Текст книги "Кира вспоминает (СИ)"

Автор книги: Болеслава Кираева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

&

& и такая форма, от которой кайфуешь просто. Стягиваешь себе грудку и млеешь.

     А что? По одной пряжечке на плечевых лямках – разве много? Только что подтягивать-отпускать чашки. Маловато степеней свободы для ищущей девушки, для её пышной плоти. Хотя, если честно, больше мои поиски направлены на «степени несвободы».

     Я ещё пришила на другом лифчике всё так, чтобы нитки сдавливали чашки, когда поводишь плечами. С нитками не навозишься, особенно с двух сторон. А тут грудь выпячиваешь и автоматически она сдавливается. Сильнее выпятишь – сильнее её сдавит. Прямо как матросики-лилипуты тянут канаты, ставят паруса для путешествий в страну кайфа. Ищи теперь оптимальный вариант, балансируй на грани боли.

     Этим можно заниматься и на людях, только верхняя одежда не должна лифчик выдавать.

     Если рассказать об этом девчонкам, они превратят меня в портниху. Сиди и шей им давильные трусы и лифчики. А это дело глубоко интимное. Хватит и рассказа в Интернете! Делайте всё сами, милые мои. Может, ещё лучше получится.

     А я вам расскажу, как даже над мужчинами могут женщины восторжествовать, над их грубой, но неумной силой. Когда видишь, как парень хлещет из бутылки, а потом быстро идёт за забор, невольно думаешь: а сколько бы ты вытерпел, милый, если бы терпел, как мы, девушки? Сильнее ли вы нас в этом отношении? Или сильны у вас только бицепсы, а пониже приспичит – и всё, потекло, отворяй гульфик?

     Проверим. И как-то раз, гуляя, напоила я Лёшку. Хотя, если по правде, задней мысли у меня тогда не было. Просто он покупал по две банки и мне одну совал, а я только пригубливала и при случае ему отдавала – почему, вы уже знаете, Он и пил ненароком, не засчитывая. А потом снова покупал, будто не пил.

     Лёшка стеснительный вообще-то, а гуляли мы в людных местах, так что не мог устроить он себе туалет. А я, эгоистка этакая, всё о себе думала, к своему животу с тревогой прислушивалась. И заметила, что что-то не так с парнем, только когда на остановке автобуса он повёл себя нервозно. Спокойно стоять не мог, всё ходил вокруг, а я к нему лицом поворачивалась. Может, думаю, хочет бретелечки мои на спине рассмотреть, лучше уж полушария спереди. Но вскоре вспомнила о его многовыпитом.

     Разумеется, я сделала вид, что ничего не замечаю и оценила сво1 благоразумие – мой-то животик молчал в тряпочку. То есть – в трусики. О чём-то болтаю, а сама думаю – так он меня только до общаги провожал, а сейчас будет вынужден зайти. Пока он туалетничает, я чай сготовлю, красного корня плесну, посидим, может, чего и выйдет у нас. Только бы Евки на месте не оказалось. Подружка она моя, да, но в таких делах всё порознь у девушек. Я ей мешать тоже не стала бы, да не заводит никого себе она.

     Поэтому, кстати, я и тёте Болесе ничего рассказывать не стала, она к Еве благоволит и всё ей выкладывает при случае. Сама пишу, как могу. Ведь Евки и вправду в комнате не оказалось, и рассказу сему она не героиня.

     Наткнётся в Инете – пусть читает, не жалко. Но как рядовой читатель читает. Поняла, подружка?

     Итак, Лёшка ходил вокруг меня да около и всё порывался ослабить ремень на джинсах. Но я то и дело брала его то за одну руку, то за другую и что-то говорила-говорила. Что – не помню. Главное, думаю, чтобы он в автобусе не обдулся, а то где я ему сухие джинсы найду? Не в женские же его рядить, он там себе всё расплющит или же ремень не затянет.

     Поэтому не стоило ему раньше времени ремень ослаблять. По себе знаю – рано ослабишь, рано пузырь возрадуется и ещё больше нальётся. Надо терпеть, пока можно, и только в последний момент ослаблять. Тогда есть шанс дотерпеть до туалета. Так что, милый, ручки-то отставь.

