Текст книги "Бразильская мелодия"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Я повторяю: для меня этого вопроса вообще не существует.

– Как угодно! Только имейте в виду, что упорство не всегда бывает ценным качеством. В вашем изложении оно крайне опасно. Опасно до такой степени, что вызывает необходимость немедленно задержать вас.

При этой фразе многие начинают говорить правду, но Спас стоит на своем.

В продолжение многих лет мне приходилось видеть разных людей, которые отрицали вину с изумлением или негодованием, повторяли одну и ту же фразу или пытались защищаться любыми доводами. У лжи, как и у правды, может быть разная интонация. Но, имея опыт, можно все—таки разобраться, когда человек, сидящий перед тобой, лжет, хотя и смотрит невинными глазами младенца. Труднее установить, с какой целью этот человек увертывается, ибо не всякий обманщик убивал или был соучастником убийства.

– Вообще—то вас следует задержать, – говорю я. – Но я сделаю исключение и дам вам отсрочку. Подумайте и, если появится желание что—нибудь добавить, приходите. А пока вы свободны.

Спас оцепенело встает, словно не может прийти в себя от столь неожиданного оборота дела. Затем, не взглянув на меня, направляется к дверям медленной, неуверенной походкой. Да, палуба сильно качается под его ногами…

– Минутку! – останавливаю я Влаева в последний момент. – Чуть не забыл: что это за история с вашей неудавшейся поездкой в Югославию?

Спас медленно оборачивается. Опущенные губы выражают апатию и усталость.

– Спросите ваших людей. Они мне отказали в заграничном паспорте.

– К кому и зачем вы собирались ехать?

– Ни к кому и ни зачем. Просто посмотреть мир, как это делают тысячи.

– А где сейчас ваш отец?

– Понятия не имею. Наверное, где—то в Австрии.

– Вы пишете ему, он – вам?

– Я – ему?

На лице Влаева возникает такая неприязнь, что вопрос об отношениях между отцом и сыном становится лишним.

– А у вас есть желание с ним повидаться?

– Почему же нет! С удовольствием бы увидел, чтобы набить ему морду.

И поскольку вопросов больше нет, Спас толкает дверь и уходит.

Итак, разговоры с последними двумя «персонажами» из очерченного круга – Магдой и Спасом – до известной степени подкрепили мои подозрения. Магда Коева помогла мне узнать о существовании пачки стодолларовых банкнот, которые не были найдены в комнате Асенова. А тот факт, что Асенов имел привычку прятать бумажник под подушку, подтверждает одно из возможных объяснений всей сложной операции. Если деньги находились не в пиджаке, накинутом на стул около балкона, а рядом с Асеновым, убийце нужно было, чтобы он не просто уснул, а уснул навсегда. Возможен и другой вариант: вор счел необходимым отравить Асенова, ибо тот хорошо знал его и мог изобличить.

Эти подробности подкрепляют, но еще не доказывают мою версию. Как не доказывают ее и результаты допроса Влаева. Конечно, Влаев – одна из самых подозрительных фигур круга. Он уходил ночью и разыграл весь спектакль, чтобы прикрыть свое исчезновение и создать себе алиби. Но, во—первых, исчезновение Влаева не доказано. Показания одного соседа не могут быть уликой, роковой для Спаса. И если даже эти показания подтвердятся другими фактами, даже если сам Влаев признается, что из этого? От окна, из которого Спас привык прыгать, до комнаты на пятом этаже – большая дистанция, и не только в смысле метров, но и в смысле доказательств виновности Влаева…

Все эти детали, как и некоторые другие, были тщательно «просеяны» полковником и мной, когда я снова появился в кабинете шефа.

– Горизонт проясняется, – отмечает шеф. – Однако до цели еще далеко. А между тем эмигранты уже подняли шум. Ночью «Свободная Европа» передала комментарий.

– Быстро пронюхали!

– Было где пронюхать. Мы сообщили обо всем матери Асенова в Мюнхен.

– Естественно.

– Требуется максимально ускорить следствие. И чем быстрее ты справишься с заданием, тем быстрее смолкнут клеветники.

– Понимаю, – отвечаю я со вздохом и встаю.

