Текст книги "Кузнечики [=Саранча]"

Автор книги: Биляна Срблянович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Милан: Прекрати ей хлопать!

Милан хватает девочку за руку и отводит ее от деда.

Милан: А ты, ты слышишь меня, когда я говорю?!

Алегра как будто слегка пугается. Она искривляет лицо в гримасе: «Еще мгновение и я заплачу».

Милан: Ты слышишь, что я тебе говорю?

Алегра кивает головой.

Милан: Почему ты не отвечаешь???

Алегра сейчас заплакала бы и этим решила бы проблему, но слезы никак не появляются.

Милан: И что ты вообще делаешь на кухне? Почему ты не в школе?!

Алегра: Мама сказала…

Милан: Ты больна? Если ты больна, тогда перестань прыгать!

Алегра: Я не больна! У меня аллергия…

Милан: Если ты не больна, тогда марш в школу!

Ну, вот. Слезы пошли. И конечно, жалобы.

Алегра: Мама мне разрешила!

Игнятович: Милан, не надо, сынок…

Милан: Папа, не вмешивайся! Алегра, собрала свои вещи и марш в свою комнату!

Он раздражен. Алегра собирает вещи.

Игнятович: Сынок!

Милан: «Сынок»! Что «сынок»? Ты вообще понимашь, что она тут поет?

Алегра: Я понимаю!

Милан: Я тебя не спрашиваю!

Игнятович: Понятия не имею. Я не знаю английский.

Игнятович рассчитывает на похвалу.

Алегра: Я знаю. И это красиво!

Милан: Алегра! Я что сказал?

Игнятович: Вот молодец! Давай, дорогая, переведи дедушке…

Милан: Папа…

Алегра: Я хочу ЗАНЯТЬСЯ С ТОБОЙ ЛЮБОВЬЮ!!!

Игнятович: Дорогая?

Милан саркастически улыбается отцу.

Милан: Видишь?!

Алегра: Видишь, я знаю!

Милан: Ты ничего не знаешь.

Алегра: Знаю. Знаю! Мама мне объяснила! Это когда взрослые занимаются сексом…

Игнятович: Милан, сынок… Она маленькая для таких вещей!

Милан: А почему ты мне об этом говоришь?

Игнятович: Ты скажи Даде! Она твоя жена.

Алегра: Папа не может маме ничего сказать!

Милан взрывается. Он кричит, выделяя каждое слово.

Милан: МАРШ В СВОЮ КОМНАТУ!

Алегра в конце концов замолкает. Она, держа в руках свой маленький плейер, cd-диски, остальные вещи розового цвета, волочит ноги по полу и, плача скорее через силу, направляется в свою комнату.

Милан: Быстрее. И чтобы я тебя не слышал!

Алегра только делает вид, что ускоряет шаг. В конце концов выходит из кухни. Милан глубоко вздыхает, садится. Обхватывает голову руками, ставит локти на стол. Больной локоть снова начинает болеть. Милан искривляет лицо от боли, держится за локоть.

Милан: Мне кажется, я сломал локоть.

Игнятович, как только что Алегра, собирает свои вещи.

Игнятович: Ну, вот, теперь еще и это. Зачем ты так? Это же ребенок.

Он идет к выходу из кухни.

Игнятович: А про эти деньги забудь. Они на срочном вкладе.

Выходя, сам для себя недовольно прибавляет.

Игнятович: Надо же! День испорчен.

Милан смотрит отцу вслед, не веря своим ушам.

Затемнение

X

Маленькая квартирка Жанны. Простенько обставленная, квартира одинокой женщины полностью отличается от других. Низкие потолки, несколько мрачная шведская мебель, никаких излишеств и безделушек, напоминающих о том, что здесь вообще кто-то живет. Одно кресло, или одноместная кровать, или только стол и стул.

И Жанна – горожанка, как и все остальные: кто по рождению, кто в связи с браком, кто-то по необходимости. Все, кроме разве что Надежды, у которой нет никаких привязок ни к чему. Но квартира Жанны, в которой она выросла, квартира с большой библиотекой (унаследованной или собранной), со славской архитектурой (с высокими потолками и двустворчатыми дверьми), с коллекцией некрасивых картин (подарками художников) осталась маме, а не Жанне, что собственно нормально, и что совершенно Жанну не беспокоит. Квартира служит ей местом, где она может переодеться, переночевать, иногда что-то съесть. И это все. Только сейчас посередине квартиры стоит этот мамин чемодан, который мешает с того момента, как его здесь поставили.

