Текст книги "Жестокое милосердие"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

13

Прошло несколько напряженных минут. Появилась подвода. Еще одна. Прогромыхал состав с тяжелой военной техникой.

Три первых вагона были купейными, и оттуда, из-за занавесок, выглядывали офицеры. Беркута так и подмывало ударить по ним очередью, но он решил, что лучше использовать для такого обстрела оставшуюся ленту пулемета. И, конечно, сделать это в другом месте. Он вспомнил «железнодорожные эксцессы», которые они устраивали вместе с Крамарчуком. А ведь можно считать, что, будучи только вдвоем, они вывели из строя столько солдат противника, словно выиграли три-четыре хороших боя. Не понеся при этом никаких потерь.

Полной неожиданностью для Беркута стало то, что, вслед за товарняком, последний вагон которого остановился метрах в ста пятидесяти, на изгибе колеи, шел пассажирский поезд, машинист которого резко затормозил на подходе к переезду и тем не менее чуть не врезался в предыдущий состав.

Среди офицеров, вышедших из вагона, Беркуту сразу же бросился в глаза рослый смуглолицый гауптштурмфюрер с орлиным носом и жестким, пронизывающим взглядом. Эсэсовец тоже обратил внимание на стоявшего на обочине дороги германского обер-лейтенанта и, не сводя с него глаз, словно загипнотизированный, начал приближаться. Беркут инстинктивно подался навстречу ему, и с минуту они медленно, словно на дуэли перед выстрелом, сходились. Да и руки их тоже рванули кобуры почти одновременно.

– Если я правильно оценил ситуацию, вы не из нашего эшелона, обер-лейтенант? – застыла рука гауптштурмфюрера на рукоятке вальтера.

– Вы правильно оцениваете ее, – точно так же судорожно сжимал рукоять своего пистолета Беркут.

Боковым зрением он видел, как справа к нему медленно приближался с автоматом наперевес ефрейтор Арзамасцев, а слева, подталкивая дулом автомата дежурного по переезду, в пространство между гауптштурмфюрером и топчущейся у вагона группой офицеров заходил Корбач.

– Простите, обер-лейтенант, но вы напомнили мне одного знакомого офицера.

– Ваше лицо тоже напомнило мне лицо одного знакомого офицера, – ответил Беркут, все больше утверждаясь в мысли, что перед ним не кто иной, как гауптштурмфюрер Вилли Штубер.

Все еще не снимая рук с рукоятей, они оба метнули взглядами по сторонам. Эти диверсанты были опытными воинами и прекрасно понимали: чем бы в конечном итоге ни завершилась схватка, для них обоих она завершится гибелью.

– Но странность заключается в том, что тот знакомый был… русским офицером, – перешел гауптштурмфюрер на русский.

– Если я верно понял ваш русский язык, среди ваших знакомых, оказывается, были русские офицеры? – удивился Беркут на чистом немецком.

– Они и сейчас есть, – перешел эсэсовец на свой родной язык, указывая при этом на рослого офицера, одетого так, как обычно – Беркут помнил это по фильмам, – одевались белогвардейские офицеры.

Он стоял чуть в сторонке от германских офицеров и, обхватив руками ремень, покачивался на носках, глядя в сторону Беркута и его собеседника. То, что он выделялся среди прочих пассажиров своей формой, ничуть не смущало белогвардейца.

– Очевидно, из частей русского генерала Власова? – высказал догадку Беркут.

– Из частей русского казачьего генерала Семёнова, расквартированных в Маньчжурии.

– Они все еще расквартированы там? – искренне удивился Беркут. – В Маньчжурии, которая давно оккупирована Японией?

– Понимаю, что выглядит это странно: русские казаки – в роли союзников извечных врагов России, японцев.

– Это не единственная странность, порожденная нынешней войной. Достаточно вспомнить защитника Москвы генерала Власова, который теперь трепетно ждет аудиенции у Геббельса. Но что касается армии атамана Семёнова…

– Забытой белоказачьей армии, забытого атамана Семёнова. Неужели не слышали о такой, обер-лейтенант?

– Ну, почему же, кое-какие сведения доходили.

