Текст книги "Смерть стоит за дверью"

Автор книги: Билл Флойд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Глава 4

1

Рэнди часто приходил домой с синяками, царапинами и ссадинами на лице и теле. Иногда это случалось по возвращении из командировок, а иногда – после обычного рабочего дня. Мужу нравилось, когда я проводила по ним ногтями. Мы лежали в постели, утомленные любовью, подолгу смотрели телевизор и не испытывали ни малейшего желания разговаривать. Первые два года супружеской жизни этих прикосновений было достаточно, чтобы между нами установилась невидимая связь. Иногда пальцы задерживались на шрамах и ссадинах, которые не имели ничего общего со следами, остающимися на теле после страстной любви. Когда я спрашивала Рэнди о происхождении ран, его сбивчивые и не слишком убедительные объяснения вызывали целый вихрь подозрений, которые я старалась похоронить в самых темных закоулках души.

– Когда я ездил в Лос-Анджелес, в цеху надумали передвигать оборудование, и я нечаянно поцарапался, – пускался в туманные разглагольствования Рэнди. – В нашем филиале завода затеяли реконструкцию по плану, который Дрю Холлоуэй не иначе как выудил из задницы. Хочет увеличить производительность на четыре процента и занимается разным дерьмом. Кажется, он целый месяц изучал разные технологии и делал расчеты всех производственных операций, а они едва втискиваются в рамки технических требований.

Однако рассказы мужа никоим образом не проливали свет на происхождение глубокой ссадины, которая шла от ямки на шее вдоль всей левой ключицы. С какой стати контролер, который следит за соблюдением норм и правил и присутствует на производственных участках только во время поверки оборудования, станет передвигать станки при реконструкции цеха?

А правда заключалась в том, что во время командировки в Лос-Анджелес с ревизией заводов компании «Джексон энд Лиллиард» Рэнди провел последнюю ночь, зверски издеваясь над Кэрри Притчет. Она стала одной из жертв, оказавших отчаянное сопротивление убийце, и через несколько лет остатки мышечной ткани, которые извлекли из-под ногтей на правой руке девушки, послужили доказательством вины Рэнди и способствовали вынесению обвинительного приговора.

Я с нежностью ласкала и целовала раны на теле мужа, а он возбуждался и обнимал меня мощными руками, и я в полузабытьи чувствовала прикосновения шершавых ладоней на своей груди. Казалось, меня уносит вдаль неудержимый вихрь. Как мне нравилось это ощущение полета!

В следующий раз Рэнди вернулся с огромным синяком, как будто его изо всей силы ударили кулаком под ребра. И тут же принялся рассказывать историю, как один придурок сбил его с ног в проходе между рядами сидений в самолете, который еще не успел подняться в воздух в аэропорту «Ситек» в Сиэтле. Означенный придурок хотел протиснуться мимо Рэнди, но его ручная кладь превышала все допустимые размеры. Он чуть не сбил еще нескольких пассажиров, которые стали возмущаться, и стюардессе пришлось высадить урода из самолета.

– Как хорошо, что твоя работа не связана с командировками и утомительными поездками, – стал жаловаться Рэнди. – Не поверишь, но сейчас все молодые говнюки повадились летать самолетами. Вот и этот парень – ему всего лет двадцать, какой-то прогоревший коммивояжер из Омахи. Хочет отомстить всему свету за свои неудачи.

Рассказы Рэнди всегда пестрели мелкими подробностями. На сей раз он вернулся из Калгари. Это была его первая поездка в Канаду. За время пребывания мужа в Калгари там пропали две молодые женщины, однако впоследствии, когда я просматривала сводки новостей того времени, в них не говорилось ни слова о потенциальных подозреваемых. Ни одна из предполагаемых или настоящих жертв Рэнди не жила в этой части света. Впрочем, тела женщин так и не нашли.

У меня до сих пор стоит перед глазами огромный синяк, закрывающий половину грудной клетки, с лилово-желтым пятном посередине, размером со сжатый кулак.

2

Когда я носила под сердцем Хейдена, то уже поняла, что рядом творятся жуткие вещи. Но к тому времени страх глубоко засел в душу, и я постепенно превращалась в больную навязчивым неврозом. Когда страх имеет под собой реальную почву, он парализует и даже не дает нормально дышать. Остается только молиться, чтобы объект, внушающий ужас, прошел мимо, не заметил, не обратил внимания. И это единственный лучик надежды. А преследующие по ночам кошмары, когда, проснувшись, не кричишь, а тихо сидишь в темной спальне, слушаешь оглушительные удары собственного сердца и судорожно хватаешь ртом воздух, тщетно пытаясь сделать глубокий вдох!

