Текст книги "Жестокое милосердие"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Богдан Сушинский.
Жестокое милосердие.
Роман

Война – и есть то неминуемое, богами завещанное жертвоприношение, которое человечество во все века и на всех этапах развития возносит на священный жертвенник своего физического, духовного и научно-технического совершенства.

Автор

1

Барон фон Штубер вновь переплыл серевшее на краю городка болотистое озеро и, поймав на мели брошенное фельдфебелем Зебольдом полотенце, принялся на ходу растираться.

Холодная вода бодрила его; налетающий из ближайшего леска ветер заставлял крепкое, тренированное тело сопротивляться ему всей горячей упругостью мышц, а появившееся между голубоватыми кронами деревьев багровое пламя солнца вселяло веру в то, что и в этой польской глухомани летний день все же остается… летним.

И вообще, что бы там ни происходило на этой странной войне, какие бы неудачи ни поджидали на ней вермахт, лично для него, гауптштурмфюрера СС Вилли Штубера, командира особой диверсионной группы «Рыцари рейха», это еще не закат. Свое место под солнцем он еще способен отстоять. Пока еще… способен.

– Господин гауптштурмфюрер! – появился из-за ограды старинной графской усадьбы, в которой расположилась армейская разведка, дежурный унтер-офицер. – Вас срочно требуют к телефону!

– Так уж и «требуют», – проворчал барон.

– Из штаба армии.

– И вы, конечно же, поспешили предать меня, Кирдорф, сообщив, что я отправился в ближайший лес, проверять грибные места? – старательно растирал барон фон Штубер усеянную седеющими волосами грудь.

– Никак нет, господин гауптштурмфюрер, я лишь…

– Прав, прав был наш Вечный Фельдфебель Зебольд, – не собирался выслушивать его барон, – предупреждая меня, что на вас, Кирдорф, полагаться не следует.

– Наоборот, я сказал, что вы выехали на место вчерашнего нападения партизан на нашу автоколонну. То есть взял грех на душу. Но в штабе вдруг почему-то занервничали. Ищут вас и начальника разведки.

– Значит, в эти минуты я нахожусь на месте атаки партизан?

– Именно так я и сказал, пытаясь придать важность этому вашему занятию.

– Вот видите, Зебольд, – продолжал ворчать Штубер, принимая из рук фельдфебеля, исполняющего роль ординарца и денщика, свои брюки. – Как можно недооценивать мужественного унтер-офицера только из-за того, что он, видите ли, никогда не был настоящим диверсантом?

– Это же Кирдорф, господин гауптштурмфюрер! – подыграл командиру фельдфебель, настороженно посматривая на чернеющий по ту сторону озерца лесок. – Из него еще можно сделать настоящего «рыцаря рейха».

После этих слов оба рассмеялись. Они хорошо знали, что становиться «настоящим рыцарем рейха» унтер-офицер Кирдорф как раз и не стремился. Романтика войны этого парня не прельщала. Он был горд тем, что стал унтер-офицером, и поскольку дослужиться до офицерских погон, о которых бредил фельдфебель Зебольд, он не мечтал, то его вполне устраивала любая тыловая должность, на которой можно было бы дождаться окончания войны.

Однако шутка не мешала Вечному Фельдфебелю настороженно посматривать на чернеющий по ту сторону озерца лесок.

Конечно, за ним располагались казармы саперного батальона, а потому опасаться вроде бы нечего. Но Зебольд уже давно не доверял не только лесам, но и вообще какой бы то ни было растительности. Зато опыт подольских чащоб приучил его благоговейно относиться ко всякой открытой равнине. Постепенно он становился убежденным степняком, чтобы не сказать – пустынником.

– Странно, что они вспомнили обо мне, Кирдорф, – ворчал тем временем один из лучших диверсантов группы Скорцени, едва сдерживая охватывающую его дрожь. – Ведь, что ни говори, а визитер из меня…

– Что-то там произошло. Что-то, кажется, произошло.

