Текст книги "Реквием"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА 3

   В нашу эпоху технической революции, когда дело создания аппаратуры для подслушивания, наблюдения и фотографирования каждый день отмечается новыми и новыми эпохальными достижениями, крохотное устройство, предоставленное в мое распоряжение Драгановым, кажется жалким и примитивным. Жалкое и примитивное, а дело свое делает. Крохотный объектив, размером с булавочную головку, вмонтирован в стену комнаты, в которой ведется допрос. Этот самый объектив при помощи системы увеличительных линз передает на противоположную .стену смежной комнаты изображение, наблюдать которое можно не напрягая зрения.

  Удобно разместившись в этой смежной комнате, я созерцаю на небольшом экране фигуру Драганова, сидящего за письменным столом ко мне спиной, и фигуру Апостола, стоящего лицом ко мне. Это высокий тощий юноша, в нем бы можно было заподозрить баскетболиста, не будь он таким вот немощно расслабленным и слегка сутулым – тонкие ноги, кажется, с трудом держат его длинный скелет. Лицо у него тоже расслабленное, тоже длинное и очень бледное, как у настоящего евангельского апостола, если не принимать во внимание некоторой наглости во взгляде и в изгибах губ, что, возможно, и не присуще евангельским апостолам. На нем черный свитер с высоким воротом и с не в меру короткими рукавами и мятые узкие серые брюки, тоже слишком короткие для его роста.

– Апостол Велчев, – произносит Драганов сухим казенным голосом.

– Он и есть, – невозмутимо подтверждает посетитель.

– Скажи-ка, Апостол, до каких пор ты будешь прибавлять нам хлопот? – по-свойски спрашивает Драганов, неожиданно отказавшись от официального тона.

– А в чем дело? Опять что-нибудь случилось, товарищ майор? – с неподдельной невинностью и теплым участием спрашивает гость.

– А ты почем знаешь, что случилось?

– Но вы же говорите про хлопоты.

– Когда ты в последний раз видел Фантомаса?

  Апостол накладывает на лицо печать глубокого раздумья, перемещает тяжесть своего скелета с левой ноги на правую и отвечает:

–  Вчера.

–  Не может быть.

– Тогда позавчера... Вчера или позавчера, во всяком случае, в «Ялте» он мелькнул перед глазами, но я не стал заходить, так как очень торопился.

– О, ты даже торопишься иной раз... И куда же ты так спешил?

– Хм...  – Посетитель снова задумывается и снова перемещает центр тяжести скелета, на этот раз с правой ноги на левую. – К Бояну шел. Обещал занести ему книжку.

– Спешное дело, ничего не скажешь, – кивает Драганов. – И в котором часу это было?

– Не могу точно сказать. Наверно, около четырех.

– И с тех пор ты Фантомаса не видел? – Нет.

– И даже не знаешь, вчера это было или позавчера?

– Но вы же понимаете, товарищ майор, при моем психическом состоянии... – страдальчески изрекает Апостол.

– Раз твое психическое состояние плохое, давай мы тебя полечим! – предлагает Драганов.

– Мерси... Знаю я ваше лечение...

– А где морфий? – внезапно и резко спрашивает майор.

– Какой морфий? – вздрагивает долговязый.

– Тот самый, что Фантомас украл при взломе аптеки!

– Какой аптеки? – симулирует очередное вздрагивание Апостол.

– Пятьдесят ампул морфия! Пятьдесят! – подчеркнуто произносит Драганов, не обращая внимания на искреннее удивление, написанное на вытянутой бледной физиономии.

– А при чем тут я, если Фантомас залез в аптеку? -восклицает Апостол, пытаясь одновременно выразить и невинность, и беспомощность, и задетое честолюбие.

– Только Фантомаса мы сцапали, а вот ампул пока не обнаружили! – уточняет Драганов. – Значит, он передал их кому-нибудь из вас. Кому? Вот на это ты и должен мне ответить!

– Ни сном ни духом тут моей вины нет, уверяю вас, – все так же беспомощно бормочет молодой человек.

– Ты ни сном ни духом не знаешь, что творит твой ближайший друг?

– Во всяком случае, аптеку я с ним не взламывал.

– Ты скоро начнешь утверждать, что и с морфием ты не имеешь ничего общего...

