Текст книги "Жестокое милосердие"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Слово патриота.

– Будем считать это воинской клятвой. С этой минуты любой приказ командира выполнять беспрекословно. Все. Корбач, машина готова? В путь.

…Уже здесь, в лесу, забравшись в кабину на место водителя, Сигизмунд спросил Беркута:

– Вы, конечно, не верите в искренность того, о чем я вам рассказывал?

– Если бы не верил, так и сказал бы тебе, – сдержанно ответил лейтенант. – В искренность – да, верю. А вот в серьезность – нет. Я не понимаю людей, которые берутся поднимать на борьбу своих друзей, не позаботившись о собственной подготовке к этой борьбе. Пока мы будем пробираться к Украине, я постараюсь научить тебя владеть пулеметом и пользоваться гранатами, передать кое-какие командирские навыки и партизанский опыт… С условием, что никогда больше не будешь требовать от меня исповеди относительно того, как я к тебе отношусь, и никогда не будешь демонстрировать свой шляхетский гонор.

– Слово чести.

– Вот это – убедительно. Немецкий язык давно изучил?

– Начал в тот день, когда Германия напала на Польшу. Чтобы знать язык врага.

– Считай, что в тот день ты принял по-настоящему серьезное решение. Единственное из всего, что успел накрутить вокруг «орлов Полонии», монархической династии и всего прочего. В гимназии, конечно, учил французский?

– Как все. Но в позапрошлом году начал изучать английский. Уже свободно слушаю Лондон. У меня способности к языкам. Нет-нет, – убоялся он собственной нескромности, – так говорили учителя. Русский тоже понимаю свободно.

– В вещмешке Корбача есть запасной вермахтовский мундир. Примерь. Если не подойдет, попытаемся экипировать тебя при первой же возможности. И еще задание тебе: пока будем отмокать здесь, поучи немецкому языку ефрейтора Арзамасцева. Вдруг у тебя проявятся способности и к педагогике.

– А если он не пожелает?

– Можешь не сомневаться, что не пожелает. Но постарайся убедить его. Поэтому я и заговорил о твоих способностях к педагогике.

– Я, понятное дело, попытаюсь, – без особого энтузиазма согласился Сигизмунд.

– А сейчас готовься, пойдешь в деревню.

– На разведку? – романтически загорелись глаза обладателя королевской крови.

– И в разведку тоже.

– Один?

– Вместе с Корбачем и нашей прекрасной полькой Анной, в которую ты уже успел влюбиться.

Услышав это, Сигизмунд потупил взгляд и едва заметно покраснел.

– Как вы догадались, что влюбился?

– Извини, однако ни командирского, ни партизанского опыта для этого не понадобилось. Банальная мужская интуиция.

– Но ведь вы, наверное, тоже влюблены в нее? – угрюмо предположил предводитель полонийских орлов.

Беркут немного поколебался, улыбнулся какому-то своему воспоминанию и произнес:

– Вот видишь, и с мужской интуицией у тебя тоже пока еще не все в порядке. – А когда Сигизмунд внутренне возликовал, вновь по-командирски нахмурил брови: – Только ты не о том думаешь сейчас, солдат! И это плохо.

– Разве мысли о любимой женщине?…

– Ты мне еще стихи Адама Мицкевича начни читать! Только что ты получил первое боевое задание, а мысли твои заняты черт знает чем!

– А вот теперь, – вновь ехидно возрадовался Арзамасцев, услышав этот вердикт лейтенанта, – мы начнем «делать из тебя настоящего солдата»!

16

В эти предвечерние часы замок Фриденталь напоминал крепость, ворота которой вбирали в себя остатки гарнизона, возвращающиеся после удачно сделанной вылазки.

