Текст книги "Кузнечики [=Саранча]"

Автор книги: Биляна Срблянович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Annotation

В пьесе «Саранча» все персонажи находятся в состоянии перманентной войны друг с другом: красавица жена вытирает ноги о тряпку-мужа, ее брат-гомосексуалист бросает на улице слабоумного отца, чтобы тот не вернулся больше домой, мать и дочь не могут и пяти минут поговорить без взаимных упреков, а подозрительный до маниакальности тележурналист видит в каждой хорошенькой девушке шпионку. Эти люди не умеют любить, они эгоистичны до последней степени, относятся к жизни потребительски и самоутверждаются, поедая друг друга. Недаром Биляна Срблянович сравнивает их с саранчой. Здесь все «хороши», все заслуживают презрения и одновременно сочувствия – хотя бы потому, что мотивы их по-человечески понятны.

Биляна Срблянович

Часть первая

Часть вторая

Биляна Срблянович

Кузнечики

Биљана Србљановић: Скакавци (2005)

Перевод с сербского Сергея Гирина

Действующие лица:

Надежда, 35 лет

Милан, 35 лет

Дада, 36 лет

Фредди, 39 лет

Аллегра, 10 лет

Жанна, 50 лет

Максим, Макс, 55 лет

Г-н Игнятович, 75 лет, академик, отец Милана

Г-н Йович, 80 лет, никто и ничто, отец Фреди и Дады

Г-н Симич, 77 лет, никто и ничто и никому никем не приходится

Г-жа Петрович, 78 лет, мама Жанны

Пьеса состоит из двух актов. Действие пьесы происходит в самом начале и в самом конце лета.

Все герои очень старые, особенно самые молодые.

В пьесе много различных мест действия, описанных достаточно детально, что не следует понимать буквально.

Все постоянно что-то едят, и везде постоянно идет дождь.

Часть первая

I

Популярный ресторан, шумный и пропахший дымом сигарет. Тоскливое желтоватое освещение, запах неоднократно пережаренного подсолнечного масла проникает через одежду, лезет в ноздри, в кожу. Стоит июнь, и посетители сидели бы на улице, в саду, но снова идет дождь. А внутри душно, пища тяжелая и дорогая, хотя ресторан всегда полон, и работает до поздней ночи.

Его популярности сопутствует тот факт, что, не смотря на то, на сколько вы плохой человек, за соседним столиком всегда найдется кто-нибудь, кто окажется хуже вас.

За столиком сидят Надежда и Максим.

Максим, Макс, мужчина с аккуратной прической, поднимает бокал за какого-то вымышленного знакомого, который находится где-то там, за границами нашего обозрения.

Максу пятьдесят пять лет, и выглядит он отлично. Это естественно, потому что Макс постоянно и много ухаживает за собой. Он загорелый, всегда аккуратно подгримированный, стройный, хорошо сложенный. Для того, кому это не смешно, он выглядит прекрасно. И вот только плохие больные зубы заменены одинаковыми фарфоровыми коронками, слишком уж одинаковыми и слишком уж белыми. Челюсть Макса говорит о грустной истории этого человека, о его возрасте и социальном статусе, о его родителях, которые никогда не водили его к зубным врачам.

Макс расскажет, если Вам удастся вывести его на интимный разговор, что зубы у него слабые от рождения, и что в этом виновата генетика, а не его боязнь врачей. Что зубы у него всегда были мягкими как сыр, или что они крошились как мел, что было и у его отца, и у его деда.

В том, что ни его прадеда, ни деда никто не водил к зубному врачу, может быть, и кроется причина этой генетики, но положения вещей это не меняет. У Максима всю жизнь болят зубы, даже и теперь, когда его собственных зубов почти не осталось.

Но хватит о Максе. А Надежда пусть представится сама.

Надежда: А кто это вон там?

Макс и Надежда склонились над своими тарелками. Максим уже все съел, Надежда не осилила еще и половины. Макс осторожно поворачивается.

Макс: Дурочка какая-нибудь. Вы плохо едите. Вам не нравится?

Надежда постоянно смотрит куда-то мимо Максима, разглядывает посетителей ресторана, смотрит, что едят и пьют другие, чем они занимаются. Только время от времени кладет в рот какой-нибудь кусочек.

Надежда: Наоборот, бифштекс прекрасный.

Макс незаметно смотрит на часы.

Макс: Но если Вам не нравится, скажите откровенно.

