Текст книги "Неугасимый огонь"
Автор книги: Биверли Бирн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)
Роберт вставил камень на прежнее место. Все это легенда, ничто и никто ему не поможет, сейчас он мертвец. Он улегся на пол, здесь же под знаком на стене, и уснул.
Лица крестьян окрашивались пламенем костра в темно-красный цвет. Днем они приобретали темный цвет от солнца, к которому они давно привыкли. Они сидели в задымленной пещере между Ла Рамбия и Пуэнте Гениль и без улыбок смотрели на Софью. Выражения их лиц были мрачными и одновременно восторженными. Два часа Софья пела для них песни Андалузии, вселявшие в них надежду на лучшее. Исполняла она им фонданго, фламенко и грустную и горькую севильскую саэту.
– Хватит, Гитанита, – сказал Хуан Санчес. – Ты, наверное, заморилась, – отдохнула бы.
Этот мужчина был небольшого роста, приземистый с непривычно длинными руками. Соратники прозвали его Эль Моно – обезьяна, французы – «проклятьем ада», а в глазах простых крестьян, населявших Андалузию, он был героем.
– Я могу петь еще, – Софья не знала усталости, когда вот так, запросто, сидела с партизанами в их тайных убежищах и пела им песни. Ей было жаль этих одиноких и решительных людей. – Если вам нравится, я могу спеть еще.
Позади ее Энрике бренчал на гитаре. В те далекие дни, когда она еще жила в Мадриде и имела слуг, он был ее возничим, потом этот мужчина и привел Софью на войну к этим людям.
– Все, что ты поешь, нам очень нравится, – сказал Санчес, – Но мы обещали тебя завтра доставить в Хаэн целой и невредимой. Они нам не скажут спасибо, если ты явишься туда с охрипшим голосом.
Санчес встал и протянул ей руку.
– Пойдем, мы приготовили для тебя постель, можешь отдохнуть.
В отдаленном уголке пещеры была постлана чистая солома, а это место завешено мешковиной.
– Конечно, это не то, к чему ты привыкла, – сказал Санчес с улыбкой, открыв свой беззубый рот, – но это лучшее, что у нас есть.
– Ничего, в свое время мне очень часто приходилось так спать, нельзя сказать, что я успела совсем отвыкнуть. – Софья улыбнулась ему в ответ. – Мне от вас никуда не хочется.
Сейчас ей об этом говорить было легко, но привыкать к любой перемене в жизни всегда не просто. Когда началась война, Софья считала, что она к ней не имеет никакого отношения. Ей хватало собственных побед и поражений. Кроме того, у нее был сын Рафаэль. Она стала известной и была на пути к богатству. Эти ее достижения должны были обеспечить ее сыну будущее, и поэтому Софья не обращала внимания ни на войну, ни на французских солдат, которых было полно на улицах испанских городов.
– Донья Софья, – обратился однажды к ней возница. Это было весной 1809 года, – я не смогу больше вас возить.
Они сидели в доме Софьи у Толедских ворот в Мадриде. В тот вечер, она планировала совершить еще один тайный вояж в Касерес, навестить Рафаэля и Розу.
Ее это заявление сильно озадачило – перспектива потерять возницу, которому она доверяла не один год, Софью не устраивала.
– Что ты имеешь в виду? Почему не сможешь? Я думала, тебе у меня нравится, Энрике, мне казалось, что…
– Я счастлив у вас работать, – не дослушал ее возница, – но теперь для счастья нет времени.
– Из-за войны, ты ведь это имеешь в виду?
– Да, сеньорита, из-за войны.
– Послушай меня, все, что ты говоришь – глупости. Одним герильеро больше, одним меньше, – что с того?
Энрике пожал плечами.
– Может и так, но…
– Впрочем как хочешь. В конце концов есть и другие возчики.
Она уже собиралась отпустить его, но решила предложить поработать у себя еще недельку, пока она не подберет себе другого возчика.
– Это должен быть человек, которому можно полностью доверять, Энрике. Ты меня понимаешь?
– Конечно, Гитанита. Такой, с кем не опасно ездить в Касерес. Кто, кто, а Энрике все понимает.