     И вот, делая вид, что ничего такого не замечаю, стала я замечать, что Лёшка стал слегка прикусывать нижнюю губу. Никогда этого за ним не водилось. Достало, наверное.

     Я попыталась вспомнить, как сама хотела в туалет, когда для сдерживания принималась кусать губы. Но тут же вспомнила, что с пузырём шутить не стоит, хоть он и почти пустой у меня. Но от воспоминаний может вообразить, что полон, поведёт его, расслабит, и тогда... Лучше подумать об этом в общаге, где все удобства под рукой. Под попой, в смысле.

     Подошёл автобус. Мы залезли в него, прошли в центр, но тут снаружи ещё поднажали, вломились, и салон стал битком.

     Нас прижало друг к другу, и за мгновенье до этого я инстинктивно повернулась к мужчине (Лёшке то есть) боком. Не люблю я соприкосновения лоб в лоб, груди в грудь, живот в живот, а спиной стоять неприлично. И вот моё бедро ощутило джинсу, туго набитую мужским содержимым, а локоть оказался прямо против его мочевого пузыря. Такие уж мы по росту с ним.

     Я старалась не двигать той рукой, но в автобусе даже дышать было трудно, настолько мы все были стиснуты. Разговор не клеился, к тому же столько чужих ушей вокруг. И мне, признаюсь вам честно, стало скучно. Ехать ещё долго, и даже сотового не вынешь – развлечься.

     А от скуки девушки на всё способны.

     Развлечение придумалось само собой. Я стала чуть-чуть сгибать руку в локте и немного так давить им на Лёшкин живот. Виду не подавала. Он начинал сопеть, ворочаться, пытался мою руку отвести, но лишь вклинивал свою ладонь в тугосплетенье автобусных тел, как становилось его животику ещё хуже. Выдёргивал руку, пытался повернуться, тихо стонал. Я распрямляла руку, слышала облегчённый вздох. Потом всё повторялось.

     Я вспоминала по дороге, что он мне рассказывал. В конце августа его, новопоступившего, забрили дежурить ночью в ремонтируемой общаге – чтоб цемент не растаскивали. Так он брал с собой арбуз, бодрствовал, пока не начинало неудержимо клонить ко сну. Тогда быстро съедал пол-арбуза, запивал газировкой и ложился спать в плавках на надувной матрас. Расслабляясь, ощущал, как спадает набитый живот, уходит из него водичка в кишочки, чтобы потом появиться в другом соседнем месте. Особенно хорошо, если удавалось за это время приснуть. Тогда ощущение полноты «души» прямо-таки вынимало из сна. Но и без этого неплохо – он учился зажимать сфинктер оставаясь в целом расслабленным, не напрягая другие мышцы, как обычно делают, когда терпят. И зажатия эти входили в мерный ритм наряду с сердцебиением и дыханием. А когда всё мерное, это легче как-то поддерживать. Даже в противогазе дышать рекомендуют равномерно.

     И не боялся дежурный обдуть надувной казённый матрас – это ещё один кайф. Не расщедрились хотя бы на раскладушку – и получайте! Раз плавки не держат сами, то и пускай их мокреют. Вот вам! А я в сон...

     Я хихикнула и резко нажала на выпуклость локтем, в это время автобус тряхнуло. Лёшка судорожно вздохнул, изменился в лице и сильно прикусил нижнюю губу. Попытался от меня отодвинуться, да куда там!

     Но вот народ мало-помалу вытрусился. Мы плюхнулись на тёплые сиденья. Вернее, свободно плюхнулась одна я, скользнув поближе к окну, а мой партнёр усаживался медленно и осторожно. Верно, быстро сгибаться и вообще делать резкие движения ему стало рискованно. Пользуясь этим, я потянула руку по диагонали спинки сиденья, и когда Лёшка наконец уселся, положила ладонь на его поясницу, приобняла то есть. Мы так часто делали.

     Поездка продолжалась. Лёшка ёрзал на сиденье и постоянно тёр руки. Ч что-то болтала, поворачиваясь к нему и упираясь мягким передом в его правое плечо. Бицепсы у него на уровне, ничего не скажешь. Но сейчас я под грудью чувствовала, как они напряжены, совершенно избыточно для спокойной поездки сидя. Наверное, он не смог словить кайф от того, что девчонка упирается ему в руку бюстом, а лифчика-то у неё...