Когда стало известно, что я жду ребенка, Рэнди заставил меня оставить работу. Я пыталась возражать, так как меня собирались в очередной раз повысить по службе и сделать начальником отдела маркетинга. Об этой должности я мечтала давно. Однако муж напомнил, что мы все обсудили еще до свадьбы, и пришлось уступить. Рэнди всегда говорил, что мечтает о «традиционной семье», в которой он будет зарабатывать на жизнь, а я – воспитывать детей. Когда мы только обручились, такой вариант представлялся вполне подходящим, но за прошедшие годы я проявила незаурядные способности к работе и испытывала чувство огромного удовлетворения всякий раз, когда удавалось сэкономить для компании деньги, совершенствуя принятую здесь систему счетов, или найти более выгодного продавца. Я дулась и капризничала, но Рэнди твердо стоял на своем. Каждый день он расписывал прелести беленького усадебного дома в стиле Норманна Рокуэлла, который идеально подойдет для малыша. Муж цитировал выдержки из статей по экспериментальной психиатрии, вычитанных в разных журналах и казавшихся мне полной чушью. В результате я решила, что лучше оставить его в покое. Правда. Рэнди пообещал, что я смогу вернуться на работу и заняться карьерой, когда ребенок пойдет в школу.

Когда у меня появилось слишком много свободного времени, его начали заполнять страхи. Поначалу я действительно могла себя убедить в их беспочвенности. Наш дом сиял чистотой, и ни одна, даже самая крошечная пылинка на мебели не ускользала от моего внимания. Словом, через шесть месяцев я стала сходить с ума. Рэнди заметил мое состояние и порекомендовал обратиться за советом к врачу. Бесконечное вытирание пыли и хождение по дому с пылесосом выводили его из себя.

– Возникает чувство, будто ты неотступно ходишь за мной по пятам и следишь за каждым шагом, – возмущался он. – Это страшно раздражает. Понимаешь, о чем я?

Я ответила, что прекрасно понимаю. К тому времени смирение уже вошло у меня в привычку, чего в прежней жизни никогда не наблюдалось. Главное – не привлекать к себе внимания.Пообещав мужу поговорить с врачом по поводу своего здоровья, я поднялась наверх и закрыла дверь в комнату, которая раньше считалась кабинетом, а вернее, складом Рэнди, а теперь была переоборудована в детскую. Рядом с новенькой детской кроваткой стоял компьютер, который мы еще не успели вынести. Подключившись к Интернету, я стала читать последние новости о нераскрытом убийстве Кита и Лесли Хьюзов. Они жили в Бейкерсфилде, всего в паре часов езды от нас. Несчастье произошло более полугода назад, но я почему-то все время следила за тем, как идет расследование. В первых сводках сообщалось, что тела изуродованы, но не уточнялось, каким именно образом. Много раз я собиралась позвонить в полицию Бейкерсфилда и, не называя своего имени, спросить, что сделал преступнике глазами своих жертв.

Я так и не решилась позвонить. Нервная дрожь не давала покоя ни днем, ни ночью. Из боязни навредить ребенку я с трудом подавляла желание принять успокоительное или снотворное или просто напиться. Уборка дома стала спасительной соломинкой. Монотонные, размеренные движения успокаивали, словно обволакивая легким пушистым покрывалом, а вот мысли о том, что может произойти, когда ребенок появится на свет, оказывали обратное действие.

Я часто наблюдала, как Рэнди принимает картинные позы, стоя перед зеркалом в ванной комнате. В новом доме дверь ванной открывалась прямо в спальню, и я, затаившись в кровати, смотрела на позирующего перед зеркалом мужа. Он не видел, что я за ним наблюдаю, или просто не обращал на меня внимания и не заботился о том, что я подумаю.

