Текст книги "Миллион завтра"

Автор книги: Боб Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Глава 4

В посещающих снах у него было стеклянное тело. Из одной цепи опасных событий он попадал в другую: то нес службу в антинатуристичных бригадах в Африке и Южной Азии, то сносил тяготы четвертой экспедиции на Венеру или участвовал в поисках марганцевых руд на дне Тихого океана. Его хрупким членам и торсу угрожала гибель от пуль, бомб, падения, слепой силы огромных коленчатых валов, которые в любую минуту могли стереть его в порошок…

Тогда он просыпался с чувством холода и одиночества, не находя ободрения в близости жены. Он понимал смысл этих снов, но от этого они не становились менее ужасными. Когда-то учитель сказал ему, что прежде чем изобрели биостаты, популяция людей в сравнении с популяцией стеклянных статуэток имела совершенно иной график средней продолжительности жизни. В случае статуэток каждый год разбивалась небольшая их часть, так что в конце концов не осталось ни одной. Что же касается людей, то большинство из них доживало до шестидесяти, после чего происходило резкое умирание популяции. Наступление эры биостатических лекарств означало, что они могут рассчитывать на продолжение жизни до бесконечности, но не на бессмертие. Существо, имеющее возможность бесконечно продолжать свою жизнь, было «бессмертным», но стоило ударить его о горный склон, чтобы оно это бессмертие потеряло. Мы добились только того, делал вывод учитель, что подключились к обществу стеклянных статуэток.

Масштабы личной ответственности за сохранение жизни поразили Карева. Смерть в сорок лет в автомобильной или авиакатастрофе была бы событием фатальным, если бы означала потерю тридцати лет жизни, но когда впереди ждали тысячелетия, ее просто невозможно было представить.

Стоя у окна и глядя на мрачное озеро, Карев лучше понимал то, что современный философ Осман назвал "бабьим обществом", имея в виду земное общество, в котором мужские черты исчезали бесповоротно. Были ликвидированы войны, если не считать небольших акций, проводимых антинатуристичными бригадами, но по прошествии более чем двухсот лет после первой высадки на Луну, планеты Марс и Венера оставались практически не изученными. Немногим исправным, готовым отправиться в путешествие к ним, не хватало помощи стоящих у власти остывших, и Карев, по-прежнему связанный с биологическим кругом мужественности, понял, почему это происходит. "На нас давит будущее, – подумал он, – вот и все объяснение".

Однако настойчивее всего требовали решения проблемы ближайшего будущего. Рассвет уже стирал с неба самые слабые звезды, и это означало, что через пару часов они отправятся домой, а ему не удалось еще сказать Афине правду об уколе Е.80. Три дня, проведенные у озера Оркней, оказались самыми лучшими в их десятилетней супружеской жизни. Он и Афина были как два установленных друг против друга зеркала, и потому, мысленно сложив оба изображения, Карев создал образ самого себя, который отражался по очереди то в одном, то в другом из них. ("Любовь, как сказал Осман, это не что иное, как одобрение хорошего вкуса партнера".) Однако теперь перед ним была перспектива поворота зеркала Афины в направлении от бесценного жара в холодную пустоту, где, согласно законам термодинамики чувств, сам он пропадал без следа.

Его сомнения имели также чисто физический аспект.

Убежденность Афины в том, что он уничтожил соединяющую их эротическую связь, казалось, сильнее возбуждало ее. Как бы желая сжечь без остатка пылающее в нем желание, она втянула его в длившуюся почти без перерыва три дня сексуальную оргию, не давая даже заснуть, если он не соединился с нею, когда они лежали, прижавшись друг к другу – ее ягодицы на его бедрах, как две ложки. Но свою мужскую силу он мог демонстрировать только три дня. Известны были случаи, когда в течение именно этого периода после приема биостатов организм продолжал производить андрогены, однако в ближайшие часы он должен был либо сделать вид, что потерял желание, либо рассказать Афине обо всем.

