Текст книги "Восточный вал"

Автор книги: Богдан Сушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Вскинув подбородки, все трое молча обменялись многозначительными взглядами, словно бы еще раз, теперь уже в узком кругу особо доверенных, клялись в верности фюреру. «Старые солдаты», они прекрасно понимали в эти минуты друг друга.

5

Осевшим, срывающимся голосом обер-ефрейтор приказал своим подопечным вернуться в бетонную гробницу и, пройдя вместе с генералом за небольшой выступ, поднялся по едва заметной тропе на скалистый карниз. Там он отодвинул какой-то невзрачный валун, нащупал рычаг, и несколько секунд спустя произошло то, что способно было поразить воображение любого непосвященного: значительная часть склона вдруг подалась назад, обнажая рельсы, а заодно и вход в тоннель.

Это был один из эвакуационных входов в огромный подземный лагерь, именовавшийся в строго секретных документах штаба войск СС «Регенвурмлагерем», то есть «Лагерем дождевого червя».

Название барону решительно не нравилось, куда больше ему импонировали «Подземный рейх-СС» или «СС-Франкония», как однажды назвал эту базу Гиммлер. Однако бригаденфюрер не собирался предаваться эмоциям. Главным для него было – проверить все шесть основных и шесть запасных входов в эту рукотворную Валгаллу, дабы убедиться, что все они действуют, надежно замаскированы и охраняемы.

Этот вход, «Альфа-3», размещенный в предгорьях возвышенности, укрываемой густым болотистым бором, предназначался теперь только для того, чтобы части, обороняющие подступы к нему, однажды ночью могли исчезнуть в подземелье, а затем, уже небольшими группами, появляться в тылу врага.

Командир (или, как его называли здесь, «фюрер-раум») укрепленного пункта «Альфа-3» оберштурмфюрер Ланкен попытался о чем-то там доложить, однако, болезненно поморщившись, фон Риттер прервал его на первом же слове и как можно внушительнее проговорил:

– Никакого шума. Тихо, спокойно проведите меня по всему укреппункту. У вас я впервые.

Ланген, худощавый, бледнолицый паренек, которому едва исполнилось двадцать, был явно горд тем, что командует гарнизоном столь мощного бункера, начал с того, что показал два бронекупола, под каждым из которых, за стальными заслонками, между стрелковыми щелями-амбразурами скрывались скорострельный гранатомет, крупнокалиберный пулемет и огнемет. Затем, прежде чем отвести коменданта на нижний ярус, где располагалась батальонная казарма, Ланкен продемонстрировал коменданту свою командирскую рубку, а также оснащенную перископом командную рубку, в которой имелось несколько телефонных аппаратов, и соединенную с ней радиорубку; бронированную герметическую дверь, за которой следовал противогазовый шлюз-отсек, призванный защищать гарнизон от газовой атаки противника. Внимательнейшим образом осмотрел бригаденфюрер клозет и умывальник, оставаясь довольным «вниманием строителей к солдатскому быту».

– Долго эти люди находятся в подземельях? – поинтересовался барон у Ланкена, пока командир роты гауптштурмфюрер Энгер выстраивал всех свободных от вахты солдат на небольшом плацу возле казармы.

– Все мы здесь уже около года.

– Когда вас передислоцировали сюда, радовались, что до Восточного фронта далеко, но уже через месяц проклинали и это подземелье, и свою солдатскую судьбу.

– Не все, господин бригаденфюрер, – рассудительно заметил Ланкен. – Одни и тогда рвались, кто на фронт, а кто просто на поверхность, под открытое небо; другие же до сих пор совершенно спокойно переносят условия подземелья, чувствуя себя здесь, как подводники во чреве субмарины.

– Как подводники? – оглянулся барон фон Риттер, сначала на него, а затем на своего адъютанта. – Черт возьми, а ведь это идея! Мой брат, контр-адмирал Людвиг фон Риттер, тоже как-то говорил мне о подводниках как об особой касте моряков, об их особой психологии, о выдержке. Он хорошо знаком с ними, с их образом жизни и выносливостью, когда шел в Антарктиду, на базу… Впрочем, куда он шел – уже не так важно, – вовремя вспомнил он, что брат его, барон-адмирал, шел тогда на совершенно секретную подземную антарктическую «Базу-211», именуемую еще «Рейх-Атлантидой».

