Текст книги "Ханс Кристиан Андерсен"

Автор книги: Бо Гренбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

В целом сказки, созданные после 1852 года, уступают шедеврам предшествующего десятилетия. Однако многие из них по заслугам известны и сейчас. Во всяком случае, все – и взрослые, и дети – знают сказки «Ганс-Чурбан», «Что муженек ни сделает…» (обе представляют собой обработки народных сказок) и «Снеговик», а кое-кто также «Дочь болотного царя», «Суп из колбасной палочки» и «Навозный жук». К числу менее известных сейчас историй относятся, например, «Ледяная дева», великолепная сказочная новелла из швейцарской жизни о борьбе слабых людей против могучих и опасных сил природы; «Ветер рассказывает о Вальдемаре До», странная человеческая судьба, поведанная под непрерывный шум ветра; «Как хороша!» с ее незабываемым портретом болтливой и бездарной тещи; «Что можно придумать» – о несчастном молодом человеке, который хочет к пасхе сделаться писателем и жить своим творчеством, но лишен фантазии; «Тетушка» – о старой театралке, которая абонировала ложу и все знания о жизни черпала со сцены; «Дриада», виртуозное и оригинальное по форме описание Всемирной выставки в Париже в 1867 году; «Великий морской змей» – о телеграфном кабеле, проложенном через Атлантический океан.

Многие из названных историй написаны, когда Андерсену было уже за шестьдесят лет, но возраст в них не замечается. Он сохранял свежесть ума до тех пор, пока смертельная болезнь не подточила его силы.

* * *

Сказки Андерсена являются единственными датскими произведениями, вошедшими в мировую литературу. Время не лишило их жизненной силы, и они пересекли все национальные границы. В чем же их секрет?

Или, вернее, секреты, потому что таковых несколько или даже много. Один заключается в человеческой правдивости сказок. Взять хотя бы «Огниво», первую из обработок тридцатилетнего писателя. Сюжет строится по обычной для народной сказки схеме: бравый молодой герой преодолевает многочисленные трудности и наконец получает принцессу и королевство. Но какое отличие от расплывчатой и случайной формы народной сказки! У Андерсена действие упорядочено до предела. События следуют быстро одно за другим. Нет ни одного лишнего слова. Когда ведьма знакомится с солдатом и посылает его достать огниво или когда она отказывается объяснить ему, для чего ей нужен этот необыкновенный предмет, все совершается без долгих разговоров: сказано – сделано. Не успевают собаки разделаться с королевской четой и придворными, как начинается свадьба. Но важнее другое. В народной сказке обычно мало изображается среда и персонажи. У Андерсена, напротив, повествование полно деталей, которые делают персонажи и ситуации живыми и знакомыми: королевская семья пьет утром чай, солдат курит трубку, а ведьмина бабушка страдает забывчивостью. Кроме того, персонажи резко индивидуализированы, наделены теми чертами буржуа, которые мы легко узнаем. Очарование заключается и в невероятной краткости, с которой дается характеристика. Один штрих – и вот уже персонаж стоит перед нами словно живой. Друзья солдата любят его, пока у него водятся в кармане деньги, но не могут преодолеть многочисленные ступеньки, ведущие на чердак, где он живет, когда становится бедным. Реплики королевы «Вот так история!» и короля «Не надо!» достаточны для того, чтобы понять их характер. А сам солдат! Услышав, что в замке живет прекрасная принцесса, он сразу говорит: «Как бы ее увидеть?» К сожалению, это невозможно, потому что ее держат взаперти. «„Вот бы на нее поглядеть!“ – подумал солдат. Да кто бы ему позволил?!» Трудно сказать короче, что бравый солдат, который и любопытен, и любит женщин, и к тому же мучается от скуки, не из тех, кто отступает перед запретами или стенами и башнями медного замка, стоящего на пути его желаний. Маленькое невинное слово «да» говорит очень о многом. Когда он наконец увидел принцессу, она оказалась такой прекрасной, что он не мог не поцеловать ее, «потому что он был настоящий солдат».

Конечно, нужно быть взрослым, чтобы как следует оценить лукавство этих деталей или понять суть короткого упоминания о том, что одна из старух-фрейлин должна сторожить принцессу после ее первого ночного приключения, «чтобы разузнать, был ли то в самом деле сон или что другое». Обратят ли дети внимание на то, что утром король с королевой, фрейлина и все офицеры отправляются посмотреть, куда ездила принцесса? Это не слишком любезная фраза в адрес военных.