– Общебалканский диверсионный взвод, взвод русских монархистов, взвод Русской Освободительной Армии, – по каким-то лишь ему известным признакам определял барон фон Штубер подразделения этого «гарнизона». – Отдельный черногорско-македонский взвод, скандинавская рота «Викинг», украинский гетманский взвод «Атаман», белорусский взвод «Белый Орел», рота прибалтийских волонтеров…

Ни одной шутки, ни одного звука в строю, никакого проблеска улыбки. Суровые взгляды, посеревшие от пыли худощавые лица, подтянутые спортивные фигуры, жилистые, впивающиеся в оружейную сталь руки…

Даже беглого взгляда Курбатову было достаточно, чтобы уяснить для себя, что люди эти возвращаются с лесного полигона, на котором проходили основы полевой выучки. И что, не обремененные ни излишним весом, ни крутизной мышц, тела их таили в себе взрывной заряд зрелой мужской силы, надежный запас трудолюбия и непоколебимую веру в избранную цель.

– Новички диверсионного дела в эту обитель риска и азарта, как правило, не попадают, – прокомментировал Штубер, провожая взглядом арьергардный взвод, лишь недавно сформированный из афроазиатов, названия которого он не знал.

– Это нетрудно предположить.

– За каждым из них – солидный разведывательно-диверсионный послужной список, каждого предварительно пропустили через одну-две диверсионные школы, каждый освятил себя кровью врагов и прошел свой путь до ворот Фриденталя, обучаясь убивать и самому смотреть в глаза смерти.

– Значит, это и есть диверсионная элита Евразии? – сказал Курбатов, возвращаясь вместе со Штубером к машине, чтобы въехать на огромную, охваченную высокой крепостной стеной территорию «диверсионного замка» Третьего рейха. – Приятно осознавать, что и тебе выпадает право стать причастным к ней.

– Вынужден вас огорчить, полковник. Курсанты, которые только что прошли перед вами, действительно лучшие из лучших в Европе, а может быть, и в мире, но… Вам известно, по какому принципу устроены «Охранные отряды партии», то есть СС? – провел барон большим пальцем по предплечью своего мундира.

– Во всяком случае, мне кажется, что известно.

– Для внешнего мира каждый, кто прошел посвящение в члены СС, уже принадлежит к тайному Черному Ордену, к элите рейха. На самом же деле не все так просто. Основная масса эсэсовцев составляет ваффен-СС, то есть войска СС, а значит, они являются «зелеными», или «полевыми» СС. Затем идут «черные СС», которые составляют офицерский корпус СД, гестапо, Главное управление имперской безопасности [4]4
  Начальником Главного управления имперской безопасности (РСХА) являлся обегруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер. На правах структурных подразделений в РСХА входили СД, то есть служба безопасности СС; гестапо во главе с Мюллером, которое являлось политической полицией рейха; отдел внешней разведки во главе с бригаденфюрером СС Шелленбергом, отдел диверсий во главе со Скорцени, и др.


[Закрыть], штаб рейхсфюрера СС. Однако настоящую элиту Черного Ордена составляют «высшие посвященные», к которым принадлежит высшее руководство СС и различных его структур, идеологи СС и адепты исследовательского института «Аненербе».

Машина остановилась у подьезда величественного, возведенного в рыцарском духе особняка, составлявшего историческую основу замка и располагавшегося в центре старинного парка, каждое дерево которого давно стало частью «фридентальской легенды».

Узнав, что Штубер прибыл в Управление имперской безопасности с казачьим полковником Курбатовым, первый диверсант рейха Отто Скорцени приказал выделить ему машину; «исключительно от щедрот своих», отвел ему и «диверсанту-маньчжуру» час на экскурсию по Берлину, после чего приказал немедленно добираться до Фриденталя.

– И запомните, барон, – громыхал он в телефонную трубку своим камнедробильным басом, – что каждый час, проведенный вами вне замка Фриденталя, – это время, утерянное для вас и для рейха. Поэтому я не позволю транжирить его, бездельничая по берлинским пивным.

– Мы просто-таки преисполнены ответственностью перед рейхом, – иронично заверил его Штубер.

– И почему вы привезли только этого Маньчжура? – сразу же определил он новую диверсионную кличку Курбатова.

– Я уже объяснял ситуацию в специальной радиограмме.

– Да плевать мне на ваши радиограммы, гауптштурмфюрер! Где ваш хваленый Беркут? Нет, я серьезно спрашиваю: где он до сих пор, черт возьми, шляется?! И главное, почему он до сих пор не во Фридентале?

– Очень сложный вопрос, штурмбаннфюрер.