– Что касается остального, действуй по своему плану, – заключает полковник и слегка улыбается, что на его языке означает: «Извини, что я жму на тебя, – на меня тоже жмут».

Вы можете подумать, что, я тут же пускаюсь по очерченному кругу, как разъяренный тигр по клетке. Ничего подобного. Сажусь за свой стол, хоть пошел уже пятый день расследования, беру телефонную трубку и продолжаю разговоры с коллегами из различных служб. Покончив с этим, раскрываю газеты.

Чтение газет занимает, у меня целый день.

Подобным образом проходит и следующий день. Я не вылезаю из кресла. Никаких событий, по крайней мере в моем круге. Зато хватает новостей, происходящих вне его. Еще две эмигрантские передачи с намеками на политическое убийство. В нашей печати тоже появляется краткое сообщение о том, что по делу Асенова ведется следствие, и это заставляет меня вновь обратиться к прессе.

За газетной строкой стоят люди, я в этом еще раз убеждаюсь, когда в моем кабинете появляются журналисты. Отсылаю их в соответствующие инстанции и только собираюсь набрать нужный мне номер, как приходит лейтенант и сообщает, что какая—то молодая женщина очень хочет меня видеть, но не желает назвать свое имя.

«Дора… Наконец—то», – думаю я и велю ее пропустить.

Однако осечка! Женщина, которая входит в кабинет, не имеет с Дорой ничего общего.

– От меня не отвертитесь! – угрожающе заявляет она, приближаясь к моему столу. – Я из газеты! – Она сообщает место своей работы. – Общественность имеет право знать правду, товарищ подполковник!

Откуда она знает, что меня повысили на одну звездочку?

– Если речь идет об общественности, это совсем другое дело, – поднимаю я обе руки. – Однако на данном этапе еще далеко не все ясно.

– В этих вещах я разбираюсь! Я хочу задать вам несколько самых скромных вопросов.

– Если скромных, то прошу.

– Кто, по—вашему, убийца?

– Тот, кто совершил это убийство.

– Вы не шутите!

– А я и не шучу. Говорю вам чистую правду.

– С какой целью совершено убийство?

– Чтобы помешать Асенову жить.

Она начинает было записывать, но останавливается на середине фразы.

– Скажите хотя бы, каким методом следствия вы пользуетесь.

– Простейшим: хожу от человека к человеку и задаю вопросы.

– От вас ничего не добьешься! А наша общественность имеет право знать правду.

– Узнает, не волнуйтесь.

– А что делать мне? Где добыть интересную информацию?

– Вы думаете, мне не нужна интересная информация?

Только уходит бойкая дама, как звонит телефон. Предчувствие меня не обмануло. Привет от Доры. Хотя и косвенный: только что видели ее на Орловом мосту вместе с Филипом. Нужно поговорить с Дорой с глазу на глаз и сегодня же.

В дверях опять появляется лейтенант.

– В проходной ждет Влаев.

– Пусть войдет.

Человек—бицепс входит как в воду опущенный. Я лишь приподнимаю голову и смотрю на него вопросительно. Влаев тяжело опускается на стул.

Он явно не знает, как начать, хотя, наверное, досконально все обдумал. Наверное, кто—то ему посоветовал разыграть роль раскаявшегося грешника., Грешник – да, но не верится, что раскаявшийся.

– Хочу поблагодарить вас, – наконец начинает он, – за то, что дали мне возможность поду мать. Я понял, что моя ложь, какой бы она ни казалась мне невинной… Понял, что эта ложь может помешать вашей работе, решил рассказать вам все, как было…

Он замолкает, ожидая, вероятно, что с моей стороны последует горячая похвала, но я молчу. Если наглость таких типов вызывает I досаду, то их лицемерная кротость просто отвратительна.

Аплодисментов не последовало, и Спас вынужден продолжать: – Вся история очень глупая… Короче, у меня есть девушка, не из нашей компании, знакомая по университету. Родители ее уехали. В квартире она одна. Мы договорились собраться у нее, она и ее друзья. И вот, как было условлено, я купил две бутылки ракии и зашел к ней. Но мы с ней поссорились… Влаев замолкает, чтобы перевести дух или оценить произведенный эффект. Но я сижу с тем же безразличным видом.