Хуже всего было то, что он все еще колебался. Иногда ему казалось ему, что все очень просто: Афина наверняка обрадовалась бы, узнав, что они стали первой в мире супружеской парой, которой дано одновременно и жить без конца и без конца любить друг друга. Однако через некоторое время он соглашался с реалиями замкнутого мира, каким было его супружество. В этом запутанном континууме невозможно было взять что-либо, не расплатившись, что было просто непростительно. Он сознательно убедил Афину, что верит в принципиально неэротический элемент их любви, обманул ее и бессовестно использовал, посягнув на предоставленные ему запасы чувств. Сейчас пришло время признания, и его охватил страх.

Стоя в свете раннего утра, уставший и подавленный, он решил спасаться единственно доступным ему способом. После возвращения на работу его ждал полет на Перевал Рэндела для медицинского осмотра, чтобы изучить эффективность Е.80, и имелась возможность того, что средство подвело. Он чувствовал себя вполне нормально, но – странно, что эта мысль была ему почти приятна, – может, он действительно закрепился, может действительно остыл.

С этой точки зрения логика подсказывала хранить молчание до тех пор, пока физиологи «Фармы» не дадут окончательное заключение.

Слегка дрожа от холода, а может, от облегчения, Карев снова лег в постель.

Утром, хотя это и было не обязательно, он настроил лезвия своей магнитной бритвы и сбрил пятимиллиметровую щетину. Садясь в летящий на юг вертолет, он чувствовал, что его подбородок и верхняя губа сияют своей обнаженностью. Начальница бортовых систем, или, как когда-то говорили, «пилотка», носила сшитый по мерке мундир, золотой оттенок которого великолепно гармонировал с ее загаром. Остановившись, чтобы приложить кредиск к теледетектору в переднем люке, Карев несмело улыбнулся ей.

Она ответила ему безразличной улыбкой и тут же перевела взгляд на стоящих за ним пассажиров.

Он сел, расстроенный, и сидел, касаясь пальцами лица и выглядывая в окно, пока после короткого разбега они не оторвались от земли. Машина поднималась вертикально более тысячи метров, пока не покинула невидимые глазу стены звукопоглощающей системы и помчалась на юг параллельно белым вершинам Скалистых Гор. Возвращая ему очень нужную сейчас веру в себя, далеко внизу мелькнули узлы дорог и линии подземного транспорта равномерно размещенных административных округов западных штатов.

Население мира не уменьшилось с конца двадцатого века, но и не увеличилось, ибо бессмертные мужчины были бесплодны, а кроме того, человечество имело два столетия, чтобы освоиться с новой ситуацией и найти оптимальное решение существующих проблем. Жизнь в обществе стеклянных статуэток стала и скучной, и безопасной, но перед давящей на каждого личной заботой о собственном бессмертии все в первую очередь заботились о безопасности.

Никто в здравом уме сознательно не соглашался рисковать.

Хотя Карев летел на Перевал Рэндела машиной, снабженной тремя независимыми системами, удерживающими ее в воздухе, все равно он цепенел от ужаса.

"Что бы я сделал, – задумался он, – произойди какая-нибудь, хотя бы малая, авария, и попадись мне на глаза труп?"

Лаборатория на Перевале Рэндела располагалась в восьмидесяти километрах к югу от Пуэбло, у стыка двух горных долин. Туда вела дорога, приспособленная, для обычных машин, но для болидов из-за их высоко расположенных центров тяжести не пригодная. Восемьдесят человек персонала жили в Пуэбло и его пригородах, летая на работу коптером «Фармы».