Из маленькой ванной комнаты, в которой они обе едва смогли поместиться, толкаясь друг о друга, выходят Жанна и ее мама. Госпожа Петрович, мама Жанны, в домашней накидке, с мокрыми волосами, ненакрашенная. Она дрожит. Жанна вытирает ей полотенцем волосы, вытирает как-то грубо, не умея обращаться ни с детьми, ни со стариками.

г-жа Петрович: Хорошо, Жанна, хватит, хватит…

Госпожа Петрович уворачивается раньше, чем ее собственная дочь успеет лишить ее последних волос.

г-жа Петрович: Ты мне все размазала.

Жанна: Мама, ты должна еще что-нибудь накинуть. И полностью высушить волосы!

Госпожа Петрович осматривается.

г-жа Петрович: Где можно включить бигуди?

Жанна: Какие бигуди? Возьми фен! И надень чулки и свитер.

г-жа Петрович: Хорошо, вот, надеваю.

Петрович берет какую-то кучу вещей, оборачивается вокруг себя. Смотрит, куда можно их положить.

Жанна: Иди в ванную. Здесь мало места, мама.

Петрович входит в ванную. Жанна кричит ей вслед.

Жанна: Что же ты не могла мне сообщить, что приезжаешь?

Петрович отвечает из ванной.

г-жа Петрович: Я хотела сделать тебе сюрприз.

Жанна заглядывает в мамин полуоткрытый чемодан.

Жанна: Сюрприз. И промокла до костей! Ты же знаешь, как это опасно в твои годы!

г-жа Петрович: Перестань, пожалуйста. Это летний ливень.

Жанна: Нужно было просто позвонить, чтобы вот так не ждать на улице…

Она достает из чемодана зимнее пальто.

Жанна: А зачем ты взяла с собой пальто?

Петрович выходит из ванной. Она одета и причесана. Берет у Жанны пальто.

г-жа Петрович: Мне не трудно было и подождать.

Петрович кладет пальто обратно в чемодан, закрывает его. Делает вид, что не слышала вопроса. Жанна смотрит на чемодан.

г-жа Петрович: Я знала до которого часа ты работаешь, и что сразу придешь домой.

Жанна: Откуда ты знала, мама? Откуда ты могла это знать, если даже я не знала о своих планах?

г-жа Петрович: Вот так, знала.

Жанна: Но у меня же есть какая-то своя жизнь. Я хожу куда-то и не всегда дома. Ты должна звонить.

г-жа Петрович: Хорошо, в следующий раз я позвоню.

Сейчас Жанна была готова продолжать возмущаться, но что поделаешь, если мама соглашается. А Петрович абсолютно спокойна, что ужасно раздражает Жанну.

Жанна: И зачем тебе такой большой чемодан?

г-жа Петрович: Ну, это же мои вещи. Ты опять похудела. Давай съедим что-нибудь. Я приготовлю нам обед?

Жанна утверждает, что медицина доказывает, что женщины в определенный момент своей жизни должны определиться: или полнеть дальше, или бороться с этим. И она сделала свой выбор. Она достает сигарету, закуривает.

Жанна: Я не обедаю.

г-жа Петрович: Только куришь.

Жанна: Я курю столько, сколько хочу!

г-жа Петрович: Ладно, кури.

Опять то же самое. Петрович не хочет ссориться. Жанна гасит сигарету.

Жанна: Ну… и что ты планируешь дальше?

г-жа Петрович: Ничего. У меня нет никаких планов. Я абсолютно свободна.

Жанна: Я имею в виду, на сколько ты приехала?

г-жа Петрович: На сколько скажешь.

Жанна: А что мне тебе сказать? Скажи, как ты планировала?

г-жа Петрович: Я думала, что останусь, пока не начну тебе мешать.

Жанна: Мама, ты мне не мешаешь. Оставайся, сколько захочешь. Я просто хотела узнать. Ты можешь остаться на все выходные. Или на неделю, если хочешь…

г-жа Петрович: А, только вот на столько…

Жанна: Мама, поэтому я и спрашиваю, как ты планировала?

г-жа Петрович: Нет, я ничего не планировала.

Жанна теряет терпение, если оно у нее вообще когда-нибудь было.

Жанна: С тобой действительно невозможно разговаривать! Я тебя спрашиваю. Почему бы тебе мне не ответить?

г-жа Петрович: Пожалуйста, не надо сразу кричать.

Жанна: Как же мне не кричать, если ты действуешь мне на нервы!

г-жа Петрович: Лучше было бы не приезжать…

Жанна: Нет. Лучше было бы позвонить, и мы бы договорились.