– Кстати, запомните имя этого белоказачьего диверсанта, который прошел тылами красных от Маньчжурии до линии фронта в Украине. Полковник Курбатов.

– Думаете, что его имя когда-нибудь понадобится мне?

– Хотя бы любопытства ради, – терпеливо объяснил Штубер. – Тем более что вскоре вы услышите о нем много захватывающего.

– Я? Вряд ли. У нас, армейцев-фронтовиков, другие интересы.

– О нем станут рассказывать даже по Берлинскому радио, – настоял на своем Штубер.

Прозвучал предупредительный гудок паровоза. Стараясь не выдавать своей нервозности, гауптштурмфюрер повернулся к Беркуту боком и движением руки, которую снял с кобуры, предложил провести его к вагону. Беркут тоже оставил кобуру в покое и пошел рядом с ним.

В двух соседних вагонах ехали в основном рядовые и унтер-офицеры, и, судя по тому, что многие из них еще были в бинтах, это были те, кого командование поощрило кратковременным отпуском на родину после лечения в госпитале. Однако офицеры следили за тем, чтобы отпускники не оставляли свои вагоны, или, в крайнем случае, не отходили от них далее чем на три шага.

– Ладно, на всякий случай постараюсь запомнить вашего протеже, – пожал плечами Беркут, – полковник Курбатов, чье имя возникло при случайном знакомстве с неким гауптштурмфюрером СС на диком лесном полустанке.

– Так, может быть, вы представитесь? – предложил Штубер.

– Мои документы вам мало о чем скажут, – едва заметно ухмыльнулся Беркут.

– Поскольку значащееся в них имя такое же чужое вам, как и где-то добытый вами мундир.

– Вы неудачно шутите, гауптштурмфюрер, – поиграл желваками Беркут.

– Да не нервничайте вы так, обер-лейтенант. Это был всего лишь диверсионный обмен любезностями.

– В данной ситуации нам лучше обоим оставаться предельно сдержанными и столь же предельно вежливыми, – напомнил Беркут случайному проезжему офицеру СД. – И не делать скоропалительных выводов.

– Вы совершенно правы, коллега. Кстати, как вы оказались в этой польской глуши?

– Воспоминания предлагаю оставить для послевоенных вечеров у камина.

– В таком случае, первая встреча у меня, в родовом имении. Или, может быть, в вашем… родовом имении, а, обер-лейтенант? – И сколько сарказма выплеснулось на лицо барона фон Штубера, когда он задавал этот вопрос «безлошадному» пролетарскому лейтенанту!

– Все может быть, – деликатно ушел от прямого ответа Беркут.

– Ладно, не тушуйтесь, я всего лишь пошутил. Однако мое приглашение к родовому камину остается в силе.

– Воспользуюсь при первой же возможности.

– А пока что лично меня интригует вот что: почему вы до сих пор не решились задать тот вопрос, который вас очень интересует, обер-лейтенант?

– Какой именно?

– Как звали русского лейтенанта, которого вы невольно напомнили мне?

– Почему вы считаете, что это должно заинтересовать меня?

– Вы правы: с какой стати?! – улыбнулся барон фон Штубер.

– Где вы встречались с ним? Под Москвой? На Дону, на Волге?

– На Днестре.

– Не впечатляет. Одна из многих русских рек. Большинство немцев даже не догадываются о ее существовании. Придумайте более эффектную легенду.

– Просто этот русский офицер запомнился мне еще с июля сорок первого. Лейтенант Громов. Андрей Громов, из рода, если не ошибаюсь, потомственных русских офицеров.

– Вы запоминаете имена всех русских, которых удалось пристрелить? С чего вдруг? Разве что мерещатся их лица?

– Этот каким-то странным образом выжил, – спокойно заметил Штубер, не реагируя на едкое замечание обер-лейтенанта. – Отчаянный был парень, войну встретил комендантом дота «Беркут» Могилевско-Ямпольского укрепрайона. Затем партизанил под кличкой «Беркут», которую взял по наименованию дота.

