Текст книги "Ярче солнца"

Автор книги: Бет Рэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

4. Эми

Вернувшись в свою комнату в Больнице, я проверяю часы на пленке. Черт. Не думала, что уже так поздно. Каждое утро я провожу на криоуровне все больше и больше времени. Сначала я в это время бегала. Потом перестала. Теперь просто спускаюсь вниз и заставляю себя вспоминать в день по одной земной вещи, которой мне не хватает. Во всех мельчайших подробностях. А потом, в конце концов, заставляю себя попрощаться с родителями. Снова.

Солнечная лампа, включаясь, освещает весь уровень фермеров. Хоть на окне у меня опущен железный экран, пол разрезает серебристая полоса света.

Утро официально началось. Отлично.

Хлопаю ладонью по кнопке на стене у двери. Бип! Через несколько секунд маленькая железная дверка в стене открывается, и в комнату врывается пар.

– И все? – спрашиваю я у небольшой булочки, что лежит внутри. Вынимаю ее. Еда из стены никогда не бывает особенно аппетитной, но сегодня впервые можно сказать, что ее еще и мало. Булочка ложится мне в ладонь целиком, донельзя печальная и сплющенная.

Пара укусов, и завтрак окончен.

Кто-то стучит в дверь. Хоть она и заперта, меня охватывает беспричинная паника.

– Эми?

– Док? – спрашиваю, открывая дверь. Меня встречает его серьезное лицо.

– Хотел проверить, как ты, – объясняет он, заходя.

– У меня все хорошо, – торопливо отвечаю я. Док уже не раз предлагал мне светло-голубые медпластыри. Он говорит, что они «от нервов», но мне не хочется проверять. Я не доверяю пластырям, которые он раздает вместо таблеток, не доверяю никаким лекарствам на корабле, где так долго производили фидус.

– Нет. – Док успокаивающе машет рукой. – Я имел в виду… Гм… Я беспокоился… о твоей безопасности.

– Безопасности? – плюхаюсь на незаправленную кровать. Док бросает взгляд на стоящий у стола стул – единственный стул в моей комнате, – но не садится. На спинке стула висит куртка, а на столе навалены пленки и книги, которые я стащила из Регистратеки. Он, наверное, в жизни не согласился сесть там без антибактериальных салфеток и бутылки «Мистера Пропера».

В любом случае уж «Мистера Пропера» тут точно нет.

Док стоит как-то странно: спина напряженно прямая, руки прижаты к телу. Однако лицо полно серьезности.

– Я уверен, ты заметила увеличение… То есть видно, что в организме людей не осталось никаких следов фидуса. И получилось так, что… На корабле сейчас не слишком безопасно, особенно для человека, который…

– Который выглядит, как я? – Откидываю с плеча рыжую прядь.

Док морщится; для него мои волосы оскорбительны, словно чертыхание в церкви.

– Да.

Он не сказал мне ничего нового. Я – единственный человек на этом корабле, кто не родился здесь. Жители «Годспида» доскрещивались до полной потери различий, они моноэтничны, а мои очень бледная кожа, ярко-зеленые глаза и рыжие волосы отличают меня от них абсолютно во всем. Прежний командир корабля, Старейшина, тоже не очень-то меня жаловал: он сказал всем, что я – результат неудачного генетического эксперимента. В лучшем случае люди считают меня уродцем.

В худшем – винят меня в том, что все начало разваливаться.

Три недели назад я собралась на ежедневную пробежку и остановилась возле птицефермы, чтобы посмотреть на цыплят. На улицу вышел фермер с кормом, огромный детина с руками едва ли не толще, чем мои ноги. Он поставил ведро корма на землю и просто… уставился на меня. А потом подошел к воротам и взял лопату. Подкинул ее в ладони, проверяя вес, и провел пальцем по острому и блестящему лезвию. Тогда я побежала, оглядываясь через плечо. Он провожал меня взглядом, не выпуская лопаты из рук, пока я не скрылась из виду.

С тех пор я не бегаю.

– Я не тормоз, – говорю Доку, вставая. – Понимаю, что дела тут идут неважно.