– Когда я немного выпью, на меня находит меланхолия. Я подумал, что поступил грубо, и вылез в окошко – мне захотелось увидеть эту девушку. Пошел к ней и пробыл там до глубокой ночи. Мне не хотелось вмешивать в эту историю мою знакомую, боялся, как бы не узнали ее родители…

Спас замолкает, теперь уже окончательно, продолжая упорно разглядывать свои руки.

– Ваш рассказ проясняет обстоятельства с покупкой ракии и исчезновением через окно, – замечаю я все так же равнодушно. – Но дело в том, что не всякое ваше объяснение соответствует истине. Надеюсь, в данном случае соответствует.

– Это сама правда! – произносит убежденно Спас.

– Тем лучше. Имя девушки?

– Это необходимо? – спрашивает он умоляюще.

– А как же?

– Антоанета Савова.

– Улица? Номер дома?

Со вздохом он сообщает и адрес.

Смотрю, как он из кожи лезет, чтобы казаться раскаявшимся, и думаю кое о чем, что, возможно, прямо не связано со следствием.

– Прошлый раз вы высказали неприязнь к своему отцу…

– Ненавижу его! И никогда этого не скрывал.

Голос Влаева обретает свойственную ему агрессивность.

– На чем основана эта ненависть?

– Как «на чем»? На том, что он оставил меня. Против этого возражать трудно. И все же я говорю:

– Может быть, у него были причины для отъезда?

– Причины всегда найдутся. Только у него самого был отец, а у меня нет. Отец воспитал его и оставил ему в Австрии большое наследство. Из этих денег могло бы и мне кое—что перепасть. Я бы не жил с этой истеричной женщиной, моей матерью. Да она истеричкой—то стала из—за его подлости!

– А как исчез ваш отец?

– Ему разрешили поехать за наследством, а вернуться он забыл… Мне тогда было десять лет…

– Вы считаете, что он вам испортил жизнь?

– Не только мне, но и матери…

Задаю еще два—три дежурных вопроса. «Трагедия человека—бицепса: отец убежал вместо того, чтобы купить ему спортивный «фиат», – размышляю я.

Спортивный «фиат» – это сокровенная мечта такого типа людей. Мы были скромнее. Толпились у квартальной лавочки, где давали напрокат велосипеды, и терпеливо ждали очереди, чтобы за пять левов получить опьяняющее удовольствие – покататься полчаса на разбитой машине.

Впрочем, у меня с моим другом Стефчо и этой возможности не было. Пять левов – где их взять? Поэтому мы стояли в сторонке, словно бы безучастно наблюдая за счастливчиками. Но у нас все же теплилась надежда: вдруг появится наш сосед и покровитель Киро и покатает нас – сперва одного, потом другого, усадив на раму велосипеда. Эта операция считалась запретной. Хозяин лавочки боялся, как бы не лопнули шины. Поэтому мы ждали Киро за углом…

А теперь – спортивные «фиаты».

Но оставим современную технику и займемся историей с Антоанетой. Эта история подпирает два слабых пункта в алиби Спаса: причину покупки ракии и его ночное путешествие. С другой стороны, он непременно все это выложил бы в критический момент нашей первой беседы. Ведь он отлично понимал, что ему угрожает, и не стал бы скрывать обеляющие его подробности. Но тогда этих подробностей просто 'не существовало – они еще не были кем—то придуманы и вбиты в голову Спаса…

Глава четвертая

Уже шесть, и Доре пора здесь быть. Но разве когда—нибудь женщины бывают точными! Они становятся взыскательно точными лишь в том возрасте, когда это уже не столь важно для окружающих. И все же Дора должна была прийти вовремя, хотя бы из благодарности, что я устроил встречу так ловко, что Марин ни о чем не догадается.

Три дня канцелярского затишья – случай исключительный в моей служебной практике. Встаю, чтобы немного размяться, смотрю в окно – живут же люди! Живут себе нормально, выходят из магазинов, разглядывают витрины, куда—то спешат. Их рабочий день кончился, они снова превратились в пап и мам, в жен и мужей…

Счастлив тот, кто работает только с разными «входящими» и «исходящими». Вложишь в папку бумаги – и забудешь о них до завтрашнего дня. А я имею дело с людьми. И если даже мы расстаемся, они еще долго живут рядом со мной. «Хватит, идите своей дорогой, – ворчу я мысленно. – Разве вы не видите, что следствие окончено?» Но они отступают в сторону только тогда, когда их вытесняют новые дела и новые «подследственные».

