Текст книги "Кукла"

Автор книги: Болеслав Прус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 57 страниц)

Глава третья
Человек, счастливый в любви

Вернувшись из Парижа в Варшаву, Вокульский нашел дома второе письмо от председательши.

Старушка настаивала, чтобы он немедля приехал и погостил у нее недельки две-три.

«Не думай, пан Станислав, – заканчивала она, – что я приглашаю тебя из-за твоих новых успехов, чтобы похвалиться знакомством с тобою. Бывает в жизни и так, да не в моих это нравах. Я только хочу, чтобы ты отдохнул после тяжких трудов. Может быть, развлечешься у меня в доме, где, кроме докучливой старухи хозяйки, найдешь общество молодых, красивых женщин».

– Очень мне нужны молодые, красивые женщины! – пробормотал Вокульский.

И тут же спохватился: о каких это успехах пишет председательша? Неужели даже до провинции уже дошла весть о его последних прибылях, хотя сам он не обмолвился о них ни словом?

Однако он перестал удивляться словам председательши, как только наскоро ознакомился с положением дел. После его отъезда в Париж торговые обороты магазина выросли и продолжали расти день ото дня. Десятки купцов завязали с ним деловые отношения; отступился лишь один из старых, написав при этом резкое письмо, где объяснял, что, владея не оружейным складом, а всего лишь магазином тканей, он не видит смысла поддерживать в дальнейшем связь с фирмой достопочтенного Вокульского и к Новому году будет иметь честь окончательно с ним рассчитаться. Товарооборот был так велик, что пан Игнаций на свой страх и риск снял новый склад и взял восьмого приказчика и двух экспедиторов.

Когда Вокульский кончил просмотр бухгалтерских книг (уступая настойчивой просьбе Жецкого, он принялся за это через два часа по приезде), пан Игнаций отпер несгораемый шкаф и с торжественным видом достал оттуда письмо Сузина.

– Что это за церемонии? – засмеялся Вокульский.

– Корреспонденцию от Сузина следует хранить особенно тщательно, – многозначительно отвечал Жецкий.

Вокульский пожал плечами и прочитал письмо. Сузин предлагал ему на зиму новое дело, почти того же размаха, что и парижское.

– Что ты скажешь на это? – спросил он пана Игнация, объяснив ему суть предложения…

– Стах, милый, – отвечал старый приказчик, опуская глаза, – я тебе так верю, что, подожги ты город, я и тогда не усомнюсь, что ты сделал это в самых возвышенных целях.

– Неизлечимый ты мечтатель, старина! – вздохнул Вокульский и прекратил разговор. Было ясно, что Игнаций снова подозревает его в каких-то политических интригах.

Однако не один Жецкий так думал. Дома Вокульский нашел целую груду визитных карточек и писем. В его отсутствие у него побывало около сотни влиятельных, титулованных и богатых людей, – по крайней мере половину из них он ранее не знал. Еще любопытнее оказались письма – всякие просьбы о вспомоществовании либо о содействии перед различными гражданскими и военными властями, а также анонимные письма, большей частью ругательные. Один аноним называл его предателем, другой – холуем, который так привык лакействовать у Гопфера, что и сейчас добровольно прислуживает аристократии, – даже не аристократии, а не сказать и кому. Третий упрекал его в том, что он помогает женщине дурного поведения, четвертый сообщал, что пани Ставская – кокетка и авантюристка, а Жецкий – мошенник, который крадет у Вокульского доходы с вновь приобретенного дома и делится ими с управляющим, неким Вирским.

«Ну, видно, каких только тут сплетен не ходит обо мне!» – подумал Вокульский, глядя на гору бумажек.

На улице, как ни мало занимала его толпа, он заметил, что привлекает к себе всеобщее внимание. Множество людей раскланивалось с ним; несколько раз какие-то совершенно незнакомые люди указывали на него чуть ли не пальцем; однако были и такие, которые с явным недоброжелательством отворачивались от него. Среди них он заметил двух старых знакомых еще по Иркутску, и это его неприятно задело.