     Ладно, напомним о себе иначе. Левая моя рука погладила Лёшкин пояс и незаметно пошла по животу. Обычно я игриво стремилась к его мужской выпуклости джинсов, но сейчас меня интересовала другая выпуклость, не столь постоянная, надо было ловить момент. Нижнее-то от меня никуда не уйдёт.

     Притворяясь, что мне никак не удаётся пробиться к его паху, руки, мол, не хватает, я елозила по грубой ткани и легонько давила, стараясь попасть в мочевой пузырь. Ряд попыток удался. Лёшка вздрагивал, резко вдыхал воздух, пытался отвести мою руку, но мягко, чтобы я не имела повода спросить, что это с ним, почему в обычные игры не играет. Один раз у меня получилось снайперство, он аж подпрыгнул на сиденье и я, беспечно и чуть глуповато улыбаясь, заметила, что выходить ещё рано, и сильнее прижала его бедро левой рукой, усаживая. Лёшка глубоко вздохнул и сел. Взял мою шаловливую ручонку в две свои лапы и стал ласкать.

     Плохо это ему удавалось, руки-то сведены напряжением. Моя ладошка всё чувствовала...

     Я хотела положить ему на живот правую руку, но он поднял локоть и отвёл её. Якобы ему так удобнее ласкать мою левую. Я хотела было поиграть в кошки-мышки и до животика его надутого всё же добраться, но вдруг в голову пришла другая мысль.

     Я уткнулась соседу в плечо и сделала вид, что задремала.

     Расслабилась, постаралась прильнуть к его боку как можно всецелее. Вроде удалось. Я чуяла, как напряжено мускулистое тело, как частит дыхание, как мученически бьётся сердце. Зря, только кровь быстрее бежит через почки. Я представила, что каждое биение пульса вбивает в пузырь кубик мочи, и мне стало интересно, когда же наступит предел.

     Вот Лёшка стал похлопывать меня, что-то говорить. Я незаметно приоткрыла один глаз, заметила за окном знакомый пейзаж, и что-то невнятно промурлыкала себе под нос. Он продолжал похлопывать, всё настойчивее. Ч сделала вид, что не могу проснуться, что мне хорошо, и выпрямилась только тогда, когда автобус снова набрал скорость.

     Я с ужасом уставилась в окно, увидела своё смутное отражение в стекле, добавила во взор ужасу и решив, что так пойдёт, повернулась к спутнику.

     – Кошмар, проехали мою остановку!

     – Блин!!

     Это он выпалил на излёте выдоха, набрал полную грудь воздуха, чтобы высказать мне весь набор тёплых слов, и вдруг застал с полуоткрытым ртом и уставился в пустоту.

     Я скосила глаза на его пах с чудной выпираемостью на «молнии». Всё тело передёргивало, шла напряжённая борьба.

     Да, не стоило ему резко вдыхать. Диафрагма-то идёт вниз и прессует пузырь. Но Лёшка вытерпел.

     С неменьшим артистизмом я беспечно сказала:

     – Я так и знала, что ты не рассердишься, мой милый, вылезем на следующей. А вообще-то, – стрельнула лукаво глазками, – если девушка не просыпается, её иные на руках носят.

     Глубокий острожный вздох. Умеренно глубокий. Куда ему другие мышцы напрягать! Все вила надо в живот мобилизовывать.

     Лёшка встал, с трудом разогнулся, и мы направились к дверям.

     Когда автобус на подруливании к остановке тряхнуло, я схватила его за талию и вовремя поняла, что тянуть руки дальше не стоит – нарочито выйдёт. Мой кавалер и так вздрогнул, напрягся всем телом, но промолчал.

     Мы вылезли. Я постояла, даже подождала, пока минуют нас входящие-выходящие, и начала неспешно прихорашиваться. Лёшка сделал вокруг меня несколько нервных кругов, потом чмокнул в ухо, взял за руку и повёл в общагу.

     Я старалась идти не спеша, что-то рассказывала ему о магазинах, показывала рукой, приостанавливалась. В одном месте остановилась и показала, как ту зимой сломала каблук, ударив им о бордюр. В другом месте долго открывала урну, чтобы выбросить жвачку. Витрины не обходились моим вниманием. В общем, время тянуть было весело.