– Этого я не говорю, – бубнит Апостол и отводит взгляд в сторону. – И потом, морфием ли я травлю себя или чем-то другим, да и вообще травлю я себя, нет ли, кого это касается, скажите на милость! Если я в один прекрасный день пырну себя вот сюда кухон-Ньш ножом, – он делает красноречивый жест по направлению к своему животу, – вы и тогда станете требовать от меня отчета? Где? На том свете?

– Мы не требуем от тебя отчета, а пытаемся тебя спасти.

– Я не прошу, чтобы вы меня спасали, – хмуро изрекает долговязый. – Начну кричать о помощи, тогда и спасайте.

– А когда ты обираешь аптеки, нам что?.. Сидеть сложа руки и любоваться тобой, да?

– Я же вам сказал, никакой аптеки я не обирал.

– А где ты берешь морфий?

– Где... С того дня, как вы меня накрыли с фальшивыми рецептами, я просто погибаю от наркотического голода.... Только вам этого не понять... – страдальчески произносит Апостол.

– Вот отправлю тебя в Курило, тогда ты узнаешь, что такое наркотический голод.

– Для меня вся София Курило... Весь мир... – восклицает долговязый с истерической ноткой в голосе.

– Вот как? А кто в этом виноват? Мы или такие вот, как ты? – спрашивает Драганов, не повышая тона. И прежде чем парень успел ответить, майор кивает появившемуся милиционеру: – Уведи его! Следующий!

  Следующий оказывается женского пола. Рослая девушка, хотя и пониже Апостола, и такая же расслабленная, однако причина этой расслабленности в чрезмерной полноте, вызванной застойной жизнью, леностью или просто нарушением обмена веществ. Лицо миловидное, белое, я бы сказал, болезненно-белое, чуть нахмуренное, апатичное и совершенно неподвижное. Словом, не имеющее ничего общего с артистической мимикой Апостола. Одета молодая особа в мини-юбку, не слишком подходящую для ее толстых бедер, отчасти прикрытых, впрочем, длинным летним пальто, которое чуть не касается пола – сообразно капризному весеннему дню. Если не считать белой кожи, все у этой дамы черное или почти черное – одежда, густые взлохмаченные волосы, глаза.

– Лиляна Милева...

Не говоря ни «да» ни «нет», она стоит перед столом в полной неподвижности, словно тут осталось только ее тело, а душа витает неведомо где.

– Садись, Лили, – предлагает майор со свойственной ему манерой сменять официальный тон сугубо дружеским.

  Лили садится все с тем же апатичным видом, словно загипнотизированная, кладет ногу на ногу, и распахнувшиеся полы пальто обнажают ее импозантные бедра.

– Как живется? – по-свойски спрашивает Драганов.

– Обыкновенно...

Голос у нес низкий, хрипловатый, как у джазовой певички былых времен.

– Я хочу сказать, с морфием или без морфия?

– Вы же знаете, что я с этим покончила.

– Дай-то Бог, – кивает майор. – А позавчера вечером чем ты занималась?

– Позавчера? – Она слегка поднимает черные брови, но лицо ее остается все таким же безжизненным. – Кажется, была в кино.

– Ага, прекрасно... Что же ты смотрела?

– «Багдадского вора», – не колеблясь, уточняет девушка.

– Этот фильм в течение недели ни в одном кинотеатре не показывали, – в свою очередь уточняет Драга-нов. – Скажи это Апостолу, или Бояну, или тому, кто подучил тебя врать мне.

  Она молчит, словно все это ее не касается.

– Ну а потом, после кино, в котором ты не была, чем ты занималась?

– Пошла домой.

– Одна?

– С Бояном... если это имеет такое значение.

– Никакого значения это не имеет... Раз с Бояном... Тем более что вы сговорились...

  Майор замолкает на время, как бы раздумывая над тем, продолжать ему этот бесполезный разговор или прервать его. Потом спрашивает:

– И все же, в котором часу вы пришли домой?

– К одиннадцати.

– В твою мансарду?

– А куда же еще?

– И больше не выходили? Лили кивает.

– Странно... – тихо роняет Драганов.

  Однако его замечание не производит на девушку никакого эффекта.

– Странно... – повторяет майор. – Потому что люди видели, как вы в полночь выходили из «Ягоды».

