Текст книги "Миллион завтра"
Автор книги: Боб Шоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
Что ни говори, эта роль доставляет тебе большое удовольствие, но…
– Ну, ну, давай дальше, – сказал он. – Раз уж въехала в этот туннель, то езжай до конца.
– Супружество вроде нашего в самой своей основе опирается на безграничное доверие, а ты даже не знаешь, что значит это слово. Ты тянул с закреплением до тех пор, пока не вступил в возраст, грозящий тромбами, ибо уверен, что я не смогла бы жить, перестань ты три или четыре раза в неделю спать со мной. Ты так уверен в этом, что дал бы голову на отсечение.
Карев окаменел.
– Еще никогда я не слышал такого тенденциозного…
– Я права или нет? – прервала она его.
Он вдруг закрыл рот. Вспышка Афины была смесью злости, страха и характерных для нее устаревших взглядов на связи между людьми, однако это не меняло факта, что все сказанное ею – в том числе и о нем – полностью соответствовало истине. И именно в эту минуту, любя ее, он почувствовал к ней ненависть. Одним глотком он допил молоко, смутно надеясь, что содержащаяся в нем известь успокоит его нервы. Его вовсе не удивляло, что в нем по-прежнему клокочет гнев. Только Афина могла превратить минуты, которые могли бы стать лучшими в их жизни, в очередной испорченный вечер, в очередной из горьких, регулярно повторяющихся эпизодов. Это выглядело так, словно их взаимное воздействие друг на друга создавало нестабильное магнитное поле, полюса которого иногда менялись, поскольку иначе уничтожили бы их обоих.
– Послушай, – в отчаянии обратился он к ней. – Мы должны поговорить об этом.
– Пожалуйста, говори, если хочешь, но я не обязана выслушивать это, ответила Афина, сладко улыбаясь. – Помоги мне немного. Достань эти новые самоохлаждающиеся стаканы, которые я купила на прошлой неделе.
– Рано или поздно должны были сделать это открытие.
Подумай, сколько усилий вложено в эти исследования за последние двести лет.
Афина кивнула.
– И, как оказалось, стоило, – ответила она. – Подумай только, нам никогда больше не придется возиться с кубиками льда.
– Но я говорю об этом новом средстве «Фармы», – упрямо стоял он на своем, огорченный тем, что значит Афина упрямится, если ведет себя беззаботно. – Афина, это средство действительно существует.
– Принеси еще закуски.
– Ты наглая, глупая, отвратительная ведьма, – заявил он.
– Взаимно, – ответила она, подталкивая его в сторону кухни. – Вилл, я просила тебя принести стаканы.
– Ты хочешь стаканы? – Поддавшись детскому капризу, Карев задрожал от возбуждения. Он пошел на кухню, вынул ледяной самоохлаждающийся стакан и заспешил обратно. Афина задумчиво осматривала уже сделанное. Карев пробил стаканом изменяющийся цветами радуги наряд, крепко обнял ее за талию и почувствовал резкую судорогу раздраженных мышц. Афина отскочила, стакан покатился по полу, и в этот момент вошел первый из приглашенных гостей.
– Отличная забава, – сказала с порога Термина Снедден. – Можно сыграть с вами?
– В это могут играть только супружеские пары, – тихо ответила Афина, пронзая взглядом Карева. – Но, прошу: входи и выпей чего-нибудь.
– Меня не нужно уговаривать.
Среди бессмертных почти не встречались люди полные – это обеспечивало неизменность образов воспроизводства клеток, но у Термины всегда была величественная фигура. С руками, поднятыми почти на уровень плеч, она поплыла через комнату, таща за собой пурпурный шелк, и добралась до бара. Разглядывая импонирующую ей коллекцию бутылок, она что-то вынула из сумки и поставила на стойку.
– Да, да, выпей чего-нибудь, Термина, – сказал Карев.
Он зашел за стойку и едва не застонал, поняв, что это проектор трехмерных картин. Похоже, сейчас начнется игра в «цитаты». – А может, хватит духовной пищи?
– Я одета в красное, значит, дай мне выпить чего-нибудь красного, игриво попросила она. – Все равно, что.
– Хорошо.
С равнодушным выражением лица Карев выбрал какую-то неопределенную, но подозрительно выглядевшую бутылку, память о давно забытом отпуске, и налил ей полный стакан.