– В чем тут дело? – пробормотал он. – Помешались они, что ли?

На следующий день он ответил Сузину, что предложение его принимает и в середине октября будет в Москве. А поздно вечером выехал к председательше, поместье которой находилось в нескольких верстах от недавно проложенной железной дороги.

На вокзале он убедился, что и здесь особа его производит впечатление. Сам начальник станции представился ему и велел отвести в его распоряжение отдельное купе, а старший кондуктор, провожая его к вагону, не преминул сказать, что это ему первому пришло в голову предложить пану Вокульскому удобное место, где можно и поспать, и поработать, и поговорить без помехи.

После долгого ожидания поезд наконец тронулся. Стояла уже глубокая ночь, безлунная, безоблачная и необычайно звездная. Открыв окно, Вокульский всматривался в созвездия. Ему вспомнились ночи в Сибири, где небо порой бывает почти черным и звезд на нем – как снежинок в метель, где Малая Медведица висит чуть не над самой головой, и Геркулес, Квадрат Пегаса и Близнецы светятся ниже, чем над нашим горизонтом.

«Разве знал бы астрономию я, гопферовский лакей, если бы не побывал там? – с горечью думал он. – И разве привелось бы мне услышать об открытиях Гейста, если бы Сузин насильно не вытащил меня в Париж?»

И очами души он увидел всю свою необычайную жизнь, как бы раздвоившуюся между Востоком и Западом. «Все, чему я научился, все, что я приобрел, все, что еще могу совершить, не на нашей земле родилось. Здесь встречал я лишь оскорбления, зависть или сомнительное признание, когда мне везло; но если бы удача изменила мне, меня растоптали бы те же самые ноги, которые сегодня расшаркиваются передо мной…»

«Уеду я отсюда, – повторял он про себя, – уеду! Разве только она меня удержит… И ни к чему мне даже это богатство, раз я не могу употребить его так, как мне более всего по душе. Разве это жизнь – коптить потолок в клубе, магазине и гостиных, где только преферанс может избавить от злословия и только злословие выручает от преферанса!..»

«Интересно, однако, – подумал он, успокоившись немного, – с какой целью председательша так многозначительно приглашает меня? А может быть, это панна Изабелла?..»

Его бросило в жар, и что-то словно оттаяло в его душе. Вспомнились ему отец и дядя, Кася Гопфер, которая так любила его, Жецкий, Леон, Шуман, князь и еще многие, многие другие, столько раз доказывавшие свое расположение к нему. Чего стоили бы все его знания и богатство, если бы ни одно человеческое сердце не питало к нему дружеских чуств? К чему все гениальные открытия Гейста, если их целью не было бы обеспечить торжество лучшей, облагороженной расы людей?

«И у нас есть поле для плодотворной работы, – говорил он себе. – И у нас найдутся люди, которых стоит выдвинуть и поддержать… Я уже слишком стар, чтобы делать мировые открытия, пусть занимаются этим Охоцкие… Я предпочитаю облегчать жизнь другим и самому быть счастливым…»

Он закрыл глаза, и ему почудилось, что перед ним стоит панна Изабелла: она устремила на него странный, только ей свойственный взгляд, одобряя мягкой улыбкой его намерения.

В дверь постучали, показался кондуктор.

– Барон Дальский спрашивает, можно ли ему к вам зайти? Он едет в этом же вагоне.

– Барон? – с удивлением переспросил Вокульский. – Пожалуйста, пусть зайдет.

Кондуктор вышел и задвинул дверь, а Вокульский тем временем вспомнил, что барон – компаньон Общества торговли с Востоком и один из немногочисленных теперь претендентов на руку панны Изабеллы.

«Чего ему от меня надо? – терялся в догадках Вокульский. – Может быть, и он едет к председательше, чтобы на свежем воздухе окончательно объясниться с панной Изабеллой? Если только его не опередил Старский…»

В коридоре вагона послышались шаги и голоса; дверь купе снова открылась, и кондуктор ввел весьма тщедушного господина с жиденькими седеющими усиками, еще более жалкой и еще более седой бородкой и почти совсем седой головой.