– И что же в этом странного? – по-прежнему невозмутимо реагирует Лили. – Просто у меня нет часов. -Она поднимает руку и сдвигает рукав. – Вот, поглядите, нет у меня их. Правда. И вообще я не слежу за часами. Хотя если бы я заранее знала, что вы меня вызовете, я бы взглянула на них, чтобы быть точнее в своих ответах.

– А ампулы?

  Лили даже не спрашивает, «какие ампулы», а продолжает сидеть с безучастным видом, откинувшись на спинку стула, скрестив ноги, потупя взор, словно ей захотелось маленько вздремнуть.

– Ампулы, те, что Фантомас стащил в аптеке в ту самую ночь! – кричит Драганов, чтобы разбудить ее.

– Впервые слышу.

– Знаешь, Лили...

  Она лениво поднимает темные глаза и как бы для того, чтобы избавить его от напрасных усилий, произносит:

– Ничего я не знаю.

  Произносит спокойно, но так, что в этой фразе отчетливо слышится другое: «Ничего я вам не скажу».

  Драганов нажимает на кнопку под столом и отдает появившемуся милиционеру распоряжение:

– Уведи ее! Следующий!

В этот раз следующий – Боян.

– Я полагал, что нам с тобой больше не придется встречаться, по крайней мере тут, в этой канцелярии, – вставляет Драганов после нескольких незначительных вопросов.

– И я так думал, – тихо отвечает парень. – Мне даже непонятно...

– А! Непонятно...

– Я вам честно говорю, что с этим уже покончил... Если не верите, пошлите меня на анализ...

– Ты лучше скажи, порвал ли ты с теми, что ждут тебя там, на улице?

– Почти... Кроме Лили.

– Да, Лили... Я так и не понял, что она смотрела позавчера в кино...

– Она вообще в кино не была. – А она говорит, что была.

– Не знаете женщин. Стоит испугаться, и сразу начинает врать.

– Что-то я не заметил ее испуга.

– Такая уж .она, виду не показывает.

– А чего ей пугаться?

– Она знает столько же, сколько и я... Но раз вызвали...

– Значит, ты даже не догадываешься, зачем вас вызвали?

– Понятия не имею.

– А когда ты в последний раз видел Фантомаса?

– Давно я его не видел.

– Но ты же был позавчера в «Ягоде»?

–  Мы были там вдвоем с Лили.

–  А что ты знаешь об ограблении аптеки?

– Какой аптеки?

– И о каком «ограблении»?.. – дополняет Драганов.

– Но я вам честно говорю...

  Боян постоянно подчеркивает это свое «честно», и держится он куда естественней, чем Апостол, и все же я не могу отрешиться от мысли, что мой подопечный врет нисколько не хуже Апостола.

– Ладно, ступай, – досадливо машет рукой майор.

  Однако парень не торопится уйти и в какой-то нерешительности посматривает на Драганова.

– Мне только хотелось вас попросить...

  Он замолкает, и Драганов в свою очередь смотрит на парня.

– В чем дело?

– Мне хотелось вас попросить, чтобы вы не сообщали товарищу Боеву... Тем более что я и в самом деле ничего не знаю про эту аптеку и... почти порвал со всей этой компанией... и вообще...

– А почему ты боишься товарища Боева?

– Я не боюсь. Неловко мне.

– Ладно, ступай, – повторяет майор.

  Видали! Неловко ему.

  Сегодня тоже все послеобеденное время проходит в служебных разговорах с Бориславом, только на сей раз к теме «Томас» прибавилась еще одна – «Чарли».

– Ужасно нечистоплотный тип... – замечает мой приятель.

– Что конкретно ты имеешь в виду?

– Все... Особенно его ноги.

  Борислав вытаскивает из какой-то папки несколько снимков и через стол бросает их мне.

– Смотри, он босой! – изумляюсь я, взглянув на первый снимок.

– Только когда в парадной форме, – уточняет мой коллега.

  Гражданин Чарлз Уэст – в дружеском общении Чарли – заснят во всем своем величии в момент, когда он выходит из посольства. Худой и высокий, конечно, не то что Апостол, он одет с артистической небрежностью – рубаха в крупную клетку, распахнутая почти до пояса, мятая кожаная куртка и такие же мятые ковбойские штаны. Лицо в основном представлено большущим острым носом. Остальная же его часть в большей или меньшей степени скрыта буйной кудрявой растительностью – длинной косматой шевелюрой, всклокоченной бородой и свисающими усами. Гитара, висящая на плече, и босые ноги счастливо дополняют его парадный вид.