– Только не уверяйте меня, что батальоны Бонапарта опять подходят к Берлину!

– Относительно батальонов майор абвера почему-то умалчивает, – невозмутимо пожал плечами Кирдорф.

2

Когда партизаны въезжали на шоссе, прямо перед машиной прошла тачанка, запряженная парой холеных пегих лошадей. Сбруя их была разукрашена так, словно они везли к костелу новобрачных, однако вместо жениха и невесты Беркут увидел троих вооруженных карабинами людей в странной военизированной форме, с белыми повязками на рукавах.

Один из них, тот, что сидел на передке, вдруг оглянулся и показал кнутом в сторону машины. Двое других привстали и тоже уставились на кабину.

– Что за войско?! – спросил лейтенант Корбача [1]1
  Действия, связанные с группой лейтенанта Беркута (бывшего коменданта «дота смертников» Могилевско-Ямпольского укрепрайона Андрея Громова), происходят в 1943 г. Сюжетная линия лейтенанта Беркута и его группы прослеживается в моих романах «Река убиенных», «Живым приказано сражаться», «До последнего солдата» и других, входящих теперь в эпопею «Война империй».


[Закрыть], и только теперь заметил, что тот наклонился к рулю, пытаясь спрятать свое лицо.

– Местная полиция, крёншки-псёншки.

– И ты знаешь этих полицаев?

– Еще как знаю! А главное, они меня узнали, – неохотно приподнял он голову.

– Ну, так уж и узнали!…

– Узнали, пан лейтенант, это точно. Смотрите, как погнали. Хотят предупредить немецкий пост. Он – в ближайшем селе.

– Почему бы и не предупредить, если представится такая возможность? Быстро меняемся местами.

– Но я стреляю хуже вас, – успел предупредить его Корбач.

– Зато я водить умею чуточку лучше тебя. А посему, дай руль и приготовь оружие, – сказал он, садясь на место водителя и срывая машину с места. – Передай наверх, пусть приготовятся. Когда начну догонять, высунься из кабины, приветливо помаши рукой. Словом, отвлеки, чтобы не открыли огонь.

Пропустив несколько встречных машин, Андрей увеличил скорость, но, заметив еще две, идущие сзади, вынужден был пропустить и их, и только тогда снова ринулся в погоню. Он обратил внимание, что полицаи пытались остановить эти машины, однако на их крики и жесты водители-немцы не отреагировали.

Чтобы окончательно не насторожить полицаев, Андрей принял левее и пошел почти по кромке, давая понять, что намерен обогнать тачанку и ехать своей дорогой. А тут еще Корбач высунулся из кабины, и, сняв пилотку, приветливо помахал ею, словно приглашал пересесть в грузовик. Это-то их и удивило.

Кучер притормозил. Задние полицаи привстали и удивленно переглянулись, не зная, как объяснить перевоплощение знакомого им хуторского парня в немецкого солдата. Вот тогда-то, воспользовавшись их замешательством, Беркут и врезался передком машины в тачанку и, словно бульдозер, буквально смел ее с дороги, хотя и машина при этом тоже чуть не завалилась в кювет. В ту же минуту с кузова почти одновременно ударили длинными очередями три автомата.

Беркут так и не расслышал, прозвучал ли в ответ хотя бы один выстрел из полицейской винтовки. Нажимая на педаль газа и все дальше и дальше уходя от места столкновения, лейтенант напряженно вслушивался, не прогремит ли выстрел вдогонку. Пока наконец облегченно не вздохнул: «Не прозвучал!»

– Ну, что там, гренадеры-кавалергарды? – выглянул он из кабины, когда опрокинутая вверх колесами тачанка осталась далеко позади.

– Отберут у тебя права, лейтенант, – ответил за всех Арзамасцев, на этот раз вполне добродушно, без обычного для себя неприятия любой стычки. – Кажется, накрыли всех троих.

