Текст книги "Кира вспоминает (СИ)"

Автор книги: Болеслава Кираева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

     Тут воспоминания прервались. Мы вошли в подъезд. Вахтёрша проводила нас долгим подозрительным взглядом. Лёшка приободрился, выпрямился, целомудренно взял меня под руку, но лишь миновали мы вахту, охнул, бросил меня и согнулся. Снова его передёрнуло, теперь уже нескрываемо. Так страшно передёрнуло, как невидимой рукой, всё тело содрогнулось. Я уж забоялась, что могут начаться конвульсии, но пронесло.

     Джинсы остались сухими. Силён мужик! Сколько он может ещё вытерпеть?

     – Ну где-где-где тут у вас сортир? – отойдя, заспрашивал он, вертясь.

     Я положила ему руки на плечи, посмотрела в глаза доверчивым взглядом и проникновенно сказала:

     – Я провожу тебя в туалет самым коротким путём. Самым коротким, ты понял? Тогда не отставай.

     – Да понял, понял, веди скорее, а то уссусь прямо здесь.

     – Не подведи меня, гость мой. Убирать за тобой мне не светит.

     – Да идём же!

     Лифтов для студентов не поставлено ещё. Мы зашлёпали по лестнице на самый верхний этаж. Мочевому пузырю это энтузиазма не прибавило.

     По дороге я усомнилась в умственных качествах своего спутника. Не спросить, есть ли туалет пониже! Может, моча уде в голову вступила, а может, задурила я ему голову своим «кратчайшим путём».

     Жаль, что у нас не небоскрёб. Наблюдать за виляющей джинсовой попкой, косить на распираемость и ждать – когда же наконец? – я могла бы ещё этажей сорок-пятьдесят. Или даже – сколько потребуется.

     Ох, толстая джинса, вроде, побледнела. Неужели её так растянуло? Как у девки попа, честное слово! Потрескивает, или мне это кажется? Ладно, нечего особенно смотреть, если бы я вызвала распирание – чуть ниже пузыря...

     Но последнем пролёте я отстала, а когда поднялась, то Лёшка вошёл в штопор – отчаянно сгибался-разгибался и не мог убрать рук из паха.

     – Не томи, пошли. Где он?

     «Он» был недалеко, но путь к нему пролегал через мою с Евой комнату, что была, однако, подальше. За отвод глаз я не сомневалась, но мог выдать запах. Я рискнула, зайдя между Лёшкой и дверью "М" и небрежно бросила:

     – Женский. Мужской дальше.

     И он рысью промчался мимо, не взглянув.

     Один запах ослабел, второй и не думал появляться. Подозрительно для страждущего. Но моя комната была уже недалеко. Я вошла и поманила:

     – Зайди-ка!

     Евы нет. Повезло! Но парень кочевряжился:

     – Да ты что! Покажи сортир, а с тобой потом.

     Чёрт знает что! Какой-то сортир ему милее девушки! И так небрежно: «С тобой потом». Но я тоже хороша, отпустила его слишком далеко. Он может помчаться не самостоятельные розыски, и я не успеваю его остановить. Пришлось пойти на экстраординарные меры – по наитию. Я мгновенно схватила маечку по бокам, вскинула руки и быстро сдёрнула её, рискуя порвать.

     Мои роскошные «дынки», мягкие и пышные, с маечкой исподтишка вздёрнутые, плавно опустились в кружевные чашки. Я естественным жестом поправила своё бельишко, как бы намекая, что могу избавиться и от него. И зачарованный парень мимо своей воли вошёл, неуверенно как-то, не решив окончательно, что делать. Два органа в одном лице разрывали его, как буриданова осла.

     Пока его моча не наставила мне рога, я обошла статую, заперла дверь и спокойно сказала:

     – Лёха, минутку охладись. Зажмись, руки напряги, сказать что-то хочу.

     Вообще-то, мой практически обнажённый верх располагал не к разговорам, а к чему-то другому, но одеваться я не стала – некогда.

     – Гони свой базар, да скорее. И дверь открой. Вот-вот хлынет.

     – Лёшенька, дорогой мой. Тебе сейчас плохо, и ты и не подозреваешь, какой ты себе нагулял сейчас капитал. Надо им правильно распорядиться. Если просто рухнешь на очко, то всё уйдёт в канализацию. С умом надо. Для того сейчас с тобой я. Ты не думаешь – я думаю.