– Это уже не вопрос, а обвинение, не имеющее никакого оправдания. Мой адъютант Родль умудрился составить на этого чертова Беркута такое досье, что, листая его, я, с одной стороны, восхищаюсь его похождениями, а с другой, начинаю понимать: вас, лично вас, Штубер, давно следует повесить вместе с этим лейтенантом. После чего половина нашего отдела диверсий спокойно может делать себе харакири.

– В последний раз я случайно столкнулся с Беркутом в Польше. Он был в мундире обер-лейтенанта и, судя по всему, пробирался к себе в Украину, после побега из эшелона военнопленных.

– Да, он умудрился совершить побег, и уже разгуливает по Польше в мундире офицера Генштаба вермахта? – как всегда, оставался Скорцени верен своей склонности к преувеличениям.

– Умудрился, что уже установлено совершенно точно.

– Прекрасная комбинация. Тому, по чьей воле этот русский диверсант оказался в банальном вагоне для военнопленных, конечно же, следует свернуть голову, – еще напористее пророкотал первый диверсант рейха, и недовольно покряхтев, Штубер осторожно повертел шеей, словно уже пытался вырваться из рук своего шефа. – Но сам факт интересен. Передайте, что мы засчитаем ему этот побег в качестве одного из элементов выживания диверсанта. И вообще, не пора ли нам ввести особый предмет – «побег из-под ареста», в ходе которого могли бы готовить наших выпускников к побегам из эшелонов, из классических тюрем и полицейских участков, и даже из-под расстрела? Напрасно вы так скептически ухмыляетесь, барон фон Штубер, – перед нами целая тюремно-диверсионная наука, пока что никем не обобщенная и не проанализированная.

– Никакого скепсиса, – заверил его Штубер. – Наоборот, проникаюсь важностью вашего замысла, Скорцени.

– Если вы считаете, что окончание войны освобождает нас от необходимости готовить диверсионную элиту мира, то вы ошибаетесь!

– Давно вижу вас, штурмбаннфюрер СС, во главе международной Фридентальской Диверсионной академии.

– Надо же! – мгновенно отреагировал Скорцени. – Даже вас, барон фон Штубер, время от времени посещают гениальные мысли. Фридентальская Диверсионная академия, – задумчиво повторил он. – А что, дьявол меня расстреляй, в этом замысле действительно что-то есть, Штубер!

Проходя мимо Курбатова, приземистый крепыш в рыжеватом мундире без знаков различия по-волчьи, всем туловищем, развернулся к нему и смерил взглядом, полным ненависти и презрения.

Было мгновение, когда Маньчжуру вдруг показалось, что тот вот-вот бросится на него, выхватит пистолет или метнет припрятанный где-нибудь в рукаве нож.

– Что это за волчара-уголовник? – вполголоса поинтересовался Курбатов, глядя вслед «коршуну Фриденталя».

– Албанец, причем из высокородных.

– В камере убийц он, возможно, и сошел бы за «высокородного», но здесь, в рыцарском замке…

– Тем не менее только что перед вами продефилировал один из возможных претендентов на престол. Просто следует знать, что взгляд – высокомерный, величественный, презрительный, убийственно испепеляющий, или, наоборот, наивно обезоруживающий, – тоже принадлежит к арсеналу «коршунов». Это целая наука, которой обучают в стенах замка с особым пристрастием.

– Постараюсь усвоить это. Однако вы не завершили посвящение меня в тайны «фридентальского двора», в его секретную элиту.

– Здесь и в самом деле обучается немало людей, которых вы не встретите на полигонах и в полевых фридентальских лагерях. Но об этом я попрошу рассказать самого Скорцени.

– Думаете, обер-диверсант рейха станет тратить на это время? – неуверенно сказал Курбатов.

– Мы никогда не считаемся со временем, когда речь идет о подготовке очередного диверсанта-элитария.

– Это вы обо мне?

– Не заставляйте напоминать вам, Курбатов, о вашем княжеском титуле. Кстати, замечу, что русский династический совет уже проверил законность владения вами этим титулом и подтвердил его.

– Лично я никогда в этом не сомневался.

– Мы тоже. Просто с особенной тщательностью мы проверяем именно тех людей, титулы которых ни у кого сомнений не вызывают.

