Текст книги "Ярче солнца"

Автор книги: Бет Рэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Она отстраняется. На лице и руках блестят капельки пота, дыхание вырывается с трудом.

– Лют… Лютор. Он…

Он.

Внутри все сжимается.

Это он. Он поймал меня три месяца назад, использовал Сезон как предлог, чтобы попытаться меня изнасиловать. Он не хуже Харли и Старшего понимал, что происходит вокруг, фидус на него не действовал. Он понимал, что делает, когда прижал меня к земле и придавил собой. Когда смотрел, как в моих глазах тает надежда. Когда я перестала бороться.

Он сказал мне, что его зовут Лют, но Виктрия назвала его «Лютор». Как Леке Лютор, заклятый враг Супермена… но подвиги лысого суперзлодея кажутся смешными в сравнении со злом, которое скрывается под кожей этого Лютора. Тут я понимаю, что Лют – это его прозвище. Так его называют друзья. Воспоминание о том, что я сама его так называла, наполняет меня отвращением. Я даже на секунду не хочу думать о нем так, как думают его друзья.

Дверь открывается снова. Виктрия, тихонько всхлипывая, прячет лицо. Я вскакиваю.

Он стоит в дверях и оглядывает зал. Потом смотрит на меня.

И улыбается. Медленно.

Похотливо.

7. Старший

Дверь заперта. Я сам ее запер.

После… после всего, что случилось…

После того, как я заморозил Ориона,

Эми узнала правду,

Старейшина умер, и

Я смотрел, как он умирает…

Я смотрел, как он умирает.

Когда все кончилось, я кое-как дотащился до уровня хранителей. Пустого, мертвого уровня хранителей. Вломился в комнату Старейшины, нашел его заначку и два дня пил не просыхая. Потом еще два дня меня тошнило, а потом я снова запер дверь – одну из немногих, на которых стояли настоящие замки.

И поставил перед ней стол.

Сейчас я отшвыриваю его с дороги с такой силой, что он переворачивается и грохается на пол.

Раньше уровень хранителей казался мне слишком большим – в нем довольно места, чтобы все обитатели корабля разом могли стоять тут, выслушивая вранье, и восторженно пялиться на потолок, где горят лампочки фальшивых звезд.

Когда тут жили мы со Старейшиной, ощущение было такое, что места полно – и все оно заполнено пустотой и молчанием. А теперь, когда я остался тут один, уровень хранителей кажется кошмарно маленьким.

Пищит вай-ком. Поднимаю палец и выключаю его.

И, не давая себе времени одуматься, уйти и решить, что зайду попозже…

…я отпираю дверь Старейшины.

Меня приветствуют танцующие на свету частички пыли. Глубоко вдыхаю, ожидая почувствовать мускусный запах мыла, но в комнате пахнет плесенью. Ноги прилипают к полу. У двери в липкой высохшей луже лежит разлитая бутылка алкоголя. Это знак моего пребывания в комнате Старейшины.

Вокруг грязь и бардак, но это уже сам Старейшина оставил. Постель не заправлена, одеяла сбились в кучу в ногах. Из-под кровати выглядывает ком мятой одежды. Грязная тарелка с крошками все так же лежит опасно близко к краю прикроватной тумбочки.

Чувствую себя так, словно вторгаюсь, нарушаю границы личного пространства Старейшины, но тут же напоминаю себе, что формально я теперь Старейшина и прав на эту комнату у меня больше, чем у мертвеца.

На столе лежит разобранная модель двигателя. Поднимаю крошечную активную зону ядерного реактора и осторожно вытираю пыль с поверхности. Первый раз я увидел эту проклятую штуковину, когда Старейшина ее от меня прятал. Взвешиваю модель в руке. Он знал, что что-то не так, уже тогда знал. Если бы он просто с самого начала сказал мне правду, может, мы могли бы работать над проблемой вместе. Если бы все просто перестали врать, космос бы их побрал, мы бы уже, наверное, добрались до Центавра-Земли!

Швыряю модель двигателя через всю комнату. Он падает на кровать Старейшины, рассыпаясь кусочками по подушке, которая еще хранит отпечаток его головы.

Гадство.

Тру лицо ладонями.

Вот ведь гадство.