г-жа Петрович: А что я чему-нибудь помешала?

Жанна: Не помешала. Но у меня есть своя жизнь.

Г-жа Петрович: И хорошо. Кто тебе запрещает ее иметь! Ты делай свое, а я буду делать свое, как будто меня здесь и нет.

Жанна вздыхает. Она закуривает еще одну сигарету.

г-жа Петрович: Я пойду на кухню, включу бигуди. А ты веди себя так, как будто меня здесь нет.

Петрович берет свои старые бигуди. Направляется на кухню.

Жанна: Тебе правда ничего не нужно?

г-жа Петрович: Абсолютно ничего, дорогая. Занимайся своими делами. Договорись с кем-нибудь, встреться с кем-нибудь, как будто меня нет.

Жанна: Ладно.

Жанна успокаивается. И только мы думаем, что все утихло, как Петрович не выдерживает. Выходя из комнаты, она добавляет.

г-жа Петрович: Только я знаю, что у тебя никого нет.

И не будет. Нужно ли говорить, как чувствует себя Жанна? Как она вспыхивает, и как еще вспыхнет, если найдутся силы. Но она решает взять себя в руки. Решает держать под контролем и себя, и свою жизнь, и свой дом. Она говорит сама себе.

Жанна: Я спокойна, я спокойна, я спокойна!..

И так сто раз. Но все равно она злится. Закуривает еще одну сигарету. Вдыхает дым, глубоко, просто глотает его, задерживает дым в легких до тех пор, пока у нее не начинает кружиться голова. Она немного успокаивается. Выдыхает. Садится, берет телефон. Ставит перед собой пепельницу, кладет полную пачку сигарет, откидывается на спинку, набирает какой-то номер телефона. Ждет пока там снимут трубку. Сзади проходит мама.

Жанна: Алло? Это Жанна… Привет, мой хороший, а мама дома?… А, на родительском собрании? Ага. А когда она вернется?.. Я же говорю, это Жанна… Что зачаит, какая Жанна?! Мамина подруга… Слушай, у меня нет времени, скажи, когда она вернется?.. А когда это «позже»?.. Я же тебе сказала, что у меня нет времени слушать этот твой бред.

У Жанны нет детей.

Жанна: Да, я сказала… И что, если я сказала?.. Нет, мне запрещено? Это, может быть, тебе запрещено… Твоя мама запретить мне ничего не может… Слушай, ребенок, скажи маме, что я звонила. Понял? И не выводи меня из терпения.

Жанна кладет трубку. Хорошо, что у нее нет детей. Госпожа Петрович снова появляется, потом снова исчезает в глубине квартиры. Жанна закуривает новую сигарету, набирает новый номер. Жанна столько курит, что иногда можно подумать, что она одновременно курит две сигареты. И когда-нибудь это действительно произойдет.

Жанна: Алло? Это Жанна. Что делаешь?.. А, да? И для кого?.. А кто они?.. А, я их не знаю?.. Нет, нет, я просто спрашиваю. А что готовишь?.. А на сколько человек?.. Два куска это много. А вы что, что-то отмечаете?.. А, вот так… Я? Нет, нет, у меня нет времени, у меня другие планы. Я просто спрашиваю. Ну, а что новенького?.. Я поняла, что ты готовишь, но ты же можешь и разговаривать. Я имею в виду, ты же не оперируешь. Это же не мыслительный процесс. Здесь концепция не нужна… Нет, я спокойна, просто ты действуешь мне на нервы!.. Знаешь что, сосредеточься сейчас на духовке, может, потом получится и с телефоном. Пока.

Жанна бросает трубку. Ее мама снова проходит в глубине.

г-жа Петрович: Какая неприятная эта твоя подруга.

Жанна: А ты подслушиваешь, да?

г-жа Петрович: А что мне далать? Квартира маленькая. Я не могу не слышать.

Мама опять скрывается на кухне. А Жанна – женщина, не теряющая надежду, поэтому она набирает еще один номер. Ждет соединения. Телефон, где-то там, в чьей-то квартире, звонит, звонит, звонит. Трубку никто не снимает. Жанна кладет трубку. Снова набирает тот же номер. Опять ждет. Телефон звонит, звонит, звонит. Ответа нет. Жанна кладет трубку. Кричит маме.

Жанна: Мама, что ты делаешь?

Приходит мама.

г-жа Петрович: Я на кухне. Тебе что-то нужно?

Жанна: Нет, мне ничего не нужно. Я просто спрашиваю, что ты делаешь.