Все, что у нее осталось, находилось в Касересе. Боже! Остальное унесено прочь: семья, которую она никогда не знала и не могла вспомнить, дочь, которую убил Пако, постоянное чувство вины за то, что он так и не наказан за преступление, Пабло, Карлос… И Роберт. Роберт Мендоза, заставивший ее до последней капли испить чашу отверженности. Но, несмотря ни на что, он наградил ее самым дорогим – сыном.
Этим вечером они все же поехали в Касерес. Энрике вез ее туда в последний раз. Когда он подсаживал Софью в карету, она разглядела в его глазах, которые он отводил в сторону, упрек. Она не выдержала.
– Послушай, я не могу потребовать от тебя, чтобы ты меня понимал, но… – Она прервала свою фразу.
Софья вдруг поняла, что ей нечего сказать этому созданию, каким был Энрике, что у нее не осталось в душе ничего, кроме своего Рафаэля. Не интересует ее ни война, ни французские солдаты, ни даже деньги… Войну же она еще и не понимала – зачем она, для чего… И что она могла сделать для того, чтобы война поскорее закончилась.
Дорога на юго-восток от Мадрида, была обычно довольно оживленной, но не ночью. Вообще ночные поездки в последнее время стали более рискованны, чем до войны. Но Софья не могла отважиться на то, чтобы посещать Касерес днем. Если бы выяснилось, что она мать незаконнорожденного ребенка, то ее перестали бы приглашать выступать перед публикой.
Энрике был опытный кучер. Они проехали довольно длительный отрезок пути, когда он внезапно натянул поводья и остановил лошадей. Софья высунулась из окна.
– Энрике, что случилось?
– Смотрите, сеньорита, – и показал кнутовищем.
Софья повернула голову в ту сторону, куда он указывал. Ей удалось разглядеть огромные деревянные кресты, стоявшие по обеим сторонам дороги. На каждом кресте висел распятый человек.
– Матерь Божья Пресвятая Богородица, – ошеломленно шептала она. – Нет, нет, я не верю! Нет, не может этого быть!
Энрике слез с облучка и медленно направился к одному из крестов. Софье хотелось отвести взгляд от этого кошмара, но она не в силах была это сделать. Она поспешно полезла в сумочку, вытащила из нее платок и закрыла им рот. Энрике стоял у креста и разглядывал распятого на нем человека. Софья не смогла остаться в карете, вышла из нее и тоже стала смотреть. Ее охватил ужас при виде застывшего лица мертвеца, на котором предсмертная агония оставила следы нечеловеческой боли. Софья перевела глаза на возницу. По его щекам текли слезы. Он медленно брел вдоль стоявших у обочины дороги крестов. Он шел в каком-то бессознательном состоянии, останавливался возле каждого распятого, заглядывал в лица. Софья следовала за ним, ее трясло, она едва не падала от головокружения, но уйти от всего этого не могла. Они обошли все кресты, воздавая таким образом немую, скорбную дань этим несчастным людям.
Они уже решили продолжать свой путь, как вдруг послышался стон. Софью охватил озноб. Энрике, державший в руках поводья, отпустил их и бросился туда, где произошла расправа. Он остановился перед одним из крестов. Софья оказалась рядом с ним, но позже не могла вспомнить, как это произошло.
– Он, наверное, жив… Я видел, как он открывает рот, – еле слышно лепетал Энрике.
Софья протянула вперед руки, как бы пытаясь снять этого человека с креста, хоть чем-нибудь ему помочь. Его бы сорвать с… Скрещенные ноги мужчины пронзал огромный железный гвоздь, такими же гвоздями были прибиты и его запястья… Внутри у нее все похолодело. Крови было немного – она запеклась на жарком солнце ушедшего дня. Черные ее сгустки темнели в местах, где гвозди пробили человеческую плоть.
– Он пытался приподняться и задохнулся, – шептал Энрике. – Это и есть казнь через распятье – тяжесть тела, повисшего на гвоздях, не дает дышать.
– О, Боже мой, – только и могла сказать Софья. – Но сейчас? Он уже умер?
– Я не знаю.
– Сжальтесь… – Губы человека едва шевелились, но шепот все же можно было расслышать. – Сжальтесь.