     – Чего ты хочешь? Скорей говори!

     – Хочу, чтоб ты получил побольше удовольствия от облегчения. Ну, поссал бы нетрадиционным образом, с кайфом. Вот, скажем, ты с закрытыми глазами когда-нибудь лил?

     – Ну... На природе иногда, куда хочу, туда пускаю.

     – А здесь хочешь?

     – Здесь? – Он очумело оглядел комнату. Раскордаж небольшой место имел. Мы с Евой на ремонт замахнулись. Все вещи свалены в один угол, часть обоев содрана. – На пол, что ли? Да ты что?

     – Вот представь: стоишь ты посреди комнаты с завязанными глазами и пускаешь струю, куда хочешь. А я бегаю вокруг с горшком, – выдвинула его из-под Евиной кровати, – и ловлю в него твою струю. Не поймаю – опозорю свою собственную комнату. Только ты быстро не вертись, – добавила я деловито, будто это было делом уже решённым, – а то я не успею. Поворачивайся в ритме вальса, и всё будет хоккей.

     Как раз перед тем Лёшку согнул сильный позыв, и теперь он медленно выпрямлялся, на его лице начинала играть улыбка.

     – Кир, а ты умница! Сам бы я не допетрил. Давай попробуем, а!

     Я быстро воспользовалась ситуацией и завязала ему глаза косынкой.

     – Погоди, а джинсы? Э-э... трусы?

     – Сниму я тебе, сниму. Ты пока не возбуждайся, а то трудно будет начать. Расслабляй пока свой «камень», я сейчас. Накину только чего-нибудь.

     Я отошла к шкафу, но накидывать ничего не стала, а достала из него длинный и прочный поясок с пряжкой. Вдела конец в пряжку, сделав петлю. Подошла к Лёшке, и тут будто меня озарило.

     – Слушай, лучше сделаем. Подойди сюда. – Я взяла его за руку и подвела к батарее центрального отопления. – Здесь батарея. Холодная. Нагнись чуток. – Положила его ладони на холодный металл и аккуратно подвела к ним петельку. – Это скатёрка свисает, – соврала. Вряд ли он заметил, что подоконник голый. – Что, если ты поотжимаешься от батареи, поизнуряешь себя, а когда достигнешь апогея, тогда и свистнешь струёй? Представь: с силой отжимаешься вверх и с ещё большей силой пускаешь вниз струю – реактивно, выбиваешь горшок из рук. Потом опускаешься вниз и стараешься зажаться, но неудачно, капаешь. Потом опять вверх и так по изнеможения. Пари держу – такого кайфа ты ещё не ловил. – И дразняще добавила: – Нет, горшок тебе не выбить.

     Лицо под косынкой дёрнулось – наверное, Лёшка самодовольно улыбнулся.

     – Можно и так. Только выбью я у тебя горшочек, за милую душу зазвенит. Будешь тут лужу сушить. Такие силы во мне созрели! Давай только джинсы сыму. А может, трусики свои дашь, кайфу больше будет.

     Да он извращенец!

     – Нет, Лёшенька, – как можно мягче и убедительнее сказала я. – Покачайся в джинсах, так бы большего давления достигнешь. Когда в трусах, да ещё чужих, соблазняешься сдаться раньше времени, а так будешь до последнего. Но ты не бойся, я момент засеку и джинсы тебе расстегну, выпущу «джинна» на волю. На тебе не плавки, а семейные? Тогда все о-кей. Ну, если всё же намочишь семейники свои, дам женские. Какой кайф в женских трусах под мужскими джинсами шагать!

     Он нехотя согласился. Но оговорил:

     – МочИ море, а мОчи нет. Давай так: раза два отожмусь, и расстёгивай.

     – Лады!

     Я чмокнула его в щёку.

     – Давай, отходи ногами от окна. Помочь тебе?

     – Сам я.

     Ноги забавно засеменили, и вскоре Лёшкино тело вытянулось по гипотенузе. Можно было бы залюбоваться, какое оно мускулистое и что каждый мускул напряжён до дрожи, но было некогда.

     – Ну, готова расстёгивать? Может, под меня ляжешь?

     Ну, это уж слишком! Пора воплощать свой план.

     – Погоди секунду, скатёрку сниму.

