Текст книги "100 великих спортсменов"

Автор книги: Берт Шугар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

СЭММИ БОУ
(родился в 1914 г.)

Достаточно бросить взгляд на любую из фотографий Сэмми Боу, и, даже не зная его имени, можно понять, что этот тонкий, как тростинка, и худощавый при росте в 190 см 80-килограммовый спортсмен, как младенца бережно обнимающий мяч правой рукой и выставивший вперед левую, словно могучий таран, выглядит так, как должен выглядеть идеальный распасовщик.

Вид его не обманывал. Ибо Сэмми Боу изменил саму суть игры – собственными ладонями или руками, как вам угодно, в той же мере, как Ред Грейндж сделал игру иной собственным бегом. Если не более. Прежде чем Боу появился на сцене, футбольное действо имело блеска не больше, чем незастеленная кровать, доминировало зубодробительное и сокрушающее ребра направление, находившееся в постоянном и подозрительном противоречии с сутью игры. Однако Боу внес свои коррективы, и футбол воспрянул и расцвел словно роза.

Боу, начав свою футбольную практику с бросания мяча в подвешенную на дереве шину, продолжил свою сказочную карьеру в середине тридцатых годов в качестве участника «Воздушного Цирка» Датча Мейера в Техасском христианском университете (ТХУ). В то время, когда 10 пасов за игру считались более чем достаточным количеством, Боу, пренебрегая этой традиционной мудростью, отправлял мяч на воздушные дороги 30–40 раз за игру, совершив 599 передач за три своих университетских сезона. Его спокойный и невозмутимый, истинно американский стиль привлек к себе внимание великого Паджа Хеффельфингера, написавшего о нем так: «По спокойствию, невозмутимости под огнем ни один из университетских распасовщиков не превосходил сказочного Боу».

Когда Боу еще состоял в ТХУ, Джордж Престон Маршалл, владелец бостонской команды, которой вскоре предстояло принять имя «Краснокожих», взял на заметку парня, которого уже называли «Пращой Сэмми», и задрафтовал его вторым в сезоне НФЛ 1937 года. Однако мыслители-писаки полагали, что худощавый Бо не годится в профессионалы из-за своей хлипкости. И один из них, старейшина среди спортивных журналистов, Грантленд Райс предостерегал Маршалла: «Послушайте мой совет: если вы возьмете себе этого парня, надо застраховать его правую руку на миллион долларов. Верзилы-профессионалы оторвут ее».

Но Маршалл так и не предоставил Боу возможности передумать – и слава богу! Уверовав в то, что удача избрала этого игрока из всего стада, чтобы привести «Краснокожих» к победе в чемпионате, Маршалл начал переговоры с Боу. Однако тот было решил предпочесть карьеру профессионального бейсболиста и уже начал вести свои переговоры – с «Сент-Луисскими Кардиналами». Маршалл повысил ставку, предложив Боу контракт на неслыханную тогда сумму в 8000 долларов за год плюс 500 долларов подъемными – бумажками Рузвельта, и это в те дни, когда максимальный заработок в НФЛ составлял что-то около 2750 долларов.

Боу сошел с самолета, доставившего его в Вашингтонский национальный аэропорт, в ковбойских сапогах со шпорами и десятигаллоновой шляпе. Тем лучше, подумал Маршалл, с этого и начнется легенда о колоритном техасском ковбое по кличке «Сэмми-праща», хотя прежде он никогда не носил сапог и толком не умел ходить в них. Скажем откровенно, для того чтобы попасть в легенду, Боу было достаточно одной своей золотой правой руки. И два месяца спустя эта самая правая рука привела «Всех Звезд» колледжа к первой в истории команды победе в играх «Олл Старз», где они победили «Упаковщиков» из Грин-Бея, чемпионов НФЛ, со счетом 6:0 после точного паса, отданного Боу Гейнеллу Тинсли.

Во время предматчевого наставления перед первой для Боу игрой с «Краснокожими» старший тренер Рей Флаэрти велел новичку передавать мяч Уэйну Милнеру «прямо в глаз». Боу с хладнокровием, достаточным для того, чтобы выстудить столицу нации вместе с окрестностями, как утверждают, ответил: «Хорошо, тренер, но скажите, в который?» Так во всяком случае рассказывают.

