Текст книги "Ханс Кристиан Андерсен"

Автор книги: Бо Гренбек

Стихи

Андерсен писал стихи со школьной скамьи в Слагельсе и до 1875 года, за несколько месяцев до смерти. Бесчисленные песни, поэмы на случай, эпиграммы по разным поводам, короткие истории, описания природы, памятные стихи на смерть друзей, лирические стихотворения в течение всех лет выходили из-под его усердного пера. Его стихи публиковались где угодно: в газетах, серьезных и развлекательных журналах и всюду, куда их только можно было пристроить. Некоторые разбросаны по его пьесам и путевым заметкам.

Критики того времени не всегда оставались ими довольны, а последующие были еще строже. Нельзя отрицать, что потребность Андерсена выражаться при помощи рифм была сильнее его таланта в этом виде искусства. В то время как в работе над сказками он придирчиво заботился о форме, сочиняя стихи, он иногда был столь же небрежным. Казалось, в стихах он менее критичен к себе или его чувство формы менее уверенно. Он и сам это сознавал. В своем эссе об Андерсене Георг Брандес рассказывает, как однажды старый писатель посетил его и сказал: «Вам, конечно, не нравятся мои стихи. Я сам знаю, что, собственно говоря, я не стихотворец, но не находите ли вы, что некоторые все же не так плохи?» Молодой критик не рассказывает, что ответил, но ситуация, вероятно, была для него нелегкой, ибо он действительно невысоко оценивал стихи и говорил и писал, что из всего творчества Андерсена только сказки переживут его. Впоследствии критики высказывали то же мнение. Но это категоричное суждение несправедливо. Хотя подавляющее большинство стихов Андерсена сейчас не более чем увядшая листва, все же из множества можно собрать маленький букет вечно свежих цветов.

Х.К. Эрстед считал, что Андерсен велик своим талантом юмориста, и будущее показало, что он прав. Во всяком случае, когда речь идет о поэзии: именно юмористические стихи выдержали испытание временем. Всех датчан, и взрослых, и детей, забавляли его рассказы в стихах: «Женщина с лукошком яиц»[37]37
  Г.Х. Андерсен. Собр. соч. в 4-х томах, т. 3, с. 505.


[Закрыть], «Буковое дерево» (которое видит, как его гордые ветви становятся лучинами и досками в заборе) и, пожалуй, веселая буффонада «Человек из рая», представляющая собой остроумное подражание комическим рассказам Баггесена. Столь же известны и постоянно любимы короткие, трогательные и полные юмора сцены повседневной жизни – без какой бы то ни было глубины, но с бесподобной резкостью восприятия и точностью выражения: «Студент», правдивая картина его собственного существования в молодости в мансарде на Вингорсстрэде, «Где излучины дороги» и гениально сжатый «Набросок с натуры»:

 
Солнцево дворик соседский глядит, домишки ему не преграда.
Место для свалки во дворике есть, а также есть место для сада.
Сад не похож на другие сады, деревьев в нем нет и дорожек,
а есть лишь один крыжовенный куст, что многих кустов дороже.
Нынче хозяйка и свалку, и сад от глаз целиком сокрыла:
подушки свои и перины она для просушки с утра разложила.
Поверх всего разлеглась детвора, и солнышко их поливает,
каждый держит в руке бутерброд, который и уминает.
Всех на припеке разобрало, масло стекает с хлеба.
Важный петух в тишине закричал, задравши голову в небо.
 

Несколькими мазками Андерсен передает ситуацию: тесный двор, мать за своим каждодневным трудом, спящие дети, пачкающие друг друга хлебом с маслом, глупый, напыщенный петух – и надо всем этим сияет солнце и царит удовлетворенность скромным существованием.