– …И если учесть, что в наши дни многие субмаринники остаются без своих судов, – своевременно поддержал его Удо Вольраб. – То почему бы часть из них не прислать сюда, в качестве офицеров и унтер-офицеров гарнизона

– Нужно будет поговорить с людьми из штаба Кригсмарине, попросить их подбросить сюда хотя бы сотню списанных на берег подводников, Причем сделать это при первой же возможности.

Захваченный идеей «наводнить» гарнизон «СС-Франконии» отставными субмаринниками, комендант уже без всякого энтузиазма обошел строй эсэсовцев гарнизона, всматриваясь при довольно ярком электрическом освещении в каждого из стоявших в первой шеренге: серые, с запавшими щеками лица, отсутствующие взгляды, прибитые катакомбной пылью мундиры и сапоги.

Приказав вернуть солдат в казарму, бригаденфюрер так ничего и не сказал гауптштурмфюреру Энгену по поводу своих впечатлений от смотра и зашел в его командирский отсек.

– Карта «Регенвурмлагеря»? – удивленно спросил он, тыкая пальцем в висевший не стене лист ватмана.

– С картами всего «Регенвурмлагеря» нам, ротным командирам, знакомиться не позволено, – отрапортовал гауптштурмфюрер. – Перед вами – всего лишь карта Мезерицкого [10]10
  Мезериц – германское наименование польского города Мендзыжеч. И в германских, и в советских источниках «Регенвурмлагерь» еще иногда именуется «Мезерицким укрепрайоном».


[Закрыть]сектора лагеря. Да и та совершенно секретная. Карты же всего лагеря, никто из нас никогда не видел.

– Так и должно быть, – жестко подтвердил фон Риттер. – Всей карты никогда не должен видеть даже я, комендант, притом что у меня подобная карта, несомненно, должна появиться.

Еще с минуту он молча рассматривал карту сектора, но, так ни черта и не поняв в хитросплетениях ее линий, пожал плечами, прохрипел нечто нечленораздельное и вышел.

– Попомните мое слово: все эти подземелья будут иметь смысл только тогда, когда появится столь же мощная укрепленная линия там, наверху, – проворчал фон Риттер, прощаясь с Энгеном и его бункерниками. – Только когда там, наверху, вся территория будет изрыта окопами и усеяна дотами.

– Но гарнизон каждого из подобных бункеров способен самостоятельно держать оборону, – мягко заметил адъютант Удо Вольраб, приходя на помощь сбитому с толку его словами оберштурмфюреру. – Причем держаться может довольно долго. Во всяком случае, так считали Овербек и те инженеры из «Строительной армии Тодта», которые все эти подземелья проектировали.

– Ничерта он не способен, – еще мрачнее парировал фон Риттер, уже не обращая никакого внимания на семенящего вслед за ними фюрер-раума. – Как только русские прорвут фронт над нашими головами, эти тоже побегут к Одеру. По подземельям нашим побегут, опасаясь оставаться в тылу врага.

– То есть вы считаете, что все, что мы здесь строим, – напрасный труд?! – ужаснулся самой этой мысли Ланкен.

– Труд не бывает напрасным, – проворчал бригаденфюрер, – напрасными бывают надежды, которые мы с ним связываем. Здесь нужно создавать гарнизон смертников.

– Хотите сказать: гарнизон зомби? – попытался уточнить Удо Вольраб.

– Я сказал то, что хотел сказать – гарнизон смертников. Добровольцев-смертников. Которые бы не только получили приказ защищать свою «СС-Франконию» до последнего патрона, последнего солдата, но и поклялись, что ни один из них не поднимется на поверхность «страны СС», пока на ней вновь не появятся германские войска.

– Зная при этом, что они уже вряд ли когда-либо там появятся, – криво ухмыльнулся адъютант.