– О! Наш герой моторизован, – замечаю я, переходя к следующей фотографии, на которой Чарлз Уэст восседает на своем мотоцикле.

– Приволок это старое барахло из Турции и газует на нем туда-сюда.

– И где его резиденция?

– Живет на улице Патриарха Евтимия у одной старушки, сестры его матери.

– А чем он занимается в последние дни?

– Все тем же: шляется по кафе. 1Йо всяком случае, в посольство он не наведывался, если тебя это интересует.

  Борислав тянется к сигаретам, закуривает с рассеянным видом, как бы машинально, не сознавая этого. Потом говорит, выбрасывая вместе со словами и соответствующее количество дыма:

– Пока что эта фигура не играет никакой роли. Самый банальный случай – бродяжка из богатой семьи. Один из тех скитальцев, коих тысячи шляются по белу свету, потому что это модно – скука и наркотики не дают им покоя.

– У нас наркоман ничего не найдет.

– Пожалуй. Но этот нашел Марго.

– Марго не находка. Таких всюду хватает, как говорится, хоть пруд пруди.

– Знаешь, когда человек влюблен, ему начинает казаться, что с его возлюбленной никто не может сравниться.

– Наркоманы не очень-то сильны в любви.

– Может, это и не любовь... Дружба, привязанность. Что бы там ни было, для меня эта фигура не имеет никакого значения.

– Таких фигур, которые бы не имели никакого значения, в жизни не бывает. Так же, как в шахматах.

– Понимаю. Но я имею в виду данный момент.

  Данный момент... Откуда нам знать, что подготавливается в данный момент. Быть может, этот косматый и бесхарактерный Одиссей уже превратился в инструмент для осуществления операции, об истинных целях которой сам он понятия не имеет. А может, мы готовимся устроить облаву в лесу, в котором давным-давно нет дичи, устраиваем засаду для призраков, может, мы вообще зря вторглись на территорию Драганова.

  Оставив на работе свои координаты на случай каких-либо непредвиденных обстоятельств, мы торопимся в «Болгарию» чего-нибудь поесть. У широкой витрины нашелся свободный столик. Лениво жуя и запивая пивом сосиски, мы наблюдаем за движением прохожих по бульвару. Скоро вечер, в такое время люди обычно выходят на прогулку. На тротуаре в мягком свете заходящего солнца медленно дефилирует молодежь парами или группами, прохожие болтают, смеются, иные посматривают в нашу сторону, и мы невольно чувствуем себя на положении манекенов, рекламирующих в витрине сосиски и пиво – это, мол, вкусно и питательно.

  Как бы то ни было, но после того, как ты занимался больными людьми и их болезнями, приятно видеть вокруг себя такой жизнерадостный и здоровый народ. «Их всего несколько десятков», – говорит Драганов. И может быть, он, Драганов, даже не подумал о том, что для него это сравнительно малое число не имеет никакого значения, потому что он на всю жизнь осужден заниматься этими несколькими десятками, по восемь, а то и по десять часов в сутки проводить только с ними, видеть воочию их драмы и катастрофы, потому что фактически они неотделимы от его собственного существования.

  Мы выходим на улицу в сумерки. В невообразимой сутолоке на улице Бенковского находим оставленную нами служебную машину. Я сажусь за руль, и через десять минут мы останавливаемся на узенькой, скверно освещенной улочке.

– Это и есть тот самый дом? – спрашивает Бори-слав, вылезая из машины.

– Это его родной брат, – поясняю я, потому что весь здешний квартал состоит из почти одинаковых, очень неухоженных жилых зданий, построенных где-то в начале войны.

  Мы входим в парадную дверь, попадаем на неосвещенную лестничную площадку, откуда через черный ход – во двор, пересекаем его, чтобы вскоре очутиться в другом таком же дворе, после чего проникаем, опять же черным ходом, на второй этаж. Кнопка звонка подает сигналы морзе, тихо раскрывается дверь, мелькает лицо одного из наших людей.

– Что нового? – обращаюсь к лейтенанту и его помощнику, которые здесь дежурят.

– Ничего, ждем...