г-жа Петрович: Я ничего не делаю. Сижу на кухне, чтобы тебе не мешать.

Жанна: Мама, пожалуйста, не изображай бедную родственницу. Сиди там, где тебе хочется. Ты мне не мешаешь.

г-жа Петрович: Хорошо.

Мама Жанны идет на кухню. И все же изображает бедную родственницу.

Жанна: А теперь ты куда?

г-жа Петрович: На кухню.

Жанна: Ну, ты посмотри на нее… И что ты там будешь делать?

г-жа Петрович: Детка, оставь меня в покое. Я иду, куда хочу!

Жанна: Ты хочешь на кухню?

г-жа Петрович: Хочу.

Жанна: Тогда так и говори: иду на кухню, потому что так хочу, а не потому что я тебе мешаю!

Мама только смотрит на Жанну, не сказать ей ничего. Она уходит молча.

Жанна: Мама, ты меня слышала? Мама, ты слышала меня?!!

г-жа Петрович: И я тебя слышала, и все соседи, как ты кричишь!

Жанна: У меня нет соседей! Я могу кричать, сколько захочу.

г-жа Петрович: Ты только и знаешь, что кричишь.

Жанна: Я кричу, когда ты меня выводишь из себя.

г-жа Петрович: А я потому и сижу на кухне, чтобы не выводить тебя из себя.

Жанна: Нет, я должно быть дура! Я должно быть полная дура! Мама, ты что сказала перед этим? Ты что-то сказала перед этим? Что ты сидишь на кухне, потому что…

Пожилая женщина перебивает ее. Как-то громко и сокрушенно отвечает.

г-жа Петрович: Да. Я сказала.

Жанна: Так почему же ты тогда говоришь совсем другое? Мама, почему?!

Мама Жанны молчит, что выводит Жанну еще больше.

Жанна: Мама, пожалуйста, говори со мной.

г-жа Петрович: Хорошо, детка, я ошиблась. Теперь я могу идти?

Жанна: Ну, мама!!! Прекрати изображать жертву!

г-жа Петрович: Хорошо, прекращаю. Можно идти?

Жанна: Ты специально это делаешь. Ты специально приехала сюда, чтобы мучить меня. Чтобы наказать меня. За что ты меня наказываешь, мама? За что? Что я тебе сделала? В чем я виновата, мама?

Петрович смотрит в пол. Ждет, пока и этот приступ пройдет. Но он не проходит.

Жанна: Что, я виновата, что ты одна? Что ты старая и несчастная? Что ты не знаешь, что делать со своей жизнью?!

Для мамы Жанны это уже слишком. Если она до сих пор изображала бедную родственницу, то теперь она так себя и чувствует.

г-жа Петрович: Как тебе не стыдно!

Жанна в конце концов замолкает. Петрович отворачивается и уходит на кухню. Жанна вздыхает, закуривает сигарету. От такого нерва она готова курить постоянно. Жанна берет себя в руки.

Жанна: Мама! Мама, извини. Я вся на нервах.

Ответа нет.

Жанна: Мама, ты не злишься?

Петрович кричит, не входя в комнату.

г-жа Петрович: Нет.

В сущности, матери и дочери вообще нет необходимости перекрикиваться, потому что квартира маленькая, и можно говорить спокойно, находясь где угодно.

Жанна: Я сейчас собирусь и пойду. А ты разбери вещи. Можешь посмотреть телевизор.

Ответа нет.

Жанна: Ты слышишь?

г-жа Петрович: Слышу.

Жанна делает еще несколько затяжек. Жадно, некрасиво. Потом вздыхает, берет телефон. Набирает новый номер. Ждет.

Жанна: Алло, Макс, это я. Я думала, что ты в городе. Вот звоню, чтобы узнать, где ты, что делаешь. Может, выпьем где-нибудь? Позвони, когда услышишь эту запись. Встретимся, поговорим. Имеет же право твоя бывшая жена услышать новости: узнать, как твоя жена, как девочка… У тебя ведь опять есть девочка?.. Позвони, если ты сегодня вечером будешь в городе. И потом, тебе опять сюда пришла какая-то почта. Кто это еще пишет тебе на этот адрес?

Жанна тянет время. Ей хотелось бы услышать его голос.

Жанна: Ладно, позвони, пока… Да, и знаешь еще что? И для чего тебе твой мобильник, если он всегда недоступен!

Жанна кладет трубку. Телефон сразу же звонит. Жанна тут же берет трубку с какой-то грустной надеждой.

Жанна: Алло?