Надежда возвращается к своей тарелке. Макс смотрит на нее так, как будто бы заставляет ее есть. Она кладет в рот кусок мяса и быстро жует.

Макс: Ваше мясо совсем остыло. Оно стало похоже на подметку от ботинка. Может, заказать Вам что-нибудь другое?

Макс поднимает руку, ненавязчиво подзывая официанта.

Надежда: Нет, нет, не нужно…

Официант и не появляется. Он никогда не появляется, потому что тут нет приличных посетителей. Надежда останавливает Максима.

Надежда: Не надо. Все в порядке. Вот, смотри, я ем.

Надежда кладет большой кусок мяса в рот. Жует. У Макса от одного только взгляда на Надежду начинают болеть зубы.

Макс: Это не очень хорошо для челюстей. Что касается меня, то Вы вообще можете не есть. Я же Вам не…

Надежда: Отец?

Макс: Да нет. Я просто хотел сказать, что я же Вас не заставляю.

Надежда: Я пошутила.

Надежда смеется. Она всегда смеется над своими шутками.

Макс: А, да?

Надежда: Знаешь, я не понимаю, мне на самом деле смешно или я все же немного нервничаю.

Максу все равно. У него сейчас болит челюсть, и это одно только его и интересует.

Макс: Я не знаю.

Надежда: А вообще-то, у меня нет отца. Он умер, когда я была еще маленькая. Знаешь, ты немного похож на него.

Макс: Опять шутишь?

Надежда: А тебе не смешно?

Надежде смешно. Максу ни сколько.

Макс: Ни капельки.

Надежда: Не бойся, у меня и матери нет. Только не подумай ничего. Я не вижу в тебе ни того, ни другого… Люди склонны все упрощать.

Макс: А Вы сложный человек?

Надежда: Да, мы очень сложный человек.

Максу вообще не хочется копаться в этом. Он опускает ладонь в тарелку со льдом, потом прикладывает ее к зубам.

Надежда: Закажи что-нибудь сладкое. Не жди меня.

Макс морщится.

Макс: Я не ем сладкое.

Надежда: Из-за зубов?

Макс: Из-за фигуры.

Надежда: А я вообще не слежу за фигурой.

А следовало бы. Потому что на Надежде вся одежда просто лопается.

Макс: Да и нет необходимости.

Надежда: А вот тебе следовало бы. В твои годы, бац и все.

Макс не готов к такому разговору.

Макс: В мои годы?

Надежда: Я тебя сейчас обидела, да?

Макс: Нет, совершенно.

Надежда: Я вижу, что обидела. Я тебе отвечаю: ты для своих лет выглядишь отлично. Серьезно, без дураков. Почти.

Макс: Почти?

Надежда: Ну, зубы и волосы. И вообще…

Макс перебивает ее.

Макс: Надежда… Надежда, ты так считаешь?

Надежда кивает головой.

Макс: Нет необходимости вдаваться в детали.

Надежда: Ну, ты же спросил.

Макс: Нет, я не спрашивал. Я прекрасно знаю, сколько мне лет. И не ждал, что Вы откроете мне тайну. Кроме того, если посмотреть формально, то и Вы не так уж и молоды. Вам, сколько? Двадцать…

Надежда: Тридцать пять.

Макс: Вот как? Никто не даст.

Надежда: Я знаю, что никто. Моя бабушка всегда говорит, что я с первой менструации нисколько не изменилась. Я могла бы выглядеть малолеткой, но уже иметь ребенка, который ходит в школу.

Макс: И что, у Вас есть ребенок?

Надежда: Нет. У меня никого нет.

Макс: У Вас есть бабушка.

Надежда: Да и ее у меня нет.

Макс: Она умерла?

Надежда: Нет, не умерла. Что?

Макс останавливает ее. Все это его вообще не интересует. Поэтому он ведет себя цинично.

Макс: Вы действительно сложный человек. К счастью, хорошо выглядите. Меня удивляет, что, как Вы говорите, у Вас никого нет.

Надежда: От цинизма могут заболеть зубы. Даже те, которых уже нет.

Макс: Это фантомы.

Надежда: Это зубы. И болят они потому, что ты злой. Попробуй быть добрее. Посмотришь, как будет.

Макс: Эта мудрость, я полагаю, тоже исходит от бабушки?

Надежда продолжает, как будто бы не слышала.

Надежда: Я знаю, что выгляжу не так уж и хорошо. Я не толстая, но… я полная. И кроме того, рыхлая. Кто-то сказал мне однажды, что я похожа на подушку… И это была не бабушка.