     Спутник торопил меня, но на близкую дистанцию не подходил. Ну да, я же приобниму его, сцеплю ладони на его дальнем бедре, как мы всегда ходили, а животик-то уже горкой!

     Не слушает ведь! Как бы его заинтересовать и отвлёчь? Друг заговорил бы «о бабах». Но ведь и подруга может, если деликатно.

     – Слушь, Лёшь, – говорю, – знаешь мою соседку по комнате Кристину, ну, к которой Костя ходит?

     – Почти не знаю, – отвечает. – Мы с ней редко сталкиваемся, я и лицо помню так себе. А что?

     – Просто мы, девчонки-однокомнатушки, так всё распланировали, чтобы парень любой из нас других и не видел, свою только. Усёк?

     – Эх ты! Ловко! А мы ведь по нескольку часов с тобой... сидим. Они-то где?

     – Ну, кто по магазинам ходит, кто в библиотеке до закрытия сидит, а кто и в гости к своему парню идёт.

     – Ловко! – Но тут он опять стал морщиться.

     – Само собой ведь ничего не делается. Ни предметы не учатся, ни комната не опустевает. Всё самой двигать надо. Зато потом... Ты знаешь, что когда Костя к Кристе приходит, он до плавок раздевается, а она – до бикини?

     – Понятно. – В паху у него напряглось.

     – Да ты не понял. Не сразу в интим. Просто они всегда так. Даже если она его угощает и по всем правилам стол сервирует, они за ним по-пляжному сидят. Как великосветские помещики.

     – Но потом-то – в постель? – Одно на уме!

     – Когда как. Знаешь, Кристя мне по секрету сказала, что теперь этим реже кончается. Не каждый раз. Наверное, иногда достаточно насмотреться на женское тело вблизи, насладиться присутствием подруги, наговориться. Девушки тем более умереннее в этом смысле. А когда нагота в дефиците, когда оба одеты, поневоле приходится лезть в постель, не понимая, что без этого вполне можно обойтись.

     – Хм... Правда?

     – Да! К тому же у девушек критические дни бывают. Кристя извращений не любит, серьёзная она. Тогда просто заваривает зелёный чай, он сразу понимает, что к чему, и пьют они этот текучий чай стакан в стакан – кто первый не выдержит и описается. Когда парень в плавках и долго терпит, он потом разряжается полностью. Ну, ты понял. И в постели делать уже нечего. А девушка тренирует мочевой пузырь. Кристя говорит, что это не раз её выручало. Много на улицах чего пьём, верно?

     – Верно. О-ох! – Он взялся за живот, но признаться не решился и быстрее зашагал.

     Не хочешь – терпи. Но тему продолжим.

     Я догнала его.

     – Так вот, сидит он в плавках...

     – Плавки? – промычал он. – Хорошо бы.

     – Да, плавки. Она ему сама пошила, дабы если не её руки, то её подарок его обхватывал бы. Почти по-женски пошила: треугольники на верёвочке сверху, и верёвочка эта перекидывается через тазовые косточки, – я показала, он с трудом увернулся, – и сбоку завязывается. Держится на косточках, а спереди и сзади спускается к треугольникам. Если туго завязать, перед тем выдохнув, то классно так. Кстати, когда в туалет хочешь, а нельзя пока, то живот над лобковым треугольником вываливается и даёт продержаться подольше. Это тебе не тесные джинсы!

     – Да, не тесные джинсы... – эхом отозвался Лёшка.

     Я смекнула: на нём семейники. Теперь многие парни под джинсы так носят, особенно кто боится пережать, передавить и перегреть. О здоровье заботятся, лезут в комод, достают бельё своих отцов... да нет, дедушек, отцы-то уже «боксеры» да слипы носили. Берут ножницы и «мирят» семейные, династические трусы с тесными джинсами. Пошла мода надевать плавки только перед тем, как лечь с девушкой в постель. Пива стали меньше пить – а вдруг приспичит? В плавках-то легче было, облегая всё и вся, они держат это «всё и вся» в строгости, в них захочешь – не взбрызнешь. Сколько раз я на пляже видела, как парни бегают «за кустик» – невмоготу им в воде опорожняться. Не то, что нам, девчонкам! И если хочется, а негде, то плавки самое то.