– Божественно! Только так и воюем!

– Но ведь и сами могли оказаться в кювете, – запоздало проснулось в ефрейторе прирожденное неприятие какого-либо риска. Беркут уже не раз задавался вопросом: как вообще такой человек может быть солдатом? Но всякий раз сам же и оправдывал Арзамасцева: скольких подобных вояк загнано теперь в солдатский строй!

– Могли, конечно. А как еще следовало повести себя в этой ситуации?

– Можно было просто-напросто расстрелять их… – все еще не мог угомониться этот анти-солдат, наклоняясь к кабинке.

– И получить пару пуль вдогонку. А так наверняка.

– Ну, это всего лишь счастливый случай.

– Тебе, Арзамасцев, не угодишь. Одного не пойму: как ты умудрился стать ефрейтором?

Беркут действительно не мог понять этого. Впрочем, может быть, там, в окопе, среди множества подобных ему, слабо подготовленных и не склонных к военным авантюрам солдат, Арзамасцев и в самом деле представал неплохим бойцом: прилежным, исполнительным; в боях хотя и не отличался, но ведь и труса тоже не праздновал.

И все же не таких солдат желал видеть теперь рядом с собой Беркут, совершенно не таких. Да только что уж тут возмущаться? Каких война и случай послали…

Проехав еще с километр, лейтенант остановил машину и быстро поменялся местами с Корбачем.

– Оружие все время держать готовым, – напомнил бойцам. – И не сбивайтесь в кучу. Не забывайте, что у немцев такие же шмайсеры, как и у вас.

Наконец Корбач свернул на проселочную дорогу, и впереди показались островки редколесья. Со слов Звездослава Беркут уже знал, что за несколькими такими посадками должно находиться село, а за ним – лес. Правда, в глуши его тоже может явиться им небольшое село, если только немцы не сожгли его, но там уже настоящие леса, в которых можно чувствовать себя более или менее защищенными.

Еще больше ободряло Беркута то, что, судя по карте, этими лесами они смогут пройти километров пятьдесят. А там и до Украины рукой подать. И сразу же вспомнилось: Подольск, лесная база отряда, последний бой на Змеиной Гряде… Крамарчук, Мазовецкий, Мария, другие ребята – живые и погибшие…

Вновь и вновь Беркут припоминал тех, кого послал тогда на задание вместе с Мазовецким и Крамарчуком. Неужели никто из них не спасся? Неужели никого из них уже не придется встретить в лесах под Подольском?

Как все круто изменилось в его жизни! Карательная экспедиция, бой на гряде, дни скитания по лесу, предательство старика, у которого он решил переночевать и немного отогреть свою простуду… А затем вдруг плен, имитация расстрела, вновь лагерь, наконец побег, и вот теперь эти бесконечные дороги и хутора Польши…

Вечерами, сидя в землянке вместе с Владиславом Мазовецким, он не раз выслушивал почти детское фантазирование поручика о том, как, вернувшись в Польшу, он создаст небольшой партизанский отряд и развернет борьбу за независимую Польшу. Слушать – слушал, но даже в сонном бреду не мог предположить, что очень скоро сам окажется на польской земле, и что самому ему, причем раньше, чем Мазовецкому, придется пройти почти через всю Польшу. Как партизану, с боями…

* * *

– Товарищ лейтенант, немцы! – вырвал его из потока раздумий крик Корбача. Но, прежде чем Андрей увидел этих самых немцев, он успел выхватить пистолет и приоткрыть дверцу кабины, готовый в любое мгновение броситься на землю.

– Да это же всего лишь немецкий пост! – сказал он несколько разочарованно, заметив наспех сколоченный шлагбаум, возле которого, рядом с мотоциклом, топтались трое солдат.

– Что-то многовато их там.