«Да он ли это? – подумал Вокульский. – Тот был жгучий брюнет».

– Ради бога, извините за беспокойство, – сказал барон, пошатываясь при каждом сотрясении вагона. – Ради бога… Я не смел бы мешать вашему одиночеству, если бы не некоторые обстоятельства… Скажите, не направляетесь ли вы к нашей почтеннейшей председательше, которая вот уже неделю дожидается вас?

– Вы угадали. Добрый вечер, барон, садитесь.

– Как приятно! – воскликнул барон. – Ведь и я туда же. Я уже два месяца там живу. То есть… собственно, не то что живу, а… наезжаю. Из своего имения, где ремонтируют мой дом, из Варшавы… Сейчас я из Вены, покупал там мебель. Но погостить там мне удастся всего несколько дней; что поделаешь, надо переменить в усадьбе всю обивку на стенах. И ведь все уже было сделано каких-нибудь две недели назад, да вот что-то не понравилось – придется содрать, ничего не поделаешь!

Он хихикал и подмигивал Вокульскому, а тот так и похолодел.

«Для кого эта мебель? Кому не понравилась обивка?..» – тревожно спрашивал он себя.

– А вы, сударь, – продолжал барон, – уже завершили свою миссию? Поздравляю! – Тут он пожал Вокульскому руку. – Я, знаете ли, с первого взгляда почуствовал к вам уважение и симпатию, а сейчас считайте меня своим вернейшим почитателем… Да, знаете ли… Привычка отстраняться от политической жизни причинила нам много вреда. Вы, сударь, первый нарушили этот неразумный принцип, это, знаете ли, пассивное созерцание, и – честь вам! Разве мы не обязаны интересоваться делами государства, в котором находятся наши поместья, в котором заключена наша будущность…

– Я вас не понимаю, барон, – резко перебил его Вокульский.

Испуганный барон на целую минуту лишился дара речи и способности двигаться. Наконец он пролепетал:

– Простите, я, право же, не имел намерения… Однако, надеюсь, моя дружба с почтенной председательшей, которая, знаете ли, столь…

– Оставим объяснения, сударь, – сказал Вокульский, смеясь и пожимая ему руку. – Довольны ли вы своими венскими покупками?

– Весьма… знаете… весьма… Хотя, поверите ли, сударь, был момент, когда я, по совету уважаемой председательши, собирался побеспокоить вас небольшим поручением…

– Всегда рад служить. Но о чем речь?

– Я хотел купить в Париже бриллиантовый гарнитур, – ответил барон. – Но в Вене мне попались великолепные сапфиры… Они как раз при мне, и если позволите… Вы знаете толк в драгоценностях?

«Для кого эти сапфиры?» – думал Вокульский.

Он хотел пересесть, но почуствовал, что не может двинуть ни рукой, ни ногой.

Между тем барон вытащил из разных карманов четыре сафьяновых футляра, разложил их на диване и начал открывать один за другим.

– Вот браслет, – говорил он. – Не правда ли, скромный: всего один камень… Брошка и серьги наряднее; по моему заказу даже сделали новую оправу… А вот ожерелье… Изящно и просто, но в том-то и секрет красоты, наверно… Игра удивительная, не правда ли, сударь?

Говоря это, он вертел перед глазами Вокульского сапфиры, поблескивающие при мигающем пламени свечи.

– Вам не нравится? – вдруг спросил барон, заметив, что его спутник ничего не отвечает.

– Почему же, очень красиво. И кому вы везете этот подарок, барон?

– Моей невесте, – с удивлением ответил барон. – Я думал, председательша упоминала о нашей семейной радости…

– Нет.

– Как раз сегодня пять недель, как я сделал предложение и получил согласие.

– Кому вы сделали предложение? Председательше? – спросил Вокульский каким-то странным тоном.