– И это все воспоминания, с которыми вы отбываете из России в Германию? – насмешливо поинтересовался Беркут. – Многие другие увозят оттуда рассказы о подвигах и фотографии славянских красавиц.

– Каждый увозит то, что способен увезти. Со мной же остается то, что станет страницами «Психологии Второй мировой войны».

Хвост предыдущего эшелона уже скрылся за поворотом. Вновь раздался гудок паровоза того эшелона, в котором ехал барон фон Штубер.

Понимая, что у него остаются секунды для того, чтобы завершить эту странную, самим богом войны ниспосланную встречу, барон, уже сливаясь с группой толпящихся в подножки офицеров, крикнул:

– Садитесь в эшелон, обер-лейтенант! Садитесь-садитесь! Пользуйтесь судьбой дарованным случаем!

– Это невозможно, гауптштурмфюрер, – рассмеялся Беркут. – Служба в рядах вермахта, знаете ли!

– Все, что может сдерживать вас, я улажу! Уже завтра вы окажетесь в Берлине под моей протекцией и протекцией Скорцени, как и полковник Курбатов!

– Счастливого пути, барон фон Штубер! – произнес Беркут, хотя прекрасно помнил, что гауптштурмфюрер так и не представился.

– Запомнили все-таки!

– До следующей случайной встречи!

– Вам не будет возврата туда, куда вы так стремитесь, обер-лейтенант! – произнес Штубер, последним запрыгивая на подножку уходящего вагона. – Они вас погубят, как погубили многих других. Поэтому плюньте на все и прыгайте в любой вагон. Прыгайте, Беркут, прыгайте, черт бы вас побрал! Все будет улажено, и вас ждет лучшая разведшкола Европы!

Штубер прокричал еще что-то, однако голос его потонул в пронзительности паровозного гудка.

– Кто это был, лейтенант? – спросил Арзамасцев, как только последний вагон исчез за кронами перелеска. – Никак старого дружка встретили?!

– Здесь невозможно что-либо объяснить, – все еще смотрел Беркут в ту сторону, где за поворотом дороги скрылся эшелон, увозящий барона фон Штубера. – Все происходит по воле рока. Через столько дней встретить здесь, в Польше, германского офицера, командовавшего штурмом моего дота «Беркут» в самом начале войны! Причем где и как встретить! На каком-то железнодорожном переезде, при случайной остановке поезда!

– Но что-то я не заметил, чтобы вы пылали ненавистью друг к другу, – поделился своими наблюдениями Арзамасцев. – К тому же, барон, кажется, не прочь был продолжить ваше знакомство.

– Теперь это известный германский диверсант, один из учеников Отто Скорцени, член группы обер-диверсанта рейха, который собирает под свои знамена лучших диверсантов мира, с которыми собирается действовать уже под штандартами будущего, четвертого германского рейха.

14

Гудки паровоза и стук колес давно растаяли в лесной дымке, а Беркут все еще оставался под впечатлением этой ошеломляющей встречи, поражавшей его роковой непредсказуемостью и поистине судьбоносной случайностью.

– Лейтенант, приближается крытая машина! – вырвал его из плена воспоминаний и фантазий голос Звездослава.

– Вижу, Корбач, вижу. Подойдите вместе с дежурным. Ты, ефрейтор, заглянешь в кузов. Если там кто-нибудь есть, покажешь на пальцах, сколько их. Если никого – махни рукой. Когда ты, Корбач, услышишь: «Плохи ваши дела» – снимаешь водителя. Я – сопровождающего. Ты, ефрейтор, – тех, что в кузове. Дежурный, все понял?

– Я понял, что после всего этого немцы повесят меня, – пролепетал побледневшими губами железнодорожник.

– Это да, заслужить петлю у них очень просто, – остался верным себе Беркут, поражая дежурного своей невозмутимостью.

Шлагбаум закрылся почти перед самым капотом тяжелого, похожего на бульдога, грузовика, поразившего Андрея очертаниями своей кабины.

– Сопровождающий и водитель – ко мне! – приказал «обер-лейтенант», стоя с пистолетом в руке.

– Что произошло? – грузно вывалился из кабины майор-интендант.