     Я шагнула к подоконнику, Но, конечно, не стала убирать несуществующую скатёрку. Вместо этого быстро дёрнула за ремешок и затянула петлю на мужских запястьях.

     – Блин, твою мать! – от неожиданности выругался он.

     Но попробуй-ка порыпаться, если тело вытянуто наискось и стоит на руках! Единственное, что можно сделать, это опереться на одну руку и попытаться поднять вторую, но эту попытку петля выдержала. А когда парень подсеменил ногами к окну и смог на эти ноги встать, чтобы трепыхаться обеими руками, ремешок был несколько раз закручен за батарею и затянут женским, но крепким узлом. Даже два раза. Моряки, я слыхала, на канате целые корабли держат одной рукой, если пару раз обмотан за кнехт, а тут всего лишь порядком ослабевший мочеборец.

     – Что ты делаешь, сука?! Отпусти меня! – раздался визг.

     – Всего лишь помогаю тебе накачать давление повыше, – ответила я, не реагируя на оскорбления и затягивая ещё один узелок – для верности. – Помогаю бороться с соблазном быстро сдаться.

     – Да ты что?!

     – Тише, Лёша, не напрягайся. Оставь силы, чтоб потерпеть и достичь кондиции.

     – Погоди, а уговор? Джинсы расстегни хоть.

     – Уговор в силе. Отожмись два раза, и я вступлю.

     Он как-то неуверенно покачался, будто хотел отступить назад, но не решался. И вдруг резко согнулся, упал на колени, вытянул руки.

     – Не могу-у-у-у! Сводит аж. Расстёгивай скорее, льётся уже.

     Он преувеличивал, прибеднялся.

     – Сам же об уговоре вспомнил. Два отжима с силой, и «молния» – тр-р-р-р! – Я проделала это со своими джинсами, чтобы подразнить его. Нарочито шурша, стащила их. Но мои стройные ножки остались без должного внимания. Повязка!

     – Ты что, сдурела, мы ж утонем, если я не выдержу!

     – Если польёшь раньше срока, я тебя отхлещу веником прямо по струйному месту. Но ты выдержишь, солнышко, ты у меня сильный.

     Я поцеловала его, осторожно, опасаясь бодания головой – это единственное, что он мог ещё сделать. Потом быстро скинула кроссовки и распустила волосы. На мне остался уже известный вам лифчик (скорее, гамак для моих «дочек») и крохотные трусики. Они у меня от «кошачьего» бикини, тёмно-жёлтые в коричневую крапинку. Размер Евин.

     Мне вообще повезло с подружкой. Во всех отношениях, в том числе в и в этом. Если она покупает бельё по своему размеру и оно эластичное, то когда на меня налезает, то растягивается до отказа и прозрачнеет. Можно не проверять. Я так и сказала ей, чтобы брала, что глянется, и для меня тоже.

     И вот эти трусы на мне здорово растянувшиеся, особенно на ягодицах. «Кошачья шёрстка» причудливо комбинирует с цветом кожи. Спереди растяг послабее, но «киска» не проглядывала, а лишь угадывалась по сгущению темноты. При небольшой фантазии мужской глаз может «разглядеть» и вагину с её ходом в чарующую темноту. Но это всего лишь иллюзия, типа теста Роршаха с чернильными пятнами.

     Вот сейчас и протестируем страдальца.

     Подошла к Лёшке и сняла с него повязку, глаза замигали на свету. Держалась ласково-ласково, как мамочка с ребёнком.

     – Я бы тебя расстегнула, но, понимаешь, – уговор. Отожмись пару раз, придётся ведь всё равно, а дальше – хуже. Давай, отдохни, а я постараюсь в тебя силы влить, чтобы ты смог это сделать. Зри!

     И стала покачивать бёдрами и извиваться, словно заправская стриптизёрша. Прямо перед его носом «кошачьей» своей натурой блистала. Если б только вы меня видели!

     Но зритель попался неблагодарный.

     – Пусти, ну, правда. Еле терплю, – сипел он.