– Итак, мой титул сомнения не вызывает. Что из этого следует?

– Что теперь вы должны вести себя так, чтобы никто не сомневался: перед ним – князь, причем из древнего рода, корни которого прослеживаются от династии Ярослава Мудрого.

– Так далеко в корни рода я, признаюсь, не проникал, – слегка растерялся Курбатов.

– За вас это сделали знающие люди. Напомню, что одна из дочерей этого великого князя, Анна, в свое время была королевой-супругой и матерью-королевой Франции. И когда встанет вопрос о возрождении всероссийского или украинского престола, а возможно, и о царстве Сибирском, то почему бы не вспомнить о некоем князе Курбатове?

Полковник удивленно повел подбородком: ничего подобного услышать от Штубера он не ожидал.

– Даже не предполагал, что за этими рыцарскими стенами умеют заглядывать столь далеко вперед.

– В политике это называется «эвкалиптовой дипломатией». Рассчитывать на тень от эвкалипта можно, если не ошибаюсь, лишь через сорок лет. Но, чтобы когда-нибудь насладиться этой тенью, высаживать эвкалипт посреди пустыни нужно уже сейчас, причем немедленно.

17

…Наконец ливень утих. Под порывами ветра деревья отряхивались от тяжелых капель, словно только что вынырнули из речной глубины.

Первые, совершенно неожиданные и какие-то неестественно оранжевые, словно преломленные через кровавое зеркало войны, лучи солнца зарождались под оглушительную канонаду грома. Залп – затишье, залп – и снова ошеломляющая, вызывающая необъяснимую тревогу, тишина, сквозь которую лишь через несколько минут начинает пробиваться разноголосица лесной кроны.

Беркут прислушивался к ней с особым вниманием, пытаясь уловить отдаленное эхо автоматных очередей, взрывов гранат, людских голосов – словом, чего-либо такого, что свидетельствовало бы о стычке его бойцов с фашистами. Они ушли на задание поздним вечером, получив приказ вернуться к восьми утра. Но часы уже показывали четырнадцать тридцать, так что давно пора было бы завершить свой рейд. Что же могло произойти, какие обстоятельства задержали их?

Оставив пост по ту сторону скалы, Арзамасцев неуклюже, словно разбуженный посреди зимы медведь, подошел к кабине, открыл дверцу, снял с себя дождевик и, протерев его рукавом лобовое стекло, уселся рядом с Беркутом.

– Чего ждем, лейтенант? Пока придут и повяжут? До села три километра, было бы все на мази – они бы уже трижды сходили туда и назад. Думаешь, что они такие храбрецы-герои, что даже в гестапо, или хотя бы во вшивой полиции, языки им не развяжут?

– Что ты предлагаешь? – задумчиво спросил Андрей.

– А что тут можно предлагать? Бросаем к чертям эту железку, – кивнул в сторону машины, – и смываемся.

– Риск есть, ты прав. Но уходить пока не будем. Они могут отсиживаться, чтобы переждать ливень. Давай пройдем километра полтора в сторону села и часик подождем. Даже если немцы сунутся сюда, мы заметим их намного раньше, чем могли бы, сидя в кабине. К тому же появится возможность маневрировать.

– Да не будет уже этих ребят, лейтенант! И дело тут не в германцах. Просто ушли твои поляки к чертям. Их трое, оружие есть, это их земля… Что им делать в нашем Союзе, за границей? А здесь они пристанут к любому отряду, или создадут свою группу. Что касается этого сосунка, отпрыска королевского рода, то он мне вообще не понравился. С первой минуты его появления у машины.

– Я сейчас о другом думаю: все-таки наш побег удался. Те, с кем свела нас судьба в том эшелоне, до сих пор терзаются муками плена, многие уже, наверное, погибли, многие истощены. А мы с тобой вырвались на свободу, завладели оружием и идем к своим, по существу, с боями.

– Ну, бои – это уже на твоей совести. Мы могли пройти Польшу вдвое быстрее, не рискуя головами возле каждого хутора.