– Лично я буду просить рейхсфюрера Гиммлера о создании именно такого гарнизона, – простил ему пораженческие настроения фон Риттер. – И к формированию его следует приступать немедленно, я вас спрашиваю, идиоты! – неожиданно взорвался он хриплым басом. И тут же потребовал от Ланкена вывести его на поверхность.

…Бетонно-каменные ворота отошли в сторону, а из глубины тоннеля появился автомобильный трап. Спущенный на плато, он позволил водителю генеральского «опеля» въехать в «СС-Франконию» таким образом, что на поверхности не осталось никаких следов.

– Каждого, кто попытается приблизиться к этой стене, расстреливать на месте! – вновь взорвался барон фон Риттер жестяным лязгом слов. – Всякого, кто хотя бы случайно бросит взгляд в сторону этой стены – расстреливать на месте! Даже если это будет солдат гарнизона вашего дота, роттенфюрер Герт, – расстреливать на месте! Ибо такова воля Германии!

– Яволь, господин бригаденфюрер СС, – «отстреливался» все более верноподданническими заверениями роттенфюрер. – Расстреливать буду лично. Во исполнение вашего приказа.

– Причем исполнять его вы обязаны благоговейно, – саркастически объяснил ему адъютант фон Риттера.

– Так точно, благоговейно, – подтвердил роттенфюрер, смерив при этом гауптштурмфюрера таким взглядом, словно готов был использовать свое право на «благоговейность» прямо сейчас.

Из солдат гарнизона о валуне, рычаге и об этом входе в «Регенвурмлагерь» обязан был знать только он один, комендант дота «Вилли-5», ефрейтор войск СС Герт. Но и он обязан был знать о нем только то, что обязан.

А еще он должен был помнить, что любое связанное с этим объектом любопытство – самоубийственно.

– Ибо такова воля Германии! – вновь поучительно поднял вверх указательный палец комендант подземной «СС-Франконии». Фуражка его так и осталась в машине, поскольку барон терпеть не мог, когда его голова оказывалась покрытой. И сейчас, стоя у черного зева тоннеля, он напоминал обмундированного буддистского монаха, которого через несколько минут должны будут замуровать в его отшельнической пещере. – И пусть никто не сомневается, что воля Германии – именно такова!

6

У дота, который прикрывал переход к центральной штольне, коменданта встретили офицер СС и фельдфебель вермахта.

– Господин бригаденфюрер СС, позвольте представиться: гауптштурмфюрер СС Штубер, назначенный по приказу обергруппенфюрера СС Кальтенбруннера начальником отдела СД и службы внутренней безопасности «Регенвурмлагеря».

– А вот, наконец, и вы барон, – хрипловато обрадовался ему комендант. – Что-то долговато добирались до наших катакомб.

– Назначен был давно, однако прибыть в «Регенвурмлагер» приказано было сегодня, – спокойно объяснил Штубер.

Фон Риттеру уже давно было известно об этом назначении. Как знал он и то, что длительное время барон фон Штубер, вместе со своим антипартизанским диверсионным отрядом «Рыцари рейха», служил на Украине, где прославился своей храбростью и знанием психологии русского солдата.

– Очевидно, сами напросились на службу к нам, а, барон?

– Терпеть не могу подземелий.

– Приходилось бывать в них? – удивился фон Риттер. – Где это вас угораздило?

– Не бывать, а штурмовать. На Украине, еще в сорок первом, Могилёвско-Ямпольский укрепрайон по Днестру, осколок бывшей «Сталинской линии».

– «Сталинской», значит, – кивнул фон Риттер, о такой линии он действительно слышал. – Но ведь утверждали, что русские сами взорвали ее, еще до начала войны.

– Эту часть оставили.

– Странно. И что же она собой представляла?

– Систему мощных двухъярусных дотов, каждый из которых был оснащен двумя орудиями и тремя пулеметами, а также имел свой колодец, электродвижок, химическую защиту и все прочее, полагающееся при длительной обороне в окружении противника.

– А подземные ходы сообщений, соединяющие дот с дотом?