– Усиленная проверка всех проходящих машин. Группа польских бандитов захватила машину и разъезжает по округе.

– Вон оно что! Я, конечно, слышал. Но ведь не на трофейном же студебеккере они разъезжают! – возразил водитель, на ходу доставая из кармана свои бумаги. – А мы, как видите…

– Они могут разъезжать даже на метле, ефрейтор, – резко заметил «обер-лейтенант». – И советую вам с офицерами контрразведки по этому поводу не пререкаться!

– Извините, господин обер-лейтенант, – поспешил разрядить ситуацию майор. Упоминание о контрразведке ассоциировалось у него с упоминанием о Восточном фронте, которого ему до сих пор благополучно удавалось избегать.

Прежде чем изучить удостоверение водителя – майор со своими бумагами должен был подождать, – Беркут вопросительно взглянул на Арзамасцева. Тот показал два растопыренных пальца.

– Кто там у вас в кузове, майор?

– Двое солдат из интендантской роты.

– Прикажите им выйти из машины. Без оружия. Остановиться у левого борта и тоже приготовить документы.

Исполнительный служака, майор сам подошел к кузову, чтобы приказать и тут же проконтролировать выполнение приказа. В это время из долины показалась мчавшаяся в сопровождении двух мотоциклов легковая машина.

– Дежурный! – не растерялся Беркут. – Немедленно поднять шлагбаум! Легковую пропустить. А ты, ефрейтор, – обратился он к немцу-водителю, – отлей из канистры полведра этому водителю, – кивнул в сторону Корбача. – Его машина в долине, у леса. Не дотянул.

– Слушаюсь, господин обер-лейтенант.

Все вроде складывалось удачно, и все же Беркут чувствовал: ситуация накаляется. Он еще не мог предвидеть, где именно произойдет срыв, но предчувствие заставляло его напрячься и чутко реагировать на малейшее изменение ситуации.

Солдаты уже у борта. Они без автоматов. Майор все еще топчется возле них. Арзамасцев отступил на несколько шагов и держит их под дулом автомата. При серьезной проверке так оно и должно быть, поэтому майора такое поведение не тревожит.

Водитель уже пошел к машине, сейчас он отстегнет запасную канистру… Очень удобный момент. А что делает дежурный?… Ага, поднимает шлагбаум… «Опель» лишь чуть-чуть сбавил скорость, однако останавливать свою машину водитель явно не намерен.

Офицер, томившийся на заднем сидении, приоткрыл дверцу. Это чистое любопытство. И вдруг, когда «опель» уже проскочил переезд, поляк-дежурный бросается вслед за ним с криком: «Партизаны. Ахтунг, партизаны! Возьмите меня! Здесь партизаны!…»

«Вот подонок»! – холодно взрывается Беркут.

Но это лишь секундная вспышка. Расслышали эти крики в «опеле» или нет? Как бы там ни было, мотор его взревел, и через минуту машина скрылась в долине. Пробежав за переезд, дежурный в отчаянии схватился за голову и осел прямо на колею. К счастью, подавшийся было вслед за ним Корбач не выстрелил!

– Где партизаны?! Кто?! – первым опомнился Беркут, делая несколько демонстративных шагов в сторону майора и размахивая пистолетом.

– Он, очевидно, сошел с ума! – успел крикнуть тот, пытаясь отвести от себя подозрение, но Андрей уже выстрелил в него, промахнулся, вновь нажал на спусковой крючок… Выстрела нет! Осечка!

Вместо того чтобы тотчас же открыть огонь, Арзамасцев отскочил еще на несколько шагов и, глядя, как майор дрожащей рукой рвет кобуру, зачем-то передернул затвор. Наконец очередь! Но это Корбач. Еще очередь!

Беркут порывается к майору как раз тогда, когда тот уже выхватил оружие, и, вывернув его руку с пистолетом, бросает немца через себя, явственно ощущая, как рука переламывается в локтевом суставе. В то же время он замечает, что водитель успел проскочить между ним и кабиной и во всю прыть, с нечеловеческим воплем, несется вдоль насыпи.