Открываю шкаф и вынимаю длинный кусок материи темно-бордового, почти коричневого цвета. Она тонкая и немного тянется. Начиная от левого уха, оборачиваю свои рыжие волосы так, чтобы они нигде не выглядывали из-под темного платка. Потом скручиваю в узел и завязываю концы. Беру со стула куртку и накидываю на плечи, поднимаю капюшон. Последним штрихом я прячу крестик под рубашку, чтобы его не было видно.

– Не идеально, – говорю я, пока Док изучает мой маскировочный костюм. – Но если не поднимать головы и держать руки в карманах, никто не увидит отличий, разве только окажется совсем близко. – А приближаться я ни к кому и не собираюсь.

Док кивает.

– Рад, что ты подумала над этой проблемой, – говорит он. – Я… что ж, я впечатлен.

Закатываю глаза.

– Но я не думаю, что этого достаточно, – добавляет он.

Сдвигаю капюшон с лица и со значением смотрю ему в глаза.

– Я. Не. Собираюсь. Сидеть взаперти все время. Я понимаю, вам кажется, что это опасно, но я отказываюсь сидеть еще в одной клетке. Вы меня тут не удержите.

Док качает головой.

– Нет, ты права. Я не буду пытаться. Но мне кажется, тебе нужен…

Его рука касается моей шеи в том месте, где под кожу вживлен беспроводной коммуникатор.

– Нет!

Об этом мы тоже спорили уже тысячу раз. Док – и Старший тоже – не в состоянии понять, почему я отказываюсь от вай-кома. Конечно, Старший уговаривает, потому что беспокоится – волнуется за меня. И, само собой, было бы неплохо иметь возможность в любой момент поговорить с ним. Только нажать кнопку – и можно подняться по гравтрубе на уровень Старшего, вызвать его или просто посмотреть на карте, в какой части корабля он находится.

Вай-ком – результат эволюции мобильного телефона, его владелец всегда подключен к сети.

Всегда связан с кораблем – кораблем, который мне чужой. Я не хочу заводить вай-ком, так же как не хочу сидеть взаперти в этой комнате. Вай-комы просто слишком… слишком… слишком внеземные. Я не могу согласиться подключить себя к кораблю. Согласиться, чтобы меня разрезали и засунули что-то внеземное внутрь, под кожу, чтобы оно ковырялось у меня в голове. Не могу.

Док лезет в карман и что-то достает оттуда мягким движением, которое до странности не похоже на его обычную чопорность. Протягивает мне.

– Это… – он медлит, – это специальный вай-ком.

С трудом заставляю себя посмотреть на предмет. В общем, это просто крошечная кнопка, не крупнее мелкой монетки, и от нее отходят по три провода с каждой стороны. Кнопка обычного вай-кома спрятана под кожу за левым ухом, а провода вживлены в тело. Но Док заплел их в кольцо, и получился браслет. По красному проводку идут мелкие буковки, но я их с трудом вижу.

– Дай руку.

Покорно вытягиваю руку, потом, колеблясь, опускаю. Но прежде чем я успеваю возразить, Док хватает меня за запястье и надевает браслет. Быстро затягивает – так, чтобы не мешало кровотоку, но и не соскользнуло, – и закрепляет провода металлической заклепкой.

– Чтобы говорить, нужно будет подносить ко рту, – объясняет он. – А потом – к уху, чтобы слушать. Усилитель вот тут. – Он указывает на крошечную черную сетку по окружности кнопочки. Все устройство целиком меньше, чем наушники, с которыми я бегала по утрам перед школой, но ясно, что оно намного мощнее. Док для проверки посылает мне вызов, и кнопка пищит так громко, что слышно даже от запястья. Охваченная любопытством, я поднимаю руку к уху и слышу, как электронный голос вай-кома говорит:

– Входящий вызов: Док.

– Это вы сделали? – восторженно спрашиваю я.

Док колеблется, и эта робость настолько тревожна, что я перестаю разглядывать браслет и поднимаю глаза на его смущенное лицо.

– Нет, – отвечает он в конце концов. – Я его не делал. Я его нашел.

– Где? – спрашиваю я. Ужас извивается у меня в жилах, словно черви в грязи.

– В Регистратеке.