Сжалиться? А как? Что они могли сделать? Ничего, и Бог тому свидетель. Софья почувствовала слезы на своих щеках, она смотрела на Энрике. Пролей они здесь хоть море слез, скорбя о гибели этого несчастного, они все равно ничем бы не облегчили его предсмертные муки. Боже, дай ему умереть, молились они. Боже милосердный, дай ему умереть! Человек опять застонал.
Софья глубоко вздохнула и вдруг неожиданно запела. Звуки саэты звучали чисто, ясно, ее голос хранил ей верность. Он ей всегда помогал, поможет и сейчас, на него она могла положиться. Софья пела и не сводила глаз с умиравшего, в какой-то момент ей даже показалось, что он ей улыбался. Она пела и пела.
– Хватит, донья Софья. – Энрике коснулся ее руки. – Хватит, он умер… Надо ехать.
Звуки песни замерли, унеслись в ночь.
– Он умер, Энрике?
– Да, я знаю это. Его муки продолжались долго.
– Долго? Не может быть?
– Долго, сеньорита, целый час, мне думается. Ему помогли ваши песни, я видел.
Софья знала, что это так и поняла, что теперь и она отправится на войну.
В пещере герильеро Хуан Санчес продолжал смотреть на Софью. Он вглядывался в ее лицо, как бы не веря в то, что она может оказаться здесь.
– Я видел однажды вас. Это было несколько лет назад, донья Софья. Вы пели в садах Альгамбры в Гранаде. Я не смог купить билет, но вскарабкался на стену и слушал вас оттуда. Я никогда и подумать не мог, что вы будете петь вот так, как сейчас, для меня и моих друзей.
– Никто из нас ни о чем таком и мечтать не мог. А вы из Гранады? – спросила она.
– Когда-то там жил, а сейчас… – он пожал плечами. – Сейчас я посланник ада или как там про меня говорят французы.
– Но когда все это кончится, когда мы их выгоним, вы ведь опять вернетесь в Гранаду?
– Не знаю, может и вернусь.
– Почему не знаете? – Она была удивлена его ответом.
Почитание Гранады, его родины, было в их среде чем-то само собой разумеющимся.
– Потому что там ничего у меня не осталось, кроме разве что крови. Драгуны убили мою жену и четверых моих детей. Пятую, дочку, ослепили, и она умерла через пару недель. Я собирал маслины недалеко и все слышал. А что я мог сделать для них? Драгуны сказали: это за то, что вы приютили герильеро. А я тогда о них и слыхом не слыхивал и в глаза не видывал ни одного. Вот так я сам и стал герильеро.
Софье приходилось слышать сотни подобных историй. Она ничего не могла им сказать такого, чтобы умерить боль страданий этих людей. Она могла лишь петь. Софья прикоснулась ладонью к его щеке.
– Спокойной ночи, Хуан Санчес, и крепкого сна.
Эль Моно прикрыл щеку, к которой она прикоснулась ладонью, своей рукой, как будто хотел сохранить навечно ее прикосновение и вернулся к огню. Один из партизан сидел и углем выводил что-то на куске кожи. Санчес подошел к нему и глянул через его плечо.
– Глаза у тебя не такие вышли, у нее больше. – Рисовавший не стал спорить и нанес еще несколько штрихов на портрет углем. – Вот так, теперь лучше.
Уже стало традицией, что где бы она ни появлялась среди герильеро, всегда находился кто-нибудь, кто делал набросок ее лица. Когда рисовавшим ее партизанам доводилось встречаться, они сравнивали рисунки и иногда ими обменивались. Так ее образ кочевал из одной группы герильеро в другую. Некоторые из рисунков попали даже к французам и ходили слухи, что те объявили награду за ее голову. Не все верили, что это правда, мол, даже такие звери, как французы, не могли объявить награду за голову женщины. Но это ничего не меняло, жизнь ее находилась в опасности, и партизаны передавали ее из одной группы в другую, как драгоценность.
Снаружи послышалась какая-то возня. Санчес, отбросив рисунок, схватился за нож, а другой рукой потянулся к ружью, прислоненному к стене. Мгновенье спустя он, вооруженный, выбежал из пещеры. Вскоре партизаны вернулись, толкая перед собой французского солдата, синяя форма которого была в крови. У драгуна одна рука была по кисть отрублена. Испанец, который взял его в плен, нес кожаную вазилу, в которой вестовые возили ценные бумаги. Софья с ужасом увидела болтавшийся на цепи, к которой крепилась ручка вазилы, обрубок кисти.