– Что вы? – воскликнул барон, отшатнувшись. – Я сделал предложение внучке председательши, панне Эвелине Яноцкой… Вы ее не помните? Она была у графини на пасхальном приеме, вы не заметили?

Прошло несколько минут, пока Вокульский сообразил, что Эвелина Яноцкая – это не Изабелла Ленцкая, что посватался барон не к панне Изабелле и вовсе не ей везет эти сапфиры.

– Простите, сударь, – сказал он встревоженному барону, – я был расстроен и просто сам не понимал, что говорю…

Барон вскочил и стал поспешно рассовывать по карманам футляры.

– Какое невнимание с моей стороны! – воскликнул он. – Я ведь заметил по вашим глазам, что вы утомлены, и все же обеспокоил вас, помешал вам уснуть…

– Нет, сударь, спать я не собираюсь и буду очень рад остаток пути провести в вашем обществе. Это была минутная слабость, теперь все прошло.

Барон сначала церемонился и хотел уйти; но, убедившись, что Вокульский действительно лучше себя чувствует, он опять уселся, заявив, что побудет всего пять минут. Ему нужно было наговориться с кем-нибудь о своем счастье.

– Нет, вы послушайте, что это за женщина! – говорил он, с каждым словом все оживленнее жестикулируя. – Когда я познакомился с нею, она, знаете ли, показалась мне холодной, как мрамор, и пустой – одни наряды в голове. Лишь теперь я вижу, какая бездна чуств в этом существе. Конечно, она любит наряжаться, как всякая женщина, но какой ум! Я никому не рассказал бы того, что сообщу вам, пан Вокульский. Я, видите ли, очень рано начал седеть, ну и не без того, конечно, чтобы время от времени не употребить фиксатуар, понимаете? И кто бы мог подумать: как только она это заметила, так раз и навсегда мне запретила краситься; сказала, знаете ли, что ей необыкновенно нравятся белые волосы и что, по ее мнению, истинно красивы только седые мужчины. «А если у мужчины только проседь?» – спросил я. «Что ж, они просто интересны», – ответила она. А как она это сказала! Я не наскучил вам, пан Вокульский?

– Отнюдь, сударь. Мне очень приятно встретить счастливого человека.

– Я действительно счастлив, так счастлив, что даже самому удивительно,

– подтвердил барон. – О женитьбе я помышляю давно, уже несколько лет назад доктора посоветовали мне жениться. Ну, и я предполагал, знаете ли, взять в супруги женщину красивую, хорошо воспитанную, благородной фамилии, представительную, отнюдь, знаете ли, не требуя от нее какой-то там романтической любви. И вот вам: сама любовь встала на моем пути и одним взглядом зажгла в сердце пожар… Право, пан Вокульский, я влюблен… Нет, я с ума схожу от любви! Никому бы я этого не сказал, но вам, к которому я с первой минуты почувствовал просто братскую приязнь… Я с ума схожу!.. Думаю только о ней, едва усну – вижу ее во сне, когда расстаюсь с нею – прямо заболеваю. Отсутствие аппетита, сразу грустные мысли, какой-то страх…

Я скажу вам кое-что… Только, пан Вокульский, умоляю вас не повторять этого никому, даже самому себе! Я хотел испытать ее, – как это низко, правда, сударь? Но что поделаешь, человеку так трудно поверить в счастье. И вот, желая испытать ее (только никому ни словечка об этом, сударь), я велел написать проект брачного контракта, согласно которому, в случае если бы свадьба расстроилась по вине любой из сторон (вы понимаете?), я обязуюсь уплатить невесте неустойку в пятьдесят тысяч рублей. Сердце у меня замирало от страха… а вдруг она меня бросит? Но что вы скажете? Когда председательша заговорила с ней об этом проекте, девушка в слезы. «Как, он думает, что я откажусь от него ради каких-то пятидесяти тысяч? – сказала она. – И если уж он подозревает меня в корыстолюбии и не признает за сердцем женщины никаких высших побуждений, то как он не понимает, что я не променяю миллиона на пятьдесят тысяч…»