Густые черные волосы были подстрижены коротким ежиком, и эта прическа придавала мужу более старомодный и консервативный вид, чем та, что он носил в первые дни нашего знакомства. Должно быть, Рэнди занимался поднятием тяжестей, потому что с годами его мускулы становились все более развитыми и крепкими, как будто время для этого человека повернуло вспять. Вероятно, чувствуя приближение зрелого возраста, муж стеснялся и прилагал все усилия, чтобы избавиться от его малопривлекательных внешних признаков. Ничего не имею против здорового тщеславия, но у Рэнди оно переросло в самолюбование, особенно когда дело касалось синяков и ссадин. Напротив душа висело зеркало в полный человеческий рост, и он подолгу изучал свои раны, как будто вел им счет. Рэнди прослеживал пальцами их очертания, и глаза его загорались странным блеском. Я помню наизусть все раны мужа, их размер и форму, тонкие шрамы, которые так и остались на теле. Я больше не спрашивала об их происхождении, а только хранила в памяти и старалась не думать о том, что они означают.

Три маленькие царапины под левым глазом, тонкий шрам, идущий от шеи через все плечо. Его даже не видно, если надеть рубашку с воротничком. Царапины и ссадины на животе и груди большей частью были неглубокими и быстро заживали, но от некоторых остались следы.

Многие жертвы отчаянно сопротивлялись. Кит Хьюз получил более пятидесяти ножевых ран, прежде чем наступила смерть. Фрагменты ДНК, извлеченные у него из-под ногтей, также стали изобличающим доказательством на суде. Джейми Хефнер, Бади Бекмэн, Дафни Снайдер – все они оставили следы на теле Рэнди, прежде чем он нанес роковой удар. Иногда в моем воображении невольно возникает его мощная фигура, нависшая над умирающими жертвами: Рэнди, словно вампир, высасывает из них остатки жизни, тяжело дыша от изнеможения и с торжеством взирая на дело своих рук. А в это время еще теплящийся огонек человеческой жизни становится все слабее и наконец гаснет, потушенный моим мужем и жуткими орудиями пытки, которые он изготовил сам.

Когда несчастные навеки затихали, Рэнди приступал к своей страшной работе.

Муж ложился рядом, и я машинально исполняла супружеские обязанности, думая о том, как лучше приклеить линолеум. О чем думал в эти минуты Рэнди, не знаю. Когда приближался оргазм, он закрывал мне ладонями веки и так сильно на них надавливал, что перед глазами начинали мелькать звезды. Поначалу это пугало, но незадолго до беременности стало возбуждать. Как-то раз я попробовала проделать то же самое с Рэнди, но он решительно убрал мою руку и крепко прижал ее к бедру. Его движения вдруг стали резкими и грубыми, но, казалось, он даже не заметил, что причиняет мне боль. Со временем я полюбила темноту и с нетерпением ждала ее наступления в надежде, что она поглотит в себя весь ужас, который так отчетливо виден днем. Страшно признаться, но иногда я молила, чтобы рассвет никогда не наступил. Слишком многое становится до боли ясным при свете дня. Стоит отвести взгляд от одного страшного подозрения, как другое тут же начинает нагло пялиться в лицо.

Рэнди любил и лелеял свои шрамы, а те, которые получила по его милости я, оставались невидимыми для глаз. С каждой лживой уловкой и снисходительным упреком в мой адрес их становилось все больше. Своим поведением Рэнди наносил удар по моему чувству собственного достоинства и смущал душевный покой, словно принц, удостоивший поцелуем ничем не примечательную крестьянку из толпы, о которой он через минуту забудет, но его образ будет долгими ночами преследовать бедняжку до конца жизни.

Глава 5

1

Когда Хейден достаточно подрос и понял, что у большинства детей есть отцы, он стал часто задавать вопросы о папе. В раннем детстве я всячески избегала опасной темы и обещала сыну все объяснить в свое время. Но дети есть дети, они вырастают незаметно и гораздо раньше, чем нам хочется, и на заре взросления Хейдена, возможно, стоило рискнуть и рассказать ему правду.

Сразу после вынесения приговора, когда Рэнди отправили в тюрьму, он несколько раз пытался нас выследить. Его письма приходили моей матери и всегда были адресованы Хейдену, а не мне. Я велела маме выбрасывать их не распечатывая, но, разумеется, она не послушалась и добросовестно их читала. Потом она призналась, что от посланий Рэнди бросает в дрожь. Бывший муж хотел наладить отношения с сыном, заявляя, что имеет на это законное право. Самое страшное то, что, возможно, он был прав.