Убираю со стола все бумаги, выхожу на улицу – и вижу Дору.

– Кое—как удалось вырваться от Марина, – сообщает она вместо извинения.

– А от его брата как удалось вырваться? Глаза женщины стреляют неприязнью.

– Вы за мной следили!

– Нет, случайное совпадение.

– Знаю я ваши совпадения!

– Давайте не будем здесь ссориться, на виду у всех. Молча переходим мост и сворачиваем на аллею, которая

тянется вдоль канала. Еще светло, но небо уже остыло, и фасады на другой стороне канала тонут в прозрачной тени.

– Так мы говорили о вашей встрече с Филипом…

– Мы увиделись случайно.

– Вряд ли: он вам звонил.

– Значит, за ним тоже следили?

– Это – наше дело, а меня сейчас интересует ваше.

– Звонил, это правда. Встретились на Орловом мосту.

– О чем вы говорили?

– Вон как вы за меня ухватились, – вполголоса, но довольно нервно произносит Дора. – Не вижу ничего плохого в том, что повидалась со старым другом.

– Плохо только, что вы не знаете точно, кто ваши друзья.

– У меня их не так много, чтобы не знать.

– И Филип среди самых верных?

– Этого я не говорила. Друг в самом обычном смысле слова.

– Однако во время нашего прошлого разговора, насколько я помню, вы выразили к вашему другу довольно искреннюю неприязнь.

– И здесь вы не точны. Презираю его, ничего больше.

– И это не мешает вам принять его приглашение и встретиться…

– Он ждет от меня небольшой услуги.

– А что это за услуга, в которой нуждается Филип?

– Денежная.

– И вы помогли?

– Нет. У меня нет возможности.

– Ясно.

Продолжаем идти по аллее вдоль канала, и она вдруг спрашивает:

– Есть у вас еще что—нибудь?

– Наверное, я отнимаю у вас время?

– Можно и так сказать.

– Но вы у меня сегодня уже отняли около часа, пока я вас ждал. Так что по крайней мере этот час вы должны мне вернуть.

– О, не беспокойтесь. Я только спросила.

Мы входим в сквер, где стоят несколько скамеек.

– Давайте посидим немного. Я просто валюсь от усталости.

– Посидим, – соглашаюсь я. – Тем более здесь, среди природы.

А природа, между нами говоря, довольно жалкая – с этим зацементированным каналом и редкой, общипанной травой. Но ведь мы забрели сюда не ради любовных объяснений. Садимся. Я произношу скучнейшим тоном:

– Прошлый раз вы заметили, что такие, как я, отравлены недоверием. Однако если мы отравлены им частично, то вы, извините, полностью.

– Возможно…

– И вам это помогает жить?

– Да, хотя бы избежать удара по лицу.

– Однако у меня такое впечатление, что, пока вы бережете лицо, вам грозит удар в спину.

Дора смотрит на меня, пытаясь понять, что я этим хочу сказать, но молчит. Я тоже некоторое время молчу, сосредоточенно затягиваясь сигаретой. Потом небрежно спрашиваю:

– Вы действительно считаете, что чем—то обязаны Филипу?

– Как же иначе? Сколько житейских уроков он мне дал!

– Может, передадите и мне крупицу этого опыта?

– Конечно! Но лучше вам обратиться прямо к нему. Доставите ему удовольствие.

– Не знаю, сколько он заломит…

– Свои уроки он дает абсолютно бесплатно. Ему достаточно чувствовать себя благодетелем и наставником подрастающего поколения. Если, скажем, Моньо появился небритым или Спас выкинул хулиганский номер, Филип покачает головой и скажет с состраданием: «Не так, дети мои. Самый верный способ жить непорядочно – это иметь порядочный вид. Будь как угодно грязным, но не веди себя грязно, а то попадешь на заметку…»

– Теперь понимаю, чем вы ему обязаны, – говорю я. Лицо ее вспыхивает, как от пощечины. Потом вновь

становится безразличным.