Когда председательша передала мне эти слова, я вбежал в комнату панны Эвелины и, ни слова не говоря, бросился к ее ногам… Сейчас я написал в Варшаве завещание и назначил ее единственной и полноправной наследницей, даже если бы мне случилось умереть до свадьбы. Вся моя родня за всю жизнь не дала мне столько счастья, сколько эта девочка за несколько недель. А что будет потом?.. Что будет потом, пан Вокульский? Никому не задавайте подобного вопроса, – заключил барон, с силой тряся ему руку. – Ну, спокойной ночи…

– Забавная история! – проворчал Вокульский, когда барон удалился. – Бедняга и впрямь втрескался по уши…

И он не мог отогнать от себя образ влюбленного старика, который, словно тень, поминутно возникал на малиновом фоне дивана. Он видел его худое лицо, пылающее кирпичным румянцем, волосы, словно присыпанные мукой, и большие, запавшие глаза, в которых тлел нездоровый огонь. Смешное и жалкое впечатление производили эти вспышки страсти в человеке, который то и дело укутывал шею, проверял, хорошо ли закрыто окно в купе, и пересаживался с места на место, боясь сквозняка.

«Ну и попался же он! – думал Вокульский. – Мыслимое ли дело, чтобы молодая девушка влюбилась в этакую мумию! Он наверняка лет на десять старше меня, а на вид и вовсе дряхлый старик. И притом… так наивен!..

Хорошо, а если эта барышня действительно любит его?.. Все же трудно допустить, чтобы она его обманывала. Вообще говоря, женщины благороднее мужчин, они меньше грешат против нравственности, да и жертвуют собой гораздо чаще, чем мы. И если трудно найти такого подлого мужчину, который ради денег лгал бы с утра до вечера, изо дня в день, то можно ли подозревать в этом женщину, молодую девушку, воспитанную в почтенном семействе?

Просто взбрела ей в голову такая фантазия, вдобавок она, видимо, и увлеклась – если не его обаянием, то положением. Иначе она непременно выдала бы чем-нибудь свое притворство, а барон непременно заметил бы это, потому что влюбленные видят, как в микроскоп.

А если молодая девушка способна полюбить такого старикашку, то почему бы той, другой, не полюбить меня?..»

«Вечно я возвращаюсь к одному и тому же! – рассердился он. – Это какая-то навязчивая идея…»

Он опустил окно, задвинутое бароном, и, чтобы отогнать назойливые воспоминания, снова стал смотреть на небо. Квадрат Пегаса уже передвинулся к западу, а на востоке поднимались созвездия Тельца, Ориона, Малого Пса и Близнецов. Он разглядывал многочисленные звезды, густо усеявшие небо, и мысль его обратилась к той удивительной незримой силе притяжения, которая прочней любых материальных цепей связывает отдаленные миры в единое целое.

«Притяжение, привязанность – это ведь по существу одно и то же: могучая и плодотворная сила, которая увлекает за собою все и питает собою всякую жизнь. Попробуем освободить землю от ее тяготения к солнцу, и она полетит куда-то в пространство и через несколько лет превратится в ледяную глыбу. Бросим какую-нибудь блуждающую звезду в сферу солнечной системы, и кто знает, не пробудится ли и на ней жизнь? Почему же барону не подчиниться закону тяготения, которому подчиняется вся природа? И разве пропасть между ним и панной Эвелиной больше, чем между землей и солнцем? Чего же удивляться неистовствам людей, если и звездные миры охвачены неистовым влечением?»

Между тем поезд шел и шел, не торопясь, подолгу задерживаясь на станциях. В воздухе посвежело, звезды на востоке стали бледнее. Вокульский закрыл окно и растянулся на покачивающемся диване.

«Если, – твердил он себе, – молодая женщина могла влюбиться в барона, то чем же я… Ведь не обманывает она его!.. Женщины вообще благороднее нас… реже лгут…»

– Простите, сударь, вам здесь выходить… Господин барон уже пьет чай.