В остальных сказках можно обнаружить то же, что в «Огниве». Короли и принцессы ведут себя среди колдовства и чудес как обычные люди. Злая принцесса в «Дорожном товарище» причиняет своему старому отцу столько горя, что он не может ничего есть, «а пряники тоже были ему не по зубам». Он раз и навсегда отказался иметь дело с ее женихами, но полон сострадания, когда объявляется новый претендент. Император в «Свинопасе» не гнушается сам пойти отпереть дверь или взять нового слугу, он также не боится носить старые, стоптанные башмаки вместо домашних туфель и швырять ими в голову фрейлинам.

Принцессы получают пленительно точные характеристики. Вот глупая гусыня, которой не меньше ее фрейлин любопытно, что люди в городе едят на обед, которая предпочитает получить в подарок искусственную вещицу, нежели настоящего соловья, которая решительно не желает целовать грязного свинопаса, но потом убеждает себя в необходимости принести эту жертву ради поощрения искусства. Вот две умные принцессы в «Снежной королеве» и в «Гансе-Чурбане», из которых одна прочитала все газеты на свете, но все же такая умница, что тут же позабыла их, а другая хорошо знает, что такое настоящий мужчина, и сразу насквозь видит дураков.

Даже в самых необычных окружениях мы встречаем ситуации и персонажи настолько человечные, что с ними чувствуешь себя как дома. В «Волшебном холме», который Андерсен по справедливости называл «фейерверком», представлены, кроме лесных зверей, всевозможные фольклорные существа, но отношения при дворе лесного царя напоминают буржуазную семью: старая экономка, ведущая хозяйство, дочери, которых надо выдать замуж, домашние распри по поводу того, кого приглашать на роскошный бал. Царь, который показывается только по самым торжественным случаям, отнюдь не величественно переживает, как бы успеть надеть корону и по прибытии гостей вовремя выйти на лунный свет. Старый тролль – это типичный норвежский господин, смелый и веселый, а его два сына с их слишком явным отсутствием такта и хороших манер носят черты другого типа норвежца, который в то время вызывал менее лестное внимание. Трехногая безголовая лошадь так чувствительна, что ей становится дурно от возбуждающего танца лесных дев, и ее приходится вывести из-за стола. Любопытное «простонародье» Волшебного холма, ящерицы и дождевой червь, также похожи на людей: для них наивысшее удовольствие смотреть и говорить о том, что делает аристократия; и они относятся друг к другу и не доверяют друг другу с подлинно человеческой мелочностью.

Хотя тролли и не похожи на нас, их поступки представляются абсолютно логичными. Когда злая принцесса в «Дорожном товарище» рассказывает троллю внутри горы, что в полете к нему ее ужасно исхлестало градом, он отвечает: «Хорошего понемногу», совершенно естественно, ибо тролль – своего рода человек наизнанку, для которого самая отвратительная погода и есть самая приятная.

«Снежная королева» представляет собой пример того, как правдоподобно Андерсен умел рассказать о самых гротескных и невероятных событиях. Маленькая Герда многое пережила во время долгого пути на север в поисках своего названого брата Кая. Но, как бы необыкновенны ни были обстоятельства в тех местах, куда она попадает, все существа наделены знакомыми человеческими чертами. Ворон в четвертой истории – это ворон по натуре, но в то же время добропорядочный мелкий буржуа, ограниченный и услужливый, который стремится получить прочную должность при дворе. У внушающей ужас семьи разбойников, конечно, грубые и несентиментальные привычки, и старуха-разбойница кровожадна, но не лишена человеческих черт: когда утренний разбой окончен и мужчины ушли, она делает пару глотков из большой бутылки и засыпает. Лапландка хочет написать Герде пару слов для финки; у нее нет бумаги, и она пишет на сухой треске. У финки нужно стучать в дымовую трубу, так как у нее даже нет двери. И в самом доме все удивительно. Но старуха тоже человечна; выучив наизусть все, что написано на треске, она сует ее в котелок, «потому что рыба годилась в пищу, а у финки ничего даром не пропадало». При чтении волшебных заклинаний ее от напряжения прошибает пот. Даже у холодной Снежной королевы есть обаяние, которое объясняет, почему она нравится маленькому Каю.