Макс: А я ничего и не говорю.

Надежда: Но вообще-то мне абсолютно понятно, как стать очень привлекательной для мужчин. Для тех, которые любят спать с женщинами, а появляться с ними где-то не любят. А я люблю быть с такими мужчинами, которые не могут меня куда-нибудь пригласить. Это жизнь.

Макса действительно трогает искренность Надежды.

Макс: Ну, а тебе здесь нравится?

Надежда: Нравится. И спасибо, что ты наконец перешел на «ты».

Макс искренно смеется.

Надежда: Больше не болит?

Макс: Я выпил обезболивающее. Оно подействовало.

Надежда: Хорошо, если так.

Макс: Я веду себя немного старомодно, да? В мои годы это нормально. Это потому, что мы не очень хорошо знаем друг друга.

Надежда: Но мы шли к этому. Немного раньше, в машине…

Макс: Не так громко. Меня здесь все знают.

Максу снова вдруг становится неловко. Он как-то вжимается в стул. Надежда замолкает, потом снова продолжает.

Надежда: Если ты хочешь, мы можем потом заняться этим у меня.

Макс: Нет. Уже поздно.

Надежда: Это у тебя от твоих обезболивающих. От них можно стать импотентом.

Надежда совершает ошибку этой фразой. Макс снова становится злым.

Макс: Твои знания по истине безграничны. Просто невероятно, что ты только гримерша.

Надежда: Мне с трудом давалась школа.

Макс: Кто бы мог подумать!

У Макса на нервной почве опять начинает болеть зуб. Он снова прикладывает ладонь к щеке.

Надежда: Опять болит? Я же говорила…

Макс сразу же опускает руку, твердо решив, что перед этой женщиной больше не сделает ни одного знака, указывающего на физическую боль.

Макс: Если хочешь знать, мой дедушка моей бабушке и после пятидесяти лет совместной жизни говорил «вы».

Надежда: Как-то это странно.

Макс: Да. Это было когда-то. Когда еще сохранялся хоть какой-то порядок.

Надежда: А у твоего деда была машина?

Макс: Конечно, была. Еще до войны. И машина была, и шофер.

Надежда: Значит, в машине твой дед обращался к твоей бабушке на «вы», когда предлагал…

Максим перебивает ее прежде, чем она успевает закончить. Надежда смеется.

Макс: Хватит. Прекрати, пожалуйста.

Надежда: Я же шучу.

Макс: А мне, представь себе, не смешно.

Надежда: Ладно. Не злись.

Макс: Мы – это другой мир, девочка.

Надежда вдруг становится грустной. Кладет вилку, отодвигает от себя тарелку.

Надежда: Я знаю! Знаю. Хочешь, чтобы мы ушли?

Максу становится как-то жаль ее.

Макс: Я этого не говорил. Я хотел сказать, что мы – другое поколение. Я на пятнадцать лет старше тебя…

Надежда: На двадцать.

Макс: На двадцать. Хорошо, на двадцать… Тебе и это известно?

Надежда: Так написано в Интернете.

Макс: В Интернете все есть.

Надежда: Ты на самом деле отлично выглядишь. Я бы на твоем месте вообще отказалась от косметики.

Макс: Дело не в возрасте. Это вопрос профессионализма. Я, как бы это сказать, лицо телевидения. Те немногие люди, которые смотрят мою программу, ждут от меня и определенного имиджа!

Надежда: Ну, если их немного, чего ты беспокоишься?

Макс: Что ты имеешь в виду? Мою программу смотрит один миллион восемьсот тысяч человек. Каждую неделю.

Надежда: А, да?

Макс: Это, по-твоему, мало?

Надежда: Для меня нет, для тебя да. Это же так сказал.

Макс: Я сказал это с иронией. Думаю, тебе известно, кто я такой?

Надежда просто смотрит на него, а Макс просто не знает, с чего начать.

Макс: Я… я – лицо телевизионной журналистики. Я даже могу повлиять на то, чтобы переизбрали председателя правительства, например. Если захочу. Мне это под силу, понимаешь?

Надежда: Ладно. Теперь понимаю. Я не смотрю телевизор. А зачем тебе его переизбирать? Он что, не справляется?

Макс: Да не в нем дело, не о нем речь… А ты вообще знаешь, кто председатель правительства?

Надежда пожимает плечами.