Вокульский открыл глаза. Над ним стоял проводник и деликатнейшим образом старался его разбудить.

– Как, уже день? – удивился он.

– О, девять часов утра, мы уже полчаса стоим на станции. Я вас не будил, сударь, потому что господин барон не велел, но поезд сейчас тронется…

Вокульский поспешил выйти из вагона. Станция была новая и еще не вполне достроенная. Тем не менее ему подали умыться и почистили платье. Он совсем очнулся от сна и направился в маленький зал, где помещался буфет и где сияющий барон допивал уже третий стакан чаю.

– Здравствуйте! – закричал барон, с дружеской фамильярностью пожимая Вокульскому руку. – Буфетчик, пожалуйста, чаю этому господину… Прекрасная погода, не правда ли, как раз для прогулки на лошадях! Однако и подвели же нас!

– А что случилось?

– Придется нам дожидаться лошадей. Счастье еще, что я в два часа ночи накатал телеграмму о вашем приезде. А то позавчера я послал председательше телеграмму из Варшавы, но начальник станции говорит, что я по ошибке заказал лошадей на завтра. Счастье, что я телеграфировал с дороги… В три часа отправили нарочного, в шесть председательша получила депешу, не позже восьми должна была выслать лошадей… Подождем еще с часик, зато вы ознакомитесь с окрестностями. Весьма, знаете ли, красивый пейзаж…

Позавтракав, оба вышли на перрон. Местность отсюда казалась плоской и голой, кое-где высились купы деревьев, а среди них несколько каменных зданий.

– Это усадьбы? – спросил Вокульский.

– Да… В этой стороне много помещиков. Земля тут отлично возделана: вон люпин, вон клевер…

– Деревень не видно, – заметил Вокульский.

– Потому, что это помещичьи земли; а вы знаете, должно быть, поговорку: «Господское поле богато скирдами, а крестьянское – мужиками».

– Я слышал, – вдруг сказал Вокульский, – что у председательши собралось много гостей.

– Ах, сударь мой! – вскричал барон. – Иногда по воскресеньям, в хорошую погоду, тут совсем как на балу в клубе: съезжается человек сорок, а то и больше. Да и сегодня мы, наверное, застанем кружок постоянных гостей. Ну, во-первых, моя невеста. Далее – Вонсовская, премилая вдовушка лет тридцати, страшно богатая. Кажется, за нею увивается Старский. Вы знаете Старского?.. Неприятная личность: грубиян, нахал… Удивляюсь, право, как это Вонсовская, женщина умная и со вкусом, находит удовольствие в обществе подобного вертопраха.

– А кто еще? – спросил Вокульский.

– Еще Феля Яноцкая, двоюродная сестра дамы моего сердца, очень милая девочка лет восемнадцати. Ну, потом Охоцкий…

– Он тоже? Чем же он тут занимается?

– Перед моим отъездом по целым дням ловил рыбу. Но вкусы у него так изменчивы, что я не уверен, не окажется ли он теперь рьяным охотником… Что за благороднейший молодой человек, что за ученость! И не без заслуг: у него уже несколько изобретений.

– Да, это человек незаурядный, – сказал Вокульский. – Кто же еще гостит у председательши?

– Постоянных гостей больше нет, но так, на несколько дней, а то и на неделю часто наезжают Ленцкий с дочерью. Вот изысканная особа, – с воодушевлением продолжал барон, – исполненная поистине редких достоинств! Да ведь вы знакомы с ними… Счастлив будет тот, кому она отдаст руку и сердце! Что за обаяние, что за ум! Действительно, знаете ли, ей можно поклоняться, как богине… Вы не находите?

Вокульский упорно разглядывал окрестности и не мог выжать из себя ни слова. К счастью, в эту минуту подбежал станционный служащий и сообщил, что экипаж прибыл.

– Отлично! – воскликнул барон и дал ему на чай несколько злотых. – Снеси-ка, милый, наши вещи! Ну, сударь, едем… Через два часа вы познакомитесь с моей невестой…