Еще несколько зарисовок ситуаций не утратили своей ценности, особенно когда в них есть иронические нотки. В «Хмурой погоде» Андерсен само воплощение иронии:

 
Над городом и полем водой набух покров, и лень дождю сочиться из скучных облаков.
Скучают даже утки – вот до чего дошло! – застыли, будто камни, и клювы под крыло.
Старушка дремлет в кресле, качая головой, сидит красотка-внучка, лоб подперев рукой.
Зевота одолела – и как тут не вздремнуть!
И прядка золотая упала к ней на грудь.
Я, вытянувши ноги, и сам не прочь поспать,
и собственные строки мне лень перечитать.
 

Другое стихотворение, которое называется «Рецензия», в шутливой форме выражает его раздражение на чересчур старательных критиков:

 
Земля и море хороши в закатном освещенье,
но жаль, разнообразья нет в манере исполненья.
Возьмем хоть солнце – как оно себя же повторяет!
С востока начинает путь, на западе кончает.
Затем мы видим звезды. Здесь мы вправе возмутиться:
зачем так ярко этот свет безжизненный струится?
Забавен соловей. Похвал особых недостоин:
он вовсе не обучен петь, просто так устроен.
И слишком юн – едва пушок на подбородке видно.
Поет он ночью, ибо днем петь без методы стыдно.
И, наконец, луна. Она почти что без изъяна,
но очертания зачем менять ей постоянно?
Подправить нужно и прибой – слегка умерить, что ли…
А в целом явственен талант, талант, но и не боле.
 

Это две жемчужины его юности. В путевые заметки «В Испании» (1863) вставлено стихотворение о Севилье, в котором элегантно сочетается испанский пейзаж и набросок Дании:

 
Конечно, ноябрь в разгаре,
но я-то в Испании все ж.
По-зимнему я укутан,
и все-таки бьет меня дрожь.
Севильи синее небо,
блеск апельсинных аллей —
увидеть все это важно,
но чувства, по мне, важней.
А чувствую я, что мерзну,
и люди, плащи надев,
на скамейках мраморных стынут
среди апельсинных дерев.
Мне вовсе не одиноко,
хоть здесь я для всех чужой:
здесь те же звезды светят,
что в Дании ночной,
те же звезды и холод,
что в датской стороне…
Ты колдуешь, Севилья, —
и родина видится мне.
 

Особый дар был у Андерсена к сочинению коротких, афористических стихов. К числу наиболее удачных относится эпиграмма на Хольберга (из небольшого сборника «Виньетки к именам датских поэтов», изданного в 1832 году):

 
Острейшим жалом, о король певцов,
ты охраняешь мед своих стихов.
И там же о Весселе:
Ты ел и пил, порой хандрил,
ты износил сапог без счета,
в конце о смерти ты просил,
в награду вечность заработал.
 

Среди других его коротких стихов можно обнаружить эпиграмму о цветке гороха:

 
Частенько мечтательный нежный цветок
кончает как чадолюбивый стручок.
 

Или афоризм, который он называет «Добрый совет»:

 
Когда упадешь ты на скользком пути
посмейся с другими и дальше иди.
 

Когда одна новая датская трагедия была на премьере освистана, он написал:

 
Часу в девятом вечера, вчера
Она ушла!
На севере рожденная, она
для севера была не создана.
И ветер истерзал ее, свистя,
Спи сладко, о дитя!
 

Он был известен своими остроумными импровизациями. Однажды он обедал у Мельхиоров на Розенвенет. За празднично накрытым столом произносилось много красивых речей, и наконец Андерсен провозгласил тост за хозяек дома следующими стихами:

 
В поэзии и прозе
роз полным-полно.
За розенвенские розы
я пью это вино.
 

Непревзойденны, конечно, детские стихи. И сегодня большинству датчан, наверное, знаком еще с детства «Маленький Вигго». Менее известны два стихотворения, написанные им в старости, которые не уступают другим: «Исповедь ребенка» и «Высказывания некоего юноши о погоде». Последнее блещет радостью и весельем:

 
Чудная погодка, поклясться готов!
Никак, нас считают за дураков.
То оттепель: в лодке плыви через лужи,
то стужа: конёчки прикручивай туже,
то вьюга – хоть вендриков шлем надевай,
чтоб ветер тебя не унес невзначай.
А малых пичуг он и вправду унес.
Трещит на застылых озерах мороз,
и голая наледь покрыла дороги,
пойдешь – поломаешь и руки, и ноги.
То ливень, то нету совсем облаков.
Никак, нас считают за дураков.
Но им не удастся меня разозлить.
Подмерзнет – успею коньки прикрутить.
Подтает – пускай, не страшна мне грязища:
Навряд ли зальется за голенища.
Метель? – прошагаю по голому льду,
а грохнусь – так встану и дальше пойду.
 