– Легче оказалось ему руку отрубить, чем эту цепь рассечь, – сказал герильеро.
– Зачем ты этого скота приволок сюда?
– Он немного говорит по-кастильски, думаю, что ему есть, что нам рассказать, а потом мы с ним разберемся как полагается.
Эль Моно кивнул.
– Ладно, но выведи его наружу. Она уснула. – Он показал рукой вглубь пещеры. – Нечего ей просыпаться, когда он начнет орать благим матом.
Утром Софья, Энрике и еще трое партизан должны были уходить. Когда они спускались вниз по холму, она увидела тело человека в прибрежных кустах. На нем не было никакой одежды, он лежал, раскинув ноги и руки, которые были пробиты вогнанными в землю деревянными кольями. Нет, не сможет она привыкнуть к человеческой жестокости! Когда они с ним поравнялись, Софья отвернулась.
– Не думай о нем, Гитанита, – сказал ей один из партизан. – Какой-то французик съел что-то такое, что ему не пошло впрок и подавился, только-то и делов.
Она не удержалась и еще раз посмотрела на убитого. Софья увидела то, что вначале не бросилось ей в глаза: его половые органы были отрезаны и торчали у него изо рта.
14
Желтые каменные стены, окружавшие Касерес поднимались на вершину крутого холма. Возведенные еще римлянами, укрепленные маврами и сохраненные христианами эти стены представляли собой мощные сооружения с башнями и бойницами и благодаря им это был город-крепость.
Где-то украденный, полуоткрытый фаэтон Софьи во весь опор мчался к городу. Сидя позади возницы и подавшись вперед, она застыла в этом положении, вглядываясь в приближавшиеся к экипажу городские стены. Ее устремленность вперед и сила бушевавшей в ней энергии, способны были пришпорить лошадей, скакавших и так быстрее ветра.
Возницей был, конечно, Энрико. Ее беспокойство передалось и ему, поэтому он без устали щелкал кнутом, приподнимался на козлах, гикал, свистел…
– Сейчас, донья Софья, подъезжаем, еще чуть-чуть, – время от времени кричал он ей через плечо, захлебываясь от бившего в лицо ветра.
Их фаэтон был единственной движущейся точкой на этой опаленной июньской жарой каменистой дороге. Покрытая пылью коляска одиноко грохотала в полуденном мареве. Впереди, над городом, поднимались черные клубы жирного, тяжелого дыма, которые увеличивались по мере приближения их к конечной цели этой безумной гонки.
Не умирай, – молилась про себя Софья. – Не умирай и да пребудешь ты в безопасности, ангел мой, мама едет к тебе, Рафаэль, не умирай.
– Мне кажется, ворота закрыты! – орал Энрике.
– Нет, этого не может быть, – крикнула ему Софья, хотя она видела, что это так и было.
Огромные ворота Пуэрто де Сан Антонио были наглухо закрыты, отрезав Касерес от остального мира. Снаружи ворота охраняли двое вооруженных часовых в мундирах гольфинов – фактических правителей Касереса начиная с 15 века. Сейчас, в 1811 году, их власть усилилась, вследствие узурпации королевской власти в Мадриде французами. Испанцы не признавали теперь никакой власти, кроме местной.
– Въезд в город запрещен! Распоряжение герцога! – кричали путникам часовые.
– У нас в городе срочное дело. – Энрике бросил охранникам монету. – Откройте ворота.
Монета так и осталась лежать в пыли подле ног солдат: ни тот, ни другой не стали ее подбирать.
– Въезд запрещен! В городе оспа!
Софья сжалась в тени поднятого верха коляски, но сейчас наклонилась к ним.
– Пожалуйста, мне надо срочно в город, я заплачу вам сколько попросите.
– Я сожалею, сеньорита. Никто не въезжает в город и никто из него не выезжает. Это мои распоряжения. – Он подошел ближе к карете.