     В семейниках терпеть сложнее, в дугу у тебя не скручено там, зато честнее. Ничего не подключаешь, один сфинктер вкалывает, ни на кого ничего не валит. В джинсах ещё честнее, если в брючину спустить, то и не встанет, не поможет.

     А в плавках всё в одной куче, одно изнемогает, дёргается, другое возбуждается. Трение, имитация женского «приюта», самообман. И вот уже расползается мокрое пятно, можно поражение засчитывать. Даже если убедишь судей, что это не та влага, всё равно дальше терпеть труднее, даже по дуге будет моча проходить, сфинктер не держит. В семейниках же ещё можно зажиматься и зажиматься.

     Конечно, если сфинктер слабоват, а возбуждаешься трудно, то лучше плавки.

     Вспомнилось кстати, как он говорил: надеваю, мол, под джинсы особые, шершавые плавки, если не уверен, что девушка мне нравится по-настоящему. Общаюсь с ней, а сам прислушиваюсь к собственным ощущениям, ко всему, что обтянуто шершавым. Если нижние, мясистые края ягодиц чувствуют обтягивание материи, как в детстве (оттуда это ощущение, не совсем удачно его родители экипировали), значит, собеседница интереса не вызывает. Интерес сопряжён с другими ощущениями, более взрослыми, напрягающими. Шершавость, подробности облегания не чувствуется, низ выступает единым фронтом, причём выступает и в прямом смысле слова, насколько джинсы позволяют. На меня вот напряглось, гуляем теперь.

     Правда, семейники мудрее, как сама семья. В них скорее устанешь бороться с нуждой и скорее сдашься. Опозоришься, конечно, зато без вреда для здоровья. Это потом оценишь. А с затянутым низом... Как-то Костя с Кристей устроили любовное состязание «Кто кого перепьёт». Она облачила его в свой сплошной купальник, чтобы забавней смотрелся и поменьше сдавливало ему поясницу, уравняла шансы. Они сели друг против друга и стали друг друга поить, ласково приговаривая. Животы начали набухать на глазах, зазвучали успокоительные слова, занапрягались мышцы. Поглаживали, массировали, помогали – по-честному. Каждый выражал уверенность, что его визави выдержит.

     В конце концов, она исказилась личиком и обдулась, он засмеялся было, да тут же глаза и округлил. Мочевой пузырь дал сигнал, вода из кишечника перестала всасываться, всё там разжижилось донельзя, смех подтолкнул, жижа вся и пошла-поехала. Понос, блин! Несдержимый! А навыка быстро снять неудобную женскую одежду нет, порвать же боялся. Вертелся, как собака, ловящая собственный хвост, и всё больше и больше обделывался – по самый пояс. Всё там у него по телу размазалось, под купальником-то. Пузырь, само собой, подгадил исподтишка. Так и пришлось в воняющем мокром купальнике бежать по общаге до ванной.

     Всё-таки мужской организм мудрее женского, не даёт себя насиловать, а силу сфинктера, могущую повредить телу, нейтрализует направлением потока к слабейшему из звеньев – заднепроходному.

     Впрочем, бывает и по-другому. Лёшка мне после рассказал, что дома проверял свою писс-выдержку. Проснулся воскресным утром и не стал ходить в туалет, против своей утренней привычки, наоборот – надел тугие плавки и стал надуваться чаем. Хотел, чувак, побыстрее закончить, к завтраку, а время терпежа решил отнести к объёму выпитого, чтобы потом пересчитывать.

     Он чуть не лопнул – по ощущениям. Впрочем, все так говорят, нет культуры описания своих мучений. Всё более и более грандиозные усилия приходилось прилагать, чтобы сжимать сфинктер, в последний раз он так зажался, с таким напрягом, что в дрожь пошли все мышцы тела, типа судороги охватило. И не хочет, а дрожит весь дрожмя, а отпустить зачинщика-сфинктер боится – брызнет. Ну да, он же пил, никак не предупреждая организм, что сливать неуда. Вот организм и работал в обычном своём режиме, болью ругая «случайно» заклинивший сфинктер.