– Не предусматривались. К счастью тех, кто их штурмовал. Даже надежной полевой системы обороны этот укрепрайон не имел

Комендант «Регенвурмлагеря» скептически передернул щекой и презрительно процедил:

– Ну что вы хотите: русские. Каждый дот в отдельности, без ходов сообщения и без окопов прикрытия. Русские и в этом поленились. И как долго продержался этот укрепрайон?

– На вторые сутки гарнизоны большинства дотов сдались. Только один сражался недели две, остатки его гарнизона пришлось замуровать живьем: чтобы не терять своих солдат и продемонстрировать силу мести.

– Правильное решение, – признал фон Риттер, немного поколебавшись. – Хотя коменданту этого дота, учитывая его исключительное мужество, можно было бы предложить почетный плен.

– Именно это я ему и предлагал. И даже офицерский чин в войсках вермахта.

– Но он предпочел смерть…

– Нет, ему удалось спастись. Пробиться через стенку нижнего яруса дота в карстовую пещеру и выбраться на поверхность километра за три от дота. Затем он возглавил партизанскую группу и противостоял моим «рыцарям рейха», или как мы еще называли себя в Украине, – «рыцарям Черного леса». Это лейтенант Громов, в Украине он был известен в основном под кличкой «Беркут», по кодовому наименованию дота, в котором держал оборону.

Фон Риттер уважительно помолчал. Штубер не был близко знаком с этим человеком и не знал, что барон фон Риттер обожал всевозможные военно-армейские истории и буквально коллекционировал их.

– Хотите сказать, Штубер, что он до сих пор жив?

– Вполне допускаю. Он был пленен, однако по дороге в Германию бежал из эшелона где-то на территории Польши. По некоторым донесениям, человек с его диверсионнопартизанским почерком все еще находится в Польше, то есть где-то недалеко отсюда.

– Будет время, обязательно расскажете о нем поподробнее, фон Штубер. Люблю выслушивать такие истории по вечерам, за рюмкой коньяку, сидя у камина.

– Если бы вы позволили мне прихватить с собой десяток парней и на несколько дней отлучиться, я, возможно, даже привез бы вам Беркута в живом виде. Тогда у нас было бы много вечеров у камина, поскольку историй из его похождений хватило бы надолго. Тем более что Беркут отменно владеет германским.

– Почему же тогда вы допустили, чтобы такого парня везли в Германию в общем, грузовом вагоне, со стадом других заключенных?

Этого вопроса Штубер всегда опасался. Он действительно прозевал Беркута, это была его, и только его, вина. Хотя Штубер и боялся признаться себе в этом.

– Слишком поздно узнал, что он в плену, – ответил он, поморщившись и пожевывая нижнюю губу. – Слишком поздно удалось установить, что один из захваченных в плен партизан действительно является Беркутом, поскольку существовал еще и партизан, который выдавал себя за Беркута, купаясь в лучах его славы, и даже немного был похож на него. Но это уже другая история, для другого вечера у камина.

– И ее тоже послушаем, – оценивающим взглядом окинул бригаденфюрер СС крепкую, мускулистую фигуру этого смуглолицего полуарийца.

Барон фон Риттер уже отметил про себя, что парень этот, с широкими, слегка обвисающими, как у самого Скорцени, плечами, действительно способен производить впечатление. Во всяком случае, от него веяло безудержной какой-то силой и внутренней уверенностью в своем призвании и в своей судьбе.

– Я так понимаю, что долго вы у нас, барон, не задержитесь, – с легкой досадой проговорил фон Риттер. – Не думаю, чтобы Скорцени отказался от помощи таких гренадеров, как вы и ваш фельдфебель.

– Фельдфебель Зебольд, именуемый у нас «Вечным Фельдфебелем».

– «Вечный Фельдфебель», говорите? Понятно. Кстати, мне сказали, что вместе с вами прибыло еще два десятка ваших «вечных фельдфебелей».

– Так оно и есть. Только мы называем их «фридентальскими коршунами». Вечный Фельдфебель у нас один, и он – перед вами.

