Текст книги "Реквием"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Лет пять тому назад моя жена заболела лейкемией. Врачи стали говорить, что долго она не протянет -может, несколько месяцев. Что делать, ума не приложу. Не собираюсь говорить о чувствах, но для меня она и дети – все.

  Проводник замолкает, охваченный, вероятно, этим противным чувством жалости к самому себе, и в купе какое-то время слышен лишь стук колес да перезвон стаканов.

– Как-то раз Бертен, иностранец, работавший в ту пору в агентстве, говорит мне, будто на Западе уже нашли какое-то средство от лейкемии, правда, стоит оно недешево. Я обратился за содействием в здравотдел, но мне ответили, что это средство не дает якобы никакого эффекта, что это рекламная шумиха, больше ниЧего.

«Другого ты от них и не услышишь, потому (что им неохота тратить валюту, – сказал Бертен. – Ради таких, как ты, валюту расходовать не станут». – Тогда вы окажите мне услугу, – прошу я. – В течение года-двух я с вами расплачусь». – «Фирма не может брать на себя такие расходы, – отвечает Бертен. – Но, поскольку дело касается человеческой жизни, я сам лично попробую тебе помочь. Дам тебе записку к одному знакомому в Стамбуле, может, он раздобудет для тебя это средство». Так оно и вышло.

  Проводник замолкает и многозначительно посматривает на сигареты, брошенные на постель. Я подаю ему коробку, и он закуривает.

–  Как это ни странно, доза помогла, – произносит человек, выпустив струю дыма. – Не знаю, то ли это средство подействовало, то ли всякие там лечебные процедуры, но жене стало лучше. Приняла она одну дозу, а нужно было еще и еще. И Бертен продолжал посылать меня к своему знакомому. Сперва передавал ему открытые записки, потом – маленькие, основательно запечатанные конвертики. «Возьми это, – говорит, – и сунь куда-нибудь под подкладку». – «А какая необходимость прятать это? – спрашиваю. – Что тут секретного?» – «Ничего тут секретного нет, – говорит он. – Я пишу о своих личных делах, но таможенникам об этом знать ни к чему». И я прятал его маленькие письма и относил их все тому же его знакомому. Если у меня и закрадывались кое-какие сомнения, то не хватило духу сказать об этом, ведь Бертен так много для меня делал, а жена все еще нуждалась в лекарстве. И только после того, как здоровье ее отчасти восстановилось и врач распорядился, чтобы пока перестали ее колоть, все вдруг всплыло на поверхность.

  Он замолкает на время как бы для того, чтобы восстановить в своей памяти все подробности случившегося, и молча курит, уставившись глазами в одну точку.

–  В лекарстве отпала надобность, но Бертен опять приносит мне маленький конвертик. «Я перед вами в большом долгу, – говорю ему. – Но больше не могу быть вашим курьером. Это дело противозаконное, вы Же знаете...» – «Скажи пожалуйста! – говорит мне Француз. – С каких это пор оно стало противозаконным? Не с того ли самого момента, когда ты получил что требовалось, а?» Он, конечно, был прав по-своему, но я тоже был по-своему прав и еще раз заявил, что не могу больше служить ему курьером. «Ты что, боишься?» – спрашивает Бертен. «Боюсь, конечно, как не бояться», – говорю. «И ты вообразил, что, отказавшись делать мне услуги, обезопасил себя на всю жизнь?» – не отстает он от меня. «Ни к чему мне соваться в такие дела», – сказал я ему. «Да ты, – говорит, – уже погряз в этих делах по самые уши и тебе вовек не выкарабкаться». Тут он отпирает стол, вытаскивает какую-то плоскую, коробку и подает ее мне. «Вот, полюбуйся, – говорит, – это записи разговоров, которые мы вели, когда я вручал тебе письма. А на снимках запечатлены моменты, когда ты вручал эти письма в Стамбуле. И можешь не сомневаться, человек, которому ты их вручал, вашим хорошо знаком. Можешь не сомневаться и в том, что коробка, которую ты сейчас видишь, через четверть часа может оказаться в руках милиции». – «Вы этого не сделаете, – говорю я. – Вам это ни к чему». – «Верно, – отвечает он. – Но только до тех пор, пока мы можем на тебя рассчитывать. Но как только ты окажешься лишним, нам ничего не стоит пустить тебя в расход. Я иностранец. Уехал, и дело с концом. А на следующий день ты тоже уедешь, только в тюрьму».