С отвращением перевожу взгляд на запястье с вай-комом. Перед глазами встает страшная паутина шрамов на шее Ориона, за левым ухом. Мне представляется, как вот эти самые провода, что обвивают мое запястье, он выдирал из собственной плоти, заливая их кровью.

– Это его? – хриплю я.

Док кивает.

– Нашел в его вещах. Не знаю даже, зачем он его сохранил… но получилось удачно. – Док медлит. Глядя мне в глаза, он смущается еще больше – я даже не знала, что это физически возможно – Там была… записка. Он сделал этот вай-ком специально для тебя.

– Для меня? – спрашиваю я, вперив взгляд в провода на запястье.

– Там написано, что он боится за твою судьбу, если с ним что-то случится, а система Старейшин пошатнется, как он предполагает. Так и произошло.

Я не знаю, что делать с этим знанием. Орион, который пытался убить моего отца, который убил-таки двоих землян – беспомощных, замороженных и беззащитных, – переделал свой вай-ком ради моей безопасности… Внутри поднимается странное чувство – наполовину благодарность, наполовину отвращение.

– Не то чтобы мне сильно хотелось вай-ком, но нельзя сделать другой? Новый? Который не был ни у кого под кожей?

– Наши ресурсы не безграничны. Скоро родятся дети, вай-комов и на них-то уже не хватает – корабельщики с трудом находят материалы, чтобы сделать еще. К тому же использованный ребенку отдавать нельзя – со временем он начнет выходить из строя.

Ковыряюсь в металлической застежке, пытаясь снять эту проклятую штуковину.

Док дергается, но не останавливает меня. Вместо этого он говорит:

– Эми, тебе нужен вай-ком. Либо бери этот, либо будем вживлять.

– Вы не можете меня заставить… – начинаю я.

– Я не могу, – перебивает он, – но Старший сможет. И мы оба считаем – ты и сама знаешь, – что у тебя должна быть возможность позвать на помощь, если…

Моя рука застывает. Если.

Космос побери. Он прав.

Док кивает, довольный тем, что я не собираюсь срывать браслет и выкидывать его.

– В общем, я просто хотел отдать его тебе. Дай знать, если… если что-нибудь понадобится. – И он, выйдя, запирает за собой дверь.

Но я остаюсь на месте, замерев, словно опять оказалась вморожена в стеклянный гроб и лед сковал мне сердце.

«Космос побери» – это их фразочка.

Я не одна из них.

Пусть у меня на запястье вай-ком, но я не одна из них.

Нет.

Нет.

5. Старший

До меня доходит только спустя несколько секунд.

– Мы… остановились? – Смотрю в глаза всем корабельщикам по очереди, бессмысленно ища намек на то, что это неправда, но мрачно сжатые губы Марай слишком красноречивы.

Ох, зараза. Как я скажу Эми такое?

– И давно мы стоим? – Голос истерично срывается, но я ничего не могу поделать.

– Мы… не знаем точно. Довольно давно. Возможно, со времен Чумы. – Марай кусает губу.

– Никакой Чумы не было, – машинально говорю я. Она знает; просто ей привычней называть сумасшествие, которое разразилось много поколений назад, Чумой, поддерживая ложь, на которой покоятся основы системы Старейшин.

Позади меня продолжает стучать сердце корабля: «жжж, бам, жжж».

– Как мы можем не двигаться? – спрашиваю я – Ведь двигатель работает. – Даже я сам слышу, что голос мой звучит отчаянно, как голос ребенка, который отказывается поверить, что сказки, которые ему рассказывали, неправда.

– В общем, мы начали перенаправлять энергию с тех пор, как появился первый Старейшина. Одной солнечной лампы уже не хватает.

Заставляю себя посмотреть Марай в глаза.

– Так где мы?

Марай встряхивает головой, удивленная вопросом.

– То есть?

– Как далеко мы сейчас от Центавра-Земли? Если мы не двигались целых… много лет, значит, наши планы на приземление как минимум неточны. Так на каком мы расстоянии?

– Мы не знаем, – говорит Марай. – Мы не можем сейчас заниматься планетой. Нам нужно поддерживать жизнь на «Годспиде».

От властности в ее голосе – она только что отдала мне приказ – меня коробит.