– Не больше, чем нас. И вообще, воспринимай все это спокойнее. Кстати, ты впервые употребил слово «товарищ». До сих пор я был для тебя «паном».

– Но ведь в Советском Союзе к офицерам обращаются именно так – «товарищ»?

– В Союзе – да, так что привыкай. Ну что, гренадеры-кавалергарды, – ступил он на подножку, ожидая, пока Корбач медленно подведет машину к посту. – Следите за моей реакцией и моими действиями. Пальбы не открывать. Говорить только по-немецки, а лучше – вообще, нагло, по-русски, молчать.

– Что за граница, фельдфебель? – машина еще двигалась, но Беркут на ходу спрыгнул и побежал к шлагбауму, махнув Корбачу рукой, чтобы тот притормозил.

– Приказано перекрыть дорогу и проверять документы, господин обер-лейтенант.

– У германских офицеров – тоже? – удивленно вскинул брови Беркут.

Фельдфебель растерянно взглянул на стоявших рядом солдат, смотревших на обер-лейтенанта скорее с любопытством, нежели с настороженностью.

– Относительно офицеров… особого приказа не было, господин обер-лейтенант. Оставляя нас здесь, лейтенант просто приказал проверять документы. А вот относительно офицеров…

– Ясно, фельдфебель, вот мои документы. Очевидно, речь шла о гражданском населении. Очередная операция против партизан – так я понял?

– Так точно, прочесывают деревню Гнилевичи, – фельдфебель мельком взглянул на фото и вернул удостоверение.

– Давно пора, – машинально одобрил Беркут.

– Партизаны часто бывают там, и даже оставляют у местных крестьян своих раненых. Кстати, вы с группой тоже в Гнилевичи?

– Вообще-то, нам, фельдфебель, нужно в Оржицу. Но там, в кузове, девица-полька… – перешел «обер-лейтенант» на полушепот. – Она хоть и полька, однако давно и старательно доносит нашей разведке на поляков… Так вот, приказано подбросить ее к Жечникам, чтобы пожила там какое-то время, и чтобы потом нам не приходилось прочесывать эти самые Жечники вслепую, как теперь – Гнилевичи. Поэтому прикажите своим рыцарям поднять это бревно… – кивнул в сторону шлагбаума.

– Яволь, господин обер-лейтенант. Пропустить машину!

– Проезжай, – махнул рукой Беркут. – Проезжай, проезжай, я догоню. Не подскажете, фельдфебель, как эти самые Гнилевичи можно объехать? Хочется, чтобы как можно меньше поляков, да и немцев тоже, видело польку в нашей машине. Надеюсь, вы понимаете, с чем это связано? Как трудно подготовить своего надежного агента, и как легко бывает провалить его.

Фельдфебель иронично осмотрел словоохотливого обер-лейтенанта, хранителя великих тайн рейха, и великодушно пожал плечами.

– По дороге объехать нельзя. Она ведет прямо в село. Но у колодца, первого, который вам попадется, можно свернуть и объехать по лугу под самым лесом. Утром мы проводили разведку. Машина там пройдет, однако у села ее обязательно проверят, там стоит пост.

– Спасибо, фельдфебель. Два железных креста вам на грудь. И вашим рыцарям – тоже. «По березовому – над каждым», – добавил он уже про себя, прыгая на подножку. – А ведь их можно было перестрелять, как думаешь, Арзамасцев? – спросил он, глядя на побледневшее лицо ефрейтора, все еще инстинктивно сжимающего в руке немецкий автомат.

– Зачем ввязываться, лейтенант? Зачем ввязываться?! – нервно отреагировал тот. – Лучше вообще бросить эту машину и дальше пробираться пешком. Так спокойнее и надежнее. Ты же видишь, что все дороги перекрыты. Эти олухи не стали придираться, так на следующем посту затормозят. Причем навечно.