Лицо доньи скрывал капюшон плаща. До него уже доходили истории о какой-то загадочной донье, которая приезжала и уезжала и всегда прятала свое лицо. Несомненно, она пользовалась благосклонностью его командира: никто и никогда не чинил ей никаких препятствий. Но сейчас препятствия чинились всем и так продолжалось уже две недели, с тех пор, как в городе вспыхнула эпидемия оспы.
– Сожалею, – повторил он.
Софья снова забилась вглубь коляски, прикрывая свое лицо. Она заметила, что один из военных узнал ее. Это был молодой человек, совсем еще мальчик, который еще не научился скрывать своих чувств.
– Ну, неужели ты не поможешь мне, мальчик мой? – спросила она, используя все свое обаяние.
– Гитанита, я не знал, что…
– Никто в Касересе никогда не знает, когда я приезжаю. Но сегодня это знаешь ты, потому что я в отчаянии.
Второй охранник был постарше и поопытнее. Он не собирался попадаться на удочку смазливому личику какой-то доньи, корчащей из себя полубогиню. А что Гитаните делать сегодня в Касересе? Софья позволила ему рассмотреть себя, после чего вновь надвинула капюшон на лицо.
– Мать моя! Это действительно вы. Но, Гитанита, – с тревогой сказал он, – что же будет с Испанией, если вы подхватите оспу?
Софья ответила не сразу, она постаралась придать своим словам весомость и значимость, говоря их, она смотрела своими синими глазами то на одного, то на другого.
– Мальчики мои, за стенами этого города находится самое большое сокровище всей моей жизни. Если я его не спасу, то никогда больше не стану петь. И потом, что мои песенки значат для Испании… Она обойдется и без них.
Это не на шутку озадачило охранников. Они молчали. Лишь надсадное дыхание двух гнедых жеребцов нарушало тишину. Часовые посмотрели друг на друга, потом на возницу и женщину, которую знала вся Испания от Галисии до Андалузии и чьи песни подымали народ на борьбу с французскими захватчиками. В конце концов, тот солдат, что был помоложе, наклонился к вознице:
– Поезжай направо, – прошептал он. – К воротам Пласа Соккоро. В это время они всегда открыты на несколько минут. Их открывают, чтобы завести лекарства и продукты.
Он поежился. – И вывести трупы.
Энрике кивнул, взмахнул кнутом и лошади понеслись вперед.
Фаэтон остановился за городскими стенами недалеко от покрытой брусчаткой площади.
– Я выйду с вами, донья Софья, – Энрике не хотел отпускать ее одну. – Мы можем оставить экипаж здесь.
– Нет, нет, ты должен остаться с лошадьми. Подожди меня в этом месте, нам не следует вдвоем попадаться на глаза, Энрике.
Он было заспорил, но она не стала его слушать и пошла через площадь, закутавшись в плащ, словно на дворе стояло не лето, а глубокая зима. Она шла, опустив голову, на которую был надвинут капюшон.
Никто не обращал на нее внимания. У открытой узкой двери группа сильно испуганных мужчин быстро выполняла какую-то работу. Вместе со странными фигурами, облаченными в темное, как догадалась Софья, это были монахини, они складывали на повозку завернутые в рогожу трупы. Лица монахинь закрывали толстые черные покрывала, позволявшие им видеть только то, что находилось перед ними. Софья мимо них проскользнула незамеченной.
Улицы городка были пусты. Жители, охваченные ужасом, не покидали своих домов, ставни и окна которых были наглухо закрыты, а занавески задернуты, дабы не позволить дьявольским испарениям проникнуть внутрь жилища. Она бежала по Калле де Глория, потом оказалась в путанице узких аллей позади дворца Дольфинов. Я иду, ангел мой, про себя повторяла она. Я иду, Рафаэль. Дверь дома, где уже несколько лет она скрывала от глаз людских своего сына и Розу, была на замке, Софья выхватила свой огромный ключ, который чудом не обронила в этой спешке. Ей удалось войти в дом и, повинуясь привычке, она закрыла за собой дверь на тяжелый засов. Ее глаза стали обшаривать патио в поисках Рафаэля.