Вероятно, писатель задумал эту сказку как изображение борьбы холодного разума и горячего чувства или власти невинного детского ума над окружением. Но, работая над ней, он, очевидно, меньше интересовался идеей, чем пестрыми событиями, и то же самое происходит и с читателем. Сказку «Снежная королева» делает непреходящей гениальное сочетание безудержной фантазии и психологической достоверности.

То же можно сказать и о «Соловье», где речь идет о настоящем и ненастоящем, подлинной и притворной человечности, но где среда и события так же невероятны, как в «Снежной королеве». Здесь представлен Китай, который с убедительной изысканностью составлен из всех нелепых и поверхностных представлений Запада о Поднебесной – своего рода балаганный Китай, где все сделано из фарфора, золота и шелка; где люди кивают, как китайские болванчики; где этикет по-китайски мудреный, где император, если он недоволен придворными, может приказать бить их палками по животу; где чиновники нелепо озабочены только собственным достоинством, а мелкий люд столь же нелепо подражает начальникам.

И все же в истории есть оттенок достоверности, потому что персонажи, несмотря на гротескную китайщину, представляют собой людей, которых читатель узнает без труда. Спесивые придворные, угодливые мелкие буржуа, педантичные ученые ничем не отличаются от соответствующих типов в действительности. Картина абсолютизма во главе с императором полностью реалистична – с тем незначительным преувеличением, которое лишь подчеркивает его черты. И все становится еще ярче в столкновении с живым соловьем, символом непосредственности, самым человечным из всех персонажей и потому непонятным и беспокойным явлением в обществе, где один лишь этикет составляет духовную жизнь людей.

Повествование проникнуто одновременно сочувственным и критическим темпераментом писателя. В описании леса, где живет соловей, есть удивительная поэзия, в сцене смерти императора – захватывающий пафос, но обнажение человеческих слабостей беспощадно и делается с необыкновенной утонченностью, часто, казалось бы, в совсем невинных оборотах. Когда император лежит при смерти, об этом рассказывается так: «…и страну постигло большое горе, все так любили императора». Кто поверит, что скорбь идет от самого сердца, когда о ней говорится такими словами? А какая обличительная сила заложена в ироничном «Здравствуйте!», которым император в конце истории приветствует своих слуг!

Серьезность и ирония, реализм и фантазия в «Соловье» соединены в удивительное целое. Муза писателя была щедра к нему в те короткие часы, когда он создавал этот шедевр. Сказка была начата как-то вечером в 1843 году и закончена уже на следующий день.

Неуловимое равновесие между достоверностью реальности и вымыслом – это один из секретов тех сказок, которые Андерсен пересказывал или сочинял сам, продолжая традиции народной сказки.

* * *

Но есть и другая группа сказок, где обстановка полностью реалистична, и в этих сказках секрет совсем другой. В начале сказки «Навозный жук» мы узнаем, что однажды императору грозила смертельная опасность в бою; тогда он пришпорил лошадь, перескочил через упавшую лошадь врага и тем самым сохранил жизнь. Но это рассказывается так, словно инициатива принадлежала лошади, а император только позволил себя спасти. В этом-то и дело: главное действующее лицо здесь лошадь, а люди стоят на втором плане. В сказках, где речь идет о животных, цветах или предметах, мир предстает перед читателем таким, каким он выглядит для них, а не для человеческого глаза.

«Гадкий утенок» знаменит потому, что он убедительно рисует борьбу per aspera ad astra[46]46
  Через тернии к звездам (лат.).


[Закрыть], которую пришлось когда-то вести и самому писателю. Но неугасимую жизненность придают истории скорее неожиданные эпизоды из жизни уток, кур и других бессловесных созданий. Для уток пределы мира не распространяются дальше птичьего двора и канавки с лопухами; мир кончается у поля священника; там обыкновенная мама-утка никогда не бывала. На птичьем дворе нужно бороться за существование, и утятам предстоит этому научиться. Они должны остерегаться кошки и не попадать под ноги птичнице, когда она вынесет корм (кто она такая, утята не знают, и это им все равно); нужно держать лапки врозь, чтобы показать себя благовоспитанным утенком, и необходимо понравиться испанской утке, потому что она самая знатная особа в этом маленьком обществе. Герои думают и рассуждают понятиями, которые естественны в этой среде. Вылупившиеся утята ценятся по тому, умеют ли они все, что должна уметь каждая утка. Добрый знак, когда большой утенок хорошо гребет лапками в воде – есть надежда, что из него все же выйдет толк.