     Лёшка хотел ещё сделать «берёзку», помучить почки, но едва вошёл в позу (кривая вышла берёзонька), как почуял, что малейший толчок – и всё. Как он медленно-медленно из позы этой валился, как умудрился добраться до туалета, не залив пол, как не расколол струёй унитаз – уму непостижимо!

     Но самое интересное началось после этого мощного слива. Он снова надел подмоченные, правду сказать, плавки и снова стал напиваться. Ведь в нём утром оставалась старая ночная моча, а она гуще и едче свежей, может, это повлияло на быстроту сдачи?

     Да, пузырь снова стал наполняться, но вскоре Лёшка почуял, что питьё стоит у него в горле. Не проходит дальше в желудок, вернее, из желудка – в кишечник. Больше не сделать ни глотка. Сильно поумнел организм с утра, и если чует, что снова будут проблемы со сливом (а плавки мочевой канал подогнули), останавливает воду, где её ещё можно остановить.

     И всё встало. Экспериментатор долго ходил по квартире, как потерянный, чувствуя стоящую в горле воду и переливания в желудке, рыгал, чего-то ждал. Внизу было ощущение бочки, заткнутой в нижнем отверстии пробкой. Хочется пИсать, но сократишь сфинктер, подожмёшься – и всё вроде ничего. Чувство не прогрессировало. Казалось, терпеть можно бесконечно.

     Охота в туалет просто «висела» внизу, напоминая: мол, хозяин, при случае слей, легче станет. Но ничего не требовала, не закатывала истерику. От чувства острого гона на унитаз это ощущение отличалось, как насупленный сосед по скамейке от ругающегося, норовящего ткнуть кулаком. Типа стрелки расхода бензина, дёргающейся в розовой (не красной) зоне. Типа напоминания матери в голове – купить то-то и то-то, когда идёшь в магазин.

     Из любви к науке он потерпел до обеда. Чувство голода в полном воды желудке притупилось, но верх стала брать привычка. Неуютно непозавтракамши. Как это так, мужчина – и не евши? Как можно?

     Ситуация сложилась парадоксальная. Как солдат-дезертир, Лёшка мечтал сдаться первому же приступу боли в мочевом пузыре. Но врага не было. Было неприятное чувство давления, побуждающее время от времени сжимать сфинктер, подобно тому, как шмыгают носом, загоняя подальше внутрь слизь. Но сдаваться простому давлению было как-то несолидно.

     Когда до обеда осталось всего ничего, он пошёл на хитрость. Сел на ковре на пятки, сжатые кулаки положил на живот, мышечно зажал горло, чтобы не текло, и опустился вперёд, чтобы грудная клетка давила на кулаки, а те – на живот. Коснулся лбом ковра, давление в животе усилилось, что-то в районе мочевого пузыря начало куда-то ползти, но без особой боли. Он испугался – мимо его воли ползёт, он же не давал санкцию на открытие кингстонов! Не дай бог, такая слабость закрепится, он мочу держать не будет ни днём, ни ночью!

     Выпрямился, встал, ещё немного побродил. Потом вздохнул, плюнул и пошёл в туалет. И когда организм почуял, что путь сливу открыт, желудок быстро, с бульканьем и рыганьем, очистился от воды.

     И наступил аппетит. Да какой – волчий!

     Так это у парней. Мы, девчонки, что можем с нашей-то простотой снизу – разве только зажать устьице пальчиком. Разве так давление создашь? А сфинктер слабенький, так что нет нужды в перенаправлении, поносе, воде в горле. В ущерб себе терпим, кто раньше сдастся, тому и ущербу меньше.

     А терпёж, похоже, вступал в фазу решения: признаваться или обдуваться. Мужская гордость требовала не подавать виду, но реализм – он отсчитывал минуты до катастрофы, а я беззаботно смеялась, подначивала кавалера, норовила даже зайти в магазин.