Гораздо реже удавалась Андерсену серьезная поэзия. Длинное повествовательное стихотворение «Это сделал Зомби» лишено юмора, и в нем, как покажется современному читателю, в значительной степени отсутствует языковая огранка; тем не менее оно до сих пор пользуется значительной популярностью из-за своей темы: это трогательная история о маленьком испанском негритенке, рабе Мурильо, который по ночам сторожит его мастерскую и занимается в это время улучшением работ его учеников – тем самым он выдает свой талант и сам становится учеником великого мастера.

Несколько любовных стихотворений (почти все вдохновленные влюбленностью в Риборг Войт) также известны до сих пор – что примечательно, потому что они удивительно банальны по содержанию, неясны по форме и во всяком случае не идут в сравнение с соответствующими стихами других датских поэтов. Вероятно, только благодаря музыке Эдварда Грига к стихотворениям «Темно-карих очей…» и «Ты думами моими овладела» их вообще не забыли.

Оговорка писателя по поводу собственной лирики не лишена оснований. Ему редко удавалось создать в стихах совершенное музыкальное целое. И все же нетрудно найти несколько стихотворений, которые до сих пор можно причислить к сокровищам датской поэзии. К их числу относится «Последняя песня поэта», написанная в 1845 году («Унеси меня прочь, о сильная смерть»). Менее известно, но столь же удачно стихотворение «Под покровом буков, где растет ясминник… там выкопайте мне могилу!» (из путевых заметок «По Швеции»), где настроение и форма тесно связаны, отчего стихотворение начинает жить. А в особо благословенные моменты он создавал и возвышенное. Стихотворение «Умирающее дитя», которое он написал девятнадцатилетним юношей в самые темные часы школьного учения и которое в немецком и французском переводе скоро обошло всю Европу, – это чудо лаконичной передачи настроения, захватывающее во всей своей простоте и по-современному лишенное сентиментальности, несмотря на грусть по поводу смерти ребенка; отчаяние матери не показано, оно только намечено вопросом ребенка, отчего она плачет. Столь же несентиментален и спокоен тон радости и почтительности в маленькой рождественской песне (вошедшей в сборник «Двенадцать месяцев года», 1832).

Каждый датчанин знает, что Андерсен писал еще и гимны родине. Он даже написал скандинавский национальный гимн («Один народ мы, все мы скандинавы»), который, кстати, к его огорчению, не имел успеха. Зато популярность стихов «Дания – моя родина» и «Ютландия между двумя морями» опровергает слова Георга Брандеса о нежизнеспособности поэзии Андерсена. Эти два стихотворения живут не только потому, что их можно петь, но в них правдиво и проникновенно датчанам говорится об их родине.

Старый поэт, озабоченно спросивший своего молодого критика, нельзя ли хотя бы несколько его стихотворений считать хорошими, может спокойно спать в могиле. И сегодня, сто лет спустя, многие его стихотворения хорошо известны.

Путевые заметки

В Копенгагене многие не понимали, почему Андерсен так часто путешествует. «Почему он не может побыть дома, где у него столько добрых и верных друзей?»– не раз спрашивал старый Йонас Коллин.

Но писатель думал иначе. «Кто путешествует – живет!»– говорил он. Он мог бы также сказать, что интересно повидать чужие страны, или что путешествия дают ему необходимое при его нервном, беспокойном характере разнообразие, или что он не может выдержать долгого пребывания в Дании. Да и что вышло бы из его мировой славы, если бы он сам не путешествовал и не создавал ее? Он должен был представлять самого себя и возбуждать интерес к своим произведениям. Наконец, он должен был путешествовать, чтобы собирать материал для своего творчества. Все, что можно было использовать в Дании, он обнаружил в течение одного десятилетия, а потом ему нужно было посещать и другие страны, искать новое.