Я сменила имя и уехала в другой конец страны, а Хейден даже не подозревал, что когда-то носил фамилию Мосли. Когда мальчику исполнилось три года, я окончательно поняла, что никогда не смогу допустить, чтобы он узнал правду об отце. Во всяком случае, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы ее выдержать. Разве язык повернется сказать сыну, что его отец – убийца, который изуродовал и лишил жизни двенадцать человек? Как вы себе это представляете? Тем не менее какие-то объяснения все-таки пришлось придумать. Когда мы появлялись в общественных местах. Хейден постоянно гонялся за взрослыми мужчинами, стараясь ухватить их за полы пальто. Я не раз замечала, как он недобро щурится, глядя в парке на детей, с довольным видом восседающих на плечах у отцов. Малыш не сводил завороженного взгляда даже с тех отцов, которые во всеуслышание отчитывали своих чад в кафе и ресторанах.

В конце концов мои увертки стали вызывать у Хейдена вспышки гнева. Да простит меня Господь, но пришлось наскоро придумывать достоверную историю. Я обманула сына и сказала, что у него есть отец, но он вел себя нехорошо, крал у людей деньги и теперь мама и папа больше не могут жить вместе. Попутно я объяснила, что воровать – это очень плохо и такой опасный и скверный человек должен навсегда исчезнуть из нашей жизни. В глазах сына застыла недетская боль, но все равно это лучше, чем узнать страшную правду.

А потом я увидела по каналу Си-эн-эн сюжет о том, как другой заключенный попытался убить Рэнди, но вместо этого погиб сам.

Когда Хейден в очередной раз завел разговор об отце, я усадила его рядом с собой и рассказала о несчастном случае в тюрьме, где находился его отец, который теперь мертв.

Я хотела сделать как лучше, надеясь, что теперь подобные разговоры прекратятся. Но даже изобретая великую ложь во имя спасения, я чувствовала, как дрожит от горечи голос. Я надеялась, что теперь все вопросы отпадут сами собой. Так и произошло. Той ночью я слышала, как горько плачет мой сынишка, и не смогла заставить себя пойти к нему и утешить. Меня всегда волновал вопрос, не отдаются ли эхом в памяти Хейдена те выстрелы во внутреннем дворе нашего дома в Эль-Рее. Когда это случилось, ему и года не исполнилось, но где-то в подсознании, там, где рождаются сны, могли сохраниться какие-то смутные воспоминания. Сын всегда спал очень чутко, часто разговаривал во сне, просто нес какую-то детскую чепуху, которую я не могла разобрать. Но всякий раз, когда это случалось, по спине пробегал противный холодок, и тогда я долгими ночами лежала без сна в своей спальне, рядом с комнатой Хейдена.

Разумеется, я понимала, что когда-нибудь он узнает правду. Наступит день, когда сыну исполнится лет восемнадцать или двадцать и он придет ко мне и скажет: «Мама, я знаю, что твоя сказка об отце – полная чушь, и теперь хочу услышать правду». К тому времени он станет уравновешенным и уверенным в себе человеком, способным справиться с потрясением от жуткого открытия, которое уже не изуродует его душу и не искалечит навеки.

Однако Чарльз Притчет и местная пресса, не посоветовавшись со мной, решили, что все должно произойти именно сегодня. И не важно, что ни я, ни мой сын совершенно не подготовились к такому повороту событий.

2

Остановка школьного автобуса находится через квартал от нашего дома. Обычно я строго наказываю Хейдену идти после школы прямо домой, запереть дверь и дожидаться моего возвращения с работы. Правда, в последнее время он пропадает у Макферсонов, но сегодня я остановила машину у обочины, твердо решив дождаться, когда сын выйдет из школьного автобуса. После разговора, случайно услышанного в туалете, я сказала, что ухожу и сегодня на работу не вернусь. Джим недвусмысленно намекнул, что не желает меня видеть в офисе по крайней мере в течение недели и дал мне номера своего домашнего и сотового телефонов на случай, если захочется излить кому-нибудь душу.