– Что здесь с вами происходило, Вилл? – спросила Термина, наклоняясь над стойкой.
– А кто говорит, что что-то происходило?
– Но я же вижу. Твое красивое лицо выглядит сегодня, как гранитная скульптура. В тебе есть что-то от Озимандия.
Вот и началось, подумал Карев и вздохнул. Друзья Афины интересовались книгами и поэтому обожали игру в цитаты. Он подозревал, что в разговоре с ним они из кожи вон лезут, чтобы набить его литературными намеками. Карев, которому не удалось дочитать до конца ни одной книги, понятия не имел, что означает слово Озимандий.
– Этого Озимандия я делаю сознательно, – ответил он. – Прости, я на минуту. – Он подошел к Афине. – Выйдем в кухню, поговорим, пока не пришли остальные гости.
– Вилл, нам на это не хватит времени ни сегодня, ни в любой другой вечер, – заверила его она. – А теперь держись от меня подальше.
Она отошла так быстро, что он ничего не успел ответить. Он стоял один посреди кухни, чувствуя, что сердце его постепенно заполняет ледяная обида, и слушая ускоренный ритм своей крови. Афина заслужила наказания: с беззаботной жестокостью она превратила их связь в оружие, которым унижала его, когда ей вздумается. За такое поведение следовало бы чем-то досадить ей, вот только чем? Когда из главной части здания донесся шум, возвестивший прибытие новых гостей, где-то в его подсознании возникла некая мысль. Он заставил себя успокоиться, а потом свободным шагом вышел с кухни, чтобы приветствовать их, вернув улыбку на все еще болезненно пульсирующие после удара Афины губы.
Среди шестерых новоприбывших оказались Мэй Рэтрей и неуклюжий блондинчик примерно четырнадцати лет, которого представили Кареву, как Верта. Группа болтающих дам удалилась, обсуждая блеск, цвета и духи и на какое-то время оставив Карева один на один с парнем. Верт смотрел на него с явным отсутствием интереса.
– У тебя необычное имя, – начал Карев. – По-французски оно означает зеленый, правда? Твои родители…
– Это имя Трев, прочитанное наоборот, – прервал его парень, и на его поросшем пушком лице на мгновение появилось воинственное выражение. – Меня назвали Трев, но я считаю, что мать не должна иметь права выбора имени для своего сына. Мужчина должен сам выбрать себе такое имя, какое захочет.
– Верно, но ты вместо того, чтобы взять себе любое другое имя, взял то, которое дала тебе мать, только перевернул его… – Карев замолчал, поняв, что ступает на скользкую почву психологии. – Выпьешь чего-нибудь?
– Я обойдусь без алкоголя, – ответил Верт. – Не обращайте на меня внимания.
– Спасибо, – искренне ответил Карев.
Он подошел к бару и, делая вид, что наводит порядок, остался за стойкой, глотая шотландское виски из самоохлаждающегося стакана. Ему нужна была опора, чтобы устоять перед перспективой вечера, заполненного игрой в цитаты и разговорами с Вертом. До возвращения женщин он успел выпить половину второго стакана неразведенного алкоголя и поверить, что справится с ситуацией. Более того, он справится с самой Афиной, ибо уже решил, как отомстит ей. Явились еще четверо гостей, и он занялся их обслуживанием у бара. Двое из них – Берт Бертон и Вик Наварро – были остывшими немногим старше его, и, когда он попытался образовать с ними группу противников игры в цитаты, на середину комнаты вышла Афина.
– Я вижу, что у всех есть при себе проекторы, поэтому приступим к игре, – сказала она тоном распорядителя праздника. – Автора лучшей цитаты ждет сюрприз, однако напомню, что требуются цитаты только легкие, стихийные, а каждый пойманный на цитировании опубликованных текстов, платит фант. – Раздались аплодисменты, и под куполом дома запрыгали разноцветные пятна от регулируемых гостями проекторов. В воздухе замелькали яркие, трехмерные буквы и слова. Когда Афина нацелила свой проектор, Карев со стоном опустился на стул за стойкой.
– Я начну, чтобы вас расшевелить, – заявила она, включая аппарат, и в нескольких шагах от нее повисли в воздухе ярко-зеленые буквы, сложившиеся в надпись: Какой смысл говорить по-французски, если все тебя понимают?