Таким образом, он стал космополитом в датском литературном болоте. Он больше поездил по свету, чем любой другой датский писатель. Он объездил почти всю Европу, побывал даже в Греции, на Балканском полуострове, в Испании и Португалии; его нога ступала по земле Северной Африки и Малой Азии; он уже собрался было в США, но побоялся переезда через Атлантический океан.

Путешествия – это своего рода искусство, и оно доступно далеко не каждому. Для этого желательно быть практичным и экономным – Андерсен отличался и тем, и другим – и нужно обладать любознательностью и пытливым взглядом. Плохой путешественник быстро устает и начинает читать газеты. Настоящий путник вытягивает шею, чтобы ничего не пропустить, и всегда все замечает. Андерсен никогда не уставал смотреть, и его взгляд никогда не притуплялся. Но он был, конечно, не просто турист. Он был поэт и писатель. Быть поэтом – значит видеть все гораздо отчетливее, чем другие; он схватывал трогательное или комическое в случайной ситуации, необычное в пейзаже или интересное в людях, которые мелькали перед ним в пути. Мы, обыкновенные путешественники, видим человека на вокзале или на улице. Какое смешное лицо, говорим мы себе – проходим мимо и начинаем думать о другом. Но у Андерсена впечатление оставалось, продолжало существовать в его воображении, а потом претворялось в шедевры, которым присущи и комизм, и красота, и глубина. Он все время что-то переживал, у него словно был особый дар, которым обладают немногие, – попадать в любое место именно в ту минуту, когда там происходит что-то интересное; или, может быть, секрет заключался в том, что он обращал внимание на мелочи, мимо которых остальные просто проходили? Когда однажды он рассказывал о своих приключениях адмиралу Вульфу, этот суровый старый вояка в притворном отчаянии схватил себя за волосы и воскликнул: «Это выдумка, черт меня побери, сплошная выдумка! С нами никогда ничего подобного не случается!» А кроме того, как уже сказано, Андерсен был писателем – это значит, что он все время был настороже, искал материал для своего творчества. Поэтому он неустанно, просто педантично вел дневник своих впечатлений и записывал все, что ему рассказывали другие. Поэта Х.П. Хольста, его спутника в поездке по Италии зимой 1841 года, очень раздражала манера Андерсена проводить время. В письме домой из Неаполя Хольст писал о нем: «Он ничего не видит, ничем не наслаждается, ничему не радуется – он только пишет. Когда я вижу, как он в музеях непрерывно водит карандашом, записывая все, что хранитель рассказывает о статуях и картинах, вместо того чтобы смотреть на них и радоваться их красоте, он напоминает мне писаря, который составляет опись имущества покойника и с мучительным усердием в поте лица перечисляет каждый обломок и огарок, живя в постоянном страхе, как бы не забыть чего занести в каталог (то есть в роман)».

Хольст был несправедлив к нему. Андерсен видел все гораздо лучше других, но сейчас же принимал меры, чтобы память не обманула его, когда он будет придавать наблюдениям или объяснениям литературную форму.

Именно оригинальная способность видеть и переживать, воспринимать и передавать настроение делали его путевые заметки столь популярными у его современников и делают их пригодными для чтения и в нашем веке. Часто его называли журналистом, но его нельзя сравнивать с современными образованными и сведущими журналистами (как правило, он приезжал в страну довольно плохо подготовленным), скорее – с нашими торопливыми репортерами. Он смотрел на людей и вещи и рассказывал о том, что видит. Его рассказы обязаны своей удивительной свежестью тому, что он приезжал без заранее заготовленных мнений – у него не было идей, подтверждения которым он искал, или мерок, которые нужно было проверить, и суждений, которые нужно было вынести. Другое дело, что во время самого путешествия или позже он охотно разузнавал легенды и истории, связанные с местностями, которые он посещал или посетил. Без этого копания внутри, как ему казалось, горы, леса и руины остаются лишь пустыми декорациями.