– Оставьте вашу мнительность, – замечаю я, разозлившись больше на себя, чем на нее. – Мысль моя вполне ясна: чем еще вас может держать Филип?

Она не отвечает.

– Шантажом? Снова молчание.

– Шантажом? – переспрашиваю я. – Отвечайте же! Дора хочет что—то сказать, но лишь кивает.

– Чем он вас шантажирует? Вашим прошлым?

Дора кивает снова. Она, похоже, вот—вот расплачется, но, как я уже отмечал, такие упорные натуры редко проливают слезы.

– Э, прошлое ваше, конечно, не розовое, но это уже перевернутая страница. Если человек вас любит, он должен вас понять.

– Понять? – спрашивает почти беззвучно Дора. – Понять что? То, что я и сама не понимаю?

– Такое бывает, – говорю я успокаивающе. – Вашу короткую биографию можно разделить на три периода, которые резко отличаются друг от друга. И если между вторым и третьим еще есть известный переход, при этом весьма обнадеживающий, то между первым и вторым…

– Лежит пропасть?

– Именно.

– Что тогда произошло? Случайно поскользнулись?

– Нет, попытка самоубийства…

Она не говорит ничего лишнего, как не говорила ничего лишнего и во время предыдущих допросов, протоколы которых я просматривал накануне.

Смеркается. Небо над крышами еще светлое, но над нами уже темно—синее, и на нем вспыхивают большие одинокие звезды. Вдалеке зажглись фонари моста. По листьям деревьев пробегает вечерний ветерок.

– Не буду больше вас расспрашивать. Это ваша личная история. Всякие бывают несчастья. Бросит любимый человек или нечто подобное…

– А меня предал родной отец…

Ох, уж эти отцы! И Дора, как Спас, ищет оправдания «по отцовской линии».

– Уехал или выгнал?

– Просто предпочел меня другой…

– А мама? – спрашиваю, хотя ответ мне уже известен.

– Мама умерла, когда мне было тринадцать лет. Правда, я не переживала эту потерю слишком тяжело. Я любила маму, но без особой… теплоты. Она была человеком настроения, чаще всего раздраженная или строгая, всегда нас с отцом поучала. Конечно, она заботилась о нас, но ей, наверное, даже в голову не приходило, что человек может завыть от такой заботы.

Дора рассеянно смотрит в сторону моста, по привычке сопровождая рассказ короткими и резкими движениями руки. Потом вдруг спрашивает:

– Разве мы сидим здесь, чтобы я рассказывала вам все это?

– Мне кажется, вы не многим поведали о своей жизни.

– Никому…

– Тогда хоть один раз кому—то нужно рассказать. Бывает, поделишься с человеком – и пережитое самому становится яснее.

Она откидывается на спинку скамьи и умолкает. У меня, признаюсь, не было намерения толкать ее к душевным излияниям. Я сочувствовал ей, но это сочувствие – мое частное дело, а шеф поручил мне дело куда более важное и сложное. И пусть вам это покажется узким практицизмом, но сейчас для меня важнее не Дорина драма, а ее доверие, без которого чертовски трудно выполнить мою задачу.

– Значит, вы не очень тяжело пережили смерть матери? – спрашиваю я только для того, чтобы напомнить о себе женщине, которая вдруг разговорилась.

– Не слишком тяжело. Конечно, и я и отец любили ее, но ведь я вам уже сказала… После смерти мамы мне пришлось взять на себя все домашнее хозяйство. И хотя эти дела отнимали много времени, я делала их с удовольствием, потому что старалась для отца. Эти годы были самыми счастливыми в моей жизни…

Дора достает из сумочки сигареты и закуривает.