Из-за взлома, и этой надписи, и готовности Марай помочь мне с полицией у меня из головы вылетела самая страшная правда.

Мы никуда не летим.

Остановились.

Глядя на обломки двигателя на постели Старейшины, я кое-что осознаю. Я не собираюсь рассказывать остальным на корабле. Не собираюсь. Никогда не думал, что запутаюсь в той паутине лжи, которой Старейшина оплел «Годспид»…

Я не могу сказать им. Не могу сказать, что мы не просто летим слишком медленно. Что мы вовсе остановились. Им только прекратили давать фидус – и уже в пленочную сеть просачиваются призывы к революции. Если я скажу им, что мы никуда не летим, они просто разорвут корабль, прогрызут металлические стены зубами и отправятся в черную пасть космоса.

Так же, как Харли.

Запускаю пальцы в волосы, путаясь в колтунах. Что я здесь делаю? Старейшина, может, и подозревал, что мы остановились, но вряд ли он прятал тайный план починки двигателя у себя в спальне.

На столе мелькает пленка. Яркие белые буквы гаснут. Пленка пищит и перезагружается. Еще немного, и загорается привычный экран запуска. Не знаю, что там сделали Марай и главные корабельщики, но это сработало, и сообщение хакера исчезло с экрана.

Вай-ком снова пищит.

Тянусь к уху, чтобы ответить, но тут замечаю кое-что… еще одну дверь. Сбрасываю вызов и, перешагнув через кучу одежды, иду к двери. Откуда она здесь? Дверь в ванную – это понятно, но второй я никогда не замечал – я и заходил-то в комнату Старейшины всего дважды, и оба раза был слишком занят поисками: в первый раз искал модель двигателя, во второй – алкоголь.

На полу полукруглая отметина, значит, дверью пользовались часто. Дрожащими руками тянусь к старомодной ручке – она железная и была сделана еще на Сол-Земле. Ручка не поворачивается, но дверь все равно открывается.

Я с любопытством заглядываю внутрь.

Стенной шкаф.

Стенные шкафы у нас встречаются не часто; в большинстве спален стоят просто платяные, но, признаюсь, я ожидал большего. Разочарованно отворачиваюсь, но вдруг краем глаза замечаю… На дне шкафа стоят коробки, и из верхней выглядывает потрепанная тряпка. Она необычного сине-зеленого цвета, который я уже много лет храню в дальнем уголке сердца.

Втягиваю воздух и забываю выдохнуть. Руки немеют, но я наклоняюсь и вытягиваю ткань из коробки.

Переселившись на уровень хранителей, я принес с собой не так уж много. Среди моих пожитков было одеяло. Маленькое, все в пятнах и местами протертое до ниток. Необычного сине-зеленого цвета.

Это одеяло было моей первой собственностью. Когда-то я думал, что оно принадлежало моим родителям. Мне, как Старшему, было запрещено знать, кто они, потому что это сделало бы меня необъективным. Точнее, так мне сказал Старейшина. На самом деле я – клон, и меня не родили, а создали.

До двенадцати лет Старейшина переселял меня из одной семьи в другую – полгода с пастухами, полгода с мясниками, полгода на соевой ферме.

И со всеми этими переездами я никогда не чувствовал, что хоть одна из этих семей – моя.

А вот одеяло было моим.

Мое самое раннее воспоминание: я прячусь под одеялом, когда мне говорят, что снова надо переезжать. Не помню, с кем я тогда жил и к кому меня переселяли, помню только, как накрылся одеялом и думал, может, когда я был совсем маленьким, моя мама – моя настоящая мама – кутала меня в него и прижимала к себе.

Всего через несколько дней на уровне хранителей мы со Старейшиной поругались, и он назвал меня невозможным ребенком, избалованным и испорченным. Я убежал к себе в комнату и бросался на стены, скидывал на пол все, что попадалось под руку… и тут наткнулся взглядом на одеяло. Воплощение моей «детскости».

Я попытался разорвать его, но не смог, и поэтому швырнул в мусорный желоб.

Оказывается, Старейшина сумел спасти этот кусочек меня. И хранил его все эти годы. Зарываюсь в ткань лицом и думаю обо всем, чем был Старейшина, и обо всем, чем он не был.