– Мы поступим так, – командую я. – Один из вас займется навигацией. И только навигацией. Если мы поймем, сколько осталось лететь, то будем знать, какого масштаба нужен ремонт. Может, нам удастся запустить двигатель хоть как-нибудь, чтобы доковылять до планеты. Возможно, позже нам придется обсудить более жесткие меры. – Я перевожу взгляд на Марай. – Но нам придется подумать о том, как заставить корабль добраться до Центавра-Земли.

Второй корабельщик Шелби открывает рот, чтобы заговорить, но Марай жестом останавливает ее.

– Я сама этим займусь, – говорит она. – Но сначала мы хотим обратиться к тебе с просьбой.

Просьба таким тоном кажется больше похожей на требование, но я все равно киваю.

– Мы хотим, чтобы фермеров вернули на фидус.

Сую руку в карман. Мгновение спрашиваю себя, не знает ли Марай, что я так и ношу с собой провода от фидусного насоса, которые Эми вырвала три месяца назад.

– Нет, – отвечаю я твердо и им, и себе самому.

– Починить насос несложно, – продолжает Марай. – Второй корабельщик Шелби уже даже составила предварительную схему ремонта…

Она протягивает руку, и Шелби подает ей другую пленку, на которой уже горит чертеж.

Бросаю взгляд на пленку. Ремонт и правда пустячный. Пустячный ремонт – и вот оно, решение. Немного фидуса – может, даже меньше, чем использовал Старейшина… и прекратилась бы большая часть конфликтов… люди снова стали бы работать спокойно…

– Нет, – категорично повторяю я. Голос звучит глухо. – Мы не будем чинить насос.

– Не обязательно через насос, – говорит Марай. – Док разработал нам мед пластыри с добавлением фидуса.

– Никому не нужен фидус, – обрываю я.

Губы Марай сжимаются в линию. Потянувшись, она проводит пальцем по пленке. Чертежи сменяются графиком.

– За первую неделю без фидуса производительность снизилась на десять процентов. Сейчас уже почти на тридцать, и нет никаких признаков повышения. – Она протягивает мне пленку, но я не беру. – Показатели производства пищи опасно снизились. Это главная проблема, но и других необходимых вещей не хватает. Например, одежды.

Открываю рот, но она не дает мне сказать, продолжая ровным тоном:

– У нас начались преступления. Никогда еще не было. А теперь есть. Насилие, кражи, вандализм. С фидусом…

И вот оно. Сомнение. Они доверяют наркотику больше, чем мне.

– Я разберусь с людьми, – твердо говорю я. – А вы разбирайтесь с кораблем.

– Но Ста… Старший, – возражает Марай, кладя ладонь мне на руку, – зачем эти хлопоты? Они ведь просто рабочая сила. Нам больше ничего от них не нужно.

– Я понял твою позицию. – Стискиваю пленку в руках.

Не говорю о том, что в моей голове все это уже проносилось.

Не говорю, что потому и ношу каждый день в кармане провода от насоса.

Вместо этого я говорю:

– Нам нужна полиция. Как на Сол-Земле. Нужны люди, которым можно доверять. Они помогут мне справляться с проблемами.

Марай выпрямляется.

– По-ли-ци-я?

На этот раз уже я начинаю рыться в памяти пленки. Через пару секунд даю ей прочесть статью о полиции и общественных науках. Она пробегает ее взглядом, а потом передает Шелби.

– Если в общем, то нужны люди, которые помогут следить за выполнением правил. Расследовать преступления, предотвращать их. Если что-то пойдет не так, мне нужно будет подкрепление.

– Корабельщики всегда поддерживали систему Старейшин. Мы обеспечим ее процветание. Какие бы меры это ни предполагало.

Она хочет сказать, что согласна попробовать полицию вместо фидуса. Мне не хватает уверенности в ее словах и своем авторитете, чтобы спросить, что будет, если моя идея провалится.

Я знаю главных корабельщиков лучше, чем кто-либо на корабле, хоть и работаю с ними только три месяца – с того дня, как умер Старейшина. Я научился читать по их лицам. Хайле, Джоди и Тейлор кивают словам Марай, готовые к новой роли. Пристин, Бриттни, Бак и даже второй корабельщик Шелби глядят неуверенно. Я знаю, что они послушаются Марай, даже если не послушаются меня. И, хоть Марай иногда и пытается помыкать мной, потому что я младше, на самом деле она никогда не забывает, что я – Старейшина, хоть и не называю себя так.