     Случайная встреча помогла ему напрячься, выдержать лишние две-три минуты. Это была смазливая девочка, стоящая на углу. Салютуя уху мобильником, она повернулась к нам боком, и блузка с этой стороны задралась чуток, обнажив пояс. О силе его затяга говорил валик выпятившейся вверх плоти, лоснящаяся такая жировая складка. Вся кожа, показавшаяся из-под блузки, выигрывала от такого насилия – такой гладкой, пухлой и привлекательной она казалась. Ну, а загар только усугублял впечатление. Мужской глаз схватывал, что может иметь его обладатель от ласк столь женственной особы – а при ловкости рук и больше, не в пример затянутому ремню. А в ремне ли дело, не вспоминало ли тело, как оно деформировалось под руками того, с кем сейчас шла болтовня по трубке? Вспоминала об этом задравшаяся блузка, и подрагивавшие грудки, и даже непромокаемые джинсы не могли скрыть игривого поплясывания ягодиц, растирающих влагу женского возбуждения и доводящих её аж до спины. Или это пот полупрозрачной мокротой вклинился там в блузочку? Нет, чтобы выступать по всей спине и стекать сверху вниз, как полагается сей асексуальной жидкости!

     Мы прошли мимо, мой спутник стал расслабляться.

     Признание вырвалось помимо его воли. Лёшка вдруг встал, как столб, чуть согнувшись в пояснице, с усилием выпрямился, сунув руки между ног, и брякнул:

     – Блин, сейчас обоссусь!

     Поистине, во мне гибнет актриса. С таким удивлением во взоре я повернулась к терпеливцу – кто бы усомнился!

     – Что ж молчал? Пойдём быстрее тогда.

     И я действительно пошла быстрее.

     Да только не по прямой. Я частила на своих «гвоздиках», забегая то слева, то справа. Моей целью было заслонить от ищущего спасения мужского взора всякие местечки, где можно было бы пристроиться. А по прямой мы пошли едва ли не тише, чем прежде.

     Упадок в скорости я компенсировала громкостью цокота каблучков. Со стороны могло показаться, что я бежала.

     Один милый подвальчик близ общаги я перекрыть всё же не успела. Моего парня прямо-таки повело к нему. Пришлось взять за руку и скорректировать курс, объяснив, что тёплый туалет уже близко, чего ж простату морозить. Лёшку аж всего передёрнуло, во взгляде мелькнула тоска, но он подчинился.

     Как я ни слаба, а устрой мы игру в перетягушеньки, и его терпение лопнет.

     Что же он мне рассказывал о плавках? Ага, вот что.

     – В детстве маня облачали в трусики или шортики типа плавок, на детских фотках я всегда в них. Зимой, конечно, штанишки, но под ними всё то же. И образовался рефлекс, что ли – если снизу подпаковано, ногами могу выделывать, что захочу. Конечно, если забежать « не тужа», то можно и по попке получить, и ещё тебя в промежности что-то дёрнет. Лучше уж по голому, чтоб не дёргало. Вы, взрослые, раз уж лупите, так хоть приспускайте трусики, не калечьте ребёнка!

     А когда собирали меня в школу, купили форму, то трусики под брюки дали другого покроя, семейного, что ли, не подпаковывающие, как привык уже. Но не успел я почуять свободу в промежности, как навалилась на меня несвобода иного рода, школьная. По струнке ходи, ну, и так далее. Брыкался, бунтовал порой, но это уже другой рассказ.

     И вот подростковый возраст, пора самоутверждения. Хватит ходить по дому, в чём велят, даёшь, в чём хочу! Это девиз одного из многих моих бунтов. Да, а в чём хочу -то? Неважно, главное, не в том, в чём раньше. Зимой, например, ходил расхристанным, нарочито неопрятным, крутость нагуливал.

     Пришли тёплые деньки. Вопроса не стояло – в плавках, конечно. Узенькой красной полоской на теле, модных, все мышцы чтоб на виду. Или другого яркого цвета. И мужские мои достоинства суммированы, и одеться для улицы пара пустяков – носки, нырк в джинсы, майка, кроссовки – и готов. Главное – не надо переодевать трусы в туалете или запертой спальне.

     Родители ворчали, на что-то намекали, но я шёл им навстречу в других вопросах, скажем, после девяти не возвращаться, и таким образом лавировал, отстаивал свою подростковую свободу.

     Вот о ней-то и речь. Когда я начал ходить по дому в плавках, смутно что-то припомнилось. Вернее, сначала добавилось ощущение какой-то свободы, вольницы. Откуда? Всё ведь стиснуто, аж потрескивает. Кайф шёл от сжатия, несвободы, а тут нА тебе – наоборот чего-то такое. Потом уже понял, что это «гостья из прошлого», стал припоминать. Чего не вспомнил, то домыслил.