На аэродром в Пуэбло Карев попал перед полуднем и в большом салоне коптера застал всего трех человек, одних остывших. Помня слова Баренбойма, он поговорил с ними во время короткого полета. Расспрашивая о расположении лаборатории биопоэзы и здания управления, он сообщил им, что является бухгалтером и летит на Перевал Рэндела для контроля финансовых дел. Его собеседники выглядели тридцатилетними, а их поведение говорило, что в действительности они лишь немного старше. Им не хватало непримиримости, характерной для Баренбойма. Кареву пришло в голову, что, когда станет известно о Е.80 старые бессмертные и, особенно закрепившиеся недавно, почувствуют себя обиженными. С другой стороны, как никогда до сих пор, могли найти подтверждение некоторые аспекты философии остывших. Даже в период перед появлением биостатов некоторое число мужчин имело достаточно времени, чтобы пресытиться половыми наслаждениями, как же чувствовали бы себя эти люди после двухсот лет неизменной потенции? Беспокоящая мысль, что, может быть, бесполовое бессмертие имеет свои положительные стороны, снова пришла Кареву в голову, когда коптер миновал вершину поросшего холма и снизился, направляясь к серебристым куполам лаборатории «Фармы».

Карев заторопился к главному входу, чувствуя, что в Колорадо заметно теплее, чем в расположенном к северу районе их дома, и вошел в одну из кабин, стоящих шеренгой поперек холла. Последовала небольшая заминка, во время которой удаленный на тысячу километров компьютер фирмы проверил его идентичность, выразил согласие на его присутствие и с помощью микроволнового сигнала открыл внутреннюю дверь кабины, впуская его в главный коридор.

– Мистер Баренбойм просит, чтобы вы зашли в его кабинет на уровне Д, как только посетите мистера Аберкромби, начальника бухгалтерии, информировала его машина.

– Понял, – ответил он с некоторым удивлением. Он знал, что Баренбойм очень редко посещает перевал Рэндела, но ведь никогда прежде ни «Фарма», ни какая другая фармацевтическая фирма не вела такой важной работы, как создание и испытание Е.80. Карев нашел кабинет начальника бухгалтерии и провел там около часа, обсуждая профессиональные вопросы и устанавливая, в чем конкретно заключаются трудности, которые он должен устранить.

Вскоре стало ясно, что дело касается не столько способа ведения расчетов, сколько отношений между отделом и Баренбоймом. Аберкромби, тучный остывший со слезящимися глазами и пристальным взглядом, производил впечатление хорошо разбирающегося в ситуации и отнесся к Кареву настороженно, предполагая, что имеет дело с правой рукой Баренбойма по грязной работе. Реакция эта развеселила Карева, и он воспринял ее как обещание того, что его ждет, когда он займет руководящую должность и получит власть. Но в то же время она слегка смутила его. Он постарался поскорее уйти от Аберкромби и отправился на уровень Д.

Кабинет Баренбойма был меньше и не такой роскошный, как в дирекции «Фармы». Круглый черный глаз во внутренней двери заморгал, узнавая Карева, и гладкая деревянная плита сдвинулась в сторону. Он вошел в кабинет и сразу почувствовал знакомый аромат кофе, который всегда окружал Баренбойма во время работы.

– Привет, привет, Вилли! – Баренбойм, которого он увидел сидящим за красно-голубым столом, прошел через комнату и пожал Кареву руку. Глаза его сверкали. – Как хорошо, что ты пришел.

– Я тоже рад, что вижу вас.

– Вот и отлично, – сказал Карев, возвращаясь на свое место и указывая Кареву на свободный стул.

– Э-э… да, – признал Карев, подумав про себя, что вовсе не так отлично, ибо у него было всего несколько свободных дней. Только сейчас ему пришло в голову, что Баренбойм изо всех сил старается вести себя, как исправный, или, по крайней мере, не как остывший. Это напомнило ему, что соединяющая их связь искусственна и основана на практических целях.

– Ну и как там было? Отпуск удался?

– Да, было очень приятно, озеро Оркней в это время года прекрасно.

Лицо Баренбойма выразило нетерпение.

– Я не спрашиваю о пейзажах. Как твое вожделение?

Еще есть?

– А как же! – со смехом сказал Карев. – Даже слишком.

– Прекрасно. Я вижу, ты побрился.

– Я думал, так будет лучше.

– Конечно, но тебе следует начать пользоваться депиляторием. У твоего подбородка явно синеватый оттенок, а ты совершенно не похож на остывшего.

Карев почувствовал удовлетворение, но постарался скрыть его. "Та бабенка в самолете была, наверное, слепа", – подумал он.