– Отец мой – человек тихий и спокойный, характер у него такой. Работает он в торговле. По пути домой он все покупал, а потом шел с приятелями в ресторан выпить рюмку ракии – только одну рюмку – и возвращался, читал газеты или слушал радио. Однажды ко мне зашли две подружки из нашего дома, и одна сказала: «Завидую тебе, Дора, у тебя такой отец!» А другая: «Вот женится, тогда посмотрим…» Мне и в голову не приходила такая мысль, и помню, только отец вернулся, я сразу спросила: «Папа, неужели ты женишься во второй раз?» Он засмеялся: «Для чего мне жениться, если у меня дома есть хозяйка?» А я настаиваю: «Тогда обещай, что никогда не женишься». А он: «Что с тобой сегодня, моя девочка? Хорошо, успокойся, обещаю…»

Она замолкает, охваченная воспоминаниями, и забывает о зажженной сигарете. Уже второй раз я отмечаю у нее эту привычку, но молчу, боясь ей помешать.

– Отец был верен слову, пока я училась в школе. Но перед выпускными экзаменами стал все чаще где—то задерживаться, уходил из дому по воскресеньям. О причинах я догадывалась, но говорила себе: «Пусть лучше так, чем чужая женщина в доме». Только он все равно привел ее. Для меня это был настоящий удар. Я не стала напоминать ему об обещании. Попыталась приспособиться к новой жизни, но ничего не получалось. Эта Елена характером напоминала мою мать, только она не была мне матерью. Вообразила, что ее задача – заняться перевоспитанием заброшенного ребенка! Она была старше меня на восемь лет, постоянно делала мне замечания, я огрызалась. Стала все чаще уходить из дому, возвращалась поздно. Выдержала приемные экзамены в университет. А вскоре произошел полный разрыв с семьей. Из—за пяти левов…

– Пяти левов?

– Да, из—за пяти левов, которые я будто бы украла, но я их не брала. Елена потом сама вспомнила, что отдала их за мытье лестницы. Но не будь этих пяти левов, нашелся бы еще какой—нибудь пустяк, ведь важен был повод! Когда пришел отец, я сказала, что не могу больше оставаться в доме, где меня считают воровкой. Он, по своему обыкновению, пытался нас примирить, но с меня было довольно. Я схватила плащ, выскочила вон и уже больше туда не возвращалась…

Дора зябко пожимает плечами и смотрит на меня:

– Пошли? А то прохладно становится.

Встаем и снова идем по аллее вдоль канала под слабым светом редких фонарей.

– Первую ночь спала у подружки, вторую – у другой. И так несколько ночей подряд, пока не обошла всех своих приятельниц. Денег у меня не было, но и не было желания возвращаться домой. Пусть лучше, думала я, меня разрежут на кусочки!.. Еще когда я жила дома, познакомилась с одной компанией, там была Магда. Я почувствовала, что она может мне помочь.

– Хм, – произнес я с сомнением.

– Так я думала тогда. А потом поняла, как и чем Магда живет, и если я хочу у нее остаться, должна вести себя так же. Я убеждала себя, что это тоже способ рассчитаться с жизнью, если не хватило смелости покончить с собой… Бывали и приятные часы опьянения, когда я говорила себе: «Нечего дергаться, это и есть жизнь». Бывали и другие часы, отвратительные и унизительные. Тогда я говорила себе: «Ничего, пусть он посмотрит, до чего довел свою дочь…»

– Отец знал, как вы живете?

– Узнал, когда к нему пришли ваши люди. Явился к Магде, уговаривал меня вернуться, обещал, что все образуется. Но я сказала: «Или она, или я!» Он мялся, и тогда я заявила: «Уходи и больше не изображай, что заботишься обо мне!» Вообще дошла до полного отчаяния и просто ждала развязки. Но тут появился Филип…

«Счастливое появление, – отмечаю я про себя. – Наконец—то можно перекинуть мостик к моей теме».

– Да, – говорю я. – К сожалению, Филип все еще продолжает появляться…

Дора не отвечает.

– Если вы станете меня убеждать, что он довольствовался мелкими денежными услугами…

– Он не настолько пал, – отвечает Дора. – И если я правильно поняла ваш интерес к Филипу, мне кажется, вы ошибаетесь. Он позер, циник, комбинатор и что угодно, но он достаточно умен, чтобы не сделать нечто совсем… ненормальное.

– Хитрость и сообразительность еще не признаки человеческой нормальности, – возражаю я, – Но это уже другой вопрос. Сейчас речь идет о цене шантажа.

– Мелкие услуги, но, теперь признаюсь, не денежные.

– Например?