     Да, из раннего детства это воспоминание, из тогдашних вольных дней. Даже, пожалуй, не совсем так. Когда пошёл я (повели меня!) в школу и стали заставлять ходить по струнке, это просто связалось с новым чувством одежды на теле. И, вероятно, тогда спряталась в уголке души тоска по беззаботным дошколятским дням. Именно тогда я понял, насколько ценно детство, а раньше-то и не понимал, всё казалось само собой разумеющимся. Райская жизнь!

     В подростковом же возрасте эта тоска вылезла наружу и добавила чувства свободы, раскрепощённости. Хотя и забот у меня прибавилось, без выпендража в нынешних компаниях никуда. В том числе и...

     С хохотом переставляли мы слоги: под-росток – росток под. Под себя, то бишь, вниз, понятно что. До наготы мы не доходили, а вот обтянуться потуже и в таком виде показаться в компании – милое дело.

     Кстати, плавки хороши такие, которые сокровенное покрывают, а вот мышцы, наоборот, как бы выталкивают из-под себя – работайте, милые, на воле! Не полностью, конечно, не стринги, небось, но по ощущениям – мышцы наружу. И это подстёгивает. В таких плавках не усидишь, не устоишь – хочется двигаться, плясать, гимнастировать, а то и по именному назначению – плавать. Стимулирующие штучки.

     Как-то я смотрел по телику художественную гимнастику, не столько на художества, сколько на тела. Показывали спортсменок и крупным планом. Бабушка возмущалась, что сильно размалёваны девки, брови будто широкой кистью обведены и всё в таком духе. А мама объяснила – раскраска эта не для близи, не для крупного плана. Если подкраситься, как обычно, или вообще не мазаться, с задних рядов... да даже со средних в большом зале лицо «провальное» будет, никаких бровей, ресниц, губ вообще видно не будет. Не лицо, а бесцветная маска. Чтобы детали хотя бы угадывались, надо размалеваться по-чёрному. Те, кто обычно сидят спереди, те знатоки гимнастики, они всё понимают, да и на лицо меньше всего смотрят. Зато галёрке лучше видно – человек со своим лицом выступает, не безликий кто.

     Интересно... И я вдруг подумал о другом. Не о лице, а, скорее, наоборот. Вот обтянулся я плавками и лежу на пляже или там в волейбол играю. Тем, кто близко, хорошо видны мои мужские достоинства. Но отойди девчонка чуть подальше, а стеснительные именно оттуда и наблюдают, и рельеф скрадывается, нужно удачное освещение, чтоб тени-полутени его проявляли, а если плавки с пёстрым окрасом, то и освещение не поможет, съеден рельеф. Равно и если отойти ещё подальше. Только тогда и подумал об этом, а так и не грузился.

     А что, если позаимствовать кое-что у гимнасток? Объяснил я друзьям, чтобы не удивлялись, и тушью для ресниц прямо по плавкам подмалевался чуток. Друзья повторили, посмотрели мы друг на дружку с приличного «девичьего» расстояния, а разных ракурсах, и внесли коррективы. Толnbsp;ько вот тушь не подошла. Смывается в воде, размазывается, а покупаешь сам – продавцы тебя за «голубого» принимают. Сёстры-то не у всех есть. И стали мы имитировать машинную строчку. Словно сшиты наши плавочки из нерастягивающейся материи, и надо заранее портняжными средствами создать объём для частей тела. Обводы этого объёма резкие, издали хорошо заметны, ну, и формы тоже.

     Позже, вырастя из подростковых амбиций, я перешёл на менее тугие и менее узкие плавки, до талии, почти вернулся к детсадовскому покрою. Главное – чувствовать себя в них, будто попа в джинсах. Повседневные плавки – это мои мини-джинсы, а джинсы – макси-плавки. Обыденная одежда, стандартное ощущение в паху. Надёжная обтяжка попы важнее, пожалуй, чем чего другого. Тут ведь и велосипед, и мопед, и мотоцикл, и на девичьих коленках приходилось оказываться. А менее обтянутое «чего другое» подспудно готовились к исконной своей роли, которую в наше время начинают много раньше, чем прежде...