Тем временем к дверям, в которые только что вошла Софья, приблизилась какая-то фигура. Короткая, квадратная, она отбрасывала уродливую тень на стену дома. Мощной рукой человек подергал дверь и, убедившись, что она заперта, выругался. Опять улизнула! Он отступил в тень и продолжил свои наблюдения, которые длились уже не один день.
– Рафаэль! Роза! Где вы? – Софья металась из комнаты в комнату.
Все они выходили на центральный патио и, обежав их и не найдя там никого, она выбежала на залитый солнцем внутренний дворик и остановилась в нерешительности, затем вновь продолжила поиски.
– Я здесь, я приехала сразу же, как узнала про это… Я заберу вас отсюда. Рафаэль! Отзовись! Где ты! Это твоя мама!
Вокруг стояла тишина. Ее нарушал лишь шелест листьев пальм, задеваемых подолом ее платья.
Но нет, было и еще что-то, какой-то едва различимый не то вздох, не то стон. Определить откуда он шел, Софья не могла. Ей казалось, что откуда-то снизу. Может кошка? Нет, нет, – это был ребенок, ее Рафаэль.
– Рафаэль! – Она позвала еще раз и еще, потом прислушалась.
Ни единого звука, лишь бешеный стук ее сердца, затем опять лепет. Наконец Софья поняла, что этот звук доносится из кухни, но ведь там никого не было? Она направилась туда. Очаг погас, прикоснувшись к его решетке; Софья поняла, что огонь в нем не разжигали уже давно. Она ощутила запах дыма, но до нее не сразу дошло, что этот смрад – не от очага, а с улицы: там, за городской стеной, жгли трупы.
– Рафаэль, – снова позвала она сына. – Где ты?
Если он слышит ее, то не испугается и поймет, что она не ушла.
– Это мама, дорогой мой. Где ты?
На сей раз бормотание слышалось отчетливее. Она стала озираться по сторонам, как дикий зверь, предпринимая отчаянные попытки определить, откуда идут эти звуки, и вдруг, при виде узенькой двери ее осенило. Около очага имелась маленькая дверь, ведущая в винный погреб. Он там. Дверь закрывало стоящее перед ней кресло, поэтому она сразу ее не приметила. Софья отшвырнула кресло и рванула дверь на себя. Она была заперта изнутри. Софья, опустившись на колени, прильнула глазом к замочной скважине, но ничего не увидела, кроме темноты. Она вспомнила, что лестница в погреб была довольно крутой. Однажды ей приходилось спускаться в кладовую, где кроме вина, находились запасы пищи, и Софья помнила, как там сыро и холодно. Боже, но почему Рафаэль заперт в этом погребе? А где Роза?
– Рафи, – тихо позвала она его в замочную скважину. – Это твоя мама, миленький мой. Я не могу войти, дверь заперта с твоей стороны. Тебе нужно подняться по лестнице и открыть ее. Ты слышишь меня, Рафи?
– Да, мамочка.
Эти два слова наполнили ее неописуемой радостью – значит он жив!
– Взберись по лестнице, дорогой мой, открой дверь. Ты ведь уже большой и сильный мальчик, ты сможешь отодвинуть засов.
Послышались его шаги, сначала неуверенные, но потом она услышала, как он стал старательно подыматься по лестнице вверх. Их разделяла лишь дверь, и Софья могла слышать, как он дышит и сопит, пытаясь отодвинуть тяжелую задвижку. Наконец он одолел ее и дверь открылась. Софья схватила сына в объятья и долго не выпускала его.
– Рафи, Рафи, Слава Богу ты жив! Дай мне на тебя посмотреть.
Софья нежно убрала с его лба прядку черных волос и стала тревожно всматриваться в его лицо, боясь обнаружить на нем предательские прыщики. Но лицо, к счастью, было чистым. Она схватила его руки и принялась осматривать и их. На них тоже ничего не было. Софья задрала его рубашонку, мимолетно отметив, что она грязная, и внимательно осмотрела его спину и грудь. Нежная кожа ребенка не выказывала каких-либо признаков оспы. В радостном порыве она прижала сына к себе, и у нее от облегчения даже закружилась голова.