Может, все и получится.

Стоит мне это подумать, как Шелби издает изумленное восклицание. Мы все оборачиваемся к ней. В руках у нее по-прежнему пленка. Она подает ее сначала Марай, но потом, секунду поразмыслив, протягивает мне. Корабельщики, нарушив строй, собираются вокруг, пока я читаю надпись огромными белыми буквами на черном экране:

ХВАТИТ ТЕРПЕТЬ ГНЕТ СИСТЕМЫ СТАРЕЙШИН

ЛИДЕРА БОЛЬШЕ НЕТ

ВЕДИ СЕБЯ САМ

– Кто-то взломал пленочную сеть, – рычит Марай. Ее гневный взгляд встречается с моим. – Вот такими проблемами занимается по-ли-ци-я?

– Да. – Но в моем голосе не слышно гнева. Эти слова на экране утверждают, что я – ничто, и впервые с тех пор как умер Старейшина я начинаю думать, что они, возможно, правы.

Марай вытаскивает пленку у меня из пальцев и пытается убрать надпись. Последние слова – ВЕДИ СЕБЯ САМ – увеличиваются и заполняют весь экран. Марай снова проводит пальцами по пленке. Ничего.

– Космос побери! – Я никогда раньше не слышал, чтобы она ругалась.

Корабельщики озабоченно собираются вокруг пленки. Хайле и Джоди начинают шептаться, а рука Бриттни тянется к вай-кому. Взгляд Шелби снова и снова пробегает по надписи, а губы беззвучно повторяют слова.

– Успокойтесь, – приказывает Марай, и я, как и все корабельщики, смотрю на нее. – Это наше первое задание в качестве по-ли-ци-и. И мы не подведем нашего Старейшину.

Она передает пленку четвертому корабельщику Пристину.

– Ловкая работа, – констатирует он после быстрого осмотра. – Мы с ребятами сейчас же займемся устранением.

Марай коротко кивает, и Пристин направляется к двери, на ходу уже чеканя команды в свой вай-ком.

– Я проверю данные системы безопасности, – говорит второй корабельщик Шелби.

– И нам нужно начать искать методы повысить защиту пленочной сети, – добавляет Марай. Остальные корабельщики приходят в движение, и вот уже гул кипучей деятельности заглушает рокот двигателя у меня за спиной.

Тронув за локоть, Марай отводит меня в сторону. Перед глазами у меня по-прежнему, издеваясь, пляшут яркие белые строки.

– Что ты собираешься делать, Старший? – спрашивает она.

Смотрю ей в глаза.

– Если честно, понятия не имею.

6. Эми

Предполагается, что вай-ком должен соединять меня с кораблем, а на самом деле только заставляет меня чувствовать себя отсоединенной от моего прошлого. Но… Док правильно сказал, он мне и вправду нужен. Потому что здесь опасно.

Рефлекторно стискиваю запястье. Синяки давным-давно сошли, но однажды на моих запястьях сжимались чужие руки, придавливая меня к земле…

Отпускаю и глубоко дышу. Нельзя об этом думать. Нельзя позволять себе об этом думать.

Поэтому я начинаю разглядывать вай-ком. Воображаю, как провода расплетаются, скользят под кожу, исчезают в моей плоти. Я ношу вещь, которая когда-то была у другого человека внутри. Как дикари, которые делают ожерелья из зубов и серьги из пальцев. Еще хуже то, что этот другой человек – Орион. Мне ничего так не хочется, как сорвать эту гадость с себя и расколупать… но что-то меня останавливает.

По крайней мере, теперь я могу связаться со Старшим. Последние несколько недель я вижу его все реже и реже – и я понимаю, честно, я знаю, что он занят. Но… не могу удержаться от улыбки. Будет приятно время от времени с ним поболтать.

Нажимаю кнопку вай-кома и вызываю Старшего. Поднимаю руку к уху, ожидая услышать его голос. Бип!

– Вызов отклонен, – сообщает компьютер любезным женским голосом.

Что ж, было бы приятно поболтать со Старшим. Если бы он мне отвечал.