     – Лёша, дорогой. Я для тебя на всё готова, но пойми: над нами уговор. А это – святое. Мы, парни и девчата, должны крепко держаться уговоров, иначе не знаю, что будет. Беспредел какой-то. Вот пригласишь ты меня к себе, а я засомневаюсь, не задумал ли чего. Ты даёшь слово, что тащить в постель не будешь, и тогда я смело иду. Или, скажем, мы уговариваемся, что я выпью таблетку. Ну, чтобы всё без последствий обошлось. Я держу слово, и мы беспечно развлекаемся, по всему дивану и Кама-Сутре. Понял?

     – Му-у, – донёсся какой-то нечленораздельный звук.

     – Не мурзись, милый. Ну, расстегну я тебя без отжима. А потом как-нибудь, когда дело дойдёт до тех самых таблеток, ты подумаешь: тогда уговор нарушила, и сейчас ей это запросто. Эх, и залечу же я с ней! И ничего у нас с тобой не выйдет. Нет, честность, – лучшая политика. Согласен?

     Я старалась говорить мягко и убедительно, как та садистка с моей лопающейся Евой. Но ценил ли это собеседник? Эгоист, все думы его о своём.

     – Да ты что, писсингистка, что ли? – только сейчас догадался он.

     – Она самая. И ты сейчас у меня станешь... писсингистиком. – Ласково так я пропела последнее слово.

     Лёшка чуть было не захохотал, но сразу же отступился. Забавно было наблюдать, как «пар уходит в шипение».

     – Да какой у вас, баб, к чёрту, писсинг! От пузыря до устья вершок с кожей. Только и знай, что зажимайся изо всей силы, никакой тебе техники, никакой тактики. И ещё меня учить!

     Я обиделась.

     – Между прочим, мы, девушки, и ворочаемся, и пальцем зажимаем, и извиваемся и так, и сяк.

     – Ну, что вы, то и мы делать можем. Но у нас «шланг» подлиннее, и намного. Не можешь ты знать, как гоняют по нему жижу. Так вот, порой, расслабишься и чуешь, как от пузыря до самого кончика моча крадётся, вот-вот наружу, тут ты – стоп! – и изо всех сил её назад. Воротил, загнал обратно в пузырь, и радуйся. Жди следующей атаки. Вот это писсинг! Слушь, может, отпустишь меня сейчас, а как-нить соберёмся, я надену прозрачные плавки мешочком, напьюсь и покажу тебе танец живота? К нему морально готовиться надо, а вот так, с бухты-барахты, это непрофессионально, любительство какое-то. Садизм даже. О-ох!

     Он, наверное, до последнего не хотел признаваться, что писсингует. Не доспались мы с ним до такого уровня откровенности. К профи требования иные. Но уязвляло то, что профи заставляют заниматься своим делом в любительских условиях – так легкоатлету западло бежать в домашних тапочках. Тут уж взвоешь.

     Лёшка сжался, поморщился и продолжал соблазнять:

     – Положишь ты мне пальцы на... плавки, прижмёшь там и почуешь: как пульсирует моча в стволе. Отпущу – она на выход и вот-вот прорвётся, напрягусь – она обратно. Я так раз двадцать могу качнуть, прежде чем из меня с размаху вылетит. А то и до полного мешочка состязаемся. Давай, а!

     – Ну хорошо, уговорил. Пощупаю я твою «мочевую мускулу». Только ты уж не шулеруй, не подменяй мочу кровью!

     – Это мы отдельно провернём. Французский с нижегородским я не мешаю.

     – Тоже уговорил. Но сейчас «разоружаться» не будем, очень уж случай хороший.

     – Но ты пойми, все парни писсингом только в плавках занимаются, нечестно без них заставлять. – Тяжёлый вздох, судорожное движение. – Да если б я сейчас был в них, фиг с два ты бы заметила чего! Ну, ворохнулось бы чуток внизу – ты бы на сексапильность свою приняла, верно? А я бы при случае забежал в туалет – и всё, снова готов надолго.

     – Чем же нечестно? – спрашиваю ехидно. – Я же не заставляю тебя соревноваться с парнями в плавках. Не они рядом, а я. А мы, девушки, анатомически так устроены, что никакие, самые тугие трусы не помогут нам сдерживать напор мочи. Только свои усилия, своё умение и воля. Ты же только что об этом говорил.

     – Но ты-то не пила столько!

     – Не пила. Но я не предлагаю тебе тягаться, кто кого перетерпит-перессыт. Речь о другом – тебе не хуже, чем девушке, наоборот, приёмы какие-то знаешь, тактику.