Макс: Я привожу его, как пример. Пример того, на сколько велика сила телевидения, где ты, кстати, работаешь.

Надежда: Я просто гримирую.

Макс: Ну, хорошо, сейчас гримируешь. Это только начало. Потом можно продвигаться вперед. Если тебя кто-нибудь порекомендует. Если тебя заметят. Ты бы могла… читать новости, например.

Надежда: Читать новости? Это для этих-то дураков?

Макс: А гримировать – это для умных?

Надежда ничего не отвечает.

Макс: У тебя ведь есть какие-нибудь амбиции?

Надежда: Есть. Я бы хотела… заботиться о ком-нибудь.

Макс: А, вот как? Ты бы хотела выйти замуж?

Надежда: Да нет. Я уже старая для этого.

Макс смеется. Искренно.

Макс: Старая? Ты старая?

Надежда: Девушка-бабушка.

Макс: Кто тебе это сказал?! Ах, да, да, беру вопрос обратно, я знаю! Бабушка?..

Надежда: Никто мне ничего не говорил. Просто я так себя чувствую. Старой.

Макс смеется. Берет Надежду за руку.

Макс: Моя дорогая, если ты себя чувствуешь старой, то, что тогда мне говорить?

Макс смотрит на Надежду с какой-то нежностью, которую не может объяснить. Если упростить, то эта разница в возрасте дает ему какую-то потребность ее защитить.

Надежда: Макс, знаешь что… Мне нравится, когда ты говоришь мне «дорогая».

Макс как только это слышит, становится нежным. Одна слезинка, то ли от смеха, то ли от переизбытка эмоций, течет у него по левой щеке.

Макс: Дорогая.

Макс вытирает глаза. Надежда смотрит на него почти влюбленным взглядом. Потом говорит.

Надежда: У тебя грим потек.

Надежда окунает край салфетки в стакан с водой. Вытирает Максу лицо.

Макс: Я забыл его смыть… Ладно. Хватит.

Надежда: Еще здесь чуть-чуть осталось…

Макс берет руку Надежды. Отстраняет ее.

Макс: Я же сказал, хватит.

Теперь снова никто не улыбается. Снова становится как-то напряженно. Макс смотрит куда-то вдаль, пытается позвать официанта.

Макс: Три официанта на столько столов. И еще один из официантов слепой! Просто невозможно до них докричаться. Если увидишь, позови его. Я хочу расплатиться.

Надежда оборачивается. Смотрит вокруг себя.

Макс: Не торопись. Только если его увидишь…

Надежда: Я не вижу официанта, но вон тот человек все время на тебя смотрит.

Макс оборачивается. Отпивает глоток вина. Становится каким-то важным.

Макс: На меня все смотрят.

Надежда: Этот постоянно смотрит.

Макс: Я предполагаю.

Надежда: Обернись. Может, ты его знаешь.

Макс: Меня он не интересует.

Но все же Макс оборачивается.

Макс: А, этот.

Макс поднимает брови и кивает кому-то там головой. И как обычно в таких случаях, поднимает бокал. С усмешкой, но сквозь зубы говорит Надежде.

Макс: Доносчик.

Надежда: Этот?

Макс: Работает на полицию. Засранец.

Надежда: А почему ты за него поднимаешь бокал, если он засранец?

Макс: Я и сам себя об этом спрашиваю.

Надежда: Потому что он родственник твоей жены?

Макс: Откуда ты знаешь?

Надежда: Он сейчас это сказал этому, который сидит рядом с ним.

Макс с удивленным видом оборачивается. Смотрит на соседа родственника своей жены.

Надежда: Это было не громко. Он сказал это только ему.

Надежда поясняет.

Надежда: Я умею читать по губам.

Макс: На самом деле?

Надежда кивает головой.

Надежда: И про твою жену я тоже знаю.

Макс: Об этом тоже пишут в Интернете?

Этот выход в ресторан становится похож на наказание.

Надежда: Мне все равно. Это касается только тебя.

Оба замолкают.

Макс: Ты действительно можешь читать по губам?

Надежда довольно кивает головой.

Надежда: Это не так уж и трудно.

Макс: Ну вот, видишь, еще кое-что умеешь. Не только гримировать.

Надежда: Хочешь, я расскажу тебе, о чем они говорят?

К Максу понемногу возвращается энтузиазм.

Макс: Почему бы и нет. Давай!

Надежда смотрит в сторону полицейского засранца. Немного сосредотачивается, потом снова смотрит.