Внимательнее смотрю на коммуникатор – по всей длине одного из проводков бегут мелкие черные буквы. Я бы и не заметила их, если бы не разглядывала так пристально. Пальцами высвобождаю красный проводок из плетения, чтобы разобрать надпись.

Всего одна фраза – два слова, – но она повторяется снова и снова по всей длине: «Оставь надежду».

Моя первая мысль: как же Док такое не заметил? Он же сказал, что чистил вай-ком. Хотя, наверное, это просто еще один признак того, каким странным – если точнее, каким долбанутым психом – был Орион. Не удивлюсь, если Док даже видел надпись и все равно отдал мне вай-ком – в конце концов, от напечатанного на проводе текста хуже эта штуковина работать не будет. А польза Доку важнее, чем остатки сумасшествия, которые Орион вплел в этот свой браслет.

К тому же надпись очень даже в тему. Чего у меня уж точно больше нет, так это надежды. Вообще, выглядит, будто Орион оставил мне сообщение.

И тут я понимаю: так и есть.

Док упомянул, что к вай-кому прилагалась записка. В каком-то смысле это – мое наследство.

Мысли начинают нестись с бешеной скоростью. Ориону не было смысла говорить мне, что на борту «Годспида» не осталось надежды – до этого я дошла сама. Но… может, он имел в виду не только это… Ведь… я знаю, откуда эта фраза. По словам мисс Паркер, которая вела у нас литературу в десятом классе, это одна из самых известных в мире строк наряду с признанием Ретта, что ему наплевать на Скарлетт, и страданиями Гамлета о том, быть ему или не быть. «Оставь надежду» – написано на вратах ада в поэме Данте.

И, так как книги были почти что под запретом, пока Старший не стал главным на «Годспиде», Док вряд ли в курсе. Из всех обитателей корабля, пожалуй, я единственная читала земные книги.

Кроме Ориона, конечно, – он ведь большую часть жизни прятался в Регистратеке в обществе одних только слов и вымышленных персонажей.

Чем больше я думаю об этом, тем крепче моя Уверенность. Это не просто бессмысленный набор слов. «Оставь надежду» – это конкретная фраза из конкретной книги, написанная на вай-коме, который Орион предназначал конкретно мне.

Может быть, я слишком глубоко копаю. Скорее всего, это ничего не значит. Но мне уже надоело «ничего», я готова для «чего-то». Для чего угодно. Уж лучше пойти в Регистратеку и пролистать дантовский «Ад», чем просто сидеть тут и пялиться в стену. Наглухо застегиваю куртку, выхожу из комнаты и иду к лифту. Я взволнована, и ногам хочется бежать… но, выйдя на улицу, я вспоминаю, что бег делает меня заметней, и бреду к Регистратеке, опустив голову и надвинув капюшон на глаза. Взойдя на ступени, я по привычке поднимаю взгляд. В нише у двери висит портрет Старшего – одна из последних работ Харли. Это для меня первая за несколько дней возможность увидеть Старшего; чем дальше, тем сильнее он увязает в управлении «Годспидом». Во многих смыслах он оказался куда больше в ловушке, чем я.

Нарисованный Старший оглядывает свое крошечное царство, и я, обернувшись, следую за его взглядом.

Сияние солнечной лампы на мгновение ослепляет, и за долю секунды темноты я осознаю то, о чем раньше не думала: мне не нужно смотреть, чтобы помнить каждый дюйм раскинувшегося передо мной уровня фермеров. Я закрываю глаза и все равно вижу поля с холмами через равные промежутки. Помню, в каком порядке стоят на дальнем конце корабля разноцветные трейлеры, из которых состоит Город. Помню место на металлическом небе, начиная откуда заклепки, скрепляющие его, уже не различить – так они далеко. Помню очертания каждого нарисованного облака.

Роюсь в воспоминаниях, ища, как выглядел мой дом в Колорадо, но не могу вспомнить точно. Ставни на окнах… были они кирпично-красными или скорее бордовыми? Какие цветы мама сажала в саду?

Я теперь знаю «Годспид» лучше, чем помню Землю.

– С дороги, странная! – Какая-то грузная тетка толкает меня плечом, выходя из Регистратеки. Наверное, я выгляжу еще страннее, чем обычно – все в футболках, а я в куртке, да еще застыла на ступеньках, как идиотка.