– Еще сегодня я обзаведусь депиляторием, – заверил он.

– О нет, мой дорогой. Нельзя оставлять ни малейшего следа, который указал бы, что ты принял не обычный биостат. На что это будет похоже, если остывший купит депиляторий?

– Простите.

– Ничего, Вилли, но именно на такие мелочи нужно обращать внимание. Я дам тебе кое-что, прежде чем ты уйдешь. – Баренбойм посмотрел на свои пухлые ладони. – А теперь разденься.

– Простите?

Баренбойм кончиком пальца осторожно пригладил обе брови.

– Нам нужны пробы тканей с разных мест тела, – объяснил он, – чтобы проверить, как протекает процесс репродукции клеток, ну и, конечно, нужно будет исследовать количество сперматозоидов в сперме.

– Я понимаю, но думал, что это сделает кто-то из ваших биохимиков.

– Сделав результаты доступными всему персоналу лаборатории? О нет, спасибо. Правда, Мэнни лучший биохимик-практик, чем я, но дела задержали его на севере, поэтому я займусь тобой сам. Ни о чем не беспокойся, Вилли, дверь закрыта на ключ, а у меня есть опыт.

– Разумеется. Я сказал, не подумав.

Карев встал и с неприятным чувством, что дела принимают совершенно неожиданный оборот, снял одежду.

Только после получасового ожидания в аэропорту ему пришло в голову, что Афина, может быть, вовсе за ним не приедет. В это не слишком позднее послеобеденное время зал ожидания для пассажиров был почти пуст. Карев вошел в видеофонную будку, сообщил номер дома и нетерпеливо уставился на экран, ожидая ее появления. Впервые за десять лет их совместной жизни она не приехала встречать его, когда он возвращался из поездки. Мысленно он утешал себя, что только случайно именно сейчас впервые возвращается как остывший – так должна была считать она.

Цвета на экране сложились в двумерное изображение лица его жены.

– Здравствуй, Афина, – сказал он, ожидая ее реакции при виде его.

– А, это ты, Вилл, – апатично ответила она.

– Я жду в аэропорту уже более получаса и думал, что ты за мной не приедешь.

– Я забыла.

– О! – удивился он. Может, причиной была двумерность изображения, но на мгновение лицо Афины показалось ему чужим и враждебным. – Ну так я тебе напоминаю. Приедешь ты или нет?

– Как хочешь, – ответила она, пожимая плечами.

– Если для тебя это слишком тяжело, я возьму в аэропорту болид, холодно сказал он.

– Хорошо. До встречи.

Изображение расплылось, напоминая рой цветных светлячков, которые помчались в глубь серых бесконечностей.

Карев пощупал гладкую кожу на подбородке, и в нем поднялась, пронзая его, мощная волна чувств. Только через некоторое время он понял, что это… печаль. Афина была, пожалуй, единственным известным ему человеком, который вел себя со всеми абсолютно откровенно, и он безо всяких угрызений совести выворачивал наизнанку смысл сказанных ею несколько минут назад слов, если это отвечало перемене состояния ее духа. Она могла купить дорогую вазу и в тот же вечер разбить ее вдребезги, могла уговорить его поехать на выбранный ею курорт, а сразу по приезде отказаться от пребывания там. Кстати, неужели она годами паразитировала на его чувствах, клянясь, что ее любовь к нему ничуть не изменится после остывания, чтобы потом, спустя неполную неделю после этого факта, отнестись к нему с нескрываемым безразличием.

Он знал, что ответ на этот вопрос звучит однозначно: да.

Если Афина открыла, что Карев минус секс равняется нулю, то он не ждал с ее стороны никакой игры. Она тут же с жестокой легкостью сказала бы ему это в глаза и принялась строить свою жизнь заново. Размышляя об остывании, он предвидел, что их супружество выдержит максимум год, однако допускал возможность, что оно продлится месяц или даже неделю. "Я должен ей все рассказать! – мысленно кричал он. – Я должен немедленно ехать домой и рассказать всю правду о Е.80".