Карев подозрительно оглядел гостей, которые почти все весело смеялись, потом еще раз внимательно прочитал слова. Их смысл по-прежнему ускользал от него. Афина не раз объясняла ему, что в игре в цитаты все искусство заключается в том, чтобы вынуть какую-нибудь фразу из контекста обычного разговора или корреспонденции и представить ее как самостоятельное целое, создав тем самым в мыслях читателя фантастический противоконтекст.
Она называла это словесной галографией, совершенно дезориентируя Карева. Уже больше года, с тех пор, как эта игра стала модной, он как мог избегал ее.
– Очень хорошо, Афина, но что вы скажете на это? – раздался в полутьме женский голос, и в воздухе под куполом дома повисли новые слова: Я знаю только то, что читаю в энциклопедиях.
Почти сразу за ними вспыхнули еще две надписи, одна красная, другая топазовая: Ну и не повезло же этим Ромео и Джульетте и Мы держим эту комнату замурованной специально для вас.
Карев невозмутимо разглядывал их поверх стаканов, а потом решил, что не сдастся. Он взял две бутылки алкоголя и обошел гостей, наливая им по полной и заставляя выпить. Через несколько минут неразведенный алкоголь, который он выпил, вместе с усталостью, голодом и вспыхивающими надписями, перенесли его в мир, лишенный пространственной компактности. Луч – это единственное слово, которое означает луч, – проинформировала его мерцающая надпись, когда он садился среди других гостей, разместившихся на полу. Ты сказал бы, не задумываясь, что я похож на выдру? – спросила следующая надпись.
Карев сделал еще один большой глоток и прислушался к ведущемуся рядом тихому разговору.
Потом он перестал слушать его и осмотрелся, чтобы увидеть, что делает Афина. Разве это не ужасно? – спросила надпись цвета индиго. Сейчас рождество, а мы гоняемся за подарками. Он заметил фигуру сидящей в одиночестве Афины, видимую на фоне шедшего из кухни света.
Она радостно смеялась какой-то цитате, как будто супружеская сцена, разыгравшаяся между ними недавно, вовсе не вывела ее из себя. Ему мешала надпись, путавшая его мысли. Вместо обязательных визитов на рождество нужно принимать гостей. Он закрыл глаза, но громкий взрыв смеха заставил его тут же открыть их. Подумайте, насколько быстрее покорили бы дикий запад, если бы колеса фургонов вращались в нужную сторону.
– Минутку, – раздраженно обратился он к соседу. – Что это значит?
– Это намек на фильмы, которые мы смотрим в Институте истории… Ах, да, ты, кажется, туда не ходишь? – сказал Наварро.
– Нет.
– Так вот, в старых фильмах мигалка кинокамеры часто давала стробоскопический эффект, и зрителям казалось, что спицы колес вращаются не в ту сторону.
– И над этим все смеются?
– Знаешь, старина, – сказал Наварро, хлопнув его по спине, – лучше выпей еще.
Карев последовал совету, а цветные надписи за пределами его личного мирка, размещенного в стакане виски, волновались и вдруг опадали, собираясь в его сознании…
Расскажи мне все о боге… Я пришел за своей долей сапожного крема… Хочешь сделать из меня нуль?.. А этим я подстрелил того паука… Конечно, я могу быть вежлив, если это сохранит мне деньги…
– Я например считаю, рассуждал кто-то, – что бессмертие стало доступным слишком поздно, ибо среди нас нет пионеров типа братьев Райт, которым следовало бы продлить жизнь, чтобы они увидели развитие того, чему положили начало…
…В эту минуту я на этапе брожения в сиропе… Вероятно, погиб, защищая себя… Смерть – это способ, которым природа заставляет нас уменьшить темп…
– Минуточку! – фыркнул Карев, потягивая из стакана. – Последняя фраза смешная. Разве это не причина для дисквалификации?
– Наш неоценимый Вилл, – прошептал Наварро.
– Если можно приводить смешные фразы, то я тоже сыграю, – не задумываясь заявил Карев, ища взглядом какой-нибудь свободный проектор. За его спиной Мэй и Верт, забыв обо всем, тискали друг друга, и видно было, что они потеряли интерес к игре. Карев взял проектор Мэй, некоторое время разглядывал клавиши, потом принялся слагать цитату. В задымленном воздухе повисли слова: Способ от дурного запаха изо рта – немедленная смерть.