Ярко-желтая окраска автобуса не могла скрыть, что совсем недавно он служил транспортным средством для Бюро исправительных учреждений штата Северная Каролина. В прошлом году школьное начальство купило у штата целый парк таких машин по бросовым ценам. Это безобразное тупоносое средство передвижения ничем не напоминало автобусы, на которых я в детстве ездила в школу в штате Орегон. Никто не удосужился снять с окон решетки, вероятно, полагая, что так безопаснее для детей, если вдруг случится авария. Такой откровенный рационализм наводит людей на тревожные мысли – уж слишком очевидна ассоциация с тюремной камерой.

Пневматические двери со свистом открылись, и из автобуса вышли семь или восемь детей с огромными, не по росту, рюкзаками за спиной. Две девочки пробежали по тротуару мимо машины, оживленно обсуждая на ходу, что именно сделал Кевин на третьем уроке. Потом из автобуса вышел еще один мальчик лет восьми. Он разговаривал с кем-то по сотовому телефону. Хейден все не появлялся, и я вдруг почувствовала, как к горлу подкатывает комок. Сын вышел последним, спустился по ступенькам, раскачиваясь из стороны в сторону. Вид у него был пришибленный, и казалось, ему стоит большого труда держаться прямо. С болью в сердце я смотрела на маленькую одинокую фигурку. Все стало понятно еще до того, как Хейден поднял голову и я увидела его лицо со следами слез на пухлых щеках. Водитель автобуса некоторое время пристально изучал Хейдена, а потом наконец заметил у обочины мою машину. Я открыла переднюю дверцу и окликнула сына. Водитель не сводил с меня взгляда даже когда двери автобуса закрылись.

– Эй, как дела, дружок? – обратилась я к Хейдену, когда он уселся рядом со мной и стал обеими руками закрывать дверцу.

Я попросила сына застегнуть ремень, что он и сделал – машинально, словно робот. Навернувшиеся на глаза слезы вдруг высохли сами собой. Нужно собрать волю в кулак, быть сильной, ведь сын нуждается во мне больше, чем когда бы то ни было, и ему сейчас гораздо тяжелее, чем мне. Если я сейчас не выдержу и сорвусь, нам никто не поможет, не говоря у. ж о том, что полученная Хейденом травма может иметь непредсказуемые последствия.

Повернувшись на сиденье, сын смерил меня холодным взглядом бездонных глаз, темных, как обсидиан. Господи, этот взгляд знаком мне до боли! Зябко поежившись, я судорожно сглотнула слюну и вымученно улыбнулась. Мы поехали домой. Когда дверь гаража стала закрываться у нас за спиной, я повернулась, чтобы взять Хейдена за руку, но он уже шел к дому, держа в руке свой ключ. Прежде чем я успела забрать с заднего сиденья ноутбук, сын прошел через калитку, поднялся по лестнице и скрылся из вида.

Я нашла Хейдена в спальне. Он лежал на неразобранной кровати, уткнувшись лицом в подушку, и горько плакал. Шторы на окнах были задернуты, и комнату освещала только экранная заставка на компьютере в виде мерцающего мягким синим светом геометрического рисунка.

– Послушай, малыш, – начала я, присаживаясь на край кровати и гладя сына по голове.

– Так, значит, это правда?! – выкрикнул Хейден, не отнимая подушки от лица. – Отец жив, и он никакой не грабитель. Неужели все, что болтают про папу в школе, – правда?!

Пути к отступлению не было.

– Да, – выдохнула я.

Он повернулся ко мне лицом, которое вдруг стало совсем взрослым. Такие внезапные метаморфозы всегда приводят родителей в замешательство, но с Хейденом дело обстояло гораздо хуже, потому что у него было лицо повзрослевшего раньше времени человека, которого предали самые близкие люди. И я вдруг подумала, что в подобной ситуации на лицах взрослых появляется беззащитное выражение, как у маленьких детей. Приходилось из последних сил сдерживать горячие слезы, готовые хлынуть из глаз, а взгляд сына стал неумолимо безжалостным.

– Ты сказала, что папа умер. Как можно так врать? – выдавил наконец Хейден. – Сама говорила, что врать нельзя.

– Прости меня, милый. – Я крепко прижала к себе сына, и на сей раз он не сопротивлялся, но его руки бессильно повисли, словно плети. Господи, когда же перестанут рвать на части мое сердце?! Неужели, даже сидя за решеткой, Рэнди не оставит нас в покое? – Я не знала, как тебе сказать.

– Значит, папа убивал людей просто так, ни за что? – Хейден резко оттолкнул меня. – Без всяких причин?