     – Но я же не готовился! И потом, в джинсах – это не дело. Не могу маневрировать животом. Ты хоть чего-нибудь сечёшь в писсинге или с кондачка? Маневр животом в его тактике самое главное дело. Дай пузырю вырасти, отодвинь препоны. Разожмись, а не сжимайся! Зажаться-то и дурак может. Давай уж без джинсов, а?

     Хитрит, небось. Только сними – брызнет. Джинсы-то можно и без трусов потом надеть. Даю понять, что вижу насквозь.

     – Тебе, может, и семейники снять, за плавочками в магазин сбегать? Нет уж, в профессиональном писсинге ты себе животиком играй, а в бытовом – джинсы гарантируют усердие. В чём домой-то пойдёшь? Нет уж, терпи до последнего.

     – М-м-м! Ну пожа-а-лу-уйста! – Его передёрнуло, помешало найти слова.

     Тон жалкий, но отступаться не буду. Помотала головой.

     – Ну, раз ты, оказывается, профессионал, проверим. Мобилизуй всё, что умеешь.

     – Блин, все приёмы из готовы вон. Уф! Не могу, правда. Пусти, будь человеком.

     Он скрестил ноги и задержал дыхание. Потом медленно разжал.

     – Давай я тебе помогу остаться честным.

     Я схватила его за лодыжки и дёрнула назад. Он еле успел встать на руки, а то и они вошли бы в «гипотенузу».

     – Ох! Уже мокро там. Не надо так, а! Пусти, согнусь я. И развязала бы.

     – Может, тебе с расставленными ногами легче отжиматься? – спросила я, как бы не слыша его. Ну, и развела, сколько смогла.

     Вид открылся замечательный. Джинсы колом облегали острившееся мужское хозяйство, и кол этот плавно переходил в мощную обтянутую попу. Ни складочки, всё натянуто. Влажных пятен пока не наблюдалось.

     – Давай, Лёшенька, согни ручки, а разогнуться я тебе помогу. И животик, животик напрягай, давленье чтоб поднять. Горшок заждался, не забывай. – Я звякнула порожней ёмкостью у него под носом.

     Но мужчина не смог сработать и с женской помощью. Он как-то трусливо ускользнул из моих рук, пользуясь отлучкой за горшком, снова подобрался к батарее и сел на попу, прижав ноги к груди, насколько позволяли пузырь и привязанные руки. Теперь его лодыжки были недосягаемы.

     – Может, ты хочешь подкрепить силы? – спросила я участливо. – Айн момент!

     Принесла бутылку минералки, с хрустом раскупорила перед очумевшими глазами и поднесла к губам.

     – Попей, милый, силы вольются.

     – Ты что? Убить меня хочешь? Не-ет!

     – Так ты сил вовек не соберёшь. Выпил бы добром.

     – Отстань. Уф, не могу. С-с-с-с... Да пусти же!

     Он пустил в ход ещё один аргумент.

     – Пойми, у меня одни джинсы, не могу я их губить.

     – А у меня другого шанса не будет таким тебя увидеть. Так что мы квиты.

     Он бессильно ругнулся и тяжело задышал, волосы на лбу слиплись.

     Я опустилась рядом с ним на колени, одной рукой обняла за шею, второй всунула горло бутылочки ему в зубы и наклонила.

     Нет, он не сдался. Силы бороться ещё оставались. Мотал головой, клацал зубами, но всё же половину проглотил, чтобы не задохнуться.

     – Вспомни, как ты меня поил, как жал, – шепчу ему насмешливо.

     Он-то, небось, надеялся, что я всё забыла, всё простила. А история такая. Жарким июньским днём мы сидели с ним в учебной комнате общаги и зубрили конспекты, готовясь к экзаменам. Как всегда в жару, вокруг нас частоколились пластиковые бутылки с водой, полные быстро опустевали.

     Вообще-то, я подумала о подвохе, потому что большинство бутылок принёс именно он и угощал ещё. Поил, можно сказать. Но быстро отогнала эту мысль. Поодаль сидят и зубрят однокурсники и незнакомые студенты, людно, как тут заставить девушку терпеть? Мне стоит только крикнуть или даже просто окликнуть кого-нибудь из знакомых...

     И я беззаботно пила, хлобыстала, надувалась.