Надежда: Завтра они собираются взять начальника почты. Из-за сокрытия налогов.

Макс: Ты меня разыгрываешь?

Надежда: Нисколько. Это засранец этот сказал.

Максим оборачивается. Смотрит на доносчика.

Макс: Ты уверена?

Надежда: Он только что это сказал. Я видела.

Макс достает мобильный телефон из кармана пиджака. Набирает какой-то номер и, довольный собой, ждет соединения.

Макс: Надежда, ты опасный человек. Правда. Давай-ка, подсмотри еще что-нибудь.

Макс говорит по телефону.

Макс: Алло, это я. Слушай, проверь-ка мне…

Затемнение

II

Холл какого-то большого и серьезного учреждения. Мраморные колонны, облицованные мрамором стены, мраморный пол, мрамор при входе. А где-то там за горизонтом нашего зрения множество больших дверей. Везде двери, которые с трудом открываются и тяжело закрываются. Милисав Симич, ветхий старик, худой и высокий, в мокром плаще, сидит на одном из деревянных стульев и, держа подмышкой портфель, мнет его. Возле него нервно прохаживается Милан, бывший его студент, а сейчас постоянный шофер своего отца. Потому что то, что он окончил школу, совсем не значит, что он чему-то научился. Симич, свернулся на стуле, вжался в собственный скелет. От его метра девяносто осталась ровно половина. Милан ходит и говорит, ходит и говорит.

Милан: Мой отец играет в лото. Уже тридцать пять лет, каждый день. Тридцать пять лет каждый день мой отец просыпается каждое утро первый, первый умывается, первый бреется, варит кофе, закуривает трубку и садится за кухонный стол. И тогда начинает: раскладывает числа, развивает системы, сравнивает, предсказывает, ищет дебютную комбинацию. Мой отец уже тридцать пять лет каждый день своей жизни пробует чем-то овладеть.

Где-то, в конце какого-то коридора, медленно со скрипом открываются какие-то двери. Милисав Симич встает, но не делает ни единого шага. Остается стоять здесь, возле своего стула, как какой-то испуганный пес, и слушает. Он прислушивается к стуку мужских шагов по мрамору. Шаги приближаются, потом удаляются. Двери с шумом закрываются.

Милан: Это еще не он.

Симич разочарованно садится. Милан делает паузу. Мы думаем, что он уже совсем замолчал, но он продолжает.

Милан: Мой отец каждое утро, уже тридцать пять лет, берет какое-нибудь важное число и вокруг него развивает целую систему. Он ставит на даты, на дни рождения, на юбилеи великих и малых сражений, на даты террористических актов, государственных катаклизмов, неизвестных войн. Он играет на номера букв в именах известных людей, исторических личностей или родственников, друзей, знакомых, королей, соседей, писателей, всех своих предков.

Симич вдруг наполовину привстает со стула и прислушивается, как какой-то худой сказочный мышонок. Водит носом и ушами, как будто старается услышать то, чего услышать нельзя.

Милан: Да нет ничего. Рано еще.

Симич смотрит на Милана. Он не утруждает себя, чтобы что-нибудь сказать. Милан садится. Вернее, просто бросает свое тело на стул рядом с Симичем.

Милан: Мой отец уже тридцать пять лет каждый день своей жизни каждого человека, которого встречает, просит загадать ему какое-нибудь число. Каждого, абсолютно каждого.

Милан грустно прибавляет.

Милан: Каждого, кроме меня.

Симич смотрит на молодого человека, который находится рядом, но на самом деле не видит его. Потому что Симич ждет, собранно ждет. В уголках сухих губ почти уже собралась белая слюна, потому что от того, что он нервничает, он не может ни говорить, ни даже глотать. Он сказал бы что-нибудь Милану, если бы мог и если бы знал что. Двери в глубине коридора открываются и сразу же со скрипом закрываются. Симич вскакивает. Его портфель переворачивается, и из него выпадают какие-то книги. Но шанс, что что-то произойдет, уже позади. Милан собирает книги. Симич просто стоит. Ему стыдно, что он так нервничает. А еще больше потому что он поддался своим слабостям и рефлексам. Он стоит, обезумевший от переживаний, с пересохшим ртом, мокрый и красный от нетерпения. Милан собирает все книги.

Милан: Почему Вы не разденетесь? Разве Вам не жарко? Дождь давно прошел, сейчас почти тридцать градусов.

Симич ничего не понимает.

Милан: Давайте, снимите свой плащ. Вам станет легче.