  Человек нервно гасит сигарету в пепельнице и продолжает:

– Крепко он меня зажал в тиски и раскрыл передо мной все карты. А напугав меня основательно, начал успокаивать. «Значит, ты боишься, что тебя схватят? – говорит. – Ладно, войду в твое положение, не будет больше писем. Впредь не письма будешь возить, а пуговку, вот такую коричневую пуговку, пришитую к куртке. Ну если и это опасно, тогда уж не знаю!» И еще: «Тебе небось кажется, что ты творишь Бог весть что? Да если мне нужно что-нибудь передать, я и без тебя передам – есть посольства, дипкурьеры, десятки способов...

  Ты человек полезный, отрицать не стану, но не воображай, что ты незаменим и что ты творишь какие-то страшные вещи. К тому же ты мне так задолжал с этим своим лекарством, что тебе за пять лет не расплатиться. Ну ладно, считай, что ты мне уже не должен. Больше того, считай, что впредь твой дополнительный труд будет оплачиваться особо». – «Да, – говорю, – пока меня не схватят. Раз таким делом занимаешься регулярно, все равно схватят, рано или поздно». А он мне в ответ: «Мы, – говорит, – умеем беречь людей. Это долго не протянется. А в случае, если возникнет малейшая опасность, мы перебросим тебя тут же, вывезем тебя и твою семью».

– Где он сейчас, Бертен?

– Уехал, два года прошло с тех пор.

– И с кем вы стали поддерживать связь?

–  Со Старым.

– Кто это такой?

– Не знаю.

– Как так не знаете?

– Не знаю. Я никогда не виделся с ним. Но перед своим отъездом Бертен предупредил меня, что теперь указания будут идти от Старого. Так оно и есть.

– А кто их вам передает?

– Никто.

– Как «никто»?

– Я хочу сказать, что у меня нет прямой связи ни с кем. Если мне предстоит поездка, я должен особым способом подвернуть занавеску на окне. И ждать. Есть что передать – мне сунут конверт под дверь. Но в конверте обычно нет ничего, кроме такой вот коричневой пуговки, которую я сразу пришиваю к своей куртке. Только дважды я находил записки, настуканные на машинке, когда пуговку требовалось передать по другому адресу.

– А здесь куда идете, если надо что сообщить?

  Кондуктор невнятно сообщает какой-то адрес по улице Евлоги Георгиева.

– Но там я никого не знаю. Меня только предупредили, что если будет что-то важное, очень важное, то мне следует написать простое письмо и в случае какой опасности вставить в него одну фразу, а ежели необходима личная встреча – другую, и опустить письмо в почтовый ящик Касабовой.

– Когда и сколько раз вы пользовались этим почтовым ящиком?

– До прошлого года ни разу. Но так как в последнее время вокруг меня стали сгущаться тучи, я послал одно за другим пять писем – каждый месяц по письму.

– Ну и?..

–  И ничего. На мои сообщения об опасности мне отвечали, что ими приняты меры и в случае надобности меня вывезут. А на свои просьбы о встрече я вообще не получил ответа.

– А как вы установили связь с Томасом?

– Обыкновенно. Прошлой ночью я нашел у себя записку, в которой сообщалось, что во время поездки меня будут спрашивать.

–  Вы сохранили записку?

–  Зачем же я стал бы ее хранить? Сжег.

–  Ну и потом?

– Когда я вошел к иностранцу, чтобы приготовить постель, он шепнул мне, чтобы я зашел к нему попозже, когда все утихнет и когда в вагоне не будет пограничников и тому подобных лиц.

–  Про меня вы ему сказали?

–  Вас тогда еще не было.

–  И теперь Томас предлагает вам спасение, да? – спрашиваю я, опираясь на скудный запас словесного лома.