– Это очень похоже на последнее, – запротестовала Термина, красная фигура которой маячила слева. – Кроме того, ты сам это выдумал.
– А вот и нет! – победно произнес Карев. – Я слышал это в программе тривизии.
– В таком случае это не считается.
– Ты впустую тратишь время, Термина! – воскликнула Афина. – Вилл получает от игры удовольствие только тогда, когда нарушает ее правила.
– Спасибо дорогая, – сказал Карев, сгибаясь в преувеличенно низком поклоне. "Мы с тобой играем в другую игру, – гневно подумал он, – и ее правила я тоже нарушу".
Утром, когда нервы его содрогались от призрака побежденного похмелья, ему стало стыдно своего поведения на приеме, устроенном Афиной, однако он не отказался от мысли досадить ей.
Глава 3
Оба пистолета для подкожных уколов лежали в черном футляре, в складках традиционно пурпурного бархата, а ствол одного из них был обклеен вокруг красной лентой.
Баренбойм постучал по помеченной трубке старательно ухоженным пальцем.
– Это для тебя, Вилли, – решительно сказал он. – Мы поместили заряд в самом обычном пистолете, чтобы потом никто не заметил ничего необычного. После употребления сними ленту.
Карев кивнул.
– Понимаю, – сказал он, захлопнул футляр и спрятал в саквояж.
– Тогда, пока все. Значит, теперь ты на три дня уезжаешь в горы на свой второй… м-м-м… медовый месяц, а я устроил все так, что после возвращения начальник лаборатории биопоэзы обратится к тебе с просьбой лично проверить некие бюджетные операции на Перевале Рэндела.
Можно сказать, что все сделано, как надо, верно?
Баренбойм развалился в большом кресте так, что торчащий живот поднялся вверх под складками туники. Под маской двухсотлетней сдержанности его безволосое лицо своей гладкостью и непонятным выражением напоминало лицо фарфорового Будды.
– Полностью с вами согласен.
– Надеюсь на это, Вилли, ведь тебе здорово повезло.
Как приняла это известие твоя жена?
– Просто не могла поверить, – со смехом ответил Карев, стараясь, чтобы он прозвучал естественно. После попытки поделиться с Афиной этой новостью прошло уже четыре дня, и с тех пор они барахтались в паутине быстро твердеющей горечи, не в силах сблизиться или понять друг друга… Он, конечно, понимал, что ведет себя, как ребенок, но все-таки хотел наказать Афину за то, что она обнажила его душу, отплатить ей за преступление, заключающееся в том, что она знает его лучше, чем он сам. Перед неумолимой нелогичностью их супружеского соперничества он мог сделать это только одним способом: доказать, что она неправа, даже если она и права. Он решил не говорить Афине о препарате Е.80, зная, что потом сможет оправдать свое поведение необходимостью соблюдения тайны.
– Вот и хорошо. Теперь я оставляю все в твоих руках, Вилли. Ты вернешься в свою контору и какое-то время не будешь со мной контактировать. Один из нас, Мэнни или я, свяжемся с тобой после твоего возвращения.
Карев встал.
– Я еще не поблагодарил…
– Это лишнее, Вилли, совершенно лишнее. Желаем тебе хорошего отпуска, – сказал Баренбойм. Он не перестал улыбаться даже тогда, когда его заслонила дверь кабинета.
Карев вернулся в свою контору и закрыл дверь на ключ. Сев за стол, он вынул из саквояжа черный футляр, положил его перед собой и внимательно осмотрел запоры.
Их спроектировали так, чтобы крышка отскакивала под прямым углом к коробке, однако, загнув отверткой металлические заслонки, он сумел изменить их положение таким образом, что крышка открывалась под меньшим углом.
Довольный сделанным, он сорвал красную ленту с пистолета, содержащего Е.80, и положил его в переднее углубление футляра.
Голубые воды озера Оркней мягко поблескивали в лучах послеполуденного солнца. Спускаясь по лестнице с вертолета, Карев глубоко вздохнул и повел взглядом по видимым вдалеке снежным склонам, маленьким, как игрушки, соснам, и светлым пастельным контурам отеля "Оркней Регал". Как с гордостью было объявлено через динамики реактивной машины, из-за холодного атмосферного фронта, воздействующего на западные штаты, руководство курорта покрыло расходы, связанные с установлением над озером линзообразного поля Бюро управления погодой.