На меня беззастенчиво пялится стройный и высокий парень, идущий за женщиной к тропе в сторону Больницы. Я надвигаю капюшон еще ниже. Сходя со ступеней, он поворачивает голову, чтобы еще раз посмотреть, и что-то в его глазах заставляет меня повернуться на пятках и бегом броситься в Регистратеку.

«Годспид» не просто подменил Землю в моей памяти – он подменил дом. И он полон людей, в чьих темных глазах скрываются темные мысли.

Я встряхиваю головой, пытаясь выбить из пухнущей головы и потерянный дом, и парня со ступенек. Какой смысл думать что о том, что о другом.

В Регистратеке темно и тихо. Здесь довольно много людей, но они не обращают на меня столько внимания, как на улице, где фальшивое солнце подчеркивает мою бледную кожу и рыжие волосы, выглядывающие из-под платка. Они заняты тем, что впервые в жизни получают информацию и осмысливают ее. Я их не занимаю.

Поэтому мне тут нравится.

У каждого из висящих на стенах цифровых экранов толпятся люди. Хоть Старший открыл полный доступ в Регистратеку всем на борту, большинство фермеров ограничиваются пленками, если вообще приходят. Немногие предпринимают вылазки в дальние залы, и почти никто не доходит до второго и третьего этажей, где располагаются галереи.

На каждой из стенных пленок помечена тема; «История», «Сельское хозяйство» и «Естественные науки» пользуются наибольшей популярностью. Около последней собралось с десяток людей – они разглядывают схему ядерного реактора и тихо спорят о каких-то деталях чертежа.

«Литература» – самая непопулярная тема. Только несколько молодых женщин пролистывают «Ромео и Джульетту» Шекспира. Витиеватости языка той поры даются им труднее, чем моим однокашникам в девятом классе. Интересно, продравшись через все «бердыши», «шлафроки» и «Я закусил на вас палец, синьоры!», они уйдут отсюда, думая, что это и есть любовь? Мне даже хочется притормозить здесь и рассказать им об одной дискуссии у нас на уроке, когда я доказывала, что Ромео и Джульетта на самом деле не любили друг друга. В девятом классе я была настолько уверена в себе, что выиграла спор (и в качестве награды меня освободили от домашнего задания), и, помню, набрасывалась на оппонента так яростно, что весь класс гудел. Но сейчас… сейчас я не могу вспомнить ни одного аргумента из того спора Ни со своей стороны, ни с другой – и совершенно не представляю, что сказать. Как я могу объяснять, что в «Ромео и Джульетте» говорится не о настоящей любви, людям, которые не имеют понятия о том, что такое любовь? Когда я и сама не знаю, из чего складывается любовь – знаю только, чего в ней точно быть не может.

И тут вдруг все настенные пленки чернеют.

– Эй! – недовольно восклицает одна из девушек, читавших Шекспира.

– Что случилось? – рычит дородный мужчина у пленки с «Сельским хозяйством».

На темных экранах начинают мелькать огромные белые буквы, снова и снова освещая холл одной-единственной фразой:

ВЕДИ СЕБЯ САМ

С круглыми глазами я спешно опускаю капюшон еще ниже на лицо, так что на спине натягивается шов. Пока остальные, отвлекшись, читают слова и недоумевают, почему они появились на пленках, я торопливо иду в дальнюю часть Регистратеки, к залам с книгами. Что-то подобное обязано было случиться. Старший все свободное время сидел здесь и читал о гражданском праве и полиции, но едва ли он понимал, что бывают люди, которым захочется бунтовать просто потому, что впервые в жизни они могут это сделать.

– Кто это сделал? – прорывается сквозь бормотание толпы мужской голос. Он звучит опасливо, даже испуганно, но и агрессивно, будто ему хочется найти и наказать того, кто взломал пленочную сеть.

– Что это значит? – спрашивает какая-то женщина, когда я прохожу мимо. Ее подруга, распахнув испуганные глаза, мотает головой так резко, что волосы бьют по щекам.