– Корбач! – крикнул Андрей, сбивая ногой пытавшегося подняться майора. – Сними его, Корбач! – и, уже завладев пистолетом майора и выстрелив в него, увидел, что водитель все же ушел. Вслед ему стреляли и Корбач, и Арзамасцев, но он бежал, словно заговоренный, словно сама судьба хранила его от пуль.

– Отставить! – скомандовал Беркут. – Оба в машину! Тела остаются. – Еле сдерживая дрожание рук, он сунул пистолет в кобуру и, вытирая рукавом френча пыль и пот, медленно, устало пошел к переезду.

Насмерть перепуганный дежурный на четвереньках уползал с дороги в траву. С пистолетом майора в руке Андрей наблюдал, как тот на несколько секунд замер, оглянулся и, смешно виляя непомерно широкими, немужскими бедрами, уползает по равнине все дальше и дальше. Так и не выстрелив, Андрей вскочил на подножку подъехавшего автомобиля.

– Помолись за своих детей! – крикнул он железнодорожнику по-немецки. – Чтобы их никто никогда не предавал!

Поляк уже поверил было, что страшная чаша суда миновала его, слегка приподнялся… и сразу же упал навзничь, в упор скошенный очередью Арзамасцева.

– Зачем?! – заорал Андрей. – Зачем ты его?! Это же чья-то зря погубленная жизнь, черт возьми!

Корбач резко остановил машину, тоже ступил на подножку и растерянно посмотрел на Беркута.

– Он что – скосил его? – и, не получив ответа, все же понял: скосил! – Святая Мария, зверь!

Но Арзамасцев молчал, словно его и не было в кузове, под этим запыленным брезентом. Первым желанием Громова было рвануться к нему, но вместо этого он обессилено упал на сиденье. Что он мог сказать Арзамасцеву? Какими словами корить, каким судом осуждать? Он ведь и сам еле сдержался, чтобы не продырявить ягодицы этому иуде. Впрочем, скорее всего, обычному перепуганному обывателю, знающему, что, расследуя этот инцидент, гестапо его, конечно же, не пощадит. А к тому, чтобы уйти к партизанам или создать собственную группу Сопротивления этот человек еще не был готов. Точно так же, как не готов и к самой войне.

– Почему стоим, Корбач? – Беркут спросил это неожиданно спокойно, словно действительно не понимал причины остановки. – Дорога каждая минута. Нужно подобрать Анну и проскочить через этот переезд, прежде чем сюда нагрянет гестапо или полевая жандармерия.

– Слушаюсь, – по-русски ответил Корбач и, задумчиво осмотрев дорогу, тронул ручку переключения скоростей. – А ведь этот железнодорожник действительно предал. Польские партизаны тоже не пощадили бы его…

– В том-то и дело, что не пощадили бы. Именно поэтому я и не стрелял.

– Тогда скажем себе, что этот слабонервный поляк сам избрал свою судьбу.

Назад, к переезду, интендантскую машину вел сам Беркут. Унтер-офицер, который был старшим на обгонявшей их машине, высунулся из кабины и удивленно посмотрел на него. Не так часто ему приходилось видеть за рулем грузовой машины офицера!

Тем временем Андрей до предела сбавил скорость, давая немцам возможность первыми увидеть то, что они неминуемо должны были увидеть за переездом. И потом еще подождал за насыпью, наблюдая, как солдаты под командой этого унтер-офицера, испуганно оглядываясь по сторонам, кладут в кузов убитых.

«Хорошо бы пристроиться к нему и проскочить городок», – подумал Беркут, провожая взглядом немцев. Но, отъехав на несколько метров от «железки», остановил свою машину и проследил, как, выскочив на переезд, Корбач быстро развернул грузовик вдоль колеи, повел по капоту и по кузову смоченной в бензине тряпкой, чиркнул зажигалкой и бросился к их машине.

Гудок приближающегося паровоза известил всех четверых, что эта пылающая машина окажется сейчас на переезде «очень своевременно».