Глядя вверх, в пустую голубизну, Карев чувствовал себя так, словно оказался внутри античного стеклянного украшения с падающим снегом внутри.
– Как называются эти старинные стеклянные шары с миниатюрными хлопьями снега? – обратился он с вопросом к Афине, когда вместе с другими пассажирами входил в здание аэропорта.
– Не знаю, есть ли у них специальное название.
У Ольги Хикней их в коллекции больше десятка, и она называет их снегуличками, но, кажется, это название цветка.
Афина тоже с интересом разглядывала долину и говорила голосом совершенно спокойным, какого не было у нее со времени той вечерней ссоры. Она раскраснелась и одета была в новый вишневый плащ, похожий, как вдруг подумал Карев, на тот, который носила десять лет назад во время их свадебного путешествия. Было ли это знаком для него?
– Мне удалось получить ту же самую комнату, – не задумываясь сказал он, отказавшись от мысли сделать ей сюрприз позднее.
Афина слегка подняла брови.
– Ты помнил? – удивилась она. – Ах да, наверное, в отеле проверили номер комнаты.
– Вовсе нет. Я помнил сам.
– Правда?
– Так же, как помню все, что связано с теми двумя неделями.
Он схватил Афину за плечо и повернул лицом к себе.
Мимо торопливо прошли несколько пассажирок.
– Вилл, – шепнула она. – Мне так жаль… Все, что я сказала…
От ее слов он воспрял духом.
– Не будем возвращаться к этому. Впрочем, все, что ты сказала, правда.
– Я не имела права так говорить.
– Нет имела. Ведь мы же настоящие супруги, ты не забыла?
Она приблизилась к нему, приоткрыв губы, а он закрыл их своими, дыша ее дыханием, пока другие пассажиры быстро проходили мимо. Афина высвободилась из его объятий, но, когда они входили внутрь под обстрелом любопытных взглядов, держала его под руку. Карев заметил, что был здесь единственным исправным. Компания людей, рассыпавшихся по залу для прилетающих пассажиров, состояла из остывших, которые смотрели на них с выработанным равнодушием, и женщин с искусственным весельем в глазах.
– Что со мной происходит? – прошептал он. – Веду себя, как пылкий подросток.
– Ничего страшного, любимый.
– Да, и устроили же мы представление! Едем в отель.
Во время поездки по старомодной железной дороге к озеру Карев думал, возможно ли, чтобы человек в его возрасте мог чувствовать полное удовлетворение. Именно по этой причине моногамные супружества не исчезли и сохранили смысл даже к концу двадцать второго века. Правда, часто повторяемая, но только теперь понятая до конца, заключалась в том, что, чем больше человек вкладывает в такую связь, тем больше от нее получает. Карев вдыхал свежий воздух и, ощупывая рукой прямоугольник небольшого плоского футляра в саквояже, пытался смириться с реальностью бессмертия. После одного укола, при соблюдении осторожности, ни он, ни Афина не должны были умереть. Он искал в себе каких-нибудь следов эйфории, которая должна сопутствовать этой мысли, но нашел только странное оцепенение. Все было относительно. Если бы он родился двести лет назад в голодающей Индии, то смирился бы с тем, что его ждет двадцать семь лет жизни, и не помнил бы себя от радости, если бы какая-то добрая сила неожиданно дала ему семьдесят лет жизни. Родившись в довольном собой бабьем обществе двадцать второго века, он считал, что продолжаемая бесконечно жизнь – это нечто такое, что принадлежит ему как социальное благо, только масштабом отличающееся, скажем, от возмещения за несчастный случай на работе. Говорили, что творческий гений человечества парализован, но, быть может, это было связано с ослаблением чувств, с раздражением жизни в жилах вечности.
Он искоса взглянул на Афину, освежая в памяти причины, по которым хотел жить вечно. В возрасте тридцати шести лет она имела отличное здоровье и находилась у пика физического развития, который биостаты должны были превратить в бесконечное плоскогорье. Когда она сидела, восторженно выглядывая через окно вагона, он впитывал ее всеми чувствами, доходя до впечатления, что Афина – это название всей Вселенной. Когда она улыбнулась какому-то, только ей известному воспоминанию и случайно наклонила голову, то открыла перед ним внутренние поверхности зубов, сквозь которые просвечивало солнце.