– Привыкай, ефрейтор, дорога нам предстоит далекая: успеем и пешком, и ползком. Кстати, Анна, там, у шлагбаума, для тебя тоже нашлась роль.

– Быть вашей общей любовницей? – с большим усилием воли заставила себя улыбнуться полька. Андрей должен был отдать ей должное: она старалась не трусить. И ей это даже порой удавалось.

– Не любовницей, а любимицей. Мы – спецгруппа. Ты – тайный агент гестапо. Мы везем тебя в Залещики, где ты должна будешь какое-то время поработать. Только что я испытал эту легенду.

– Спасибо, пан лейтенант-поручик, – неожиданно серьезно проговорила Анна. – Я согласна.

– Правда? Чудесно. Тогда входи в роль.

– Я согласна на любую роль, только бы остаться с вами. Правда, боюсь, как бы кто-то из поляков так и не запомнил меня в роли агента гестапо. А то ведь потом не отмоешься, повесят.

– Ну, особо распространяться о твоих «связях с гестапо» мы не станем. Однако об этом мы еще поговорим.

– Обязательно поговорим, – оживилась Анна. И ни для кого из мужчин не осталось незамеченным, что поговорить с лейтенантом ей хотелось вовсе не о вымышленной службе в гестапо.

«А ведь роль действительно заинтересовала ее, – отметил про себя Беркут, садясь в кабину. – Ее бы немного подготовить, и могла бы стать неплохой разведчицей. Да только не в нашей группе решать ее судьбу».

Он вспомнил, как упорно настаивала Анна на том, чтобы они взяли ее с собой. Как буквально с оружием в руках отстаивала свое право быть с ними. И становилось ясно: обиженная судьбой девушка вдруг поняла, что в этой войне без нее не обойдутся; точно так же, как и ей от войны не спрятаться, и на хуторке не отсидеться.

Весь опыт войны в тылу врага подсказывал лейтенанту, что именно из таких людей получаются самые стойкие партизаны, самые настойчивые истребители врага.

– И все же мне непонятно, почему эти, у шлагбаума, проверили только ваше удостоверение, к тому же слишком бегло, – молвила Анна. – Почему не принялись проверять всех нас? Даже не заглянули в кузов машины.

– Потому что я вышел из машины и смешался с ними. Я видел, как фельдфебель сомневался, решался, и все же в конце концов струсил.

– Значит, он все-таки заподозрил, что мы не те, за кого выдаем себя?

– По-моему, да.

– Тогда он тотчас же сообщит о нашем появлении в этих краях.

– Никому и ничего он сообщать не станет. Иначе пойдет под суд за халатность и трусость. В таких случаях люди предпочитают молчать, полагаясь на то, что, может быть, как-то обойдется.

3

Поднявшись на небольшой холм, на вершине которого досматривал последние сны древности позеленевший от интриг и времени замок графа Гальчевского, Штубер почти инстинктивно осмотрелся.

Справа, на северо-востоке от поместья, разгоралась довольно мощная артиллерийская дуэль. Слева, в створе между краем леса и шпилем костела, помпезно раздвигалась багровая ширма пожара, на который медленно, словно уставшие журавли на предзакатное солнце, потянулись друг за другом звенья тяжелых русских бомбардировщиков. Плотно прикрываемые истребителями и штурмовиками, они презрительно миновали прифронтовую линию, устремляясь куда-то в глубь обороны, очевидно, к расположенной в двадцати пяти километрах отсюда узловой железнодорожной станции.

– Как величественно они летят, – не удержался Штубер, прослеживая поднебесное шествие этого «клина».

– Как убийственно они летят…

– В том-то и беда, что мы с вами – обычные солдафоны, фельдфебель, – не согласился барон фон Штубер, все еще провожая взглядом этот смертоносный клин. – Мы не способны проникнуться величием войны, той ее ораторией и теми пейзажами, которыми она безнадежно пытается облагораживать нас.