Профессор Симич, как маленький ребенок, слушается, что ему говорят, и снимает плащ. Он остается в выходном костюме, в белой накрахмаленной рубашке, в галстуке, завязанном мертвым узлом.

Милан: Выходной костюм? Это Вы специально?

Милан подмигивает старику.

Милан: И у моего отца тоже есть такой. В первом правом ящике рабочего стола. Там лежит даже инструкция, как его хоронить. Фото для памятника, список кто должен говорить, кого позвать, а кого нет. И туда же он положил и костюм. Точно такой же. Это лучшее, что у него есть.

Симич смотрит на свой погребальный костюм. Поправляет лацканы.

Милан: Наберитесь терпения. Поверьте, это всегда отнимает много времени. А в это время года, когда готовится заседание городского совета, они могут сидеть часами. Рассматривают всякие предложения, обсуждают кандидатов, их заслуги. Пока у них животы ни заурчат. Садитесь.

Симич садится. Точнее, тело Симича соглашается сесть. Но сам Симич остается стоять. Милан кладет книги ему на колени.

Милан: Не переживайте. Я наблюдаю за всем этим годами. Если мой отец за кого-нибудь берется, то его обязательно примут. Это абсолютно точно.

Губы Симича наконец растягиваются в улыбке. Точнее, изменяется лицо. Губы начинают чуть-чуть дрожать. Но Милан знает этого человека, друга своего отца, которому они с отцом многим обязаны. Поэтому знает и его настоящую улыбку. Милан говорит мягче.

Милан: А это что у Вас?

Милан рассматривает названия книг, которые лежат на коленях Симича. Читает.

Милан: «История права в Илирии» профессора Милисава Симича. А, так это Ваша?!

Симич кивает.

Милан: Я не знал, что у илирийцев была правовая система.

Симич: Не было.

Симич взрывается. Ну, наконец-то он заговорил! Он просто не смог сдержаться. Милана, однако, это не удивляет. Ему знаком этот напряженный голос. Он с интересом рассматривает другие книги.

Милан: Посмотрим, что тут у Вас еще есть… «Государство и государственность», Милисав Симич. Опять про илирийцев?

Симич: Нет.

Милан: Я знаю, помню. Это же был учебник, да?

Симич: Рекомендуемая литература.

Милан читает дальше.

Милан: «Сны и бессонница». Стихи! «Бессонница». Я не знаю этого слова…

Симичу этого достаточно. Он берет книги и кладет их в портфель.

Милан: Профессор, а Вы и стихи пишете?

Симич опять не отвечает. Он уже сказал то, что хотел сказать. Больше он говорить не хочет.

Милан: И мой отец пишет стихи. Вы, конечно, это знаете. У него много стихов, несколько сборников. Самое малое – пять. Или даже десять. И каждое стихотворение он кому-то посвящает: королю, своей маме, покойной жене – моей маме, своему врачу и Достоевскому. Потом одному родственнику, который был ранен на войне, потом всем детям земли, природе и солнцу… всем. Всем, кроме меня. Мой отец уже тридцать пять лет пишет стихи. Но ни одно никогда не посвятил мне.

Теперь и Милан замолкает. Симичу становится жалко своего самого плохого студента. Ему жалко видеть, во что он превратился. Через какое-то время Симич произносит.

Симич: Милан, сынок, почему Вы не работаете?

Милан: Так я же на пенсии. Разве Вам папа не сказал?

Симич: Как на пенсии? Сколько же Вам лет?

Милан: Тридцать пять. Я на пенсии по инвалидности.

Симич: Но Вы же не инвалид!

Милан: На службе так положено.

Симич: Да. Зачем Вы вообще пошли в полицию? Вам надо работать!

Милан: Как я буду работать? А кто будет помогать отцу?

Симич: Он и сам может о себе позаботиться. Вы – юрист, а не водитель.

Милан: Да нет. Отец сам не сможет.

Симич: Почему же не сможет? Он младше меня.

Милан: Вообще-то я не водитель. Просто иногда подвожу его. И жду. Когда у меня есть время, и когда у меня нет других дел.

Симич: Поэтому я Вас и спрашиваю. Почему Вы не занимаетесь ничем другим?

В этот момент какие-то тяжелые двери рядом открываются. Слышатся старческие голоса: много мужских голосов, консонанты, произносимые вставными челюстями, какой-то кашель, напоминающий рак легких, быстрые шаги, как в туалете, неожиданные выкрики. И неторопливый голос, полный достоинства. Симич и Милан встают.