Он отметил, записал и вложил в память это открытие, как наблюдатель Вселенной записывает появление новой звезды. Ему пришло в голову, что Афина выглядит на свои тридцать шесть лет, и в то же время как будто совсем не изменилась с того времени, когда десять лет назад они поженились, что, конечно, было невозможно. Но какие же конкретные изменения произошли в ней? Стараясь быть объективным, он заметил легкую впалость щек, превращение пушка на верхней губе в волоски, появление прослойки жира на внутренней стороне верхних век, которые со временем должны были стать желтыми. Внезапно он принял решение. До сих пор он планировал, что уколы они сделают вечером последнего дня пребывания у озера Оркней, но такая задержка показалась ему вдруг невыносимой.
Он не мог позволить, чтобы Афина постарела еще хотя бы на час.
– Перестань, Вилл, – сказала Афина.
– Что перестать?
– Так смотреть на меня при людях, – ответила она, слегка покраснев.
– И пусть себе смотрят, мне это не мешает.
– Мне тоже, но это странно воздействует на меня, так что перестань.
– Ты приказываешь, – сказал он, делая вид, что надулся.
Она взяла его за руку и держала ее до конца поездки к берегу озера. На мгновение ему захотелось ценой собственного удовольствия и неповторимого великолепия этой минуты попытаться еще раз убедить ее в существовании Е.80 и его значения, однако желание это быстро прошло. Это должен был быть великолепнейший отпуск в их жизни, кроме того, ему неудержимо хотелось обладать Афиной, убежденной – правда, ненадолго, – что он доказал свою веру во внефизический элемент их любви. Он предвидел, что игра эта продлится до тех пор, пока не придется возвращаться домой.
Когда он вышел из вагончика и подал руку выходящей Афине, легкие его вдохнули воздух, прилетевший с озера.
Небольшое расстояние, отделявшее их от отеля, они решили пройти пешком, отослав багаж с машиной, обслуживающей гостей. Во время этой прогулки Афина разговаривала свободно и радостно, но его разум в преддверии близости переломного момента их жизни был полностью поглощен каким-то грозным предчувствием. А если у Е.80 нет тех свойств, которые приписывает ему Баренбойм? А если я действительно закреплюсь? – мысленно спросил он себя.
Формальности по прописке он проделал, не думая о том, что делает, а затем два раза ошибся, идя в направлении, указываемом стрелками, которые, возбуждаемые близостью ключа, освещали им дорогу к апартаментам. Спустя десять минут в знакомо выглядевшей спальне с видом на воды озера, сверкающие, как будто их посыпали бриллиантами, он вынул из саквояжа футляр с пистолетами для уколов и открыл его. Афина как раз вешала одежду в шкаф, но, услышав слабый щелчок, повернулась. На ее лице мелькнуло предвестие миллиона завтра.
– Ты не должен этого делать, – сказала она, пожирая взглядом футляр с двумя идентичными пистолетами с ненарушенными печатями.
– Уже пора, Афина. Самое время.
– Ты уверен, Вилл? – колеблясь, спросила она. – У нас нет детей.
– Они нам не нужны, – ответил он, протягивая ей футляр. – Впрочем, на прошлой неделе я принял таблетку и может пройти много месяцев, прежде чем я снова смогу стать отцом, а я не хочу ждать месяцами. Я хочу сделать это сейчас. Немедленно.
Афина печально кивнула головой и начала раздеваться.
Почувствовав уместность этого жеста, Карев отложил футляр и тоже снял одежду. Он поцеловал Афину один раз почти холодно, и вновь протянул ей футляр. Не подозревая, что ее рукой руководит хитрость с петлями, она взяла лежащий с краю пистолет и сломала печать. Карев вытянул руку, подставляя локоть. Афина прижала пистолет к светящимся под кожей голубым треугольникам, раздалось громкое шипение, и маленькое облачко пронзило ткани его тела, вызвав мгновенное ощущение холода. Карев взял другой пистолет и выстрелил его содержимое в локоть Афины.
Она в безопасности, подумал он, когда позднее они лежали в объятиях на приятно холодной софе. Вот только как я скажу, что обманул ее?
