сводить, а то сломаю ему ещё пальчик, такой умелый.

     За всеми этими конвульсиями Кира уде не чуяла на бёдрах брюк. Ощущала, что её манежат через тонкую материю, словно презерватив какой, но где там брюки, не сползли ли они от такой игры, непонятно. Да и думать об этом некогда, надо кайф ловить… то есть противостоять нажиму.