Однако уже не история, а зафиксированный факт гласит, что Боу начал компенсировать свой внушительный оклад и демонстрировать признаки будущего величия уже в первой профессиональной игре, сделав одиннадцать из шестнадцати пасов, потребовавшихся «Краснокожим», чтобы победить «Нью-Йоркских Гигантов» со счетом 13:3. Через десять игр «Краснокожие» прибыли в Нью-Йорк к тем же «Гигантам», чтобы встретиться с ними в борьбе за титул победителя дивизиона. На сей раз Боу отдал одиннадцать из пятнадцати, а «Краснокожие» растерли своего противника в пыль – 49:14.

Но все это являлось лишь прологом к одной из величайших игр Сэмми Боу, проведенной в чемпионате НФЛ 1937 года против «Чикагских Медведей». Город на ветрах жил в тот вечер привычной для себя жизнью, замерзшее поле сделалось скользким, термометры имели крайне низкое мнение о температуре воздуха, а прихотливые порывы ветра сносили мяч. Тем не менее уже в самом первом розыгрыше, после первой же схватки, Боу вырвался из концевой зоны поля с мячом под мышкой и отдал пас защитнику-раннеру Клиффу Баттлсу для 43-ярдового проноса. В тот день Боу сражался и с «Медведями» и с разбушевавшейся природой, он отправлял мяч в воздух тридцать четыре раза и семнадцатью из этих пасов заработал 358 ярдов для своей команды, больше, чем добивались совместными усилиями любые две команды во всех прежних чемпионатах НФЛ, приведя тем самым Вашингтон к победе со счетом 28:21. Началась эра паса, сразу же принесшая свой процент.

Но, вместо того чтобы спокойно вернуться домой в родной Свитвотер, штат Техас, чемпионом НФЛ и чемпионом по пасу, Боу решил снова обратиться к своему любимому виду спорта – бейсболу. Явившись в тренировочный лагерь «Кардиналов» из Сент-Луиса, Боу проявил ловкость во владении перчаткой, замеченную Эдди Дайером, тогдашним менеджером фармклуба «Кардиналов» Рочестера. Дайер, который впоследствии приведет «Кардиналов» к победе в мировой серии, так вспоминал о Боу: «Когда он работал на третьей базе, у нас был еще один новичок на шортстопе. Их нельзя было различить. Они казались близнецами по внешности и игре. Шортстоппером был Марта Мэрион, а когда человек похож на Мэриона, это значит, что у него бездна способностей». (Так Дайер говорил о Мэрионе, шортстоппере, который заякорится среди инфилдеров «Кардиналов» на одиннадцать лет, не менее десяти раз возглавит списки лиги в различных категориях и четыре раза выступит в мировой серии.

Отыграв сезон 1938 года в фармклубах за Рочестер и Колумбус, Боу решил, что видит свое будущее не в бейсболе, а в футболе. И последующие пятнадцать лет его якобы хрупкая и нежная техасская натура поставила рекорд выносливости, наполняя книги рекордов своими пасами. Шесть сезонов он возглавлял список лиги по пасам – больше, чем любой другой квартербек, семь раз по проценту завершения; пять раз по завершению пасов и минимальному числу перехватов; четыре раза по числу добытых ярдов. И это в то время, когда короткие и точные пасы не были не только нормой игры, но и не укладывались в манеру Боу делать свое дело. Нечего удивляться тому, что Артур Дейли, давний спортивный обозреватель «Нью-Йорк Таймс», написал: «Жилистый техасец с быстрой, как хлыст, рукой пасует лучше, чем все остальные. И это не просто мнение. Доказательством моего утверждения служит книга рекордов».

Боу остается рекордсменом всех времен по ударам с руки. В сезоне 1940 года он набирал в среднем 51,4 ярда за удар, а в чемпионате НФЛ 1942 года Боу в среднем имел немыслимые 62,5 ярда из шести ударов, и это при старом, а не нынешнем обтекаемом мяче!