«Нет, очевидно, до конца нашего рейда до Днестра мы так и не поймем друг друга, – испытующе взглянул на него Беркут. – Почему? Да потому что этот человек все еще не желает чувствовать себя солдатом. Потому что стычки с врагом, из которых они, кстати, до сих пор выходили с честью, все еще вызывают в нем страх, вместо того чтобы вызывать прилив мужества».

– Будь я твоим командиром в армейской части, я бы лишил тебя звания ефрейтора, – спокойно, негромко проговорил Беркут.

– В этом я не сомневаюсь.

– Не из вредности, а из-за того, что звание-то все-таки особое. Оно означает: отличный, знающий службу солдат. Ты же солдатом так и не стал. В мирное время это еще было бы как-то объяснимо, а в военное не имеет ни объяснения, ни оправдания.

– Тебе, Беркут, никогда не приходило в голову, что я вообще давно забыл, что когда-либо был этим самым ефрейтором? – желчно улыбнулся Арзамасцев. – Причем забыл с того самого момента, когда попал в плен. И если бы не ты, лейтенант…

– В плен, хочешь сказать, сдался добровольно? – перебил его Андрей. – Только откровенно, я на тебя не настучу.

– А насильно в плен не берут. Или руки вверх, или ноги врозь. Ты-то, конечно, и в плену ни на минуту не забывал, что являешься лейтенантом. А как же: не портянка солдатская – офицер. Хотя наверняка тебя уже давно вычеркнули не только из офицерских списков, но и из списков живых.

Первым желанием Беркута было отреагировать мгновенно и резко, однако он помнил, что сам затеял этот неприятный для Арзамасцева разговор, поэтому пригасил свои эмоции и только потом сказал:

– Приказ о разжаловании мне не оглашали. И пока мне его не огласили, я остаюсь в звании лейтенанта, таков порядок во всех армиях мира. Ну а что касается списков живых… Главное, чтобы мы сами себя не вычеркнули из этих списков – и военнослужащих, и живых. К сожалению, слишком многие из нас, кто оказался в эту войну в солдатских рядах, поспешили повычеркивать себя из списков и солдат, и живых, и, что самое страшное, – из списков людей. Однако на этом будем считать наш философский диспут закрытым. На пост, ефрейтор Арзамасцев. Вести наблюдение за всеми подходами к нашей стоянке. Через час сменю.

– Какой, к чертям, пост?! – проворчал Кирилл. – Кому он здесь нужен, твой пост?

Нехотя открыв дверцу, он лениво, демонстрируя явное нежелание выполнять приказ, ступил на подножку и вдруг воскликнул:

– Там стреляют, лейтенант!

– Слышу! – Беркут схватил стоявший в углу, за сиденьем, автомат, подцепил к ремню подсумок с тремя гранатами, четвертую, лежавшую на сиденье, сунул за ремень и, рассовав по карманам и голенищам запасные магазины, выскочил из кабины вслед за Кириллом.

– А ведь палят в той стороне, куда пошли наши, – вновь прислушался Арзамасцев. – Хотя и слишком далековато, село расположено ближе. Предлагаю пройтись в том направлении.

– Для начала возьми пулемет и затащи его вон на ту скалу, что справа от машины. Возможно, в конце боя он нам пригодится.

– Вполне допускаю, потому что палят, как на бородинских редутах.

Однако не успели они пройти по раскисшей каменистой гряде и двухсот метров, как выстрелы затихли. Беркут и Арзамасцев переглянулись. Прошли еще немного, прислушались: ни выстрелов, ни криков. Пробившееся между двумя грязновато-серыми тучами солнце тянулось к земле такими жаркими лучами, словно истосковалось по собственному теплу, и, согретый им, постепенно оживал и возбуждался, приобретая все новые и новые голоса и звучания, птичий хорал.

Откуда-то издалека зычное послеливневое эхо донесло крик паровоза, а вслед за ним – мерное постукивание колес. Заговорил о немирских, хотя и вполне земных, делах осипший колокол, висевший на небольшой, впервые увиденной Андреем на польской земле, православной церквушке, стоящей на окраине городка, который они проезжали. Сотнями всевозможных звуков ожил и доселе угнетенный ливнями сосновый лес.