Толкнув плечом дверь, он вышел из будки и побежал нанимать болид. По дороге домой, мчась под многотонным давлением сжатого воздуха, он мысленно повторял, что скажет ей. Пробы, взятые Баренбоймом, показали хорошие результаты, значит он, Карев, является и бессмертным, и мужчиной. Значит, их супружество начнется как бы сначала и выдержит неопределенно долгое время. Он собирался сказать ей правду, продемонстрировать ее всей силой своих чувств. У нас будут дети, мелькнуло у него в голове, и мысль эта успокоила его дрожащие пальцы. Как только кончится действие последней противозачаточной таблетки, которую я принял, мы позаботимся о ребенке.

Когда Карев ставил нанятый болид на площадке возле дома, окна куполодома заполняла матовая чернота. Он вошел через главный вход и увидел, что внутри тоже почти полная темнота, нарушаемая только блеском звездных фигур, спроецированных из проектора на крышу. Все разделительные стены были убраны, и в первый момент он подумал, что Афина куда-то вышла, но тут же заметил, что она лежит на софе, глядя на вращающиеся вверху созвездия. Подойдя к пульту климатизации, он наполнил дом солнечным светом.

– Я уже здесь, – заявил он, хотя это и было лишним. – Приехал как мог быстро.

Афина не шевельнулась.

– Ты меня удивляешь, Вилл. Факт, что ты сделал из себя евнуха, нисколько не затормозил тебя. И это прекрасно, – сказала она с такой холодной яростью, что он даже испугался.

– Я должен с тобой поговорить, Афина. У меня для тебя новость.

– А у меня для тебя, дорогуша. Держи! – воскликнула она, бросая ему маленький блестящий предмет, который он поймал в воздухе. Это был серебряный кружок, в середине которого виднелось красное пятнышко.

– Ничего не понимаю, – медленно сказал он. – Это похоже на указатель беременности.

– Это именно он и есть. Я вижу, что нейтрализация не повредила твоим глазам.

– Но я по-прежнему не понимаю… Чье это?

– Как это чье? Конечно, мое. – Афина села и повернулась к нему лицом. Ее левое веко явно опустилось. – Я лизнула его сегодня утром, и он вот так мило покраснел.

– Но это же невозможно. Ты не можешь быть беременна, ибо последний раз я принимал таблетку месяц назад и… – Карев замолчал, на лбу его выступил холодный пот.

– Наконец-то ты понял. – Левый глаз Афины почти полностью закрылся, а ее лицо, застывшее, как у жрицы, выражало немую ярость. – Ты нисколько не ошибся относительно меня, Вилл. Оказывается, я не могу жить без регулярных сношений. Не прошло и двух дней после твоего отъезда, а я уже имела в нашей постели другого. Или лучше сказать, что это он имел меня в нашей постели?

– Я не верю тебе, – сказал он слабым голосом. – Ты лжешь, Афина.

– Ты так думаешь? Тогда смотри. – Она взяла с туалетного столика еще один кружок и с миной мага, показывающего фокус, положила его себе на язык. В глазах ее появилось холодное веселье, когда она вынула кружок изо рта и продемонстрировала его. На стороне, которая касалась языка, в центре появилось темно-красное пятнышко. – Что ты скажешь на это?

– Что скажу? Послушай. – Окружающая его комната удалилась куда-то в звездное пространство, а сам он слушал, как его помертвевшие губы выговаривают Афине все, что он о ней думает. Он повторял все известные ему ругательства так долго, что они потеряли смысл от множества повторений.

Афина насмешливо улыбнулась.

– Отличное представление, Вилл, – сказала она, – но словесное насилие не заменит настоящего.

Карев посмотрел на свои руки. Каждый палец в отдельности, независимо от остальных, совершал маленькие движения.

– Кто это был? – спросил он.

– Почему ты спрашиваешь?

– Я хочу знать, кто является отцом.

– Хочешь заставить повернуть вспять то, что он сделал?

– Скажи мне это сейчас же. – Карев громко проглотил слюну. – Советую тебе сказать мне.