– Первый раз просил дать ему на день—два паспорт Марина, заграничный паспорт, чтобы купить что—то в магазине «Балкантурист». Я, разумеется, отказалась, тогда он стал угрожать… Пришлось отступить. Филип вернул паспорт на другой же день.

– Когда это было?

– Точно не помню. Во всяком случае, перед Новым годом – Филип говорил, что хочет купить новогодний подарок для своей приятельницы.

– А второй раз?

– Мы тогда встретились возле университета. Он только спросил, когда Марин уезжает в Тунис – там Марин что—то строит. Я сказала: «Не знаю». Тогда он попросил сообщить ему письмом, как только это выяснится. Я спросила, почему это его интересует. Он ответил, будто хотел попросить Марина привезти ему одну нужную вещь – накануне самого отъезда, чтобы тот не забыл. Я ему ответила: «Как же ты ему скажешь, ведь вы в ссоре», – а Филип: «Это мое дело». Он дал мне понять, что, если я не уведомлю его, он расскажет обо всем Марину.

– А сегодня?

– Снова о том же. Узнал, что Марин должен уезжать через три дня, и спросил, когда он точно улетает и почему я не сообщила, как договорились. Я сказала, что забыла. «А что произойдет, если я забуду свои обещания?» – И снова стал мне угрожать.

– Вы сказали, когда точно улетает Марин?

– Да. Не нужно было?

– Я только спрашиваю.

– Сказала. Ведь если бы он обратился к Марину, тот тоже не стал бы этого скрывать.

Дора рассуждала вполне логично, если опустить одну маленькую деталь: все—таки Филип не стал обращаться к Марину. Почему?

– Хорошо, – говорю я, хотя и не вижу на горизонте ничего хорошего. – По—моему, лучше рискнуть: расскажите Марину о том, что считаете нужным, и вам станет легче. Иначе Филип или кто—нибудь другой из его компании будут вас вечно шантажировать, повышая цену по своему усмотрению. И потом, нельзя строить будущее на полуправде…

– Вы думаете, отношения всегда строятся на чистой правде?

В ее голосе звучат насмешка и горечь.

– Ну, если вы хотите, чтобы и ваши отношения…

– Но, поймите, он такой старомодный… Я хочу сказать, непримиримый в каких—то вещах. Слышу, как он говорит: «Своим признанием ты нанесла мне удар», – и отворачивается…

– А дальше?

– Он уйдет навсегда, понимаете? Ведь я вам говорила: он единственный барьер, который отделяет меня от прошлого, от всей этой грязи. Потому что Магда еще ждет меня… там, на чердаке. Он часто снится мне, этот чердак…

Не вижу лица женщины, которая идет рядом, но не надо и видеть его, чтобы понять: гроза наконец разразилась. Дора плачет, молча глотая слезы, злясь и на жизнь и на себя из—за того, что не сумела сдержаться.

– Вы понимаете, что говорите? – спрашиваю я, останавливаясь и заглядывая ей в лицо. – Почему, потеряв чью—то поддержку, вы должны рухнуть? Раньше – отец, теперь – Марин… Вы не фарфоровая куколка, которую надо держать в ладонях, чтобы она не разбилась. Какой чердак и какие сны? Если хотите стать человеком, проявите собственную само стоятельность. Разве вы не представляете НЕЧТО сама по себе? Вы учитесь, получаете стипендию. Скоро закончите университет, получите работу… О каких чердаках может быть речь?

Дора смотрит на меня, оторопев не столько от моих слов, сколько от моего раздраженного тона. Впрочем, я спешу этот тон сменить.

– Это лишь мой дружеский совет, – говорю я возможно мягче. – Может быть, не следует спешить с этим разговором. Выберите для объяснения с Марином удобное время и подходящую форму… Словом, подумайте сами. Хотя, по—моему, если он не в состоянии понять вас, понять, что вы человек порядочный, значит, он вас просто не стоит.

Дора снова начинает глотать слезы, и я прохожу вперед, чтобы не стеснять ее. Мы доходим до конца улицы Раковского, куда, собственно, не нужно ни ей, ни мне.

– Давайте я провожу вас еще немного, только вытрите слезы, – говорю я. – И обещайте, если узнаете что—либо новое о Филипе и его компании, сразу мне позвоните.