В шкафу висит только одна вещь – тяжелая мантия, официальное облачение Старейшины для особых случаев. Возвращаю одеяло обратно в коробку и тянусь за мантией. Она намного тяжелее, чем я ожидал. Определенно, это шерсть – до начала обучения у Старейшины я достаточно и прял, и чесал шерсть, чтобы распознать грубовато-восковую текстуру ткани. По всей длине и ширине облачения идет вышивка. По верху пляшут звезды, у каймы вьются ростки, а между ними тянется бесконечная линия горизонта.

Застежка под пальцами расходится, и я надеваю облачение. Его тяжесть давит мне на плечи, заставляя сутулиться. Подол волочится по полу на добрых пару дюймов, да и в плечах слишком велико – звезды на моей недостаточно широкой груди провисают.

Выглядит глупо.

Стягиваю мантию и запихиваю обратно в шкаф.

8. Эми

Надо выбираться отсюда. Сейчас же. Нельзя тут оставаться. Только не с ним. Сбежать. Надо сбежать. Скорее. СКОРЕЕ. Лютор переступает порог и в два быстрых движения оказывается рядом со мной. Он придвигается ближе, так близко, что тепло его тела обжигает мне кожу. Наполняя легкие, чтобы закричать, я всасываю струйку воздуха, который он выдохнул. Лютор тянется ко мне, и крик умирает в горле. Я давлюсь им, и у меня перехватывает дыхание.

Лютор снимает капюшон у меня с головы, хватается за мой бордовый платок, я вырываюсь, и волосы рассыпаются по плечам. Стеллаж позади глухой стеной отрезает пути к отступлению. Лютор скользит ладонью по моей щеке, хватает прядь волос в кулак и грубо дергает, притягивая Меня к себе. Я сопротивляюсь. Плевать, пусть хоть с корнями из головы вырывает, я ему не марионетка. Завожу руки за спину, хватаюсь за корешки двух книг и, когда Лютор наматывает мои волосы себе на руку, заставляя смотреть ему в глаза, выхватываю книги и с размаху бью его по голове с двух сторон.

– А-А-А! – От боли у него вырывается нечеловеческий рев. Он стискивает голову, а я бросаю книги и проскальзываю у него под рукой, а вдогонку мне несется целый поток ругательств – некоторые я знаю, некоторые даже никогда не слышала.

– Давай! – ору я Виктрии, которая по-прежнему прячется за последним стеллажом. Она вылезает, я хватаю ее за запястье и тащу за собой, прочь отсюда и поближе к выходу.

Лютор бросается следом, но у нас достаточно форы, чтобы добраться до переполненного холла, прежде чем он нас догонит. Оказавшись посреди помещения, я останавливаюсь. Белые слова пропали с экранов, пленки снова заработали. Возле пленки «Естественных наук» стоит невысокая женщина в идеально отглаженной темной одежде – такую предпочитают корабельщики. Она погружена в разговор с теми, кто до этого изучал схему двигателя. Несколько человек, изумленные нашим суматошным появлением, поднимают взгляд, но большинство нас вообще не замечает.

Лютор стоит на пороге, вцепившись обеими руками в дверной косяк, и прожигает нас взглядом. Он ничего нам не сделает. Не при остальных.

Сезон уже прошел, и фидусом больше никого не опаивают. У него не будет оправдания.

Виктрия выдергивает руку.

– Спасибо, – бормочет она; звук больше похож на рычание.

– Эй! – Голос Лютора звенит, отражаясь от стен. Большинство людей поворачивается к нему, но Виктрия низко опускает голову и спешит к выходу, бросив меня посреди холла. Лютор отталкивается от дверного косяка и направляется в мою сторону.

– Думаешь, можешь вот так просто сбежать от меня? – спрашивает он.

– Не думаю, а знаю, – отвечаю я и уже делаю несколько шагов к выходу, но тут он хватает меня за локоть и разворачивает.

Обвожу зал взглядом. Все смотрят. Некоторые придвинулись поближе, и по тревоге в их глазах я понимаю, что они почти что готовы прийти мне на помощь. И все же… они не решаются. Потому что он – один из них. А я – нет.

– Теперь все по-другому. – Я с шипением выдергиваю руку из его хватки. – Ты думаешь, что можешь делать что хочешь, но это не так.