Маленький убогий домик, где живут у старушки кот и курица, – это другой, но столь же ограниченный мирок. Его жители знают только собственный дом и не считаются с тем, что вне его. Здесь царят такие правила: умеешь ли нести яйца, выгибать спину и пускать искры? Если нет, то не суйся со своим мнением. А плавать по воде и нырять – это вздор. Ни один из обитателей домика никогда не додумался бы до такого.

Герои-животные столь же разнообразны, как бывают люди. Честная мама-утка на гнезде отличается совсем иным темпераментом, чем утка, пришедшая ее навестить; у той уже есть некоторый опыт и наготове хорошие советы, и она оскорбляется, когда им не хотят следовать. Куриные и утиные проблемы дают повод для вражды и споров: кто получит угриную головку? Сколько нужно ждать, пока из яйца вылупится последний утенок? Умеешь ли ты вести себя на птичьем дворе?

В «Счастливом семействе» представлен другой уголок мира. Здесь тоже нет людей, мы находимся в зарослях лопуха у двух симпатичных старых улиток, и все, что мы узнаем в сказке, касается только их: семейная история, старания найти хорошую невесту своему приемному сыну и удачный результат этих стараний. Мы видим и переживаем лишь то, что могут видеть и переживать они. Им знакомы заросли лопуха и его обитатели: майский жук и дождевой червь, муравьи, комары и еще некоторые создания. Обо всем, что находится за пределами этого маленького мирка, они не имеют понятия, кроме барской усадьбы, где, как они слышали, аристократических улиток варят и кладут на серебряное блюдо. Но люди, вероятно, вымерли, думают улитки, раз о них ничего не слышно. Совершенно естественно, что почтенная чета считает себя центром мира, думает, что лопухи посажены специально для них, а усадьба для того и существует, чтобы они могли попасть на серебряное блюдо. Понятно и то, что улитки с домиками считаются более благородными, чем улитки без домиков, и что медлительность молодой улитки-невесты радует ее будущих свекра и свекровь; они с удовлетворением констатируют, что она хорошей породы.

Улитки думают не так, как куры, а куры не так, как улитки, потому что у каждого за плечами свой жизненный опыт. То же можно сказать и о героях «Навозного жука». Самодовольный, немного ворчливый жук уверенно чувствует себя в императорской конюшне, которая для него центр мира, а все остальное – излишки цивилизации. Чувствовать себя хорошо можно только в таких местах, которые похожи на конюшню. Годятся навозная куча или парник, но лежать на мокром холсте неприятно, потому что нет ничего хуже чистоты. А те существа, с которыми жук встречается по дороге, не знакомы с конюшней. Их представления о мире тоже ограниченны, но у каждого по-своему. Божьи коровки радуются красоте и запаху роз и лаванды в цветнике. Гусеница полна мыслей о том, как она заснет или умрет и проснется бабочкой. Лягушки хвалят свое отечество за чудесные дожди и сырость. Но наиболее восхитительная эгоцентричная фигура – это муха, прилетевшая в гости к привязанному жуку:

«Какая славная погода! – сказала она. – У вас тут можно отдохнуть, погреться на солнышке! Вам тут очень хорошо.

– Болтаете сами не знаете что! Не видите, что ли, я привязан?

– А я нет! – сказала муха и улетела».

В сказках о предметах мы встречаем то же, что в сказках о животных. Типична сказка «Воротничок». Она начинается с представления щеголя, которому принадлежит воротничок, но после трех строчек он исчезает из поля зрения, и мы видим все глазами воротничка. История реалистична, поскольку в ней не происходит ничего такого, что мы, люди, не могли бы наблюдать. Но события приобретают иное содержание: вещи встречаются в стирке – это происходит сватовство и отказ; ножницы с вытянутыми ножками – это прима-балерина, а слишком сильно они порезали воротничок не за счет неуклюжести того, кто их держит (ибо о нем воротничок ничего не знает), а потому, что ножницы рассердились на его назойливость и т. д. Физические события становятся встречей различных индивидуальностей. В конце сказки двумя ироничными обращениями к читателю нас снова возвращают в мир людей. Но в самой истории живет, сватается и бахвалится воротничок.