     Уже начала подумывать, не сгонять ли в туалет. Много вышло с пОтом, внутри пока терпимо, но уже начинает мешать сосредоточению, восприятию. Не облегчиться ли?

     Но больно уж сидим хорошо. Такого молчаливого взаимопонимания между нами давно не было. Жалко нарушать. Решила так: если в течение десяти минут Лёшка сам не пойдёт (а он тоже напился славно), тогда я одна схожу. А может, и он за мной увяжется.

     И мы продолжали бормотать про себя непонятные непосвящённым слова.

     Минуло, вообще-то, минут пятнадцать, и мой напарник встал. Ага! Но пошёл не к двери, а к окну, с хрустом потянулся, шумно выдохнул. Хм, размяться вскочил. Затекло тело. Ну что, если он сейчас не выйдет, попрошу подождать, не листать конспект.

     Тогда я не придала значения тому, что, разминаясь, он несколько раз с силой сжал и разжал кулаки, похрустел пальцами...

     Вернулся назад. Я было повернула к нему голову, но он подошёл сзади и вдруг положил руки мне на талию.

     Ну, вы знаете, как низко сейчас носят. Талия, а также пядь сверху и пядь снизу были обнажены. Ниже сидели джинсы, а выше – такой жёлтый топик, типа большого лифчика, тесёмки перекидывались через шею, а на спине красовался залихватский узел. Жара же, потеющие формы должны свободно лежать в «гамаках» и прохлаждаться, пот – испаряться, жёсткие чашки тут ни к чему. Колышется, правда, при ходьбе, но и ходьба в этакую жару такая ленивая, что ничего, приятно даже.

     Я думала, он хочет «взвесить» мои тяжести. Порой, приподнимет их на ладонях, пробормочет: «У-у, вы какие!» и отпустит. Такой вот «эротики» ему иногда хватало на время, дальше не шёл. Мне приятно – иначе бы я с ним не водилась.

     И сейчас я, с определённым трудом оторвавшись от науки, приготовилась к привычному скольжению мужских рук по бокам и к пусканию мурашек по тому, что приподнимется вот-вот у меня. Но вместо этого ощутила щекотку. И где – у пупка!

     Конечно, решил разнообразить игры. Но хотя бы предупредил, спросил. Пупок, не смотри, что всю дорогу наружу – самое щекотливое место.

     Неожиданность и страх – вот такой вот коктейль меня обжёг. Я же сейчас захохочу, как сумасшедшая! Простейшая реакция, пока не схвачу его руки своими – резко, инстинктивно втянуть живот, и между ним и джинсами образовалась щель. Не успела я продолжить защитные действия, не успела даже расслабить живот, как он сунул в эту щель свои ладони.

     Так неожиданно они прижались к голому животу, почуяла их прикосновение моя «киска», что я замерла и даже затаила дыхание. Это же ещё хлеще щекотки пупка! Мы так не договаривались! Что ж, ты...

     Но дальше стало ещё хлеще. Руки скользнули вниз и упёрлись кончиками пальцев в паховую складку, грубо царапнули даже (я обнаружила царапины после), затем большие сильные пальцы резко нажали на живот в районе мочевого пузыря.

     Да как нажали! Недуром, право сказать. Не поверите – я ощутила пальцы аж за лонной костью – вот как он сплющил мне пузырёк, вогнал его в самый низ тела. Мгновенье – и нет ладоней.

     Было страшно ощущать чужие пальцы на своём животе, но когда они сбежали, а начало происходить нечто катастрофическое, стало ещё хуже. Осиротел мой живот. Лучше бы ладони остались там и взяли бы всю ответственность на себя, в свои, так сказать, руки.

     Согласитесь, когда парень жмёт девушку, а из неё хлещет, то всем ясно, что за последствия отвечает он. А когда он типа просто стоит рядом, а из неё само течёт – весь позор на чью голову? Правильно. Значит, он ещё и предатель. Исподтишка, как киллер, выстреливший и сразу же бросивший дымящийся пистолет – я, мол, здесь не при чём. Поди докажи!

     «Выстрел» тот ещё, да. Ощущения немножко напомнили те, что при заборе крови из пальца. Верхнюю фалангу сильно жмут, на апогее сжатия – резкая боль от укола пиркой, затем палец отпускают, боль падает до незначительности, а кровь идёт, идёт, к ней уже тянется пипетка.