Быстро отступаю, решительно настроенная уйти отсюда, не дав ему больше возможности дотронуться до меня даже пальцем. За спиной раздается смех, и звук его так отвратителен, что по спине у меня бегут мурашки.

– Да, все по-другому! – рычит Лютор мне вслед. – у нас больше нет командира!

Я разворачиваюсь на пятках.

– Старший – ваш командир! – Голос звучит высоко и громко, словно сердитый скрип. Против воли вспоминается сообщение, которое появлялось на пленках.

Лютор презрительно фыркает.

– Думаешь, этот сопляк остановит меня? Или вообще хоть кого-то из нас? – Он раскидывает руки, указывая на толпу, которая жадно смотрит представление, которое мы устроили посреди обычно тихого холла. – Мы можем делать что хотим, – говорит Лютор так тихо, что слышу только я. Потом широко ухмыляется и издает могучий рев: – Мы можем делать что хотим!

И я вижу в лицах окружающих нас людей…

Они осознают, что он говорит правду.

9. Старший

– Старший? – слышу я, когда за спиной закрывается дверь покоев Старейшины.

– Какого черта? – бормочу я, оглядываясь. На этот уровень ни у кого, кроме меня, нет доступа.

В дверном проеме учебного центра мелькают рыжие волосы.

– Эми? – спрашиваю потрясенно, бросаясь вперед.

Она улыбается – не широко, просто слегка изгибает губы. И в глазах эта улыбка не отражается.

– Я надеялась, что ты тут.

– Как… как ты сюда попала?

Она выходит из учебного центра ко мне в Большой зал. Поднимает левую руку.

– Это тебе Док дал! – восклицаю я, разглядывая вай-ком на ее запястье.

Эми кивает.

– Я подумала… он раньше принадлежал Ориону, так что может дать мне доступ на уровень хранителей и… – Она пожимает плечами. – Получилось. Я пыталась тебя вызвать, но ты сбрасывал. Или я что-то не так делала?

– Нет, я правда отклонял какие-то вызовы.

Эми легонько ударяет меня по плечу.

– Игнорируешь меня, значит?

– Не смог бы, даже если бы попытался, – отвечаю я.

Она снова улыбается – снова пустое движение губ, которое ничего не зажигает в глазах.

Мы стоим футах в двух друг от друга – она у учебного центра, я чуть ближе к середине Большого зала, и между нами повисает почти физически ощутимая неловкая тишина. Она вытягивает цепочку из-за ворота и вертит свой амулет в пальцах.

– Что случилось?

– Ничего, – торопливо отвечает Эми, выронив крестик.

Прищуриваюсь, но не настаиваю.

– Я давно тебя не видела, – говорит она наконец, но не двигается, и я подхожу сам. Она опускает руку в карман и мгновение выглядит так, будто собирается что-то вынуть.

– Мне пришлось улаживать кое-какие сложности в Городе, а потом… у корабельщиков.

– Моя очередь спрашивать, – говорит Эми, вытаскивая руку из кармана – в ней ничего нет. – Что случилось? Ты видел, что возникло на пленках?

– Да. – У меня вырывается стон. – Корабельщики сумели найти брешь в системе, – Пожимаю плечами, пытаясь казаться беспечным, но и сам вижу, что движение выходит горьким. – Все равно поздно. Я попросил Марай и главных корабельщиков быть моей полицией.

– Отлично! – восклицает Эми с таким пылом, что я удивленно поднимаю взгляд. – Просто… рада, что ты наконец решился. В смысле, завести отряд полиции, – добавляет она, заметив мое удивление.

– Нужно было сделать это еще месяц назад, – говорю я и жду реакции.

Ее рука дергается, как будто Эми хочет коснуться меня, но не делает этого.

– Ты что-то недоговариваешь, – упрекает она мягко.

«Ты тоже», – думаю я, но по ее тяжелому взгляду понимаю, что она все равно не расскажет, что ее беспокоит. Так что я просто рассказываю правду. Про двигатель. Про вранье. Про то, что мы не летим и даже не знаем, где оказались. Рассказываю то, что больше никому на корабле не говорил.

– И мы не можем им сказать… – добавляю я. – Если фермеры узнают…

Эми кусает губы, но не спорит. Пока что.

Провожу пальцами по волосам, словно пытаясь вытащить ответ из корней.