Большинство сказок о предметах реалистичны в том же смысле, что «Воротничок». В «Пастушке и трубочисте» вещи действуют совершенно самостоятельно, однако все время так верно сохраняют свой характер фарфоровых фигурок, что мы забываем, насколько маленькая экспедиция на крышу противоречит их натуре.

Животные и вещи живут сами по себе, независимо от людей. И тем не менее они ведут интенсивную человеческую жизнь. Каждый из них – это уменьшенный до малых размеров, но необычайно точно написанный портрет. Сказки кишат переодетыми людьми, то схваченными мимоходом, то нарисованными во всех деталях. Здесь мы встречаем разнообразные типы: вечно недовольного честолюбца (Ель), поверхностного и легкомысленного хвастуна (Воротничок), всегда веселого оптимиста (Лен), самовлюбленных и порядочных буржуа (улитки в «Счастливом семействе») и так далее. «Жених и невеста» и «Пастушка и трубочист» представляют два варианта любви, как она может протекать у среднестатистических людей.

Портреты приобретают ясность и остроту из-за упрощения, которое возможно, когда человеческие качества выражаются через такие своеобразные фигуры.

Особую прелесть им придает забавное противопоставление между их нечеловеческой средой и чересчур человеческими мыслями и чувствами. Читатель видит свои и чужие слабости под новым углом зрения.

* * *

Подобного момента неожиданности нет в новеллах и ситуативных картинках – той части коротких рассказов, которые писатель часто называл «Историями». Но и среди них многие отмечены печатью гения. Самая известная, без сомнения, – это «Девочка со спичками», написанная в 1845 году. Издатель одного альманаха послал Андерсену три иллюстрации и попросил написать текст к какой-нибудь из них. Андерсен выбрал гравюру Лундбю^{66}, и его рассказ мог бы стать просто сентиментальной историей в стиле альманахов, если бы он не изложил его с такой необыкновенной трезвостью. За исключением того, что нищая замерзающая девочка в одном месте названа «бедняжкой», в нем нет сантиментов. Здесь только сообщаются факты: неудачные попытки продать спички, печальные обстоятельства родителей, усталые видения, смерть. Заключительные слова сказки не выражают сочувствия; они лишь сообщают, что подумали люди, увидев маленькое тельце, причем подумали неверно.

Другая история не столь известна, а напрасно. Это маленькое чудо под названием «Сердечное горе», где на нескольких страницах даны три незабываемых портрета: вдовы, которая хочет продать акции своего кожевенного завода, ее мопса («сплюснутый нос и жирная спина – вот его внешние приметы», гласит краткая характеристика), а во второй части истории – девочка, которая не смогла посмотреть могилку мопса. Описание девочки дает гениальное представление о жизни детей: их мир ограничен, но события в нем более значительны. Могилка мопса – это сенсация; тот, кто не увидит ее, лишен большого удовольствия, мало того: он или она стоит вне маленького сообщества товарищей. Эта судьба уготована девочке. «Только она одна не видала мопсенькиной могилки! Не видала!.. Вот было горе так горе, великое, сердечное горе, каким бывает горе взрослого».

Андерсен помнил, каково жить в маленьком мире. Он также помнил, каково быть бедным, и не забывал, что изнурительный труд вынуждал его мать искать забвения в бутылке. Воспоминания об этом и более позднее знакомство с рабским существованием простого народа стали материалом истории «Пропащая», где рассказывается трагедия из повседневной жизни бедняков; история словно предвосхищает социальные произведения, достигшие такого расцвета в конце XIX столетия.

Другие новеллы и наброски не внесли столь существенной лепты в мировую известность писателя. Но даже в этих более традиционных рассказах есть красочные фигуры, и комические, и возвышенные, например жеманный генерал в «Сыне привратника», воплощение смехотворного сословного чванства и снобизма, или дерзкая и чуждая сентиментальности Мария Груббе в «Предках птичницы Греты». Лаконичные и ярко нарисованные портреты всегда были сильной стороной творчества Андерсена.