– Для этого не надо никаких причин, – торопливо начала я. – Послушай, Хейден, то, что я скажу, очень важно. Твой отец – тяжелобольной человек. Помнишь, как ты болел ветрянкой в детском саду? Тебе ведь было очень плохо.

Сын с серьезным видом кивнул головой.

– А у твоего папы другая болезнь. У него больной рассудок. Когда мы с ним познакомились, я этого не поняла, потому что он притворялся здоровым. Людям с психическими заболеваниями и душевными расстройствами легче скрыть свой недуг от окружающих. Ведь у них на теле нет ни ран, ни болячек. Твой папа притворился, что ничем не отличается от нормальных людей, но это не так. Прошло несколько лет, прежде чем я узнала правду, но к тому времени у меня уже родился ты, и я не могла исправить то, что натворил твой отец. Но как только я поняла, в чем дело, то сразу позвонила в полицию, чтобы он больше никого не смог убить.

В голове эхом отзывался беспомощный лепет, когда я оправдывалась перед Чарльзом Притчетом. Нет, я не виновата. Я жила бок о бок с сумасшедшим, но откуда мне было знать, что он такое чудовище?! Разве можно от меня этого требовать?! Нет, это слишком…

Сейчас я говорю с сыном и вдруг начинаю понимать, что в этот страшный момент есть только один выход – рассказать ему всю правду.

– Я его боялась, сынок. Мне было страшно, что если я задумаюсь о болезни твоего папы и о том, что он сотворил с теми несчастными людьми, то потеряю тебя и все, что удалось создать с таким трудом… А потом, когда ты стал спрашивать об отце, я боялась, что он сможет причинить тебе зло, если у него появится такая возможность, ведь он очень болен. Вот я и решила, что для всех лучше считать его мертвым.

Хейден отодвинулся – на его лице застыло выражение обманутого доверия, – но плакать перестал. Мальчик внимательно слушал, стараясь уяснить для себя абстрактные понятия «душевного расстройства» и «личной ответственности». Не часто приходится вести беседы на подобные темы с семилетним ребенком. Вдруг до меня дошло, что сын впервые поймал меня на лжи и уже никогда не сможет смотреть на свою мать прежними глазами. Я хорошо помню, как сама в первый раз обнаружила обман родителей. От этого воспоминания губы предательски задрожали, но я, сделав глубокий вздох, взяла себя в руки и продолжила объяснение с сыном.

– Послушай, дорогой, помнишь, как в прошлом году, когда ты учился в первом классе, какой-то противный мальчишка украл твой бейсбольный мяч? Когда учительница стала спрашивать, кто это сделал, он не признался, но она в конце концов нашла мяч у мальчишки в рюкзаке.

– Его звали Брайан Картер. – Сынишка смотрел не по-детски серьезным испытующим взглядом, словно желая убедиться, что мои слова можно подтвердить достоверными фактами.

– Правильно, Брайан. Ты помнишь, как я сказала, что воровать – это плохо, но еще хуже – не признаться в этом? Ведь если бы Брайан признал вину, учительница, возможно, и не стала бы его наказывать.

Хейден согласно кивнул.

– Так вот… Я убедила себя, что если скрою правду об отце, то тебе будет не так больно. Кому приятно узнать такие страшные вещи о своих родителях? Я ненавижу твоего отца за то, что он с нами сделал, и моя ненависть умрет только вместе с ним. Вот это и есть правда. – Хейден открыл рот от удивления, он знал, что слово «ненавидеть» – очень плохое. Тогда я изменила тактику. – Мне просто хотелось уберечь тебя от переживаний, но ты сам видишь, что правда все равно выходит наружу, как и в случае с Брайаном, который украл у тебя бейсбольный мяч. И так бывает всегда, вот почему в любом случае лучше сразу сказать правду, какой бы страшной она ни была. Знаю, что поступила неправильно и обманула твое доверие. Прости меня, я совершила ужасную ошибку, но обещаю, что больше такое не повторится.

Во взгляде Хейдена мелькнуло лукавое недоверие, как будто он в этот момент что-то тщательно взвешивал, но оно быстро сменилось растерянностью и обидой. Теперь глаза сына говорили: «Она всю жизнь мне лгала, как же можно ей после этого верить? Что еще она успела наврать?». Я отдавала себе отчет, что навсегда потеряла доверие Хейдена.