15

Ливень не утихал третьи сутки, и третьи сутки группа Беркута вынуждена была отсиживаться в каменистом сосновом лесу, где-то в предгорьях Карпат, загнав машину в небольшой распадок между скалами. Но даже в этом распадке почва раскисла настолько, что машина засела, чуть ли не на оси, а лес вокруг превратился в настоящую топь, из которой лишь кое-где, словно вершины гор во время Всемирного Потопа, торчали замшелые колпаки валунов.

В лес они свернули после того, как заметили впереди, за поворотом шоссе, вереницу стоящих грузовиков, а встречный водитель-немец объяснил Корбачу, что эта «пробка» берет свое начало возле усиленного контрольно-пропускного пункта, где полевая жандармерия и какие-то люди в штатском придирчиво проверяют документы и грузы всех военных и гражданских. На его глазах двух офицеров арестовали и куда-то увезли на крытой машине, очевидно, в гестапо.

Беркуту не приходилось сомневаться, что эта проверка задумана была как «торжественная встреча» его группы, поэтому Корбачу пришлось свернуть в лес и почти час везти их каменистым редколесьем, в надежде пробиться к ближайшей обозначенной на карте полевой дороге. Однако внезапно начавшийся ливень утопил их надежду в своих холодных потоках. И вот теперь они третьи сутки томились в прозябшей машине, благодаря при этом Всевышнего, что она оказалась крытой; третьи сутки не могли тронуться в путь, хотя знали, что до границы каких-нибудь пятнадцать километров.

Сейчас машина больше напоминала оставшуюся без лошадей цыганскую кибитку. Продрогшие, пронизанные холодной сыростью обитатели ее ждали появления первых лучей солнца, как спасения. Развести костер было негде. Последнюю банку консервов они по-братски поделили еще сутки назад, а заводить мотор не имело смысла, тем более что горючего осталось всего на несколько километров.

Судя по карте, неподалеку, за речкой, должно было находиться небольшое село. В машине нашлось три немецких плаща-дождевика. Укутавшись в них, Корбач, Анна и новичок группы, Сигизмунд, пошли к нему в надежде раздобыть чего-нибудь съестного и договориться о ночлеге.

Сигизмунд Оржецкий оказался в их группе лишь за два часа до того, как они вынуждены были свернуть с шоссе в этот лес. Партизаны остановились у руин какого-то завода, чтобы Корбач мог немного покопаться в моторе. Все остались у машины, лишь Беркут решил обойти территорию и осмотреть окрестности. Это-то любопытство едва не стоило ему жизни.

Дойдя до наиболее разрушенной части длинного заводского корпуса, он остановился, чтобы полюбоваться небольшим, с довольно живописными берегами, озерцом и, задумавшись, чуть было не получил нож в спину.

Андрей до сих пор не мог определить: услышал ли он у себя за спиной какое-то движение, или же сработало предчувствие, заявили о себе инстинкт самосохранения и какое-то, выработанное им уже во время войны и многолетних тренировок, подсознательное ощущение опасности. Как бы там ни было, оглянулся Беркут именно тогда, когда человеку с занесенным ножом осталось ступить до него два неслышимых – по густому травяному ковру – шага, которые более опытный убийца мог бы преодолеть в стремительном кошачьем прыжке.

Это уже потом Андрей поймет, что случай свел его с неопытным и хилым – худощавым, со слаборазвитой мускулатурой – парнишкой лет семнадцати. А тогда, резко оглянувшись, он встретился с полным ненависти взглядом убийцы. Встретился, замер, и лишь молниеносная реакция позволила Беркуту в последнее мгновение отшатнуться, так что нож всего лишь пропорол его ремень. И тут же отбил второй удар – неумелый, однако нахрапистый, и для любого не обученного приемам офицера вермахта – убийственно неотвратимый.

Лейтенант обезоружил Сигизмунда (это он уже позже назвал себя), однако юркий парнишка ужом выскользнул из рук, отполз, дотянулся до куска кирпича, и Беркуту пришлось еще раз обезоруживать и сбивать его с ног. Но даже поверженный, Сигизмунд все еще пытался впиться зубами в кисть Андрея и, ожидая смертного мгновения, неокрепшим еще голоском сумел прокричать-прохрипеть: «Нех жие Жечь Посполита!»