– Ты мне надоел, Вилл, – ответила Афина и закрыла глаза. – Прошу тебя, уйди.

– Хорошо, – сказал он после паузы, которая тянулась, казалось, бесконечно долго. – Я уйду, ибо, оставшись, я убью тебя. – Даже в его ушах слова эти прозвучали бессильно.

Блаженно улыбающаяся Афина продолжала лежать на софе, когда он вышел из дома, вернулся к своему болиду и уехал.

Глава 5

– Моя жена беременна, – объявил Карев, старательно выговаривая слова, и выпил кофе, ожидая реакции, которая последует.

За красно-голубым столом Баренбойм и Плит образовывали как бы маленькую живую картину, в точности такую же, как в тот день, когда Карев впервые посетил кабинет председателя. Руки у Баренбойма были сложены как для молитвы, и он смотрел поверх них глубоко посаженными глазами, а Плит с довольным лицом подскакивал на своем невидимом викторианском стуле, его покрасневшие глаза блестели, а губы образовывали остро выгнутую вверх дугу.

– Ты уверен в этом, Вилли? – спросил Баренбойм голосом, который не выражал никаких чувств.

– Полностью. Она проверила это два раза.

– Когда это произошло?

– На прошлой неделе, – ответил Карев, любой ценой желая скрыть то, что чувствовал под двухсотлетним взглядом Баренбойма. Хотел он утаить и тот факт, что его личные супружеские обязанности подчеркивают результаты эксперимента за миллиард долларов.

– Итак, уже нет ни малейших сомнений. Это последнее доказательство, что Е.80 оправдал свое назначение.

Что скажешь, Мэнни?

Плит коснулся пальцами висящей у него на груди золотой безделушки в форме сигары, и его губы выгнулись в еще более острую дугу.

– Полностью с тобой согласен, – сказал он. – Именно этого мы и ждали.

Оба удовлетворенно переглянулись, понимая друг друга без слов способом, доступным только остывшим, живущим много десятков лет.

– А что дальше? – вставил Карев. – Вы сообщите это общественности?

– Нет! – воскликнул Баренбойм, наклоняясь над столом. – Еще не сейчас. Соблюдение тайны в эту минуту важнее, чем когда бы то ни было, до тех пор, пока химический состав субстанции Е.80 не будет защищен патентом.

– Понимаю.

– Кроме того, надеюсь, Вилли, ты не обидишься на меня за эти слова, хорошо было бы подождать конца беременности, чтобы убедиться, будет ли она доношена, а ребенок родится нормальным.

– Нет, я не обижусь.

– Отличный ты парень! – Баренбойм откинулся на стуле. – Мэнни! Ну и дурни же мы! Сидим тут и говорим только о делах, и совсем забыли поздравить нашего молодого коллегу.

Плит расцвел так, что его красное, как будто начищенное щеткой лицо покрыл еще более сильный румянец, но ничего не сказал.

Карев глубоко вздохнул.

– Не нужно меня поздравлять, – сказал он. – Честно говоря, мы с Афиной расстались. На какое-то время, конечно, на пробу.

– Да? – Баренбойм нахмурил брови, изображая беспокойство. – Немного странное время для разлуки.

– Это длится у нас уже около года, – солгал Карев, вспоминая, как выскочил из куполодома через несколько секунд после оскорбления Афины. – А поскольку мы ждем ребенка, для нас это может быть лучшим, последним шансом, чтобы сориентироваться, что собственно нас соединяет. Надеюсь, это не перечеркнет ваших планов.

– Конечно, нет, Вилли. Но что ты собираешься делать сейчас?

– Именно об этом я и хотел с вами поговорить. Я знаю, что моя особа важна для изучения Е.80 – мистер Плит назвал меня подопытным кроликом за миллиард долларов, – но я хочу на какое-то время уехать за границу.

Баренбойм остался невозмутим.

– Это можно устроить без труда, – сказал он. – У нас есть филиалы в разных городах всего мира, впрочем, тебе об этом говорить не надо. Куда ты хотел бы отправиться?