– Мы прятались там, – рассказывал он, обхватив ее шею своими ручонками. – Мамочка, как от тебя вкусно пахнет. А в подвале невкусный запах. Там мы с Розой прятались от этой страшной болезни, чтобы она к нам не пролезла. Потом Роза заснула и не хотела просыпаться. Я ее будил-будил, а она все равно спит, звал ее, звал, а она не слышит. Мама, я есть хочу, – объявил он. – Я давно ничего не ел.
Софья усадила его за стол, не обращая внимания на слой пыли, осевшей на нем за эти дни. В шкафу ей удалось отыскать кусок сыра, затвердевшего, но без плесени.
– Вот, кушай, миленький мой. Скоро мы еще поедим, а пока ешь это.
Она смотрела, как мальчик вгрызался в крепкий сыр. Месяц назад у него выпал передний зуб, теперь на его месте был новый, настоящий, красивый зубик. Красивый, как и он сам. Маленький крепыш с темными кучерявыми волосиками и коричневатыми глазами Мендозы. И, Хвала Богу, у него не было никакой оспы.
– Послушай меня, ангелочек мой. Останешься здесь и никуда не ходи. Я скоро приду.
– Куда ты пойдешь?
– Вниз, в подвал. Мне нужно увидеть Розу, хороший мой. Потом мы поедем.
На столе в скособоченном подсвечнике торчал огарок свечи. Софья осмотрелась кругом, пытаясь найти кремень и трут, чтобы высечь искру и зажечь свечу. Она не знала, где находятся эти нехитрые приспособления, потому что ни разу за эти годы хозяйственными делами в этом доме не занималась.
Наконец Софья нашла то, что искала. Высекая искру, она старалась унять дрожь в руках. После долгих попыток от высеченной искры затлел трут, которым она подожгла серную спичку и поднесла ее к свече. В воздухе резко запахло серой. Свеча разгорелась и Софья затушила спичку.
– Помни, никуда отсюда не уходи. Я сейчас вернусь.
Спускаться по лестнице в погреб можно было только согнувшись в три погибели. И даже спустившись вниз, Софья не смогла выпрямиться во весь рост. Она подняла, чтобы лучше видеть, свечу над головой и осмотрелась. В мерцавшем свете блестели влагой сырые стены. Труп лежал в самом дальнем от нее углу.
То, что это был труп, она сразу поняла – живые люди не могут лежать в такой позе. Но надо было подойти поближе и рассмотреть ее, в конце концов, эта женщина верой и правдой служила ей много лет и любила Рафаэля не меньше, чем она сама.
«Плохо пахло» в подвале из-за трупа. Запах исходил от тела, но это было не тление, а характерный запах болезни. Несмотря на то, что Роза умерла довольно давно, ее разложение еще не началось. Видимо, холод подвала замедлил этот распад. Софья, подойдя поближе к телу Розы, осветила его свечой. Она лежала лицом к стене в своем неизменном темном платье, которое скрывало ее от головы до пят. Тихая, скромная женщина, Роза так и умерла, тихо и незаметно. Софья притронулась к трупу и осторожно попыталась повернуть ей голову. Но тело так окоченело, что это ей сделать не удалось. Нужно было повернуть Розу на спину. Софья раздумывала, как ей поступить. Нет, она должна сделать это. Софья не могла просто так, бросить все и уехать. Приложив массу усилий, она перевернула тело и оно с глухим, загробным стуком опрокинулось навзничь и Софья, не успев поднести свечу к лицу Розы, в ужасе вскрикнула и отпрянула от трупа. Опухшее до неузнаваемости лицо женщины в темноте выглядело, как какая-то страшная восковая маска, мало напоминающая лицо человека. Оправившись от ужаса, Софья поднесла все-таки свечу к лицу Розы. Оно было покрыто множеством расчесанных до крови гнойников, выступившая кровь запеклась и застыла на этом подобии лица, как экскременты.
– Мамочка, – наверху стоял Рафаэль и звал ее. – Мамочка, пожалуйста, иди ко мне. Я не хочу быть один…
И он уже начал спускаться вниз по лестнице.
– Нет, нет, не ходи сюда, я сейчас приду. – Софья поднялась на ступеньки лестницы и стала выталкивать мальчика из подвала.
– А Роза когда проснется? – спросил Рафаэль.
– Она не проснется, – сказала Софья плотно закрывая за собой дверь. – Ее забрал к себе Бог.