Беркут даже не решился ударить его. Нож сунул себе за пояс и, захватив новоявленного мстителя на болевой прием, привел к машине. Несколько минут он, Корбач и Арзамасцев пытались убедить парнишку, что они не немцы, поговорить с ним, однако Сигизмунд упорно не доверял этим людям. Даже то, что Кирилл говорил по-русски, не производило на него абсолютно никакого впечатления.

– Прикончить его, чтоб не выдал, – заключил Арзамасцев, первым убедившись в безнадежности допроса. – Сигизмунд понял его, еще раз крикнул свое: «Нех жие!…», но в это время вернулась отлучавшаяся по своим делам Анна, и Сигизмунд, как-то сразу признав в ней польку, словно бы переродился.

Еще через полчаса они уже знали, что он – из древнего дворянского рода, в котором все мужчины были военными, и что в начале войны, получив сообщение о гибели своего отца-полковника, он создал небольшую патриотическую организацию «Орлы Полонии», строившуюся по принципу масонской ложи.

Через месяц в эту организацию уже входило двадцать два бывших гимназиста (Сигизмунд считал это большой силой), и она ставила своей целью поднять всенародное восстание, чтобы не только освободить Польшу от гитлеровцев, но и возродить в ней королевскую монархию, как единственно приемлемую для Польши форму власти. Причем не такую «гнилую» монархию, которая существовала в этой стране в течение нескольких столетий, и при которой каждый новый король избирался элекционным сеймом, что неминуемо приводило к кровавой вражде дворянских кланов, а настоящую, династическую, традиционно-европейскую.

Выслушав всю эту пылко изложенную программу, партизаны из деликатности промолчали, только Анна, восхищаясь его мужеством и преданностью, по-матерински сочувственно погладила «вождя польских монархистов» по голове.

– Теперь вы, пан лейтенант-поручик, – возвышенным тоном произнесла она, – знаете, каких мудрых и преданных юношей способна рождать земля польская!

– А главное, воинственных, – стараясь скрыть иронию, произнес Беркут, осматривая свой «помеченный» ножом Сигизмунда ремень.

– Да, и воинственных – тоже, – вдруг воспылала в груди Анны национальная гордость польки. – И напрасно вы по этому поводу иронизируете.

– Только что ваш юный земляк предпринял сразу три попытки убить меня, – достал Беркут из-за пояса трофейный нож Сигизмунда. – Какая уж тут ирония?

– Именно потому, что он все еще юный, на вашем месте я была бы снисходительной.

– Но лейтенант ведь не пристрелил его! – оскорблено вступился за своего командира Арзамасцев. – Хотя на его месте я тут же прикончил бы вашего юного партизана.

– Именно поэтому вам, ефрейтор, никогда не стать лейтенантом-поручиком! – отомстила ему полька.

– Кстати, насколько я понял, в образе первого короля возрожденной Польши и основателя новой королевской династии – Оржецких – наш юный воитель видит самого себя? – поинтересовался Беркут, пытаясь тем самым не допустить ссоры между Анной и Арзамасцевым.

Вопрос был задан по-немецки, поэтому Сигизмунд прекрасно понял его.

– Хотя я свою кандидатуру пока еще не выдвигал, однако наша организация «Орлы Полонии» такое решение уже приняла. В нужное время именно это решение будет оглашено на заседании польского Сейма. Тем более что наш древний род породнен кровью с той же династией, из коей происходили Владислав IV и Ян-Казимир, с войсками которых пришлось воевать вашему Богдану Хмельницкому; а также многие другие польские короли, политики и военачальники.

– В таком случае, рад приветствовать вас в своем боевом лагере, Сигизмунд вы наш Великий, – теперь уже действительно не удержался от саркастической ухмылки Беркут. Хотя мысленно тут же остепенил себя: «А ведь все может быть! Первая организация, которую возглавил некий Владимир Ульянов, не имела в своих рядах и двадцати членов. Кто из императорской династии Романовых или какого-либо иного монархического семейства Европы мог бы предположить, чем на самом деле закончатся подобные же "государственные бредни" этого человека?!» А подумав это, попытался взглянуть на Сигизмунда Оржецкого иными глазами. Вот только совершенно иными взглянуть не удалось.