– Я думал не о должности в городе, – ответил Карев, беспокойно вертясь на стуле. – «Фарма» по-прежнему заключает контракты с бригадами антинатуристов?

Баренбойм сначала взглянул на Плита и только потом ответил.

– Да. У нас меньше контрактов, чем прежде, но мы по-прежнему поставляем и применяем биостаты во многих оперативных районах.

– Именно этим я и хотел бы заняться, – сказал Карев, торопившийся высказать свое мнение прежде чем его прервут. – Я знаю, что в такой ситуации не имею права рисковать, но мне хочется на некоторое время бросить все. Я хотел бы пойти добровольцем в бригаду антинатуристов.

Он замолчал, ожидая отказа Баренбойма, но, к его удивлению, председатель кивнул головой, а на лице его появилась улыбка.

– Значит, хочешь остудить парочку натуристов? – поинтересовался он. Знаешь, иногда они выбирают смерть…

Это тебя не пугает?

– Пожалуй, нет.

– Как ты сам сказал, Вилли, с точки зрения нашей фирмы в игре появляется некоторый риск, – говоря это, Баренбойм снова взглянул на Плита. – Однако, с другой стороны, благодаря этому ты на несколько месяцев исчезнешь из поля зрения, что было бы совсем неплохо. С момента подачи патента вопрос обеспечения безопасности станет еще более трудным. Как ты считаешь, Мэнни?

Плит улыбался своим мыслям.

– В этом много правды, но я не уверен, понимает ли наш молодой коллега, во что хочет влезть. Навязывание кому-то бессмертия против его воли является худшим видом насилия над человеком.

– Вздор! – резко запротестовал Баренбойм. – Я убежден, что Вилли продержится в бригаде антинатуристов несколько месяцев. Правда, сынок?

В первый момент Карев не знал, что ответить, но потом вспомнил Афину и понял, что должен немедленно отправиться в далекое путешествие, на случай если бы простил ее, охваченный слабостью или безумием.

– Я справлюсь, – с горечью ответил он.

Часом позже он спускался на скоростном лифте вниз, имея в саквояже официальный перевод в группу «Фармы» в бригаде антинатуристов. Поскольку несколько минут назад кончился рабочий день, внизу было еще полно людей.

Он с интересом смотрел на проходящих мимо техников и служащих, задумываясь, почему факт, что он отправляется в Африку, делает всех какими-то странными. Я, наверное, сплю, подумал он. Слишком легко все это получилось…

– Привет, Вилли, – раздался за его спиной чей-то голос. – Я не ослышался? Говорят, ты вырываешься в мир из-под опекунских крыльев «Фармы». Не могу в это поверить. Скажи, что это не так.

Повернувшись, Карев заметил заросшее лицо Рона Ритчи, высокого блондина, исправного двадцатидвухлетнего парня, работавшего в отделе биопоэзы на должности младшего координатора продажи.

– Все это правда, – ответил он. – Я не мог больше выдержать на одном месте.

Ритчи сморщил нос и улыбнулся.

– Я горжусь тобой, парень. Другие в твоем возрасте, те, что только что закрепились, начинают изучать философию, а ты, прыгая от радости, едешь в Бразилию.

– В Африку.

– Во всяком случае куда-то далеко. Пойдем отметим это, выпьем, покурим.

– Но… – Карев умолк, поскольку только сейчас до него дошло, что он потерял жену и дом, в котором мог бы провести вечер. – Последнее время я много пил и теперь хочу ограничиться.

– Да брось ты! – Ритчи обнял Карева за плечи. – А ты подумал, что, может, я уже никогда тебя не увижу? Для одного из нас это стоит нескольких тостов.

– Пожалуй, да.

Карев всегда считал, что его ничто не связывает с Ритчи, но выбирать приходилось либо его общество, либо вечер в одиночку. Еще недавно он ждал, что Баренбойм пригласит его на ужин или потратит несколько часов, чтобы обговорить уход из конторы, однако формальности уладили с фантастической быстротой, после чего Баренбойм и Плит покинули его, отправляясь на какую-то встречу. И хотя выезд в Африку был исключительно его мыслью, он, непонятно почему, чувствовал себя так, будто от него избавляются.