Жанна слушает, слушает, слушает. Потом разочарованно отвечает.

Жанна: Вы ошиблись номером.

Жанна грустно вешает трубку. В дверях кухни стоит ее мать. Она полностью одета: и сапоги, и плащ, и брови подведены. В руках сумка, которую она держит очень крепко.

Жанна: Ты куда собралась?

Мама молчит. Она не хочет отвечать.

Жанна: Мама, ты куда идешь?

г-жа Петрович: Иду.

Жанна: Куда идешь? Мама, ты слышишь? Ответь мне, куда ты идешь?

г-жа Петрович: Послушай, детка. Мне семьдесят шесть лет. И я – твоя мать. Ты не имеешь права так себя вести.

Жанна: Знаю, мама. Извини.

Жанна искренно сожалеет об этом.

г-жа Петрович: Ты такая дикая.

Жанна: Я знаю.

Мать и дочь смотрят друг на друга. Разве что не плачут. Обе.

г-жа Петрович: Поэтому тебя муж и бросил.

Жанну как будто кто-то ударил обухом по голове. Ей нужно время, чтобы осознать это. Затем она абсолютно хладнокровно говорит.

Жанна: Уходи отсюда. Немедленно уходи.

Петрович оскорблено поднимает свой огромный чемодан. Жанна и не собирается ей помогать. Она даже не кричит. Она невероятно спокойна.

Жанна: Уходи из моего дома и больше никогда не приезжай. Я не хочу больше никогда тебя слышать. Никогда.

Петрович уходит, волоча за собой чемодан. Жанна не двигается. Затем слышится какой-то шум. Несколько ударов чемодана о ступеньки и тупой звук ударов старческого тела о бетон. Мама Жанны издает тихий стон. Затем замолкает. Жанна ждет, но больше ничего не слышно. Затем она в панике срывается с места.

Жанна: Мама! Мама!!!

Жанна с криком выбегает из квартиры.

Жанна: Мама!!!

Затемнение

XI

Кухня в квартире Игнятович. За столом товарищ академик и товарищ кандидат. Стол не накрыт. Два человека, два друга по студенческим годам. Один стал кем-то, другой не стал никем, но ужасно хочет кем-нибудь стать, прежде, чем умрет. Алегра сидит у противоположной стены и пристально смотрит на них.

Игнятович: Даже не знаю, чем тебя угостить.

Симич: Я ничего не хочу, спасибо.

Игнятович: Дада не любит, когда я вожусь на кухне.

Симич: Я же сказал, что ничего не буду.

Игнятович: Сделать тебе чаю?

Алегра: Мама сказала, что трогать ничего нельзя.

Игнятович: Хорошо, но чай я могу сделать?

Алегра: Мама же сказала.

Игнятович: Хорошо, дорогая. Дедушка знает.

Симич: Я вообще-то не пью чай.

Игнятович: Да и я тоже. Потом постоянно будет хотеться писать.

Игнятович вырос в деревне. А Симич – в городе. Первый относится очень просто к тому, о чем другому стыдно даже говорить.

Игнятович: Ну, так скажи, что ты хотел. А потом Милан отвезет тебя…

Симич: А, нет. Не надо. Я пойду пешком.

Игнятович: Пешком! Под таким дождем?

Симич: Я не сахарный.

Игнятович: Ладно, если не хочешь.

Они замолкают. Один думает, с чего начать, другой ждет, когда тот начнет. Но первый никак не начинает. Это молчание длится какое-то время. Игнятович, прямой как всегда, теряет терпение.

Игнятович: Слушай, Милисав, я тебя не тороплю, но мы же не можем вот так сидеть целый день! Давай, брат, скажи, чего ты хотел?

Симич: А, да. Да. Слушай. Я о своей кандидатуре.

Игнятович: А, ты об этом? Что же ты сразу не сказал? Я, бог знает, что подумал… Послушай, я уже тебе сказал, это пропащее дело. Я имею в виду, в этом году. Следующим летом… я ничего не говорю, можешь снова попробовать. Только… откровенно тебе говорю, я не верю.

Симич: Но почему? Почему?

Игнятович: Милисав, я тебе говорю, это же не просто кучка горожан. Это же элита этой страны. Самые умные люди. Это верховная комиссия.

Симичу стыдно, что его другу не стыдно так с ним разговаривать.

Симич: Но ты же ее член.

Игнятович: Ну, конечно!

Симич: Разве у тебя нет своего мнения? Своего голоса?

Игнятович: Есть, я ничего не говорю. Но поэтому я и не хочу его тратить. Если все против, и я против. Зачем же плыть против течения.