  Проводник молчит.

– И вы ему верите?

– Я давно перестал им верить, – говорит он, медленно поднимая голову. – Но мне ничего другого не остается...

– Другое вы проиграли... много лет назад... давным-давно... Если бы вы еще тогда, собравшись с духом, пришли к нам да сознались во всем... Но что теперь об этом толковать. Лучше скажите, как вы себе представляете будущее?

–  Как мне его представлять... – уныло бормочет человек.

– Я хочу сказать: если бы я не вмешался. Вы окажетесь по ту сторону, через месяц-два к вам перебросят и вашу семью, и вы заживете новой жизнью... Так, что ли?

– Хм...

– А вам не пришла в голову такая мысль: какого рожна им спасать вас и вашу семью, когда вы им больше не нужны?

– Чтобы я находился при них... Чтобы не пошел в наше посольство и не рассказал про их плутни...

– Вам кажется, что вы все еще представляете для них известную опасность... Верно. Только эту опасность они могут устранить и намерены это сделать, не держа вас при себе, а избавившись от вас. Это дешевле, выгоднее и, что самое главное, проще. Такие у них методы.

  Проводник молчит, мысленно взвешивая мои слова.

– Должно быть, так они и рассчитывали сделать... – тихо говорит он. Потом добавляет: – Но теперь уже все равно... Если бы даже я очутился там и меня бы оставили в покое, грош всему цена... Без жены и детей я ничему не рад...

– Ну, причитать пока рано, – говорю. – Вы однажды уже пошли на преступление, вообразив, что делаете это из любви к своим близким. Теперь настало время действительно сделать что-нибудь ради них и ради самого себя.

  Человек снова медленно поднимает голову, и в его глазах появляется какой-то смутный проблеск жизни.

–  Речь идет не о том, чтобы одним махом на всем поставить крест, – спешу предупредить его. – Так или иначе, вы понесете наказание, потому что в нашей стране существуют законы. Однако степень наказания может быть разной, и зависит она от вашего дальнейшего поведения.

– Скажите, что я должен делать? – спрашивает проводник с тем же неуверенным блеском в глазах.

– Вам следует продолжать путь до Стамбула.

– Но разве... Как же это?..

– А так, как будто ничего не случилось.

– А может, мне уже не стоит возвращаться?.. – испытующе смотрит на меня человек.

– Дело ваше.

– А если они помешают мне вернуться?

– Мы вам поможем.

– А если попытаются меня ликвидировать?

– Есть такой риск. Но вы уже предупреждены и сможете быть более осмотрительным. К тому же речь идет только об одних сутках, после чего вы возвращаетесь обратно. А главное, делайте вид, что ничего не случилось и что вы не склонны отказываться от своих намерений.

  Проводник снова погружается в размышления. Потом вдруг решает:

– Хорошо. Я готов.

– В таком случае, – говорю, – давайте выкурим еще по сигарете и подробнее рассудим, как нам быть.

  Вокзал в Стамбуле. Ничего особенного, кроме шума, сутолоки да адского зноя, в чем тоже нет ничего особенного. Из дверей второклассных вагонов с выкриками посыпали суматошные пассажиры, одних вытаскивают, других вышибают. Вышибать трудно, потому что у каждого пассажира по восемь—десять чемоданов. Самые нетерпеливые передают свои вещички через окно в руки рвущихся в бой встречающих. Приезжающие большей частью отходники, возвращающиеся из Швейцарии, ФРГ или Дании.

  В иные времена люди шли на отхожие промыслы, гордые своим мастерством, любимыми ремеслами. Ныне же самое главное – иметь крепкие руки, чтобы выполнять тяжелую работу, которая для изнеженных европейцев кажется слишком грубой, – копать лопатой землю да перетаскивать тяжести. А если ты проработал несколько лет и вел счет каждому медяку, то можешь скопить достаточно средств, чтобы набить картонные чемоданы низкопробными, уцененными товарами и триумфально вернуться на родину.