Когда его исторические сведения и наблюдения иссякали, он нередко прибегал к помощи фантазии. Его заметки, как правило, звучат очень правдоподобно, но не всегда соответствуют действительности. Он вплетал в них события, которые произошли с ним в других местах, если они в новом окружении выглядели более живописно, или давал захватывающие описания вещей, которых вовсе не успел повидать. Некоторые из самых смешных эпизодов представляют собой чистый вымысел. Но не следует судить его слишком строго. Во всяком случае, читатели того времени охотно прощали писателя, когда он ради эффектности и развлекательности немного приукрашал реальность. Его путевые заметки представляют собой Dichtung und Wahrheit[38]38
  «Поэзия и правда» (нем.) – название произведения Гёте.


[Закрыть].

Путевые заметки много читали не только по названным причинам, но еще и потому, что они выгодно отличались описанием стран, которые посещали немногие датские писатели. Для современного читателя они представляют интерес с исторической точки зрения, изображением жизни европейской аристократии и простого народа более ста лет назад, когда новая техническая цивилизация постепенно начала завоевывать свои права, но еще не заполнила нашу часть света дымом, шумом и скоростью.

Тем не менее описания весьма ограниченны. Напрасно ждать от них освещения политических или социальных проблем. Андерсен родился в те времена, когда все общественные вопросы решались королем и его приближенными, и жил в среде, где интересы сводились к высшим ценностям поэзии. Всеохватывающие изменения, происшедшие при его жизни в европейском обществе, оставили в его мировоззрении очень небольшой след. Он не разбирался в политике и воздерживался от каких бы то ни было политических дискуссий. Он почти что боялся тех огромных сил, которые начинали приходить в движение. События 1848 года настолько сказались на чувствительном писателе, что на следующий год ему пришлось ехать в Швецию, чтобы восстановить свои силы, а военная и политическая обстановка 1864 года привела его в совершенное замешательство.

Напрасно было бы также ждать от него глубокой характеристики людей, с которыми он встречался во время путешествий. Его наблюдения почти всегда поверхностны. Очень типично для него упоминание в «Базаре поэта» о том, что в глубине души он терпеть не может греков, зато к туркам относится с большей симпатией. Но ему и в голову не приходило поискать объяснение подобному чувству и тем самым лучше понять эти два народа. Его сильная сторона заключалась в острой, но поверхностной наблюдательности, и он восполнял фантазией отсутствие основательных знаний о том, что видел.

Но при всей ограниченности у Андерсена можно получить хорошую информацию, а кроме того, симпатичного и оригинального попутчика. Последнее приятнее в книгах, чем в действительности. В книгах почти незаметны его заботы и огорчения, его ипохондрия и другие нервные слабости, в жизни часто причинявшие много хлопот молодым членам семейства Коллинов, которых он несколько раз приглашал путешествовать с собой. Напротив, читатель получает лишь удовольствие от его обаятельного любопытства и свежего, полного фантазии восприятия мест и событий.

* * *

Первая из его пяти книг путевых заметок явилась плодом поездки по Германии в 1831 году. «Теневые картины»[39]39
  Г. Х. Андерсен. Собр. соч. в 4-х томах, т. 3.


[Закрыть] вышли всего через три года после «Прогулки на Амагер», и можно было опасаться той же словоохотливости, которая отличала произведение начинающего писателя. Несколько легкомысленное вступление вызывает самые худшие предчувствия, но они скоро рассеиваются. Очень быстро писатель переходит к рассказу о своих впечатлениях. День за днем мы следим за его странствиями пешком или в дилижансе через Гарц, в Дрезден и Саксонскую Швейцарию и назад через Берлин и Гамбург. Какое впечатляющее описание покоя в летнем пейзаже Гарца и тишины в живописных городках, поэзии Броккена на восходе солнца и великолепных видов с Саксонских гор; оживленного Дрездена с его высокими башнями, куполами и быстрой Эльбой, которая катит свои желтые волны под мостом Августа, и Берлина с его многомильными, длинными и скучными улицами, благословенной пылью и бесконечными берлинскими шутками, которые слишком напоминали ему Копенгаген!