– Вообще-то я охотно бы выпил, – сказал он.

– Это я понимаю. – Ритчи потер руки, открыв в улыбке узкий ряд зубов. – Куда отправимся?

– К Бомонту, – ответил Карев, мысленно видя перед собой стены цвета табака, глубокие кресла и десятилетнее виски.

– В рай такие идеи. Пойдем, я отвезу тебя в местечко получше. – Ритчи открыл дверь и торопливо зашагал, как будто его тянула вперед какая-то невидимая сила. На своих худых мускулистых ногах он в несколько шагов пересек холл под аккомпанемент смеха группы девушек, которые только что вынырнули из бокового коридора. Среди них была Марианна.

– Марианна, у меня еще не было случая сказать тебе, – заговорил с ней Карев. – Я здесь сегодня последний день…

– Я тоже, – оборвала она его, глядя на удаляющегося Ритчи. – Прощай, Вилли.

Она равнодушно повернулась, а Карев машинально коснулся рукой лишенного щетины лица. Разозленный, он некоторое время провожал ее взглядом, а потом быстро двинулся к двери, чтобы догнать Ритчи. Его молодой коллега жил недалеко, а потому ездил на автомобиле с низкой подвеской, который казался странным в сравнении с комфортабельным, более стабильным болидом. Карев плюхнулся на пассажирское кресло возле Ритчи и стал мрачно смотреть в боковое окно. Он был потрясен реакцией Марианны, которая вдруг перестала видеть в нем человека. В душе он задавал себе вопрос, задело бы это его так сильно, если бы он действительно остыл? Афина была его женой, и он скорее от нее ждал именно такой перемены, зато Марианна была простой женщиной, которая когда-то регулярно давала ему понять, что пойдет за ним, если он позовет, и по каким-то необъяснимым причинам был уверен, что его мнимое закрепление не повлияет на их дружбу.

– Вот мы и прибыли, – сказал Ритчи, въезжая на стоянку.

– Прибыли? А куда?

– В "Святыню Астарты".

– Езжай дальше, – буркнул Карев. – Даже когда я был исправен, меня никогда не тянуло в бордели, а…

– Не волнуйся, Вилл, – прервал его Ритчи и выключил двигатель. – Никто не заставляет тебя подниматься наверх, и, надеюсь, ты не против, чтобы я немного заработал.

Кареву снова показалось, что им манипулируют, что его водят за нос, но он вышел из машины и пошел ко входу в «Святыню». К ним подошла стройная девушка, одетая блеском, испускаемым голубовато-фиолетовым световым ожерельем, и протянула кассету для денег. Окинув взглядом гладко выбритый подбородок Карева, она тут же перестала интересоваться им и повернулась к Ритчи, который вынул из сумки стодолларовую банкноту и бросил ее в кассету.

– Астарта приглашает вас в свое жилище, – прошептала девушка и провела их в большой бар, занимавший весь первый этаж здания.

– Не понимаю, – сказал Карев. – Мне казалось, что деятельность этих заведений заключается в том, что девушки платят вам, а не наоборот.

Ритчи тяжело вздохнул.

– Неужели все бухгалтеры такие непрактичные? Конечно, они нам платят, но и заведение должно иметь с этого какой-то доход. Эти сто долларов за вход обеспечивают ему избранность и покрывают расходы на содержание, а люди вроде меня все равно зарабатывают, получая плату от девушек.

– О! И сколько же составляет эта плата?

Ритчи пожал плечами, проталкиваясь сквозь толпу к бару.

– Двадцать новых долларов за успокоение.

– Теперь я понимаю, почему это заведение приносит доход, – насмешливо сказал Карев.

– Что это за намеки, ты, яйцо из холодильника? – резко спросил Ритчи. – Думаешь, что я не верну этой сотни?

Подожди – и увидишь сам. Что ты пьешь?

– Виски.

Ритчи добрался до зеркальной стойки и приложил к глазу автобармена свой кредиск.