Хоть и был этот юный масон-повстанец хилым и болезненно бледнолицым, но держался с вызывающим достоинством, да и говорил так, словно и в самом деле уже держал речь в польском Сейме, собранном специально для избрания короля. Поэтому, слушая его юношеские мечтания о возрождении монархии, Беркут, хотя и воспринимал их довольно скептически, все же ни минуты не сомневался, что этот парень действительно верит в возможность такого исхода борьбы, в свой талант предводителя «новой волны возрождения униженной отчизны», и готов отдать за нее жизнь.

Иное дело, что точно так же ни минуты Беркут не сомневался, что жизнь этот пылкий предводитель польской шляхты отдаст значительно раньше, чем сделает хотя бы первые скромные шаги к своей цели. В ходе войны он уже не раз встречал подобных мстителей-мечтателей, которые совершенно не заботились о том, чтобы хоть как-то подготовиться к борьбе: научиться хорошо владеть оружием, приемами самообороны и конспирации, а еще – выживать в лесу, в горах, в любых экстремальных ситуациях. Как и следовало ожидать, уже через месяц-другой и сами они, и все члены их подпольных организаций оказывались в застенках гестапо.

То же самое произошло и с организацией «Орлы Полонии», возглавляемой Сигизмундом Оржецким. Сам предводитель спасся только благодаря тому, что мать первого же арестованного соратника, ценой собственной жизни, сумела предупредить его. Когда эту мужественную женщину вместе с сыном выводили во двор (а жили они по соседству с Оржецкими), она, оказавшись куда находчивее и храбрее своего сына, успела крикнуть: «Владзимежа взяло гестапо!», и конвоир скосил ее очередью, так и не узнав, кого именно она хотела предупредить.

О том, чтобы запастись оружием, предводитель патриотов-масонов, конечно же, не позаботился. И теперь, оставшись один, решил восполнить этот пробел в подготовке к восстанию за счет германского обер-лейтенанта, оказавшегося на развалинах рядом с тем местом, где, в каморке, он прятался уже вторую неделю.

Сейчас план у него был простой и, как ему казалось, вполне осуществимый: добыть оружие, пройти всю Польшу до Балтийского побережья, выкрасть рыбацкую лодку и переправиться в Швецию. А уж оттуда – в Англию, где, как он слышал, правительство в изгнании формирует польские части.

Впрочем, Анне ничего не стоило убедить его, что переплыть на лодке огромное море он вряд ли сумеет, а вот добраться через Украину и Чехословакию до Швейцарии значительно проще. Слушая ее убеждения, Беркут не смог удержаться от улыбки. Чтобы не затягивать эту сцену, он взял из кузова один из двух лишних автоматов, несколько раз продемонстрировал, как с ним следует обращаться, и со словами: «А вот теперь мы будем делать из тебя настоящего солдата!», вручил Сигизмунду.

Несостоявшийся монарх был потрясен его щедростью и великодушием. По поводу своего неожиданного вооружения он попытался произнести очередную «тронную» речь, однако Арзамасцев пресек эту попытку язвительным:

– Не спеши благодарить. Ты еще не знаешь, что в устах лейтенанта Беркута значит: «Делать настоящего солдата»!

– В любом случае, ефрейторам вмешиваться в этот процесс не следует, – охладила его Анна.

– Итак, «шмайсер» у тебя уже есть, – вернулся к своему напутствию Беркут. – Пистолет я тебе тоже обещаю раздобыть. Орудовать ножом и защищаться от него – научу…

– У вас это действительно получается. Сразу видно, что вы – диверсант-парашютист, которого русские забросили в тыл германцам.

Беркут и Анна удивленно переглянулись.

– Ты все правильно определил, «орел Полонии», – не стал Андрей разочаровывать парнишку. – Считай, что с сегодняшнего дня ты – боец интернациональной диверсионной группы. Согласен ли ты стать таким бойцом? Без лишних слов: только «да» или «нет».