Симич теряет терпение.

Симич: Но послушай. Это же ты предложил мне стать кандидатом!

Игнятович: Да, я ничего не говорю…

Симич: Меня вообще это не интересовало!

Игнятович: Тогда чего же ты так переживаешь?

Симич: Как ты не понимаешь?

Игнятович: Не понимаю. Чего ты так распалился?

Симич: Хорошо, Павел, у меня же есть хоть какая-то честь.

Игнятович: Ой, «честь»! При чем тут это? Не преувеличивай, Милисав! Да, я тебе предложил, но обстоятельства… Забудь, брат, оставь, не переживай.

Симич: Забыть? Так же, как ты забыл, что я твоему сыну…

Симич замолкает. Не хочет говорить в присутствии ребенка.

Игнятович: Что ты моему сыну? Помог защититься? И что? Много он имеет от этого диплома. Даже пяти лет не отработал по специальности.

Симич: Я не хочу говорить при ребенке.

Игнятович: Ну, и не говори.

Симич: Девочка, иди поиграй немного на улице.

Алегра: Вы что, выгоняете меня из моего дома?

Игнятович: Милисав, не зли ее.

Симич: Тогда ты скажи ей.

Игнятович: Я?

Алегра: Это же вы сказали, чтобы я шла на улицу. Из моего дома.

Игнятович: Нет, моя дорогая. Он не то хотел сказать. Правда?

Алегра: Под дождь?

Симич: Я действительно не это имел в виду.

Алегра: А что вы имели в виду?

Симичу как-то непривычно оправдываться перед десятилетним ребенком, пусть она хоть сто раз будет внучкой Игнятовича.

Симич: Послушай, девочка, мы с дедушкой говорим о важных вещах. И детям это слушать не нужно.

Алегра: Значит, мне не надо это слушать.

Симич: Правильно.

Алегра: Значит, есть вещи, которые мне, в моем доме не надо слушать?

Симич: Павел, что это такое?

Игнятович: Послушай, Милисав. Я кое-что тебе скажу. Ребенок прав. Ты не можешь приказывать ей в ее доме. И сейчас еще кое-что тебе скажу, если хочешь. Знаешь, почему она не хочет тебя слушать? Знаешь, почему? Потому что ты был за коммунистов!

Алегра: Вы коммунист?!

Алегра кричит так, как другой ребенок кричал бы «У вас есть собака?!» или «Вы еврей?!», или «Вы цыган?!».

Симич: Я?! Коммунист? Как… Это было в школе.

Игнятович: Но было же!

Симич: Еще перед войной!

Алегра: Вы коммунист! КОММУНИСТ!!!

Алегра на самом деле понятия не имеет, что кричит. Она только знает, что если будет продолжать, то нервы у Симича сдадут. Поэтому и кричит.

Симич: Но и ты был! И на много дольше!

Алегра не перестает кричать, поэтому обоим старикам приходится ее перекрикивать.

Алегра: Коммунист, коммунист, коммунист, коммунист…

Игнятович: Это не то!

Симич: Но я вышел из партии!

Игнятович: А меня выгнали! Чувствуешь разницу! Я был плохим коммунистом!

Алегра в конце концов перестает кричать. В тот же момент замолкает и Симис. Алегра садится к Игнятовичу на колени. Она обнимает дедушку и недовольно смотрит на Симича.

Алегра: Дедушка, скажи коммунисту, чтобы ушел из моего дома.

Игнятович: Ты типа какого-нибудь дисидента, но этого не достаточно.

Симич: Не достаточно?

Игнятович: Нет.

Алегра: Дедушка, скажи коммунисту…

Игнятович не говорит ничего. Однако ему неприятно. Симич встает.

Симич: Я пойду.

Игнятович: Так будет лучше. И больше не приходи. Нет необходимости. Живи и убери амбиции. Это мой тебе совет.

Симич облизывает свои вставные зубы.

Симич: А мой тебе совет, Павел, чтобы ты последил, чтобы никто не проговорился. Чтобы не сказал, что ты делал в молодости. Кого ты своими руками, Павел.

Игнятович: Перестань, Милисав. Иди.

Симич: Последи, чтобы я не проговорился. И кого ты, и как ты. Своими же руками.

Игнятович: Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь.

Игнятович лжет, но он спокоен. У него нет ни переживаний, ни угрызений совести. Ничего нет.

Симич: Не заставляй меня вспоминать, Павел! Не заставляй меня называть это число. Если его узнают, посмотришь, чем это обернется!