  На экране телевизионного устройства видна просторная гостиная – не наша, а та, что в доме напротив. В ней наступает оживление. Входит Марго, сопровождаемая Апостолом и Пепо. Кавалеры запросто располагаются в креслах, а Марго тем временем направляется в нашу сторону, вероятно для того, чтобы опустить шторы. Напрасный труд, только как ей об этом скажешь. Наши окна тоже давным-давно зашторены, однако для телевизионных устройств это не помеха.

– Дай что-нибудь выпить, – требует долговязый.

– Вы прошлый раз все выдули, – отвечает Марго, снова появляясь в поле зрения. – Впрочем, на кухне, кажется, есть немного коньяку.

– А я пас.

– Дело твое,  но тут должны стоять бутылки и бокалы...

– Ты считаешь, что сюда могут нагрянуть люди Дра-ганова? – спрашивает Марго.

– Едва ли... хотя не исключено, – отвечает Апостол. – Попробуй догадайся, что им взбредет на ум. И все же мне не верится, чтоб они стали ночью колесить по городу ради нас. Пока не расколется Фантомас, Драганов нас не станет донимать. А Фантомас ни за что не расколется.

– Фантомас – могила! – соглашается Пепо.

– Заботитесь только о себе, – тихо замечает Марго. – А вы представляете, каково сейчас ему, бедняжке?

– Почему «только о себе»? – возражает долговязый. – Так случилось. Нынче очередь Фантомаса. А завтра или послезавтра придет наш черед.

– «Так случилось»?.. – сердито повторяет хозяйка. – Если бы ты не заставил его вернуться и разбить второй шкаф, ничего бы не случилось.

– Я о вас заботился, – невозмутимо доказывает Апостол. – Завтра вы опять начнете канючить... А каждый день грабить аптеки не приходится... Давай-ка неси коньяк!..

  В это время слышится звонок. Марго исчезает за дверью и тут же появляется снова вместе с Бояном, Лили и Розой.

– А, вот кто принес коньяк! – восклицает Апостол, заметив в руках Бояна бутылку, завернутую в бумагу.

– Это водка, – уточняет Боян.

– Какая разница. Ну-ка несите рюмки, надо немного отвести душу, а то мои нервы больше не выдерживают.

– Только твои? – негодующе бормочет Роза.

  После этого комнату заполняет нестройный, но довольно плотный шум, получающийся в тех случаях, когда шесть собеседников в одно и то же время хотят высказать шесть разных мнений. Марго приносит рюмки и недопитую бутылку, но не успела она разлить содержимое бутылки, как со стороны Апостола слышится новое распоряжение:

– Тащи сюда авуары.

  Авуары у них, как и следовало ожидать, аптечно-медицинского свойства. Долговязый раскрывает картонную коробку, поданную хозяйкой, и оповещает присутствующих:

– По две ампулы на нос!

– Почему по две? – недовольно спрашивает Боян.

– А потому, что остальные будут храниться здесь, в общей кассе.

– Да... Если придут с обыском, то чтоб забрали все сразу... Давайте-ка лучше поделим их, и дело с концом.

– Нет! – стоит на своем долговязый. – А вдруг захотят обшарить у нас карманы? Где риск больше? А собираться нам все равно здесь. Другой площадки нет. А насчет остального Марго сама сообразит.

  Авуары распределены, и гости расходятся по диванам и креслам.

– До чего предусмотрительный у тебя отец, – говорит Боян хозяйке, укладываясь с Лили на диване у двери. – Столько мягкой мебели для нас приготовил...

– Отец? – презрительно замечает Марго. – Все это от деда...

  О том, что обстановка этой гостиной датируется не нынешним временем, и говорить не приходится. Мебель, французские шторы, лампа с шелковым абажуром, тирольский пейзаж на стене, гипсовое изваяние какой-то античной богини с отменным бюстом, лишенное носа, – все это говорит о былой роскоши времен буржуазного просперити.

  Правда, не эти мелочи привлекают сейчас мое внимание. Участники небольшого светского сборища, забившись каждый в свой угол, достают шприцы и засучивают рукава. Где-то вне поля зрения Роза, вероятно, включила магнитофон, потому что комнату заполнила назойливая своим монотонным ритмом мелодия. Но пуще всего меня в данную минуту интересует то, что Боян, подготовив шприц для Лили, наполняет второй, для себя, и лихо втыкает его в собственную руку.

  Какой лжец!