  Стоя в коридоре у окна вагона, я наблюдаю за тем, как поезд освобождается от победителей и трофеев, и нетерпеливо жду, когда в толпе появится мой человек. Несколькими окнами дальше Томас с секретаршей тоже ждут встречающих. Я делаю вид, что не замечаю его, да и он, похоже, не обращает на меня никакого внимания.

  Томасу больше повезло. К вагону пробивается высокий мужчина в темно-синей шоферской фуражке и принимает из рук дипломата два маленьких чемоданчика. Минутой позже появляется и мой человек, и мы сквозь жару, скопище людей и горы чемоданов плывем к месту стоянки нашего «мерседеса».

  Рассеянным взглядом мне удается установить, что дипломат со своей секретаршей уже удаляются на черном «бьюике», а позади них в шикарном такси в обществе незнакомого молодого человека дремлет Бори-слав. Все это сейчас меня мало трогает, и я даю знак своему человеку ехать в отель.

– Я должен любой ценой повидаться со своим другом, – предупреждаю вполголоса. – Пусть недолго, хотя бы одну минуту. И чем скорее, тем лучше.

– Первая условленная встреча через час, – информирует меня человек за рулем, которого я знаю только в лицо, а то, что он Манев, мне стало известно лишь сейчас. – Ну и жара!

  И мы толкуем о жаре.

  Отель несколько выше среднего разряда, что вполне отвечает моему служебному рангу, отмеченному в паспорте. А вот бару просто цены нет, такой он уютный, тихий и, что самое главное, прохладный. Я отдаю ему должное, убив точно час и сорок минут за чашкой кофе и чтением французских газет, датированных вчерашним днем.

  Точно через час сорок у входа появляется Манев и делает знак, что пора ехать. Снова садимся в «мерседес» и после необходимых маневров с целью предосторожности подкатываем к тротуару, где в жиденькой тени дерева нас ждет Борислав.

– Томас ускользнул от меня, – жалуется мой друг, подсев ко мне на заднее сиденье. – Ускользнул, потому что я придерживался твоих инструкций...

– И правильно поступил, – отвечаю, проглотив любезный намек.

– Пробыв недолго в отеле, он вышел на улицу, остановил такси и куда-то поехал. Пока Томас передвигался по городу, я еще мог сидеть у него на хвосте, но, как только он устремился за город – а было заметно, что он настороже, – мне пришлось дать отбой, иначе Томас бы меня сразу обнаружил.

– Ты поступил правильно, – повторяю я.

– Но вот курьез, – продолжает Борислав, не обращая внимания на мое одобрение, – едва мы успели съехать на обочину, как вдруг видим, что следом за ним катит на каком-то захудалом таксомоторе тот косматый с гитарой. И поскольку относительно его ты мне особо строгих инструкций не давал, то мы помчались вдогонку. Короче говоря, узнали адрес виллы.

– А где сейчас Томас?

– Возвратился в отель.   ,

– А тот, косматый?

– Завалился в какой-то притон, где одна половина посетителей впрыскивает себе морфий, а другая курит марихуану.

–  Оба на виду?

– Все трое, – вносит поправку Борислав. – Ты забываешь секретаршу.

– Чудесно. А сейчас слушай и записывай в уме. Коротко рассказываю ему о разговоре с проводником.

  Очень коротко, поскольку Борислав отличается тем, что умеет понимать с полуслова.

– Так что, во-первых, они могут попытаться убрать проводника. Во-вторых, попытаются ликвидировать и косматого. Иначе на какого черта этот тип понадобился им в Стамбуле. В-третьих, очень возможно, что для пущего удобства они решили устроить так, чтобы эти двое убрали друг друга сами. Видимо, это побудило Томаса встретиться с Чарли на той вилле. Все эти вероятности требуют, чтобы мы предприняли соответствующие контрмеры.

–  Вы что, в качестве спасательной команды прибыли? – не удержался Манев вопреки профессиональным обычаям.

– Я и сам не знаю, – тихо говорю в ответ. – Порой трудно понять, что это – спасательная акция или катастрофа. Все зависит от того, как посмотреть.