– Что намереваетесь делать прежде всего?

– Нам приказано наладить внутреннюю службу безопасности «СС-Франконии», создать здесь полноценное отделение СД и совместно с подразделениями дивизии «Мертвая голова» провести несколько рейдов по окрестным лесам и селам.

– В Берлине нам сказали, что вы привезли с собой и какого-то славянина-скульптора, – вмешался в их разговор адъютант коменданта. – Это действительно так?

– Он ожидает нашего решения в аэродромной машине, которая доставила нас сюда. Причем это не просто скульптор, а специалист по скульптурным «Распятиям». Выдающийся специалист по «распятиям», которого мы сами в свое время распинали.

– Неужели… распинали?! – не поверил Удо Вольраб.

– Обошлось, правда, без гвоздей, ограничились проволокой. Зато на кресте, как полагается. Дабы этот творец по-настоящему прочувствовал, вошел в образ, проникся философией и психологией мессии-мученика.

– Все-таки психологией? – едва заметно ухмыльнулся фон Риттер, вспомнив о том, что своими научными изысканиями барон занимается давно и настолько усердно, что его труды уже печатают в научных сборниках.

– К тому же, сам этот скульптор, в миру именуемый «Отшельником», оказался еще и недоученным православным священником.

– А вот это уже существенно! – оживился фон Риттер. – Как только прибудем в штаб «СС-Франконии», поставите его передо мной. Скульптор, священник, солдат, славянин, пленный, распятый, загнанный в подземелье… С таким экземпляром есть о чем поговорить.

– Кстати, он тоже лично знал Беркута, и незадолго до осады дота Отшельник умудрился побывать в доте «Беркут», медсестрой в котором служила его любимая девушка.

– А вы, фон Штубер, вместо того чтобы увековечить этот «укрепрайонный треугольник» в лучшем фронтовом романе двадцатого столетия, до сих пор балуетесь статьями о психологии русского солдата.

Гауптштурмфюрер по-философски вздохнул, мол, что поделаешь, каждому свое.

– …Хотя в принципе, человеку, далекому от науки, даже трудно представить себе, какое великое множество научного материала дает человечеству эта война, какие анналы она открывает в психологии, философии и даже в физиологии человека.

– Значит, можно не сомневаться, что в скором времени мы действительно увидим книгу «выдающегося психолога войны» барона фон Штубера, а также узнаем о присвоении ему ученой степени доктора наук?

– Если только война и прочие обстоятельства позволят ему эти ученые вольности, – заметил Штубер.

– Позволят. Теперь вам уже ничто не помешает.

– Кроме случайной пули, – вернул его к реалиям войны фон Штубер.

– Это уж само собой, – развел руками фон Риттер.

– И позволю себе напомнить о моей просьбе.

– Какой еще просьбе? – непонимающе отшатнулся комендант «СС-Франконии».

– Предоставить мне возможность выехать на охоту на Беркута в район Малополыпи [11]11
  Одна из исторических областей Польши, граничащая с территорией Украины.


[Закрыть].

– А что, над этим следует подумать, – не стал разочаровывать его отказом фон Риттер.

– Буду весьма признателен.

– Но обратите внимание, барон, что здесь, в подземельях «Регенвурмлагеря», рождается новая философия и психология бытия, новый тип человечества, а возможно, и новая земная…

– Точнее будет сказать, подземная…

– …Но все же цивилизация!

– Ну, говорить о гарнизоне «СС-Франконии» как о зарождающейся цивилизации, наверное, слишком смело…

– …Поэтому, – не внял голосу его сомнений барон фон Риттер, – экспериментального человеческого материала у вас будет предостаточно. Причем материала, похлеще истории с Беркутом.

«Экспериментального человеческого материала» – врезалось в сознание Штубера. А что, подобного «экспериментального, человеческого…» теперь, во время войны, у него действительно хватало, причем некоторые экземпляры способны были поразить удивительнейшими сюжетами своего бытия кого угодно.