     Так случилось и у меня в животе.

     Я сидела, не вполне понимая, что произошло, и только растерянно ощущала, как из меня выходит моча. Будь я нага, она, кажется, била бы тугой струёй, но трусы и джинсы ослабили всё дело. Живот вмиг стал мокрым, от него противная влажность стала быстро расходиться во все стороны. А джинсы тесные, того и гляди, заполнится узкий зазор между ними и телом и польётся у меня из-за пояса.

     Самое интересное, что я даже и не пыталась сдерживаться. Как-то так само вышло, что я сидела пассивно и только предавалась ужасу. Так, наверное, чувствует себя страна, часть которой объявила независимость. Такая же растерянность: где, собственно, мои границы, что происходит, почему больно? И почему ОНИ ведут себя, как хотят, а на меня ноль внимания? Голову как бы заклинило, действительность подёрнулась дымкой.

     Потом, обдумывая ситуацию в спокойной обстановке, поняла: резкая вспышка боли послужила мне предостережением – мол, если попытаешься зажаться, ещё больнее будет. Сдалась, так сдалась, после драки кулаками не машут. И тело подсознательно вняло этому предупреждению, не рыпалось. И больно не было. Наоборот, было хорошее чувство, что боль быстро отпускает, уходит. А стыд и позор – это по другому ведомству.

     Увы, рядом не оказалось Жеглова, который взял бы Лёшеньку за ладошеньку и сунул бы её-"кошелёк" в мой кенгуриный «карман» – и представил бы окружающим истинного виновника. Меня кололо острое чувство одиночества – а значит, и острое чувство стыда и вины, хотя вина, правду сказать, валилась не меня несправедливо. Но на фоне вселенского позора не до таких мелочей.

     Моча выходила толчками-струйками, с такими глухо-шипяще-хлюпающими звуками. Краем глаза заметила Лёшкино лицо – растерянное, он сам не ожидал такой быстрой сдачи.

     Да, сфинктер был застигнут врасплох. Супердавление в пузыре мигом расширило канал, и когда по нему, широкому, пошла влага, сделать что-либо стало трудно. Наверное, сфинктер «понял» вспышку боли как происшедшую от опасного переполнения, сработал как клапан. Так уж мы, женщины, устроены, мочевые пузыри у нас не лопаются, хотя иногда – ценой позора.

     Я потом специально проверяла, правда, с пустым пузырём: клала руки на живот по-Лёшкиному, давила большими пальцами за лонную кость, и каждый раз мне удавалось напряжением мышц живота выгнать пальцы «наружу», вплоть до возвращения животу выпуклости. С мужскими ладонями я не стала рисковать – владелец мог войти во вкус состязания, поистязать, помесить мой животик и пойти дальше. Ведь если девушка дала доступ к животу, разрешила им овладеть, значит... Так ведь думают мужчины, нет? И тем мешают чистоте науки.

     А бывают и хитрые. Я тут к одному, вроде безобидному, подкатывалась, так он чего сказал. Чтобы я своими руками его ручки не схватила, не брыкнула ногой – в общем, чтобы эксперимент был воспроизводимым, меня надо обездвижить. Ну, распять, привязать к чему-то, как для щекотки. Сделать беспомощной, только мышцы живота чтоб могли работать, его пальцы отталкивать. А если он не тем и не туда полезет – и мышцы эти вместе со мной бессильны будут, так? Даже помогут торжеству насильника своими беспорядочными сокращениями. Я его вмиг раскусила, «безобидного». Хотя сама и спровоцировала на хитрость эту.

     Так что строгих доказательств нет, но думаю, что если бы я тогда не растерялась, то Лёшкиным пальцам одним животом отпор бы дала – а там и руки бы подключились, и голос, и головой его боднула бы, укусила – по обстоятельствам.

     Правда, при таком напряжении недолго и описаться – по другому механизму, почти самостийно, и вина бы больше была моя, а не его.

     Может, организм сам, автоматически выбирает лучший вариант? Даже если сначала он кажется хозяйке плохим.