Игнятович: Давай, иди.

Симич уходит. Из кухни, из дома и из жизни этого человека. Игнятович остается с внучкой. Он спокоен, так как совести у него нет.

Алегра: Дедушка, а этот человек правда коммунист?

Игнятович молчит. Не отвечает.

Алегра: Дедушка, а что такое коммунист?

Игнятович задумывается. Потом решительно отвечает.

Игнятович: Ничего, дорогая моя. Этот человек все равно – ничто.

Затемнение

XII

Место отдыха на шоссе. Деревянная скамейка, бревенчатый обеденный стол. Мусорный бак полон отходов после туристов, после обедов водителей и проезжающих. Фредди ведет под руку своего отца, мрачного старика с тростью. Тот идет тяжело, прихрамывая на левую ногу. Фредди внимателен, терпелив. Он идет спокойно, в ритм отца. В другой руке у него корзина, полная продуктов: сэндвичей, фруктов, воды.

Фредди: Спокойно, папа. Мы никуда не торопимся. Спокойно.

Отец Фредди медленно садится на скамейку. Опирается о свою трость, смотрит, как и всегда, куда-то вдаль. Фредди не садится. Ставит рядом с отцом корзину с продуктами.

Фредди: Здесь есть все. Сэндвичи, цыпленок в фольге, яблоки, молоко.

Отец вообще не реагирует. Он никогда не реагирует, никогда не подает ни малейшего знака, что понимает, что ему говорят. Просто смотрит своим мрачным взглядом на какую-то точку на горизонте. И неизвестно, видит ли он вообще что-нибудь. Фредди пытается последний раз.

Фредди: Сахар тоже есть. Папа. Сахар тоже есть.

Отец не реагирует. Даже на сахар, который любит, который всегда крадет, который прячет во рту, из-за которого он лишился всех пальцев на правой ноге, но что все равно не смогло остановить болезнь. Старик не реагирует даже на упоминание о сахаре. И Фредди как-то решает, что это все. Что его отец не осознает, кто он такой, где находится, что происходит вокруг. Не осознает ничего.

Фредди: Ладно, папа. Я пошел.

Фредди все же оглядывается. Потому что план его ужасен. И потому что он не уверен, что действительно это сделает. Что он здесь, на этом месте оставит своего отца, который потерял разум, который не знает даже своего имени, но даже если бы знал, то и от этого не было бы никакой пользы, потому что он молчит уже годами, ни с кем не разговаривает, просто сидит, опираясь на трость и, молча, сморит перед собой.

В сущности, ни его дети, никто другой не знает точно, почему он перестал говорить. И почему он вдруг стал злым. И на кого. И из-за чего. И как это произошло.

Фредди оглядывается. Может, хоть сейчас его отец отреагирует. Может, он подаст хоть какой-нибудь знак. Может, покажет, что он разумен, что понимает хоть что-нибудь.

«Вообще,» – думает Фредди, – «то, что я сейчас делаю, для его же блага.»

«Потому что, может, хоть это вырвет его из этого абсолютно бессознательного состояния. Может, это пробудит его из глубокого сна, потому что ведет он себя как человек, который спит, только просто случайно еще и ходит во сне.»

Так Фредди говорит себе, чтобы не сойти с ума на этом месте от угрызений совести. А отцу говорит:

Фредди: Я пошел.

Фредди засовывает руку во внутренний карман отцовского пиджака. Достает его бумажник, а из него документы с фотографией. Кладет их себе в карман. Потом из другого кармана достает деньги, большое количество купюр. Часть кладет в бумажник отца, остальное – рассовывает по карманам одежды отца.

Фредди: Здесь много. Я отдаю тебе все, что у меня есть.

Из последнего кармана Фредди достает фотографию. Маленькую черно-белую фотографию. Кладет ее в бумажник отца.

Фредди: Это мы с Дадой. На отдыхе в Сутоморе, в семьдесят восьмом году. Тебя там тогда не было.

Йович молчит. Ни жеста, ни вздоха. Фредди снова смотрит на отца. Потом резко отворачивается.

Фредди: Прощай, папа.

Фредди уходит. Отец остается сидеть. Слышен звук заводящегося автомобиля, как-то громко, почти как эхо. Старик продолжает сидеть. Фредди отъезжает, потом сильно давит на газ. Отец даже не двигается. Машина удаляется. Фредди навсегда оставляет своего отца.

Старик сидит долго, опираясь о трость, смотрит вперед.