К такому «материалу», несомненно, принадлежал и некий самородок, бывший красноармеец и семинарист, а еще – резчик по дереву, иконописец и скульптор Орест Гордаш, с которым Штубер познакомился еще там, в оккупированной Украине. Такие судьбы, несомненно, составляли украшение его коллекции. Барон был доволен тем, что знакомство с Гордашем, больше известным ему под прозвищем Отшельник, затянулось достаточно долго, чтобы «поработать с ним еще и здесь, в подземельях «Регенвурмлагеря».

– Будете погружаться в «Регенвурмлагерь» вместе со мной? – поинтересовался бригаденфюрер, и Штубера удивило, что фон Риттер не приказал следовать за ним, а решил выяснить его намерения.

– Хотел бы немного полюбоваться окрестностями, а заодно ознакомиться со степенью маскировки лагеря.

– Тогда, прежде чем отпустить аэродромную машину, прикажите водителю доставить вас к цепочке лесных озер, что в двух километрах отсюда. Через полтора часа наши люди подберут вас.

7

В ожидании людей коменданта Штубер несколько минут осматривал поросшие ивами берега лесного озера, с искусно насаженными кустарниками на искусственных островках, в основании каждого из которых находился небольшой, соединяющийся с «Регенвурмлагерем» дот.

Присев на корточки, он с философским глубокомыслием созерцал невидимый с берега водопад, зарождавшийся в едва выступающей над поверхностью бетонной шахте. Куда потом уходили эти мощные потоки воды, что они в глубине подземелья вращали или охлаждали и, вообще, для каких нужд использовались – об этом можно было судить с той же достоверностью, с какой судят о мифических подземных «реках смерти».

– Я понимаю, что по своей гнусной привычке вы, Зебольд, станете оспаривать мое утверждение. Тем не менее смею утверждать: то, что предстает сейчас перед нами, – уже нечто выходящее за рамки войны. То ли каналы на Марсе, то ли базальтовые дворцы на Венере или что-то в этом роде…

– Словом, и на сей раз «нам не дано постичь», как изрекает в подобных случаях наш великий Магистр, – проворчал фельдфебель.

Последние несколько дней фельдфебель Зебольд оставался мрачным, как Отелло накануне мести. Вот уже в третий раз ему было отказано в присвоении чина лейтенант. То образованием не вышел, то заслугами не впечатлил, и вообще, дескать, по природе своей человек может быть или фельдфебелем, или офицером; ни о каком соединении этих качеств и свойств не может быть и речи.

Собственно, Зебольду не то, чтобы отказывали, а просто всякий раз на какой-то ступени штабной иерархии стремление Штубера возвести своего «Вечного Фельдфебеля» – как уже язвили по этому поводу в группе «Рыцари рейха» – в офицерское достоинство почему-то странным образом не срабатывало. Месяц назад Зебольда уже даже поздравили со «снисхождением к нему мечты». Тем горче оказалась пилюля, преподнесенная ему одним из берлинских штабистов: оказывается, нельзя полагаться ни на какие заверения i штабных писарей, ни на какие другие свидетельства причастности к офицерскому сонму, кроме одного – приказа. Которого так и не последовало.

– …Во всяком случае, не дано постичь настолько, насколько мы с вами, исключительно по недоразумению уцелевшие в украинских лесах, по-настоящему способны постичь все это. Проиграв сражение за жизненное пространство на полях Украины, мы вынуждены добывать его в подболотных недрах Ляхистана.

– Так мы где это, в Польше? – как бы про себя удивился стоявший чуть в стороне Отшельник. За те дни, что прошли после распятия, его успели немного подлечить, и теперь он выглядел вполне пригодным и к дальнейшим экспериментам, и к творчеству.

– Извините, великий зодчий «СС-Франконии», но в Берлин вас доставят чуть позже. Впрочем, к чему вам познавать архитектуру погрязшей в войне, испепеленной Германии, если у ваших ног – «Регенвурмлагерь». И вы – первый в ее истории скульптор, первый истинный творец.

– Хоть в чем-то первый! – благодушно проворчал Отшельник.