Оценивающий взгляд и молчание сына становились зловещими, и я сделала отчаянную попытку «сохранить лицо», прекрасно понимая, что, возможно, малыш больше никогда мне не поверит.

– Послушай, я тебя раньше часто обманывала?

– Теперь я и сам не знаю.

– Что ж, упрек справедливый. Но вспомни, как прошлым летом я тебе сказала, что мистер Донахью нарушает закон, поливая свой двор во время засухи? А ты мне не поверил и ответил, что он очень славный старик и нечего жалеть воду. А потом приехала полиция, и мистер Донахью стал с ними спорить, а они зачитали ему выдержку из законодательства.

– Ага, помню.

– А еще вспомни, как я сказала, что тот парень из фильма «Эй, Саймон!» вовсе не заблудился в лесу и что это просто актер, который работает на телевидении. А потом он пришел в торговый центр и стал раздавать автографы, и тебе тоже подписал открытку. Ведь я тогда сказала правду, верно?

– Да, я все понимаю, мама. Но ведь это совсем другое.

– Ты прав.

– В школе Эштон говорит, что если мой папа преступник, то и я стану таким же, когда вырасту, потому что это передается на генетическом уровне.

Услышав столь пикантную подробность, я с трудом подавила вспышку гнева и про себя решила при первой возможности поговорить с матерью Эштона Хейла, если, конечно, она снизойдет до беседы со мной.

– Думаю, Эштон имел в виду совсем не то, что ты подумал. Я и раньше просила тебя не слушать болтовню этого мальчишки. Он, как всегда, говорит глупости. На генетическом уровне детям от родителей передаются лишь физические особенности. Многие дети, имеющие одного или даже обоих скверных родителей, вырастают замечательными людьми. А случается, что у прекрасных родителей никуда не годные дети. Генетика утверждает, что дети могут унаследовать от родителей цвет глаз или волос или такой же рост, но нигде не говорится, что они унаследуют и манеру поведения. Это всегда зависит только от тебя самого.

Я вдруг вспомнила, как мама старалась скрыть измены отца, обманывая себя и меня.

– Я на него похож? – спросил в упор Хейден.

Вопрос сына привел меня в замешательство, потому что его сходство с Рэнди было налицо. От меня он унаследовал красивые каштановые волосы и пухлые щеки, которые с возрастом могут исчезнуть, а в остальном Хейден представлял собой точную копию отца. Тот же резко очерченный подбородок и темно-карие, почти черные, глаза, та же кожа с оливковым отливом и хищная белозубая улыбка, которая только пугала, когда Рэнди пытался меня успокоить. Та же манера вздергивать голову, когда он чего-то не понимал.

– Не очень, – ответила я.

– У тебя есть его фотографии?

– Я их все выбросила. А теперь послушай меня. Твой отец совершал ужасные поступки, хуже не придумаешь. Он лгал мне и другим людям, но в результате его задержала полиция и отправила в тюрьму, где он просидит всю оставшуюся жизнь. Он никогда оттуда не выйдет. – Я хотела рассказать сыну о казни, но вовремя одумалась. Для одного дня он и так узнал слишком много. Нужно было закончить разговор, и я уже знала, что скажу в следующий момент, несмотря на поднимавшийся в душе протест. Глядя в ясные глаза сына, я видела перед собой Рэнди и как будто разговаривала с ним, обличая преступного отца в лице ни в чем не повинного маленького сына. – Думаю, именно это он и заслужил. Другие люди тоже так считают.

– Но если отец болен, ему может стать лучше. Неужели врачи ничего не могут сделать?

– Хейден, есть болезни, перед которыми врачи бессильны. Я могла бы простить твоему отцу болезнь, но он никогда не пытался от нее избавиться. Он знал, что болезнь толкает его на страшные дела, но ни разу не попытался остановиться. Поэтому постарайся о нем не думать, если сможешь. Я знаю, что в школе Эштон и другие ребята будут и дальше об этом болтать, но ты не должен обращать на них внимания, и очень скоро у них появятся другие темы для разговоров, а ты останешься тем же самым славным мальчиком, каким был всегда. Сынок, ты никогда не станешь таким, как отец. Обещаю.

Должно быть, я не совсем утратила доверие сына. Горько расплакавшись, он крепко прижался ко мне, обняв за шею худенькими ручонками.