– Мне кажется, было бы неплохо посетить одну-две фирмы, – говорю Маневу, когда подошла к концу процедура обеда в гостиничном ресторане. – Как приличествует приехавшему в командировку служащему.

– Что-нибудь придумаю, – кивает Манев. – Но это станет возможным, когда немного спадет жара. Так что пока можете спокойно отдыхать.

  В номере прохладно, зеленые жалюзи создают в комнате приятную сумеречную атмосферу. Откинувшись в бархатном кресле приглушенно-зеленого цвета, я пытаюсь дочитать газетную статью о шпионах-спутниках, начатую еще утром. Но и теперь мне не везет в деле самообразования. Мягко выскользнув из моих рук, газета падает на ковер.

  Мое участие в операции фактически закончилось, если не считать самого неприятного – ожидания. Отныне все в руках Борислава, его молодого помощника и зависит от воли случая. От всех троих требуется очень немногое, имеются в виду простейшие действия, но при здешних условиях абсолютно ручаться за успех трудно. Единственная промашка, которая в данный момент совершенно недопустима, – это обнаружить себя раньше времени. Именно это я и стараюсь вдолбить в немного упрямую голову Борислава. Этот в общем-то спокойный человек после длительного бездействия в какой-то степени уподобился охотнику в самом начале сезона. Томас... Вилла... Как будто это позволит ему раскрыть некий центр глобальных масштабов. Томас... Важнее всего, чтобы этот Томас ни в малой степени не заподозрил, что мы напали на его след. Потому что случись это – все полетит к чертям.

  К четырем часам Манев заезжает за мной, и я еду с визитами доброй воли в три экспортные фирмы, почти полностью передоверив ведение переговоров своему спутнику. В заключение Манев берется показать мне кое-какие достопримечательности города.

– Если это так обязательно... – Я без энтузиазма отзываюсь на его предложение.

– Конечно, не обязательно. Но почему бы тебе не посмотреть, как выглядит с близкого расстояния «Святая София»?

– Было бы гораздо интересней посмотреть, как выглядит с близкого расстояния Софи Лорен, – уныло замечаю я.

  Но, поскольку как-то все же нужно убить время, остающееся до поезда, я покорно сажусь в «мерседес». Мы останавливаемся перед мечетями, у разрушаемых сыростью стен, у крытых базаров, осматриваем позеленевшие от времени купола, при этом Манев добросовестно дает мне соответствующие исторические справки, однако все это время я думаю о другом, о том, что происходит, может быть, именно сейчас в этом самом городе и от чего зависит исход операции.

  Точно в девять приезжаем на вокзал, значительно более тихий в этот вечерний час. Спальный вагон уже другой, проводник тоже другой, потому что прежний вагон и прежний проводник отправятся в путь завтра, если вообще отправятся. Поднимаемся с Маневым в купе, чтобы выкурить по сигарете, потому что поезд отходит только в девять двадцать. Борислава все еще нет.

– Борислава нет, – говорю я без всякой необходимости, когда мы садимся на уже разобранную постель.

– Успеет, – успокаивает меня мой знакомый, но лицо его напряжено, как, вероятно, и мое.

– Да. Борислава все нет, – говорит Манев– уже другим тоном четверть часа спустя. – Мне пора исчезать.

  Мы обмениваемся рукопожатиями и не слишком уверенным взглядом. Мой знакомый покидает вагон, но продолжает оставаться на перроне, а я облокачиваюсь на окно и обвожу глазами перрон.

  Проводники уже закрывают с грохотом двери вагонов. Вдруг из зала ожидания появляется фигура Борислава, в несколько прыжков он пересекает перрон и вскакивает на ступеньку вагона за несколько секунд до того, как трогается поезд. Манев поднимает на прощанье руку, и на его лице мелькает улыбка.

  Борислав прилег на постель у окна, предоставив мне Другую ее половину, со стороны двери. Он наливает себе четверть стакана виски и отпивает большой глоток.

– Неплохое. Это Манев тебе дал?

– Да, – киваю в подтверждение. – Но он не сказал, что принес для тебя одного.