– Мы стоим уже давно. А корабль не прослужит вечно. Он… «Годспид» разваливается.

Только теперь, высказав это ей, я сам осознаю правду. И наконец вижу все, на что раньше не обращал внимания, и понимаю, что это значит. Производство пищевых продуктов сокращается, хоть мы выжимаем в почву все удобрения и питательные вещества, которые только можно. Да, в последнее время большинство фермеров работает не так усердно, как под фидусом, но даже это снижение продуктивности не оправдывает то, что растениям едва хватает силы протолкнуться через почву.

В тот год, когда у нас было так много дождей – действительно ли причина была в научных исследованиях или систему орошения просто прорвало? В еде, которую доставляют по комнатам через стены, по меньшей мере два раза в неделю используют мясо, полученное химическим путем, – правда ли оно питательней или Док с учеными просто не могут иначе восполнить нехватку скота на всех?

Я начинаю понимать, почему Старейшина… впадал в такое отчаяние.

Вспоминаю звук двигателя. Пусть его энергию и используют на поддержание функционирования корабля, но все эти «бам» и «жжж»…

Это нездоровый звук.

Лишь перестав говорить, я понимаю, что она за все время не издала ни звука.

– Эми? – зову тихо.

Она смотрит мне в глаза.

– Получается… теперь мне можно разбудить родителей?

– Что? Нет! – тут же восклицаю я.

– Но… если мы все равно не долетим… если нет шанса, что мы долетим… почему нет?

– Мы еще можем долететь! Космос побери, дай мне хоть попытаться найти решение.

– А вдруг его сможет найти кто-то из замороженных? Там ведь и ученые есть, и инженеры, помнишь?

– Эми… нет. Мои люди справятся сами.

Она бормочет что-то, но у меня не получается разобрать.

– Что?

– До сих пор у них не особенно здорово получалось! Черт, Старший, сколько лет уже двигатель сломан? Дольше, чем ты живешь на свете! Может, десятки лет – или и того дольше!

– Перестань! – взрыкиваю я. – Только не ты! Я не хочу еще и от тебя слушать, что мне делать и как я ни на что не способен.

– Я не сомневаюсь в тебе! – бросает Эми. – Я просто говорю, что кто-нибудь с Земли, возможно, сможет найти решение!

– Ты просто говоришь, что нужно разбудить твоих родителей!

– Я не о них!

– Ты всегда о них! Нельзя разбудить твоих родителей только потому, что ты испуганная маленькая девочка!

Эми смотрит на меня с яростью, на щеках выступает гневный румянец.

– Может быть, если бы ты признал, что не способен исправить все на этом уродском корабле в одиночку, ты бы понял, что прямо у тебя под ногами полно людей, которые могут помочь!

Я понимаю, что она повторила это от злости – про «не способен», – но слова все равно ранят, будто в меня вонзили горячий нож.

– Ты не задумывалась над тем, что половина моих проблем из-за тебя? Если бы мне не приходилось носиться со «странной», может, у меня бы что-нибудь и вышло!

Как только слова соскальзывают с моих губ, мне тут же хочется схватить их руками и раскрошить в пыль.

Но я не могу.

Слова сказаны.

Я клялся Эми, что никогда не буду считать ее «странной».

Я был единственным на корабле, кто не оскорблял ее.

Был.

Эми откидывает голову, как будто слова ударили ее по щеке. Разворачивается на пятках и бросается в учебный центр – к гравтрубе, которая унесет ее от меня.

– Эми! – кричу я, кидаясь за ней. Она уворачивается, так что волосы падают ей на лицо, и пересекает порог. Я хватаю ее за локоть, разворачиваю и тяну обратно в Большой зал. Она вырывается, но по крайней мере не убегает.

– Прости меня, – начинаю торопливо. – Яне всерьез. Прости, прости, прости. – Снова Тянусь к Эми, но она дергается, и я сразу опускаю Руку.

Она не смотрит мне в глаза.

– Ты прав, – произносит она наконец, подняв взгляд на искусственные звезды и часто моргая.

– Нет, не прав, прости, ты не странная, это глупость.

Она качает головой.

– Я не о том. Ты прав, что… я боюсь, – шепчет она и вертит вай-ком на запястье, оставляя красный след.