Приходится только удивляться, что двадцатишестилетний автор уже умел так блестяще писать. В пейзажах чувствуется поразительная точность, а в рассказах о трудностях путешествия и о разных забавных людях, с которыми он встречался, – неутомимый юмор. Когда он однажды вечером зашел в кабачок в каком-то городке в Саксонии, его взгляду предстала живописная картина: «Несколько крестьян сидели группой и играли в карты; о, какие у них были характерные лица! По крутой лестнице, которая вела сюда из номеров, как раз спускалась девушка со свечой; свет от свечи падал на свежее молодое лицо, которое украдкой поглядывало на незнакомцев… Скоро подали ужин, несколько жареных уток весьма почтенного возраста; хозяин стоял в красивой серьезной позе, скрестив руки, и смотрел на нас и на уток с таким выражением лица, будто ни те ни другие не пришлись ему по вкусу. Мы отошли ко сну – но не будем говорить об этой ночи! Мне достаточно и того, что я пережил в действительности. Природа и ремесло совершили глупость: а именно первая сделала меня слишком высоким ростом, а второе, наоборот, постель слишком короткой; от отчаяния я изобразил сомнамбулу и спустился в общую комнату, но здесь все выглядело слишком романтичным! Вокруг на охапках соломы дремали несколько стражников с густыми черными бородами; безобразный черный бульдог, похожий на потертый баул, бросился мне навстречу, рыча боевую песнь, и я, как мудрый генерал, ретировался. На улице лились и плескались потоки дождя, словно говоря: „Смотри, вот так было во время всемирного потопа“».

В книге есть и безжизненные куски, но некоторые места относятся к самым забавным из всего им созданного, например бесконечно комичное (и полностью выдуманное) описание поездки в дилижансе из Берлина в Гамбург.

В первоначальном виде «Теневые картины» заканчивались глубоким сожалением по поводу злой критики, которая, как только его путевые заметки напечатают, начнет выискивать недостатки – и, конечно, найдет их. Но позднее этот кусок представился ему слишком похожим на его положение в 1831 году и в позднейших изданиях был изъят. Кстати, его страх был напрасен. Книга была – и по заслугам – очень тепло принята как читателями, так и критикой; даже Мольбек остался ею доволен.

* * *

В 1842 году, когда Андерсен писал свою следующую книгу путевых заметок, он был уже известным, даже знаменитым писателем, чьи книги могли рассчитывать на интерес уже потому, что написаны им. Но даже если бы он еще не завоевал известности, это произведение обеспечило бы ему имя в литературе. «Базар поэта»[40]40
  Г. X. Андерсен. Собр. соч. в 4-х томах, т. 3.


[Закрыть], рассказ о великом путешествии на Восток в 1840–1841 годах, отличается свежестью наблюдений, интенсивностью настроений, оригинальностью языка, силой и точностью описаний природы и людей, описаний, которые редко встречаются в его творчестве, за исключением сказок.

В течение многих лет он мечтал написать большую книгу о дальних странах. В 30-х годах путевые заметки вошли в моду, в частности, он читал знаменитое «Voyage en Orient»[41]41
  Путешествие на Востоке (франц.).


[Закрыть] Ламартина, которое ему очень нравилось (во всяком случае, пока он не написал собственное voyage[42]42
  Путешествие (франц.).


[Закрыть], и описание путешествия по Северной Африке Пюклера-Мускау^{64}, которое, напротив, раздражало его; он считал, что, будь у него те же возможности для поездок, он сам написал бы гораздо лучше. Такой случай представился ему в 1840 году. Он получил много денег от «Мулата», а кроме того, пособие от короля, и этот капитал позволил ему совершить одно из самых длинных путешествий в своей жизни, продолжавшееся почти девять месяцев: в Италию, Грецию, Константинополь и Балканские страны.