– Позволю себе напомнить, господин гауптштурмфюрер, что чаще всего это «облагораживание» завершается отпеванием. Причем церковный хор обычно заменяют залпы русских «катюш».

– …Что уже само по себе тоже величественно, Зебольд! – очарованно повертел головой командир отряда «Рыцарей рейха».

– Не знаю, не знаю, под залпами «катюш» видеть вас пока что не приходилось, – по-иезуитски ухмыльнулся Вечный Фельдфебель.

– Вы устали, Зебольд, поэтому вашими устами говорит сама усталость. Поле боя – это Мекка рыцарей-романтиков. А вы, наш смертельно уставший рыцарь, уже не способны воспламеняться благородством риска и на могилах восхищаться подвигами падших героев.

Вот уже третий день подряд Кирдорф с удивлением выслушивал странные диалоги, разгоравшиеся между диверсантами из группы Скорцени, со страстным желанием непосвященного пытаясь понять: то ли эти «фридентальские коршуны» принимают его за законченного идиота, то ли они всего лишь наслаждаются своим собственным идиотизмом. Но, в какую бы сторону чаша его сомнений ни склонялась, предпочитал благоразумно помалкивать.

– Что там у вас происходит, гауптштурмфюрер?! – возник в телефонной трубке жесткий голос полковника Лоттера.

– В зоне действий моей группы «Рыцари рейха» все спокойно, – заучено и беззаботно отрапортовал барон.

– Я – о том, что пробиться к вам, гауптштурмфюрер, труднее, чем на прием к английской королеве! – все тверже наседал на Штубера полковник. Но, несмотря на всю мыслимую жесткость, высокий мелодичный голос его доносился с амвона армейского штаба, словно из глубины органа.

– Если учесть секретность нашей группы…

– Идите вы к дьяволу, барон. В такие часы вы должны быть на связи.

– Можно подумать, что вы способны чем-то удивить меня, господин полковник, – продолжал Штубер взлохмачивать полотенцем мокрые волосы. Как командир группы «Рыцари рейха», Штубер подчинялся только Скорцени, и в предписании, которым определялись его полномочия, так и было сказано, что, подчиняясь отделу диверсий Главного управления имперской безопасности (РСХА), в боевых условиях он действует самостоятельно, исходя из ситуации.

– При встрече со мной вы упоминали о каком-то русском диверсанте, который, по одним данным, затерялся где-то в украинских лесах, по другим – скитается под вымышленным именем по нашим лагерям в Польше.

– Следует предположить, что вам удалось обнаружить крематорий, из трубы которого душа его богоугодно отправилась в рай, – без тени иронии высказал догадку Штубер.

Он давно был знаком с полковником, поэтому позволял себе подобные саркастические вольности, на которые Лоттер обычно реагировал с той же долей сарказма.

– Никакое богохульство, барон, не избавит вас от необходимости выставить мне бутылку коньяку.

– Разве мы заключали пари?!

– Диверсант этот обнаружился. Он у нас.

– Где… обнаружился? – замер Штубер с полотенцем на затылке. – Где это «у нас»? Побойтесь Бога, полковник, все это куда серьезнее, чем вы предполагаете.

– «У нас» – это значит, что в данную минуту он все еще пребывает в штабе пятой пехотной дивизии.

– Не может такого быть. Хотите сказать, что лейтенанта Беркута опять взяли в плен?

– Беркут – это его диверсионная кличка? Мне об этом не доложили.

– Да нет, это вообще неправдоподобно, – все еще не способен был поверить его сообщению командир «Рыцарей рейха». – Послушайте, господин полковник, с меня две бутылки коньяку, только ради дьявола!…

– Несколько дней назад он прорвался через линию фронта на русской «тридцатьчетверке», которую умудрился захватить, предварительно перебив экипаж. А затем пытался идти по нашим тылам до самого Берлина. Зачем это ему понадобилось, понять сложно.