– Правда, до вашего появления там успели наследить некие бездари, не познавшие не только святости искусства, но и искушения распятием. Но что поделаешь: к величию искусства истинным мастерам всегда приходится пробиваться через негодующую толпу бездарей, костры инквизиции и распятия на крестах завистников.

– Тем более что постичь сущность искусства, не побывав на Голгофе, невозможно, – неожиданно добавил Лансберг.

Штубер осекся на полуслове, удивленно оглянулся и, умиленно уставившись на Магистра, поучительно ткнул пальцем в его сторону:

– Вот она, истина, глаголющая устами мудрейшего из нас! Невозможно постичь глубинную суть искусства, не постигнув сути собственного восхождения на Голгофу. Только пройдя через все мучения, только исстрадавшись, только уверовав в собственное бессмертие… Однако мы с вами, кажется, увлеклись, – жестко и безжалостно прервал себя Штубер, словно и в самом деле сам себе наступил на горло.

Часть замаскированной дерном бетонной площадки, расположенной почти у самого ствола водопада, вдруг с лязгом опустилась, и удивленным взорам пришельцев открылся мрачный сырой туннель, изрыгнувший на них терпкий дух болотной тины, прелой хвои и круто замешанной на пороховой гари казематной смрадности.

Отшельник съежился и даже присел от удивления, наблюдая, как из преисподней «Регенвурмлагеря» появляется массивная шлемоподобная лысина какого-то эсэсовца. Все, что происходило с ним сегодня, здесь, на этом лесном озере, Отшельник воспринимал то ли как предсмертный сон, то ли как странный спектакль, великодушно разыгрывавшийся в его честь, ради его ублажения и на его же могильной плите.

– Господин бригаденфюрер СС, каждое появление ваше – незабываемо.

Вслед за комендантом, держа в руке его фуражку, явился миру адъютант, однако бригаденфюрер предпочел не надевать ее. Барон так и предстал перед Штубером, словно идол азиатских степей, на которого эсэсовский мундир был навешан лишь в издевку над стараниями сотворившего его древнего мастера.

– Ну и как вам красоты наших озер, барон? – спросил комендант, за которым из подземелья неспешно выбирались его личные телохранители.

– Как вы понимаете, я должен прочувствовать не только атмосферу чистилища, именуемого «Регенвурмлагерем», но и… – хищновато ухмыльнулся Штубер, описывая руками два полукруга и таким образом давая бригаденфюреру понять, что его заявление относительно «прибытия в распоряжение» не следует воспринимать слишком буквально. До сих пор он, «величайший психолог войны», всегда был предоставлен в распоряжение только самого себя и собственных идей.

– …И что еще? – холодно поинтересовался комендант «СС-Франконии».

– Цену отречения от этого мира, господин бригаденфюрер. Чтобы затем лучше познать цену возвращения в него.

– Зачем?

– Что «зачем»?

– «Познавать цену возвращения»? И потом… Возвращения куда? – басисто прохрипел комендант, с воинственным остервенением окинув взором окрестности искусственного островка.

Азиатский прищур глаз его стал еще более свирепым, лицо превратилось в маску презрения, а рука вцепилась в кобуру. Подземелье, судя по всему, совершенно не угнетало барона, а пейзаж, открывавшийся ему по ту сторону лесной заводи, не взывал ни к каким ностальгическим чувствам землянина.

И Штубер вдруг открыл для себя, что по существу перед ним уже стоят особи, зарождающие совершенно новую популяцию человекоподобных, новую цивилизацию. Одной из особенностей их менталитета будет полное пренебрежение к истории и достижениям всех наземных народов, в том числе и германского, их породившего.

– Я предполагал, что встречусь с военным комендантом, а не со странствующим философом. Тем заманчивее погрузиться в философию нашего бытия.

– Погружаться вам, гауптштурмфюрер, придется в пока еще мало приспособленную к нормальной человеческой жизни «СС-Франконию», с бытием в которой следует смиряться с той же аскетической отрешенностью, с какой смиряются с кельей затворника. Вы уверены, что готовы к этому?

– А вы уверены, что к этому готова ваша «СС-Франкония»?