Милан: Вот они.

Тут же мимо них обих быстро, важно, без остановки проходит академик Игнятович. Он только бросает Милану.

Игнятович: Давай, поехали.

Милан спешит за отцом. Симича никто не замечает. Милан обгоняет отца, открывает перед ним входную дверь. Симич, как вкопанный, глухо произносит.

Симич: Павел…

Академик Игнятович оборачивается, деланно удивляется. Делает вид, что не видел друга, который часами ждал его тут в приемной. Он так ведет себя, что всем понятно, что он притворяется. Потому что он хочет, чтобы всем это было понятно.

Симич: Павел! А я?

Игнятович: Ты все еще тут? Слушай, ничего не получилось. Что сказать? Они тебя не поддержали. Тяжело, много кандидатов.

Очень возможно, что в этот момент Симич перенес на ногах инсульт. Во всяком случае, он производит такое впечатление.

Игнятович: Никто, брат, за тебя не проголосовал! А я воздержался. Чтобы не оказывать давления.

Симич жив, только пошатывается. Он делает шаг вперед, к другу. Потом останавливается и стоит, как вкопанный.

Игнятович: Ну, ладно, ей Богу! Что ты на меня так смотришь! Это же не конец света! Время есть, попробуешь в следующем году снова.

Академик Игнятович идет к выходу, оставляя Симича стоять.

Игнятович: Слушай, это серьезное учреждение, а не мясокомбинат! Некоторые и умирают, ожидая, что будут приняты, а ты так…

Симич остается, отец и сын Игнятовичи уходят. У самого выхода академик оборачивается и прибавляет другу.

Игнятович: Эй, Милисав!

Старик, как какой-то бездомный пес, почти бежит к нему.

Симич: Я слушаю!

Игнятович: Слушай, назовии мне, пожалуйста, какое-нибудь число!

Затемнение

III

Кухня в квартире Игнятович. Не очень большая, но здесь достаточно места для кухонного стола, где может позавтракать целая семья. Если бы в этом доме такие завтраки были заведены.

Стол, стулья, скатерть, чашки, тарелки, фотографии и кружево, окрашенные стены, паркет и плитка. Все выглядит так, как описано в каком-нибудь романе Велмар-Янковича.

Ну, не будем загружать читателя описаниями.

За столом сидит Павел Игнятович. Он курит трубку, пьет кофе и разрабатывает системы лото.

Напротив него за столом, еще в пижаме, склонившись над стаканом сока и куском хлеба с вареньем, сидит Алегра, этот претенциозный ребенок.

Трубка дымится, ребенок кашляет. Игнятович не замечает этого.

Игнятович: Посмотрим: один, девять, четыре, семь. Один и девять, четыре и семь. Десять и одиннадцать. Одно к другому не подходит.

Дада, мать Алегрины, в домашней накидке, из-под которой виднеется живот будущей роженицы, похожий на футбольный мяч, входит на кухню. Дада высокая и до неприличия красивая женщина. Она выглядит как женщина, которая всегда и в любой компании будет самой красивой. Алегра кашляет еще раз, уже преднамеренно.

Дада: Отец!

Игнятович: Ох, любовь моя, ты встала! Доброе утро. Если хочешь, там есть кофе.

Дада: Отец, ты же знаешь, что я не пью кофе.

Дада берет свою дочь за руку и отодвигает ее вместе со стулом от стола и табачного дыма.

Дада: А разве мы не договаривались, чтобы не курить при ребенке? Разве вам Милан ничего не говорил?

Алегра, чье имя на столько отвратительно, что мы постараемся избегать его, как по команде, начинает кашлять. Игнятович как будто только сейчас замечает, что тут ребенок.

Игнятович: Милан? Он мне ничего не говорил. Но если мешает, вот, я гашу.

Игнятович выворачивает трубку в пепельницу. Дада теперь и сама начинает кашлять. Она берет пепельницу с выражением полного отвращения и какой-то детской обиды и несет выбрасывать ее содержимое.

Дада: Странно, что он вам ничего не сказал.

Игнятович: Я тебе говорю, и словом не обмолчился! А ты, кукла моя, ты что еще делаешь дома? Ну-ка, быстро в школу! Опоздаешь!

Дада: Алегра сегодня не идет в школу, папа. Вы же видите, что она даже не одета.

Игнятович: А, не идет? Почему? Опять какой-нибудь праздник?