– А что, это в его стиле, полковник, – удивленно взглянул Штубер на застывшего напротив него Зебольда.

– Объявился Беркут? – вполголоса спросил тот, инстинктивно нащупывая пальцами кобуру. Но гауптштурмфюреру было не до объяснений.

– Повторяю: в его стиле. Но из этого еще ничего не следует. И потом, не может быть, чтобы он успел побывать за линией фронта и вернуться. Как вы сказали: «На русской "тридцатьчетверке", предварительно перебив экипаж»?! – Штубер вопросительно взглянул на Вечного Фельдфебеля. Тот поспешил пожать плечами, отстраняясь от каких-либо предположений, но тут же вполголоса предположил:

– Обычно коммунисты не доверяют тем, кто вернулся из-за линии фронта, даже если знают, что он партизанил. Разве что Беркут бежал из-под ареста?

– Так все и было, на русском танке. К тому же – прихватив с собой некоего русского немца, бывшего поручика Белой гвардии, барона фон Тирбаха, и какого-то капитана вермахта, которого умудрился освободить из русского плена.

– Постойте-постойте, а сам Беркут, он что, сдался нам в плен?! Хотите сказать, что, сидя в «тридцатьчетверке», он перешел на нашу сторону? Чем он вообще объясняет свое появление здесь?

– Требует, чтобы его свели с Отто Скорцени.

– Беспредельная наглость.

– Или с фюрером, – саркастически добавил Лоттер.

– Он меня, конечно, интригует, – растерянно пошутил Штубер, явственно ощущая, что шутить по этому поводу ему не хочется. Что-то в этой истории с появлением Беркута из-за линии фронта на русском танке не состыковывалось с его, Штубера, представлениями о лейтенанте Беркуте и всем тем, что гауптштурмфюрер СС знал о нем. – Кстати, мое имя этот русский проходимец не упоминал?

Начальник разведотдела штаба армии озадаченно помолчал.

– Понимаю, что такое неуважение к вам, гауптштурмфюрер, ему не простится, но о вас он почему-то не упомянул, это точно.

– Если бы вы знали, сколько крови мы попили друг у друга, – не стали бы иронизировать, – с ностальгической грустинкой в голосе молвил Штубер, чем ужасно удивил Зебольда. – Но, кажется, мы увлеклись. Где сейчас этот самый лейтенант Беркут?

– Кто-кто?!

– Я сказал «лейтенант Беркут». Правда, он мог представиться и как лейтенант Громов. Что тоже соответствует истине. «Беркут» – всего лишь кличка тех времен, когда он партизанил в нашем тылу.

– Дело не в фамилии, барон. Я не пойму, почему вдруг вы именуете его «лейтенантом».

– Уж не хотите ли вы сказать, что, прежде чем приговорить Беркута к расстрелу, коммунисты присвоили ему чин полковника?

Лоттер что-то промямлил в ответ, посопел в трубку и, как показалось Штуберу, пошарил в папке с текущими бумагами, которая всегда покоилась перед ним на столе. Как бы там ни было, но лишь после продолжительной паузы Лоттер недовольно проворчал:

– Кажется, мы не поняли друг друга, гауптштурмфюрер. Как следует из письменного донесения, которое только что положил мне на стол адъютант, речь все же идет не о лейтенанте Громове-Беркуте.

– О ком же тогда? – Штубер уже понял, что о появлении адъютанта с очередным донесением полковник явно приврал: это донесение уже лежало в его рабочей папке, просто он не удосужился внимательно прочесть его, а принялся вызванивать командира «Рыцарей рейха», полагаясь лишь на услышанное от кого-то телефонное сообщение. Да еще и намекать на бутылку коньяку! Впрочем, дело в коньяке.

– Возможно, подполковник Курбатов уже оказывался в нашем тылу, – продолжал разочаровывать его Лоттер, – однако никогда в нем не партизанил. Он – бывший белогвардейский офицер, который несколько месяцев шел со своей группой по тылам более яростных врагов – красных.