Мальчик хотел ее что-то еще спросить.
Тсс, Рафи, не сейчас. Мы потом с тобой поговорим. Я должна тебя отсюда увести.
Она взяла его на руки и выбежала с ним из кухни в патио. Ей пришлось малыша вновь опустить вниз для того, чтобы отодвинуть тяжелый железный засов на двери, которая выходила на одну из улиц города. Наконец дверь открылась и Софья, подхватив малыша, побежала, не потрудившись даже закрыть за собой дверь. Рафаэль – это было все, зачем она примчалась в Касерес. Он сидел на ее руках, а там… Пусть хоть сам дьявол забирает все, что оставалось в этом опасном месте.
Она города не знала и шла по нему наугад. Ворота на Плаза де Соккоро уже закрыты, но там будет стоять охрана и ее можно подкупить, как она охмурила своей внешностью и известностью двух солдат охраны у ворот Сан Антонио, не смогут и эти устоять перед Гитанитой – воплощением борьбы за свободу против наполеоновского ига.
Она скорее почувствовала, чем увидела метнувшуюся к ней фигуру: блестевшую на солнце лысину, сверкнувшую серьгу в виде свернувшейся кольцом змейки и смертельный блеск ножа в его руке. Она, не помня себя, закричала и что было силы прижала к себе сына, когда Пако своей лапищей стал тянуть его к себе. Ее дорожные сапожки были из прочной кожи, она в отчаянии ударила его ногой, целясь в пах, но промахнулась.
Схватка шла в полном молчании. Софья следила за ножом в руке Пако и, изворачиваясь, успевала прикрывать своего сына всеми частями тела, она готова была броситься на нож своего ненавистного мужа сама, но уберечь Рафаэля. Но цыган неожиданно отбросил нож в сторону и обоими руками стал у нее вырывать ребенка. Софья не отпускала сына, она вцепилась в него мертвой хваткой и держала его так, как самка держит своего детеныша, спасая его от смертельной опасности. Все произошло так быстро, что мальчик не успел испугаться. Но теперь он начал кричать: «Мама! Мама!», и своими ручонками крепко держался за ее шею. Софья еще раз попыталась ударить Пако в низ живота и опять неудачно. Рассвирепевший Пако схватил мальчика за пояс штанишек и, потянув его к себе, почти вырвал его из рук Софьи, но полотняные штанишки с треском разлетелись, и цыган остался стоять с обрывками материи в руках. Он выругался и снова набросился на них.
– Сеньора, что происходит? – К ним бежал мужчина в коричневом одеянии францисканского ордена, это был пастор. – Эй, цыган! Оставь их!
Пако обернулся. Затем снова посмотрел на Софью и мальчика и вновь обернулся к пастору. Францисканец был уже близко и злодей не выдержал и бросился от них бежать.
Софья обессиленно прислонилась к стене. Она тяжело дышала, ее руки все еще сжимали Рафаэля, судорожно всхлипывающего от пережитого страха. Пастор подбежал к ним.
– С вами все в порядке? Кто это был, что ему было нужно от вас?
Софья не пыталась отвечать на его вопросы.
– Спасибо, падре. Вы нас спасли.
Он присмотрелся к ней. Ее капюшон свалился на спину, открыв распустившиеся волосы. Конечно, он узнал ее.
– Гитанита, ведь это вы, если я не ошибаюсь?
Софья кивнула.
– Что вы делаете в Касересе? – он не ждал ответов. – Неважно, потом расскажете. Дайте мне ребенка.
Она не отпускала Рафаэля. Она не могла его отдать сейчас никому, даже этому благообразному незнакомцу.
– Все в порядке, не бойтесь, – успокоил он ее. – Меня зовут отец Альфонсо. Дайте вашего ребенка мне и пойдемте за мной. Вам обоим необходим уход и ночлег. Я знаю безопасное место.
Не без колебаний, но Софья отдала ему Рафаэля, просто ничего пока делать не оставалось.
Она не знала этого города. Ей, конечно, не раз приходилось приезжать в Касерес, но это было, как правило, ночью и те один или два дня, которые она проводила вместе с Рафаэлем и Розой, она безвылазно сидела дома.