Однако, прислушиваясь к ним, эти двое бойцов упрямо ждали выстрелов. Ничего не ждали они сейчас с такой надеждой, как давно привычных… выстрелов.

– Что же там могло произойти? – не спрашивал, а скорее размышлял вслух лейтенант. – Неужели все погибли? Засада, пять минут стрельбы – и?…

– Да нет, постреливали там дольше. Порядочно постреляли. А ведь для того, чтобы в лесу из засады уложить троих необученных, много времени действительно не надо.

18

Когда Курбатов вошел, Скорцени сидел, упираясь руками в ребро стола, и задумчиво всматривался в «бойницу» готического окна.

– Садитесь, полковник, – проговорил он, все еще не отрывая взгляда от оконного витража. – И отвечайте на мои вопросы: твердо и ясно.

Курбатов мельком взглянул на Штубера и погрузился в одно из свободных кресел, стоящих у приставного столика. Но прежде чем задать свой первый вопрос, обер-диверсант нажал на кнопку звонка, и вскоре в кабинете появился денщик с бутылкой французского коньяка и бутербродами.

– Надеюсь, барон очень вдумчиво объяснил вам, в каком благословенном замке вы находитесь, князь Курбатов? – спросил Скорцени, когда денщик расставил наполненные коньяком рюмки и блюдечка, на которых лежали бутерброды с ветчиной.

– Очень вдумчиво.

– И столь же вдумчиво вы утвердились в намерении окончить наши «Особые курсы Ораниенбург», как мы их называем?

– Если мне будет это предложено.

– Вам уже предложено, – резко ответил Скорцени.

– Простите, я как-то упустил этот момент из виду.

– Вам давно предложено это, Курбатов. Иначе вы не оказались бы за стенами Фриденталя, а были бы расстреляны за двести метров от его ворот. Именно так, за двести метров от них!

Курбатов поиграл желваками. Он не привык, чтобы с ним разговаривали подобным тоном.

Однако понимал он и то, что Скорцени давно не интересует настроение людей, которым позволено оказаться по эту сторону ворот Фриденталя. И слушать в подобных ситуациях он привык в основном себя.

– В таком случае, мои намерения вам уже ясны, – как можно сдержаннее отреагировал он.

– Тогда столь же вдумчиво поведайте мне, кем вы видите себя в будущем, князь.

– В будущем? В послевоенном будущем? – явно не ожидал подобного вопроса Курбатов.

– Что вы мямлите, полковник? Мне пришлось задать вам элементарный вопрос.

– Извините, но мне трудно судить об этом.

Скорцени удивленно взглянул на Штубера.

«Кто этот человек?! Кого ты мне привел?! – ясно прочитывалось в этом взгляде. – А главное, какого дьявола ты его привел сюда?!»

– Вам приходилось слышать когда-либо более невразумительный ответ, нежели этот, гауптштурмфюрер? – спросил он вслух.

– Курбатов – всего лишь солдат, штурмбанфюрер. Война отучила многих из нас фантазировать на тему своего будущего, приучив вместо этого жить от приказа к приказу.

– В таком случае, вопрос к вам, умник вы наш, психолог войны. Кем видится русский князь Курбатов лично вам?

– Над этим следует поразмыслить.

– Ведь не предполагаете же вы превращать его в подрывника крестьянских подвод и грозу московских пригородных поездов? Или, может, попытаетесь использовать его в качестве подсадного в одном из партизанских отрядов?

– Что выглядело бы нелепо, – проворчал Штубер. А встретившись взглядом с Курбатовым, как можно вежливее объяснил:

– Мы не можем готовить своего элит-курсанта, не зная, кого именно мы готовим, на что его нацеливаем.

– Понимаю.

– Этого мало, полковник, – решительно рубанул рукой Скорцени.

– Князь Курбатов не был замешан ни в коммунистическом, ни во власовском движении, он не был сторонником ни сталинизма, ни фашизма, – перевел Штубер взгляд на обер-диверсанта рейха.

– Уже кое-какие проблески.

– Из этого следует, что для начала его можно рассматривать в роли вождя русского военно-эмигрантского союза, способного заменить и Андрея Власова, и Петра Краснова, и потерявшего всякий авторитет генерала Деникина.