Это восточное путешествие было по тем временам подвигом, а его заметки о нем – не меньшим подвигом. Первые части книги (Германия и Италия) состоят из отдельных описаний, букета впечатлений от двух стран, с которыми он был знаком раньше. Современный читатель обратит особое внимание на гениальные картины немецких городов. «У каждого города, – пишет он – от вечного Рима до нашего могильного тихого Сорё, есть свой характер, с которым можно познакомиться, даже привыкнуть». Его искусство заключалось как раз в том, чтобы дать возможность читателю почувствовать этот характер. То или иное, казалось бы, незначительное наблюдение, случайное рассуждение открывает перспективу и как по волшебству соединяет улицы, дома, людей и историю в целую картину души города: почтенный, старый и в то же время современный Нюрнберг… Мюнхен, где есть что-то и от юга, и от севера, этот беспокойно растущий город на пологих берегах реки Изар, которая шумит и бурлит, словно говоря: «Дальше! В путь! В путь!»… или Инсбрук с его пестрой народной жизнью, запертой внутри зловещих гор, похожих на грозовые тучи. Именно в этой части «Базара» помещено знаменитое описание первой железнодорожной поездки писателя. Рассказ светится восторгом, который Андерсен испытывал от этого чуда новой техники. Современную поэзию дороги, пишет он, можно найти в быстрых, удобных железнодорожных вагонах, а не в тесных, битком набитых дилижансах.

Однако ему пришлось воспользоваться сим старинным способом передвижения по пути дальше на юг. Из Инсбрука он выехал вечером по пустынной проселочной дороге через Бреннерский перевал. «Следы колес шли вплотную к глубокой, отвесной пропасти, где нет никакого ограждения, ничего, кроме встречающихся изредка могучих елей, которые цепляются своими длинными корнями за откос; при свете луны пропасть кажется бездонной; какая тишина! слышны лишь звуки журчащего ручья; мы не встретили ни одного путника, ни одна птица не пролетела мимо; и скоро так похолодало, что стекла повозки разукрасились морозными цветами, и мы видели только лунный свет, разбивающийся о края цветов».

В следующих главах дается ряд картин дальнейшего путешествия по Италии. К числу самых красивых относится вечерняя прогулка по проселочной дороге через Апеннины, где снова впечатляюще описаны покой и тишина в природе. Однако самая знаменитая глава посвящена поездке на веттурино[43]43
  Маленький вагон.


[Закрыть] из Флоренции в Рим, это лучшая часть книги. Читая ее, до мозга костей чувствуешь, каково было путешествовать по Тоскане в те времена: тряская езда по плохим дорогам, грязь на постоялых дворах, нашествие мух и комаров, удивительная смесь порока и красоты в маленьких городах. В Отриколи казалось, что улицы «мостили во время землетрясения; на постоялом дворе было такое изобилие грязи, что я предпочел ужинать в хлеву, чем в этих засаленных комнатах, там по крайней мере запах был естественный. Зато виды были бесподобно прекрасны; выступали сине-зеленые горы, расстилались глубокие и плодородные долины. Красота и грязь – да, верно говорят, что в мире нет совершенства, но поистине здесь совершенно и то и другое». Остроту рассказу прибавляет портрет невыносимого английского туриста, эдакого самоуверенного и невоспитанного чудовища, который всегда занимал лучшее место в дилижансе и за столом хватал лучшие куски, был со всеми груб и всем недоволен, от обслуживания на постоялых дворах до водопадов Терни, – как раз подходящий тип, чтобы вдохновить всегда живую фантазию Андерсена. Насколько правдива история о нем, судить невозможно, но, надо думать, это не сплошная выдумка.

Можно простить автору, что главы о Риме и Неаполе кажутся немного блеклыми после этого фейерверка – и после «Импровизатора», где он нарисовал оба этих города и пейзажи вокруг них столь незабываемо, что каждое новое описание кажется лишь слабым повторением, вторым сортом его впечатлений от этих мест.