Я и раньше видел, как она задумывается и замолкает. Бывало, что мы разговаривали и вдруг Эми выпадала из реальности, уходила в себя на несколько секунд, а потом возвращалась к разговору. Я всегда думал, что это из-за меня – что она вспомнила о моем предательстве или что-то, что я сказал, напомнило ей о прошлом, которое она потеряла. Теперь мне начинает казаться, что тут может быть замешано что-то иное.

– Что случилось? – спрашиваю я тихо. Злость испарилась, уступив место беспокойству.

От этого вопроса она подскакивает на месте.

– Тебя кто-то обидел? – продолжаю я. – Или угрожал?

Делаю шаг. Мне хочется коснуться, взять ее ладони в свои, притянуть ее к себе. Но она холодна как лед.

10. Эми

И что я должна ему сказать? Что мне все еще снятся кошмары о чем-то, что случилось три месяца назад? Это же тупость. Если уж говорить, то говорить нужно было тогда. Но тогда важнее было другое – Харли и Старейшина умерли, мы поймали Ориона, отказались от фидуса. Больше двух тысяч человек ждут, что Старший решит их проблемы. Как я повешу на него еще одну? Ему единственному я бы рассказала… но я не могу. Не могу. Не потому что прошло три месяца, не потому что у него много забот с кораблем. Не потому что я боюсь, что он не поверит.

Просто когда это случилось, меня спас не он.

И если он не мог спасти меня тогда, то как спасет сейчас?

– Я бы защищал тебя, – говорит Старший, придвигаясь ближе, но не глядя мне в глаза. – Ты можешь переселиться сюда… – Слова тают, сменяясь тишиной.

Мы так близко, что могли бы коснуться друг друга. Мне нужно только протянуть руку. Но мы не двигаемся.

– Не надо, – машинально отвечаю я. Все под контролем. Я не собираюсь убегать и прятаться. Я не позволю Лютору сделать из меня хнычущего ребенка.

И я не хочу, чтобы Старший думал, что должен обо мне заботиться. Потому что, если он подумает, что я хочу его защиты, он решит вдобавок, что я хочу большего.

Принимаюсь ходить туда-сюда, но из-за этого стены как будто сжимаются.

Старший запускает пальцы в волосы, превращая их в растрепанное гнездо.

– Ты можешь жить тут не просто ради безопасности, – говорит он наконец, тоже выпрямляясь. – Ты могла бы остаться… по другим причинам…

– Нет, – шепчу я, понимая и ужасаясь тому, что он собирается сказать. Я не могу… я не готова… я не… я не знаю. Я не знаю, чего хочу, но точно знаю, что не хочу слышать то, что он сейчас скажет, и точно знаю, что он это скажет.

Он хватает меня за руки, не сердито, как раньше, а мягко, нежно, предлагая шагнуть к нему. Я не двигаюсь.

– Эми… я… – Он опускает глаза и делает глубокий вдох. – Ты… ты для меня много значишь. Я хочу, чтобы пришла сюда по своей воле. – Он избегает встречаться со мной взглядом. – Ко мне.

Старший отпускает меня и одной рукой убирает волосы с моего лица. Я ничего не могу с собой поделать, закрываю глаза и подаюсь вперед, наслаждаясь шероховатой теплотой его руки на своей щеке. У него сбивается дыхание.

Я делаю шаг вперед.

Поднимаю лицо. Он старается заглянуть мне в глаза, прямо как тогда, после нашего поцелуя под дождем.

– Что ты ищешь?

Он не отвечает.

И не нужно.

Я знаю, чего он хочет.

И это нечестно.

– То, что нам единственным на всем корабле меньше двадцати, не значит, что я должна тебя любить. Разве я не имею права на выбор? На варианты?

Старший уязвленно отшатывается.

– Понимаешь, не то чтобы ты мне не нравишься, – торопливо добавляю я, протягивая руку, но Старший уворачивается. – Просто…

– Просто – что? – рычит он.

Просто если бы я была на Земле, а не на этом проклятом корабле, если бы познакомилась со Старшим в школе или в клубе или если бы нас свели друзья, если бы я могла выбирать между Старшим и любым другим мальчиком в мире… Любила бы я его тогда?

Любил бы он меня?

Любовь без выбора – никакая не любовь.

– Просто я не хочу быть с тобой только потому, что больше не с кем.