– Извини, пожалуйста, я сегодня маленько того... Он делает красноречивый жест у своей головы, затем берет второй стакан, щедро наливает золотистого напитка и подает мне.

– Если бы ты даже не на шутку рехнулся, все равно мог бы не бояться, – успокаиваю я его. – Свой человек, не оставили бы в беде.

  Он снова отпивает из стакана, потом смотрит вокруг, и на его лице появляется какое-то стеснительное выражение, смысл которого мне хорошо знаком.

– Дай сигарету, а то я забыл свой мундштук и просто не знаю, куда девать правую руку.

– Ладно, ладно, можешь не оправдываться, – говорю я и бросаю ему сигареты.

  Он курит, прикрыв глаза, как будто думает о чем-то или просто дремлет. Потом гасит окурок и устало произносит:

– Чуть было не упустил поезд...

– Если тебе угрожало только это...

– А что еще?

  У меня нет намерения вдаваться в подробности, потому что, едучи в иностранном поезде по чужой территории, трудно с уверенностью сказать, кто, где и с какой целью тебя подслушивает. И мы дремлем, каждый в своем углу, хотя у нас над головой есть вторая, совершенно свободная постель с мягким одеялом и свежими простынями.

  Перед самым рассветом мы прибываем в Свиленград, где нас ждет машина. Шофер тоже свой человек, из нашей группы, и, как только мы трогаемся с места, я спрашиваю у Борислава:

– А что ты скажешь еще, кроме того, что чуть было не упустил поезд?

– Все прошло как по писаному, – отвечает мой друг, окончательно поборов сон. – Гитарист оставался в том притоне до самого вечера. Мой человек без труда познакомился с ним и с содержимым его карманов. А я тем временем вошел в контакт с другим. Потом пошел навести справки о Томасе. Томас после обеда из отеля не выходил. Зато ровно в семь вечера вышла секретарша и взяла такси. Мы с моим человеком берем другое. Примерно четверть часа такси петляет по разным улицам и закоулкам и наконец останавливается где-то на углу, в темном месте. Она вылезает из машины и велит шоферу ждать. Подкатив чуть поближе, мы делаем то же самое. Я не спускаю с нее глаз. Вижу, заходит в какой-то сквер. В нем ни души и довольно темно, так что подобрать наблюдательный пункт оказалось нелегко. Женщина садится на скамейку, и очень скоро приходит этот, с гитарой. Не приходит, а как будто с неба сваливается.

  «Он мертв, – не может сдержать себя косматый. – Мертв! Я убил его!»

  «Тише! – шепчет секретарша. – кто мертв?»

  «Да тот, человек из вагона... Вы меня обманули... Вы сделали меня убийцей!.. «Ты его только усыпишь», – сказал Томас... И я усыпил его навеки».

  «Сядьте, успокойтесь, – дергает его за рукав секретарша. – Как вы его усыпили, чем?»

  «Вот этой игрушкой», – отвечает гитарист, вынув что-то из кармана.

  Затем он плюхается на скамейку и продолжает:

  «Убийцы!.. Вы меня обманули, сказали «усыпишь», а он умер...»

  «Но я понятия не имею... в самом деле, я об этом ничего не знаю», – заикается секретарша.

  «Тогда зачем вы сюда пришли?»

  «Просто жду вас, чтобы передать вам упаковку».

  «Давайте же... Морфию мне... Ох, не могу больше!»

  Она подает ему какой-то пакет, он разрывает его и как будто берется наполнить шприц, хотя я не уверен, что это именно так. Ясно одно: через минуту он весь напрягся, выпятился, опершись на спинку, потом съехал в сторону и рухнул на землю... Женщина наклонилась над ним, глухо всхлипнула и бежать. Прихожу на место происшествия. Вижу – мертв. Я скорее в машину и, хотя шофер гнал как сумасшедший, чуть было не упустил поезд.

– Эта подробность мне уже известна. А упаковка?

– У меня в портфеле. Не знаю, стоило ли ее брать, но я взял.

– Не повредит, – говорю. – Может, для тебя пригодится... Как средство, чтобы окончательно бросить курить.