Дада: Не дай Бог такого праздника! Вы что, не видите, что ребенок болеет?

Дада, когда говорит, говорит быстро. И немного копирует голос ребенка. Как-то пискляво и тягуче, выделяя каждую букву.

Игнятович: Болеет? Ты что говоришь? Куколка моя, иди сюда, дедушка посмотрит!

Дада берет дочь за руку, хотя та и не собиралась подходить к деду. О чем она и говорит.

Алегра: Лучше не надо. Мне мешает запах дыма. У меня на него аллергия.

Нужно ли напоминать, что и ребенок, когда говорит, говорит быстро. И сама также копирует детскую речь, также пискляво и тягуче, выделяя каждую букву.

Игнятович начинает смеяться, совсем как Дед Мороз. Просто так, считая, что так смеется любой дедушка.

Игнятович: Да какая аллергия, Бог с тобой! Это ты немножко простудилась. Ты мороженое ела, признайся дедушке?

Алегра: Боже сохрани, дедушка! Какое мороженое! Ты же знаешь, что у меня очень чувствительное горло!

Игнятович: Сердце мое, и как это она со мной разговаривает! Прямо как взрослая!

Игнятович, смеясь, как подобает дедушке, наклоняет ее голову к себе, чтобы поцеловать.

Дада этого не любит, да и ребенок тоже. Алегра прячется за мать, которая заслоняет ее, как будто дедушка болен холерой.

Алегра: Мама!

Дада: Папа, пожалуйста… давайте лучше я позавтракаю.

Игнятович: А, конечно, давай, поешь чего-нибудь!

Дада даже не сдвигается с места, просто ждет, когда Игнятович уйдет. Потом поясняет.

Дада: У меня повышенная кислотность.

Алегра продолжает стоять рядом с мамой. Она тоже хватается за живот.

Игнятович: Ой, господи! Чтобы сказала моя покойная жена: у ребенка язва.

Дада: Язва? Перестаньте! Я думаю, что это все-таки гастрит.

Игнятович хочет дотронуться рукой до живота Дады. Она, конечно, уворачивается. Алегра при этом оказывается перед мамой. И кашляет. Игнятович останавливается.

Игнятович: Вы вдвоем похожи на какое-то тесто, которое из одной квашни перелезает в другую.

Дада вздыхает, ждет. Игнятович тоже ждет, что ему что-нибудь скажут.

Дада: Папа, если вы закончили…

Мама и дочка смотрят на стол с разложенными бумагами, билетами, книгами. Потом смотрят на трубку, на коробку с табаком и на носовой платок.

До старика Игнятовича в конце концов доходит. Он начинает торопливо собирать свои вещи.

Игнятович: Ой, а что же ты не скажешь! Я сейчас…

Вы понимаете, что и мать, и дочь начинают нервничать. Это понятно, потому что завтракать в таком беспорядке невозможно. К счастью, Игнятович быстро все убирает.

Дада: Не обижайтесь, пожалуйста.

Игнятович: Еще чего! Обижаться! Поешь хорошо, слышишь? Ты такая худая!

Игнятович выходит из кухни. Дада добавляет ему вслед.

Дада: И, папа!

Старик, как какой-то несчастный пес, делает пару шагов.

Игнятович: Да?

Дада: Вы никуда не уходите? Милан хотел с вами поговорить. О чем-то очень важном.

Игнятович: А, хорошо, хорошо. Я буду дома. Он хочет поговорить? Пусть поговорит. Ты не знаешь, о чем?

Дада пожимает плечами. Алегра делает то же самое.

Алегра: Откуда маме знать? Она не вмешивается в ваши отношения.

Дада кивает головой. Игнятович верит ей. Он стоит так, как будто забыл, что надо идти. Тогда Алегра напоминает ему.

Алегра: Деда! Ты можешь подождать его там.

Алегра делает то, что воспитанный ребенок никогда себе не позволит. Она пальцем указывает ему на дверь. Игнятович выходит.

Затемнение

IV

В это же время на другом конце старого города, на другой кухне, в другой старой квартире, загроможденной мебелью того же стиля, за столом сидят Симич и Надежда. Симич все также в своем самом лучшем костюме. Его плащ и портфель, переполненный его мыслями в переплетах, лежат рядом на стуле. Все очень похоже на квартиру Игнятовича. Только все на много меньше. Как бывает в квартирах великана и самого маленького карлика. Надежда держит электронный аппарат для измерения давления.