* * *

Но какие бы истории ни рассказывал Андерсен, стиль в них был полностью его собственный. Среди сказок немного выделяется «Колокол», потому что сам чудесный колокол недоступен; это абстрактный символ восприятия универсальных духовных сил в природе, того, что Х.К. Эрстед называл «дух в природе». Но манера повествования типична для мастерства Андерсена. Писатель присутствует в каждой строчке, он живет в ситуациях и героях, его восприимчивый ум заметен и в огромном пафосе, и в лукавой иронии. В заключительной картине моря и заката, которую наблюдают с высокой скалы королевич и бедный юноша, заложена громадная сила и красота. Ее экстаз поражает вдвойне на фоне описания горожан в первой части сказки. Ни один читатель не сомневается, что автор думает о жителях города, старых и молодых. Но его критика редко прорывается наружу. Лишь несколько незначительных языковых характеристик позволяют сделать вывод, что люди все-таки не всерьез ищут колокол; они просто хотят чувствовать себя спокойно. О назначенном с помпой «всемирном звонаре» лаконично говорится, что он ежегодно писал по небольшой статейке; «о колоколе же знали не больше прежнего». А конфирмация! «Священник сказал детям теплое слово», и дальше следуют четыре строчки красивой ерунды, которую говорят в подобных случаях, но в таком утонченном пересказе, что словно видишь, как все кивают в знак согласия со священником и переполняются сентиментальными чувствами. Свой скепсис по поводу дешевых фраз автор не высказывает; он только передает, что говорилось. Далее автор тоже лишь пересказывает объяснения трех конфирмантов, но таким красочным языком, что в нем слышны три разных голоса: девушки, для которой бальное платье не менее важно, чем само священнодействие, бедного юноши, которому для конфирмации пришлось взять костюм напрокат, и послушного сына, который хочет оставаться послушным и после конфирмации, «и над этим нечего смеяться, – добавляет автор не подозревающему ничего дурного читателю, чтобы тут же круто повернуть. – А другие все-таки смеялись». Реальность более сурова, чем о ней думают доброжелательные люди.

_{Одна из последних фотографий Андерсена}

Андерсен переходил от рассказа к общим наблюдениям, от серьезности к шутке, от поэзии к банальности будней с такой ловкостью и изысканностью, какой после него не добился никто. Он в совершенстве владел родным языком. Он точно знал, какие сильные слова может выдержать лирическое или возвышенное описание, и постиг все секреты коротких словечек, которые так характерны для датского языка и указывают на мнение говорящего или подчеркивают его настроение. Андерсен умел использовать их в нужном месте. Одним-двумя простыми словами он делал человека живым и реальным или разоблачал его во всей его подлости.

У сказок много секретов, и некоторые из них можно разгадать. Но не все. Китайский капельмейстер держал речь, полную самых мудреных китайских слов, чтобы объяснить устройство искусственной птички. С живым соловьем этого проделать было нельзя.

* * *

Есть достаточно причин для победного шествия сказок. Многие из них уже названы, но остается еще одна: их универсальная жизненная мудрость. Вероятно, именно она в значительной мере пронесла их нетронутыми через чистилище переводов и обработок. В сказках, правда, нет последовательной и продуманной философии. Немногочисленные общие или абстрактные идеи, которые там встречаются (например, о вере и знании или об отношении поэзии к науке), не оригинальны и едва ли сейчас представляют интерес. Так же редко в какой-либо сказке высказывается ясная и определенная мораль. «Красные башмачки» – одно из немногих исключений, подтверждающих правило. Но все же в пестром разнообразии сказочных событий скрываются мысли о людях, о мире и жизни вообще, которые могут дать пищу для размышлений и современному читателю.

Во-первых, у Андерсена настойчиво повторяется, какие люди достойны уважения, а какие нет. Тот, кто принимает дары жизни с благодарностью и не пытается быть и казаться чем-то большим, чем он есть, всегда описывается с симпатией. Тот, у кого доброе сердце, кто идет по жизни весело и плюет на формальности, в конечном счете одерживает верх над расчетливым человеком. Любящая Герда освободила Кая из холодного дворца разума Снежной королевы, весело поющий соловей оказался сильнее Смерти у постели императора, а Ганс-Чурбан получил принцессу. Напротив, сытый буржуа, который не видит дальше своего носа и самодовольно судит обо всем по своему ограниченному опыту, беспощадно выставляется в сказках на смех прямо или косвенно – ошибиться в оценке невозможно. Ограниченность филистера была для автора хуже чумы.