Но, начиная с Неаполя, все было новым для него и для читателей, и отсюда «Базар» становится связным описанием путешествия, которое начинается с переезда по морю, а потом разворачивается в широкую панораму юго-восточной Европы. Как уже рассказывалось выше, он плыл на французском пароходе восточной линии – уникуме современного комфорта, как ему казалось, – через Мессинский пролив на Мальту и дальше в Пирей. Это было паломничество в неведомое, и он жадно вбирал впечатления своими необыкновенно чуткими органами чувств. Он впитывал все: вид гор Неаполитанского залива, которые поднимались из моря, словно окаменелые массы пены, вулкан Стромболи, выплевывающий ракеты огня, величественный снежный конус Этны, который словно парил над облаками, сушей и морем, сожженную солнцем Мальту и парусную прогулку оттуда по необыкновенному Средиземному морю, спокойному, ослепительно синему, «словно кусок бархата, растянутый по земному шару». Когда Мальта исчезла за горизонтом, белый массив Этны еще долго виднелся в ясном мартовском воздухе на северо-западе, а далеко на северо-востоке писатель своим необычно зорким зрением различал снежные вершины Пелопоннеса.

Андерсеновское описание этого морского путешествия – настоящая магия языка. Читателя затягивают впечатления, ослепляют солнце и краски. Читая, чувствуешь, будто сам проплыл по бескрайнему, открытому Средиземноморью, даже если никогда не пересекал Альпы.

Конечно, среди пассажиров были замечательные и интересные люди, в том числе благородно-сдержанный перс в зеленом кафтане и белом тюрбане. Однажды вечером они оказались рядом на палубе. Они не могли завязать беседу, но наконец Андерсен заговорил по-древнееврейски; он учил этот язык в школе и, припомнив первые строчки Книги Бытия, процитировал их с датским произношением, а перс, вероятно решив, что это английский или французский язык, улыбнулся, кивнул и ответил единственной европейской фразой, которую знал: «Yes, sir, verily, verily»[44]44
  «Да, сэр, очень, очень» (искаж. англ.)


[Закрыть]. На этом разговор окончился.

Рано утром пароход бросил якорь в бухте Пирея. Андерсен прибыл в Грецию. Это была страна, разоренная войнами. Еще не прошло и десяти лет после окончания кровавой освободительной борьбы против турок, и страну раздирали внутренние усобицы, экономические трудности и моральное разложение. Для Андерсена характерно, что он умудрился провести месяц в Афинах, новой столице, вращаясь в дипломатических и придворных кругах, но, кажется, так и не услышал более подробно о чудовищных трудностях, с которыми сталкивалось молодое государство, и о том, что делали король и правительство для их преодоления. Подобные вещи его не интересовали. Несколько живописных рассказов о выступлениях молодого короля при разных обстоятельствах, несколько слов о том, что королевская чета, безусловно, пользуется уважением и популярностью и что, должно быть, тяжело носить корону в этой стране – вот и все, что писатель рассказывает о жизненно важных проблемах молодой Греции.

Его занимали другие вещи, прежде всего то, что можно узнать при помощи глаз: пейзаж, народная жизнь, удивительный город Афины (единственный, который он посетил) и поразительный Акрополь. Дар описывать увиденное не изменяет ему и в этих главах. Трудно забыть оттическую равнину, расстилавшуюся перед ним, когда он прибыл в Пирей: густые чистые краски в прозрачном воздухе, молчаливая и суровая красота гор – или пестрая толпа веселых, живописных греков на улицах столицы шестого апреля, в день национального освобождения. Что касается Афин, то по прибытии туда ему показалось, что «город как бы в спешке пристроен к рынку, где непрестанно шла бурная торговля». Но дальнейшее описание создает другую картину. Своеобразие Афин начала сороковых годов состояло в том, что это был поселок турецкого облика, который внезапно стал резиденцией правительства западноевропейской ориентации. Убогие старые хижины стояли там бок о бок с нарядными современными домами. Новый театр, где шли итальянские оперы, помещался на пустыре, а в конце базарной улицы строился королевский дворец. Афины были полу-Востоком, где насаждался Запад.