     Тогда я не должна жаловаться и на то, что приключилось с моим сознанием. На какое-то время его заволокла неправдоподобность всего происходящего. Неужели я, взрослая девушка, сижу в общественном месте и вот описалась, как маленькая несмышлёная девочка? Ощущения какие-то выплывали из памяти о раннем детстве, но вместе с тем и другие – тогда я джинсов не носила, одевали меня в трусики и короткие платьица, настолько короткие, что я их и не мочила. Наверное, в ожидании «потопа» и одевали меня так. А совсем без трусов нельзя.

     От неправдоподобия ситуации в голове мелькнул сказочный сюжет. Мочевой пузырь мне сделали, как у Дюймовочки, вот и... Или так: меня превратили в Дюймовочку, но забыли пропорционально уменьшить объём мочи. Он стал разрывать мне пузырь, от вспышки боли я превратилась обратно в большую Киру, но вот поток остановить не смогла. Бывает так?

     Как говорил потом Лёшка, он никогда не видел в мnbsp;Жаль, что у нас не небоскрёб. Наблюдать за виляющей джинсовой попкой, косить на распираемость и ждать

&

&

&

&

&

&

&     А тогда обратилась лицом не столько к конкретному человеку, сколько ко всему миру: примет ли он меня после такого позора? Помоги, мне, мир! Или хотя бы ты, негодный Лёшка.

     Он захлопотал, поднял меня на ноги (в джинсах противно хлюпнуло, от паховых складок потекло по ногам) и повёл к двери. Я так доверчиво и крепко держала его за руку – ровно утопающий за соломинку.

     Из меня продолжало течь, пока не вытекло всё. И знаете, я возблагодарила судьбу – пила-то ведь чистую воду. Не люблю я этих... на сахарозаменителях. Всё время по рту сладко, тянет смыть, всё хлещешь и хлещешь, на радость фирмачам. Нет, я – воду.

     От воды хоть пузырь и быстрее наполняется, но моча прозрачная, почти без цвета и запаха. Это меня здорово выручило. А то уж думала – всё, хоть отчисляйся из института и беги, куда глаза глядят.

     Лёшка заботливо вёл меня под руку к ванной, а в другой руке держал захваченную бутылку с водой и поливал из неё оставляемый мной мокрый след. Готов был брызнуть и на меня, на джинсы мои позорные, попадись кто в коридоре. Вот почему девушка мокрая, мол. Находчивый, свинюк!

     Он зашёл за мной в ванную и, не успела я подумать, что это неправильно, что надо бы его выгнать, решительно сказал:

     – Я тебя замочил, я тебя и отмою!

     Я дала ему снять с себя джинсы (больно уж не хотелось прикасаться к ним, обоссанным, руками), но когда очередь дошла до трусов, опомнилась и прижала их руками:

     – Не-эт!

     Другой парень поднажал бы, а мой – пожал плечами, взял за локти и поставил в ванну. Отрегулировал душ и хорошенько обмыл мне всё ниже пояса. А я, как дура, всё держалась за трусы и твердила ему, чтобы не обливал мне бюст, а то в жару в обычный лифчик влезать не хочется. Уважил. Отыгрался на том, что раздвинул мне ноги и хорошенько обработал тёплым душем промежность. Я даже что-то такое там почувствовала.

     Лёшка выключил воду и сказал:

     – Может, снимешь всё-таки? Глупо, ой, глупо.

     Я помотала головой – и не мечтай.

     – Ладно, снимай без меня, сейчас пришлю к тебе Евку с одеждой. – И вышел.

     Мне стало немножко обидно: настроилась на борьбу за трусы, а он не стал. Как тогда мой мочевой пузырь. Ну, что он за мужчина?

     Позже Ева мне сказала, что разорванные трусы – это улика. А от обиженной девушки всего ждать можно. Вплоть до заявления в милицию.

     Но я почему-то не думаю, что Лёшка от меня такой гадости ждал. Скорее, он любитель растянуть удовольствие, а не форсировать ситуацию. В парадном бикини он меня сколько раз видел, сегодня продвинулся на шаг – впервые увидел меня в одном мягком лифчике и одних бельевых трусах... Бельевых, блин!

     Они же от воды промокли напрочь! Всё было видно! Ему и не нужно было их снимать, посмотрел – и ладно. Два шага сделал, а не один. А до всего остального он доберётся в следующий раз...

     Я немножко забылась, вспоминая, и мой поимый учинил чистый трюк. Зажал зубами горлышко и дёрнул головой. Почти пустая уже бутылка полетела через всю комнату.