Во-вторых, сказки содержат очень точные идеи о мироздании и о восприятии и оценке его явлений. Они далеко не всегда выражены непосредственно. Но бросается в глаза, что герои сказок по-разному воспринимают вселенную. Каждая группа существ живет в своем окружении, которое и является для членов этой группы миром. Нет у них и однородного мнения о жизни и о том, что хорошо и что плохо. Такие же различия существуют и между людьми. У девочки со спичками немного общих мыслей с принцессой на горошине, а дети и взрослые живут каждые в своем мире.

Но даже сходное окружение и сходные события могут привести к разному исходу. В длинной сказочной новелле «Ледяная дева» персонажи действуют на трех уровнях: сама Ледяная дева и другие страшные силы природы, которые царят в огромной пустыне ледника; для них люди подобны смехотворным насекомым; далее Руди, молодой охотник на серн, его невеста и их семьи; и наконец, домашние животные, которые видят людей как бы снизу и, кстати, считают их странными и нелогичными созданиями. Снова и снова сталкиваются три разных мировоззрения, особенно наглядно в коротком эпизоде, где кошка с кухни рассказывает, что она слышала, как крысы говорили, будто величайшее счастье грызть сальные свечи и иметь вдоволь прогорклого сала, а Руди и его невеста говорят, будто величайшее счастье – понимать друг друга. «Кому же верить – крысам или влюбленным?» – спрашивает она под конец.

На этот очень разумный вопрос можно лишь ответить, что правы и те и другие, каждый по-своему, ибо, каков мир и вещи, зависит от глаз, которые на них смотрят, и мы, люди, которые тоже достаточно часто не соглашаемся друг с другом, не имеем оснований утверждать, что наше мировоззрение единственно верное. В сказках появляется бесконечное множество других существ с другими мнениями, и их слова в рассказе не менее весомы, чем слова людей. Это можно видеть, к примеру, в конце сказок «Дочь болотного царя» и «Пятеро из одного стручка», а последние слова в «Сердечном горе» прямо говорят, что переживания, второстепенные для взрослых, могут быть очень важными для детей. Разные существа неизбежно по-разному думают и смотрят на мир, и это их неотъемлемое право – как маленьких и незаметных, так и великих мира сего. Когда в сказках выносится приговор, то он направлен против тех, кто считает, что владеет монополией на истину. Им-то и достается больше всего.

И теперь третий вопрос: какие мысли о жизни в целом можно обнаружить в сказках? Хороша жизнь или дурна, справедлива или несправедлива? Может ли она предложить что-либо нам, жалким людям, или лучше от нее отвернуться? На первый взгляд сказки отвечают на эти вопросы противоречиво. Андерсен может утвердить нас в наших самых лучших надеждах и в то же время развеять все иллюзии. Утешение можно найти в «Дорожном товарище» и «Диких лебедях», где набожные и добродетельные главные герои проходят через множество испытаний, но все же под конец обретают счастье, и, конечно, в «Гадком утенке», гениальном символе собственной жизни писателя, где все важнейшие настроения, события и частично действующие лица его удивительной карьеры переведены в иные масштабы и тем самым делаются всеобщим достоянием в великолепном гимне жизни. Во многих других сказках встречаются сходные успокоительные мысли: все становится на свои места, хорошее не забывается, высокомерие и зло терпят поражение, а если этого не случается сразу, то лишь потому, что господу некуда спешить.

Но ведь есть и такие сказки, где события принимают совсем иной оборот, чем в «Гадком утенке», и к их числу относятся несколько гениальных творений писателя.

«История одной матери»– это памятник материнской любви и одновременно безжалостности жизни. По форме это сказка: в ней выступают мифологические существа, например Смерть; явления природы: ночь, терновый куст, озеро – персонифицированы; скорбь матери делает ее быстрее самой смерти, ибо в мире сказки дух сильнее тела. Но у этой истории нет ничего общего с народной сказкой. Сюжет передается с неограниченной фантазией и высшим мастерством. Нет ничего общего и с беззаботной веселостью «Огнива», или изысканной иронией «Воротничка», или оптимизмом «Гадкого утенка». «История одной матери» беспощадно серьезна. Ночь, терновый куст, озеро, Смерть – все чудовищно безжалостны по отношению к несчастной матери. Она ничего не достигает своими жертвами, ничего, кроме уверенности в том, что, если бы ребенка вернули к жизни, было бы еще хуже.