Женщина у пленки «Естественных наук» начинает нажимать на экран, пытаясь убрать надпись, но все ее усилия тщетны, и толпа вокруг принимается взволнованно шептаться. Видимо, тот, кто взломал пленки, постарался на славу.

– Старейшине надо их починить, – говорит тот, первый мужчина. До меня только через мгновение доходит, что он имеет в виду Старшего. Многие вокруг него кивают, не сводя глаз с экрана и раскрыв рты.

– Все было нормально, пока мимо не прошла эта странная, – четко и громко замечает одна из девушек, которые читали «Ромео и Джульетту», и начинает оглядывать толпу у входа, ища меня. Пригнувшись, я выбегаю в дальний коридор.

Вздыхаю свободно, лишь оказавшись в зале художественной литературы и закрыв за собой дверь. Замка на ней нет – мало где на корабле они вообще есть, – но, если переждать здесь, люди в холле, наверное, успокоятся и забудут обо мне.

Зал художественной литературы самый маленький на этом этаже; понятное дело, те, кто отправлял корабль, считали, что история и науки важнее романов. Жаль, что он не похож на мою земную библиотеку, где повсюду расставлены кресла-груши, пол покрывает темный ковер, на стенах висят плакаты со знаменитыми писателями а солнечные лучи пробиваются через малюсенькие пыльные квадратные окошки. Нет, зал художественной литературы выглядит точно так же, как все остальное на корабле – холодным, пустым и чересчур чистым. Он похож на больничную палату с книгами вместо кроватей: белый плиточный пол, строгие, обшитые панелями стены и стол из серебристого металла.

Хоть зал и сверкает чистотой, но книги поселили здесь вездесущий запах пыли и старой бумаги. Все стоит в алфавитном порядке, невзирая на жанр. Чосер и Агата Кристи, Дж. К. Роулинг, Доктор Сьюз и Шекспир. Добравшись до конца ряда и глядя на следующий, я замечаю непонятные названия. Некоторые написаны на языках, которые я могу угадать – французский, немецкий, испанский, – а некоторые даже примерно не представляю. Китайский? Корейский? Японский?

Я могла бы зависнуть тут навечно, но мне нужно проверить – вдруг Орион действительно оставил мне на проводе вай-кома тайное послание. Оторвавшись от сказок и поэзии (братьев Гримм и Гете), направляюсь к первому ряду. Веду пальцами по пухлым корешкам книг, оглядываю первый стеллаж, проверяя названия – «Странствия Пилигрима», «Игра Эндера», «Мышеловка», – пока не дохожу до искомого.

«Ад», том первый «Божественной комедии» Данте Алигьери, стоит рядом с тоненьким томиком сонетов Шекспира. Какая ирония – сборник любовных стихов бок о бок с книгой о Преисподней. Вынимаю сонеты и кидаю на стол, чтобы позже убрать к букве «Ш», а потом зацепляю пальцем корешок Дантова «Ада».

Уже одно заглавие навевает воспоминания о времени, проведенном на уроках литературы у мисс Паркер. Я чувствую жесткое сиденье стула, вспоминаю, как мы с Райаном и Майком веселились, работая над итоговым проектом.

Забавно, что книга про ад так напоминает мне о доме.

Когда я начинаю тащить Данте с полки, что-то, выскользнув, падает на пол. Наклоняюсь и подбираю – это оказывается прямоугольник из черного пластика толщиной с лист бумаги и площадью примерно с мою ладонь. По ощущениям напоминает пленку, но он меньше, и в одном углу утолщение размером с ноготь. Опускаю его в карман – Старший, наверное, разберется, что это такое. Поднимаюсь и снова тянусь за «Адом».

Вдруг распахивается дверь. Я замечаю искаженное ужасом женское лицо – округлившиеся глаза, разлетевшиеся темные волосы. Девушка проносится мимо меня в дальний угол и бросается за последний стеллаж.

Кидаюсь за ней и падаю на колени у ее дрожащего тела.

– Что случилось? – спрашиваю я и тянусь к ней. Теперь, разглядев как следует, я понимаю, кто это: Виктрия. Подруга Харли и Старшего. Которая, кажется, пишет рассказы или романы. Когда мы разговаривали в прошлый раз, я рассказала ей, что небо на Земле никогда не кончается, а она накинулась на меня и наорала при всех.