– Белые в партизаны обычно не подаются, – сконфуженно согласился с ним Штубер. – Во всяком случае, мне подобные примеры не известны.

– Как и мне тоже.

– Какое единодушие военного опыта! – не отказал себе в удовольствии барон фон Штубер.

– Мне понятен ваш сарказм, барон. Однако я подумал, что, может быть, он уже входил в состав вашей антипартизанской группы, которая действовала где-то в районе Днестра, против агентуры красных.

– Что было правдоподобнее. Как вы назвали его – «подполковник Курбатов»?!

– Еще в донесении сказано, что, по нашим разведданным, Курбатов мог проходить под псевдонимом «Легионер», или как «ротмистр Белой армии генерала Семенова князь Курбатов».

– В таком случае, мы и в самом деле говорим о разных людях.

– Теперь я уже тоже склоняюсь к такому выводу.

– Как же непростительно вы меня разочаровали, господин полковник, – попытался свести этот конфуз к шутке барон фон Штубер.

– Я всех разочаровываю, это у меня профессиональное. А вам не мешало бы знать, что – как следует из все того же сообщения, которое сейчас у меня в руке, – из Маньчжурии Курбатов вывел группу в составе десяти человек. Он прошел почти через всю Сибирь, всю Россию, прорвался через линию фронта. Взгляните на карту России, и вы поймете, какой беспримерный диверсионный рейд совершил этот парень. Если, конечно, проходимец, прорвавшийся к нам на русском танке, действительно тот, за кого он себя выдает.

– Не сомневайтесь, полковник, тот. Мне приходилось слышать о нем от Скорцени. Это действительно «проходимец», но экстра-класса, словом, наш, диверсионный проходимец. – И полковник Лоттер не мог не заметить, что в голосе командира диверсионной группы «Рыцари рейха» зазвучали нотки гордости.

– Согласен, экстра-класса. Не зря у адъютанта Скорцени, гауптштурмфюрера Родля, уже имеется целое досье на Курбатова. Об этом в сообщении тоже сказано.

– Мне бы очень хотелось взглянуть на эти бумажки. Но прежде – на самого Курбатова.

– То есть, насколько я понял, с Легионером вы абсолютно незнакомы? Рассчитывали на встречу со своим давним знакомым, лейтенантом Беркутом?

– Именно поэтому хочу взглянуть на Легионера. Тем более что судьбой этого парня интересуется сам Отто Скорцени.

– Выходит, я все же не зря потревожил вас, гауптштурмфюрер?

– С нетерпением буду ждать ваших последующих звонков, – иронично заверил его Штубер.

– Все язвите, неблагодарный вы человек, – вздохнул полковник Лоттер.

Тем не менее полковник в нескольких словах объяснил ему, как удобнее добраться до штаба пятой дивизии, куда он тоже выезжает, даже пообещал подождать его у перекрестка шоссе вместе с пятью солдатами охраны. Штубер был растроган его заботой: ездить по ближайшим тылам при таком непостоянстве передовой действительно было опасно.

– Если учесть, что со мной будет фельдфебель Зебольд, вместе мы составим грозную силу, способную устрашить хоть целый парашютный полк русских, – охотно согласился Штубер. А положив трубку, добавил, уже обращаясь к Зебольду: – Невероятная все-таки штука эта самая война. Если переживу ее, вся оставшаяся жизнь покажется скучной и банальной, совершенно недостойной таких вот, как мы с вами, азартных игроков войны.

– …На рулеточном поле которой все ставки – на вечность. При этом замечу, что, когда проходят годы войны, наступают годы благостных воспоминаний о ней, – закрыв глаза, мечтательно покачал головой Зебольд.

– Вы, как всегда, не по чину мудры, мой Вечный Фельдфебель. В этом ваш единственный недостаток.