– Наконец-то я слышу членораздельную речь.

– Мы должны обратиться к прессе, чтобы превратить диверсанта Курбатова в героя белоказачьего движения, человека, сумевшего пройти тысячи километров советскими тылами. Причем пройти их с боями.

– К тому же после войны русские аристократы в Европе тоже окажутся без своего вождя, – поддержал его Скорцени, делая глоток коньяку.

– Есть, конечно, несколько представителей императорского дома. Но, во-первых, император Николай II, как известно, добровольно отрекся от престола; во-вторых, эти наследники трона воинственно соперничают между собой, и, наконец, представители Белого движения и новой, военной, эмиграции монархию в России органически не приемлют.

– Так почему бы им не воспринять в облике вождя полковника, князя Курбатова? – вновь задался риторическим вопросом Скорцени.

Они умолкли и вопросительно уставились на Курбатова.

– Весьма польщен, господа, – поднялся тот с рюмкой в руке. – Как бы ни распорядилась мною послевоенная судьба, я останусь верным нашему диверсионному братству.

– Это уже речь, достойная князя Курбатова, – признал Скорцени. – Теперь вы видите себя в роли вождя русской эмиграции в Европе?

– Постараюсь увидеть.

– Это не ответ, – решительно покачал головой обер-диверсант рейха.

– Не разочаровывайте нас, полковник, – проворчал барон фон Штубер. – Во Фридентале признают только людей решительных.

– Прошу прощения, господа. Уверен, что я стану вождем русской военной эмиграции в Европе.

– В таком случае, за нового, верного рейху вождя русской военно-аристократической эмиграции в Европе, князя Курбатова! – провозгласил Скорцени.

Они опустошили рюмки, наполнили их и вновь опустошили.

– Считаю, что князя не стоит впутывать в наши диверсионные дела на Восточном фронте, – сказал барон, расправляясь со своим бутербродом. – Зато стоит активнее вводить его в русские военные круги Германии.

Скорцени несколькими глотками истребил оба бутерброда и, запив их очередной рюмкой коньяку, вновь уставился на Курбатова.

– В отношении вас, полковник, план будет таков. Для начала – усиленная физическая и военно-техническая подготовка, с практическими занятиями со специалистами по изысканным манерам и придворному этикету.

– Человечество не придумало ничего более тягостного и нудного, чем эти дисциплины, – сочувственно повертел головой Штубер. – Однако ничего не поделаешь: титул и цель обязывают.

– После этого мы отправим вас в Северную Италию, где вы будете действовать против врагов моего личного друга, дуче Муссолини. Впрочем, дело даже не во врагах дуче. Что-то давненько мы с вами, барон фон Штубер, не интересовались судьбой нашей итальянской протеже, княгини Марии Сардони.

– Что не делает нам чести, штурмбаннфюрер, и совершенно непростительно, – покаянно склонил голову барон. – Завтра же постараемся связаться с княгиней, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

– На её вилле «Орнезия», в кругу людей, близких к еще одному нашему другу, князю Боргезе, который занимается сейчас на берегу Лигурийского моря подготовкой германских камикадзе [5]5
  Подробнее об участии князя Боргезе в этой подготовке, а также о самой школе германских камикадзе, читайте в романе «Ветер богов». Автор.


[Закрыть], вы сумеете почувствовать себя человеком европейской аристократической элиты.

– Что очень важно, князь, для той роли, к которой вы отныне будете готовить себя, – уточнил Штубер. – И потом, после многомесячного рейда по сибирской тайге, побывать на вилле «Орнезия»… – мечтательно запрокинул голову Штубер. – Это значит побывать в совершенно иной жизни, в совершенно ином измерении.

– Не слишком ли мечтательно вы все это произносите, Штубер? – подозрительно покосился на него Скорцени.

– Простите, штурмбаннфюрер, всего лишь полет мечтаний.

– По-моему, до сих пор вы всегда восхищались красотами Украины, и жили по законам этики Восточного фронта.

– В этом-то и трагизм моей фронтовой судьбы, – вздохнул Штубер, явно намекая, что не против был бы сопровождать Курбатова в его командировке на Север Италии, к вилле княгини Сардони.