Весь шум бензоколонки, крики каких-то детей, гул подъезжающих и отъезжающих автомашин, голоса людей, сигналы машин, все потихоньку затихает. Старик продолжает сидеть, не двигаясь. Затем, впервые за много лет голосом, тон которого он и сам забыл, говорит.

Йович: Однажды мои дети очень гордились мной. Однажды. В Сутоморе, на пляже. При налете кузнечиков. Весь пляж смеялся над нами, прямо в лицо. А я отбивался от них и руками, и ногами, и палкой. Защищал моих детей.

И все. Это все, что Йович хотел сказать. Слышится раскат грома, вот-вот начнется ливень. Но вместо дождя на голову старика начинает сыпаться сахар. Сахар почти засыпает его всего.

Затемнение

Конец первой части

Часть вторая

XIII

Перед большим куском голубой ткани, какие можно видеть в телестудиях, стоит Дада с дистанционным пультом в руке. Она знакомит зрителей с прогнозом погоды. Дада красива, как всегда, даже еще красивее, не смотря на то, что ее живот на много больше. И здесь она говорит в своей привычной манере, только голос на октаву выше. Она так же артикулирует, меняя голос до уровня, каким говорит ребенок. Дада комментирует зрителям метеорологическую карту, показывая что-то рукой на голубой ткани. Если бы мы смотрели это по телевизору, то перед нами была бы нарисованная на компьютере карта. А так, понять ничего нельзя. Дада однако говорит вдохновенно.

Дада: Восход солнца ровно в шесть часов сорок шесть минут, заход – в восемнадцать часов сорок шесть минут, что делает завтрашний день особенным. Завтра, дорогие телезрители, день осеннего равноденствия, или говоря научным языком, это граница, в которой солнце пересекает небесный экватор и перемещается из северного полушария в южное.

Дада ошибочно показывает юг.

Дада: Проще говоря, обращаю ваше внимание на то, что нас ждет грустная новость: осеннее равноденствие означает официальное окончание еще одного лета и скорое приближение зимы.

Дада, честное слово, грустно вздыхает.

Дада: Завтра утром облачно, ожидаются дожди прежде всего в северных, а так же в центральных областях, хотя на юге страны в первой половине дня будет сухо.

Дада снова показывает юг неправильно.

Дада: Во второй половине дня будет безоблачно. Антициклон разгонит облака, скопившиеся над нашей прекрасной страной, и во второй половине дня ожидается быстрый рост температуры. Ветер южный, слабый до умеренного. Давление выше нормы, минимальная температура днем от 15 до 20 градусов, максимальная до 25 градусов.

Дада работает на национальном телевидении, поэтому и держится соответствующе.

Дада: Такая погода сохранится еще всего несколько дней. Поэтому призываю вас использовать последние теплые дни бабьего лета, потому что неизвестно, что ждет нас потом.

Дада похожа на идиотку, смотрит в камеру.

Дада: От имени всего нашего коллектива и от имени национального телевидения желаю вам приятного вечера.

Дада ждет. Смотрит куда-то вверх.

Дада: Есть?

Ответа нет.

Дада: Что опять произошло с моим гримом? Почему опять я так блещу?

Дада ждет ответ. Раздраженно бормочет.

Дада: Я прошу вас, чтобы кто-нибудь объяснил этой девочке, как надо работать!

Яркий прожектор гаснет. Наступает полное

Затемнение

XIV

Терраса в доме Фредди, большой стол, полностью заставленный едой, которую никто не ест, накрыт на шестерых. На этой террасе, да и в этой пьесе, кажется, что у всех какие-то проблемы с едой: у Дады еда вызывает отвращение, Жанна и Фредди в принципе не едят, Макс после своего микроинсульта на специальной диете, Милану не хочется есть, зато хочется пить, а Надежда, как правило, хорошо наедается дома, прежде чем появиться в обществе. Поэтому, как это было и с Максом, в конце вечера остается голодной.

Итак, никто ничего не ест, только иногда кто-то что-то пьет. Однако, даже если в это трудно поверить, это дружеский ужин. Вечер хороший. Дада вчера была права: на улице действительно двадцать пять градусов. Свежо, красиво, видна каждая звездочка.

Фредди: Почему никто ничего не ест? Для кого я столько всего назаказывал?

Этим летом Фредди оперировали. У него во рту колаген и тампоны. Он выглядит как чудовище. Надежда и съела бы что-нибудь, но ей не хочется это делать в одиночку. Она оглядывает всех.

Милан: Я бы выпил еще немного вина…

Фредди: Вот бутылка. Налей себе.

Милан с этой минуты и далее будет наливать себе сам.