– Наша с вами «СС-Франкония», – сурово уточнил бригаденфюрер, делая ударение на слове «наша», и только теперь взяв у адъютанта свою генеральскую, с непомерно высокой тульей, фуражку, победно водрузил ее на увядающую желтизну своего черепа. – Но суть не в тонкостях дипломатии. Сейчас мы должны спросить себя, готова ли к этому Германия. А то ведь когда речь заходит о деньгах, оборудовании и рабочей силе, многие здесь, наверху, предпочитают делать вид, будто понятия не имеют, о каком грандиозном проекте фюрера идет речь. И потом, не так уж много находится воинов СС, готовых заживо погребать себя в штольнях «Регенвурмлагеря». Но их приходится принуждать, жестко и жестоко принуждать. Это обстоятельство вас как «психолога войны» не интригует?

Снисходительно ухмыльнувшись в ответ, Штубер дал понять, что в мире существуют вещи, способные заинтриговать его с куда большей силой, нежели упрямое желание воинов СС уходить в землю после гибели, а не задолго до нее, и перевел взгляд на терпеливо дожидавшегося своего часа Отшельника.

– Перед вами, господин бригаденфюрер, редкий экземпляр человека не только подготовленного к загробности существования «СС-Франконии», но и стремящегося к ней.

– Вот как?! – Фон Риттер с нескрываемым интересом осмотрел гигантскую, облаченную в довольно странное, полувоенного покроя, обмундирование, фигуру Ореста Гордаша…

Ни германского, ни советского мундира, способного охватить его мощные, безмерные телеса, под рукой у Штубера не оказалось, и он приказал портным из ближайшего лагеря военнопленных в течение одной ночи перед вылетом сотворить «нечто достойное самого этого «скульптора-христосотворителя». А уж они постарались. И не беда, что наряд Гордаша представлял собой нечто усредненное между советской гимнастеркой, германским френчем и русской косовороткой, накладные карманы на которой поражали своими размерами и неуклюжестью.

Увлекшись созерцанием этого экземпляра новоявленного поселенца, фон Риттер даже обошел вокруг него, высоко задрав голову, не отводя взгляда и настороженно, словно карлик, наткнувшийся на идола-великана, подступаясь к нему.

– Но ведь он не ариец! – с явным сожалением упрекнул бригаденфюрер СС Штубера.

– И, понятное дело, не принадлежит к ордену СС. Но обладает удивительной способностью сотворять «распятия» и… возводить виселицы.

Услышав о виселицах, фон Риттер вновь, теперь уже с опасливым уважением, словно на палача, взглянул на Отшельника.

– Ну, виселицы нам вряд ли понадобятся. Обходимся с помощью крематория, а вот что касается «распятий»… То именно ими вам и придется заняться, господин гауптштурмфюрер, «величайший из психологов войны», как – или приблизительно так – представил вас Отто Скорцени. Но для начала познакомитесь с унтерштурмфюрером Крайзом.

– Фризским Чудовищем? В общих чертах мы уже…

– Только пройдя через знакомство с этим исчадием «Регенвурмлагеря», – перебил его бригаденфюрер, – вы поймете, какую цивилизацию мы здесь, – ткнул пальцем в сторону входного люка, – пытаемся зарождать.

– Ну, относительно зарождения цивилизации у меня возникла более оригинальная идея.

– Все идеи, которые зарождаются в подземельях этого секретного лагеря СС, представляются там, наверху, более чем оригинальными, но слишком уж странными.

– Кстати, пока мы окончательно не осели в подземельях «Регенвурмлагеря»… Говорят, где-то рядом есть и довольно большое, удивительной красоты, озеро, с островом посредине, на котором стоит рыбацкая хижина. Убедительно прошу перебросить нас туда.

– С каких пор вас потянуло на красивые лесные озера и охотничьи хижины, Штубер?

– Хочу, чтобы в свободное от «распинательства» время Отшельник создал несколько полотен, связанных с озерными пейзажами. На них уже поступил заказ от одного известного промышленника и столь же известного коллекционера.