  В гостиной, той, что напротив, наступает молчание, и лишь низкие монотонные звуки, немного напоминающие далекую барабанную дробь, продолжают звучать. Гости притихли, и каждый как бы всматривается, полулежа, в свою навязчивую идею. Один Апостол, который, как видно, труднее всего поддается действию морфия, что-то невнятно болтает сам с собой:

– Это следует сформулировать... и передать... пускай слышит, кто не глухой... нельзя воскреснуть, если ты не умер... сперва ты должен уйти из жизни... бракосочетание, звон будильника, детские коляски, мелочь на трамвайные билеты... давай ключ от квартиры... кто угощает... глупости... долой все это... чтобы воскреснуть... воскрес и полетел в голубую даль...

  Он спотыкается на каждом слове, словно у него язык выбился из сил. Наконец Апостол окончательно замирает, опустив голову на спинку дивана.

  Но именно в этот момент в коридоре звенит звонок.

  Скорее от досады, нежели от испуга, долговязый сердито рычит:

– Кого там принесло? Драганова? Гоните его в шею!

– Наверно, Чарли, – сонно произносит Марго и, кое-как стряхнув с себя оцепенение, встает.

– Его тоже гони! – машет рукой Апостол. – А может, он снадобья принес...

  Неизвестно, принес Чарли снадобья, нет ли, однако он уже тут, стоит посреди комнаты, а окружающие – ноль внимания. Один долговязый снова поднимает голову и тихо гундосит:

– Я... Апостол!.. Апостол наркоманов!..

  Он, как видно, предупреждает пришельца, чтобы тот не вздумал посягнуть на его права.

  После этого долговязый снова погружается в мир каких-то своих образов, невидимых даже при нынешней совершенной технике.

– Мой милый птенчик... – обращается Чарли с церемонным жестом к Марго.

– Оставь меня сейчас... – бормочет она, снова направляясь к дивану.

  Пришелец растерянно оглядывается в поисках возможных собеседников, однако все здесь в одинаковой мере не склонны сейчас иметь с ним дело. Он машинально пробегает раз-другой по струнам гитары, с которой, похоже, не расстается, 'даже когда спит, и, обескураженный, подсаживается к Бояну. Погрузившийся в нирвану, Боян тоже не обращает на него внимания, пока Чарли не схватил его за плечо.

– Ты сколько себе впрыснул?

– Сколько я мог впрыснуть? Одну ампулу.

– И от такой малости осовел, как сомнамбула!.. Я от одной ампулы не способен даже прийти в себя.

  Чарли безошибочно говорит по-болгарски, лишь немного растягивает отдельные гласные.

– Это уж кого как, – отмахивается Боян. Затем бросает косой взгляд на соседа. – Дай несколько ампул!

  Однако Чарли дает лишь несколько коротких аккор-.дов на гитаре.

– Ну дай же, дай!.. Прежде чем эти хищники обшарят твои карманы.

– Несколько ампул? – Чарли поворачивается в его сторону. – Что такое несколько ампул, когда впереди целая жизнь?

– Про то, что нас ждет впереди, еще успеем подумать.

– Вот как? А завтра? А послезавтра? – И, обращаясь к Лили, уныло сидящей чуть поодаль, нежно просит: – Милая деточка, останови этот магнитофон, останови, родненькая, я сам тебе поиграю...

  Лили встает как автомат и медленно уходит куда-то за пределы видимости. Чарли тоже встает, ставит ногу на кушетку, слегка наклоняется к Бояну и в момент, когда замолкает магнитофон, начинает бренчать на гитаре. Разница между только что звучавшей барабанной дробью и сменившей ее мелодией для нашего слуха почти неуловима. Зато реплика, сопровождающая музыку, слышна вполне отчетливо:

– Ты можешь заполучить десятки, сотни, тысячи ампул, мой милый Боян...

– Каким образом? – спрашивает Боян без особого энтузиазма. – Если уеду с тобой туда?

  Чарли отрицательно качает головой.

– Тут, тут, мой милый Боян... Тысячу ампул и девочку, да какую – богиню...

– Богини мне ни к чему, – морщится парень. -Меня и эти вот устраивают. Ты давай ампулы.

– Заработаешь, получишь ампулы.

– Как именно?

  Чарли еще больше наклоняется к Бояну, но тут на кушетку возвращается Лили.

– Всему свое время! – бормочет косматый.

  «Вот оно! – соображаю я, больше не обращая внимания на карканье косматого. – Как и следовало ожидать. Клюнул-таки».