Добавим ко всему этому, что Боу стал первым игроком, совершившим четыре перехвата за одну игру, а в 1943 году возглавлял списки НФЛ по пасам, ударам с руки и перехватам, и тогда вы, наверное, поймете, почему человек, шестнадцать лет прославлявший 33-й номер, а именно Сэмми Боу представляет собой «идеальный образ» профессионального футболиста.

ОНУС ВАГНЕР
(1874—1955)

Онус Вагнер казался ходячим курьезом. Ноги его как будто не могли выполнять свои функции, так как были настолько кривыми, что один журналист даже написал: «Они загибаются вверх от лодыжек под таким углом, что сойтись могут, кажется, только на талии». На земле их удерживали скрипичные футляры 46-го размера, у других людей называющиеся ступнями. К подобной бочонку грудной клетке под каким-то немыслимым углом были присобачены две невозможно длинные руки, едва ли не задевавшие при ходьбе землю. Лефти Гомец, увидев Вагнера впервые, прокомментировал это событие такими словами: «Он мог завязывать шнурки стоя». Ну а к длинным этим рукам были приделаны две ладони, которые его давний соперник Джонни Эверс, второй в знаменитом трио инфилдов клуба «Кабс», окрестил «лопатами». Но тот, кто знал истинную цену Вагнера, не смотрел только на упаковку, а видел перед собой содержимое.

Хотя новое поколение любителей бейсбола, вскормленное кабельным телевидением, в лучшем случае только слыхало его имя, в те минувшие дни, когда мировой спорт зиждился на прессе и устном репортаже, Иоганн Петер Вагнер, а по-немецки Ганс, был соперником Тая Кобба в борьбе за звание величайшего бейсболиста, а его бита и ноги превратили этого человека из курьеза в часть американской жизни.

Играя за Луисвилл, а затем за Питтсбург во времена, когда название этого города еще не произносилось с придыханием, – эта тыква, превратившаяся в золотую карету, частенько возглавляла списки Национальной лиги: восемь раз по бэттингу, семь раз по дублям, четыре раза по украденным базам и три раза по тройкам.

С битой в руках он играл на месте питчера так, как рыболов играет с лососем. Став подальше в коробочке бэттера – настолько далеко, насколько это позволяли правила и меловая линия, Вагнер стоял, готовясь вложить все свои силы в удар, и бита казалась спичкой в этих огромных лапищах. Потом, пригнувшись пониже к земле, Вагнер как из пушки посылал мяч на то поле, которое считал нужным. Протащить мяч мимо Вагнера – с тем же успехом можно было пытаться добывать уголь зубочисткой. Это не просто метафора, поскольку Вагнер был шахтером прежде чем стать бейсболистом. Постоянно посылавший тяжелые мячи, Вагнер становился еще более опасным, когда игроки занимали голевые позиции, не позволяя питчеру впустую потратить удар. Когда молодой Кристи Мэтьюсон спросил у своего кетчера, знает ли тот какую-нибудь слабость у Вагнера, тот свирепо рявкнул в ответ: «К женскому полу».

Вагнер сражался с ведущими питчерами своего времени, имея в среднем 0,524 против Амоса Руси, 0,352 против Кида Николса, 0,343 против Сая Янга и 0,324 против уже упомянутого мистера Мэтьюсона – все они прописаны в Зале славы.

На тропе вокруг базы эта карикатура на человека, наделенная невообразимыми ногами, как ни странно, принадлежала к числу самых быстрых. Нанеся удар справа, этот «Летучий Голландец» успевал к линии первой базы со скоростью спринтера, быстрее многих леворуких бэттеров. При всей своей корявой походке он был величайшим специалистом по краденым базам, скача у самой земли словно преследуемый кролик.

Но свое имя Вагнер заслужил на поле. Имя и славу. Перегнувшись пополам, как плотницкий циркуль, он прикрывал инфилд. Между ног Вагнера можно было пропихнуть бочонок, но только не посланный битой мяч. Вагнер принимал вызов и ловил каждый мяч, иногда отступая назад в пределы третьего бейзмена. Далее, не тратя попусту времени на тщательное обследование мяча, он выстреливал его первому, совместно со всеми камешками, пылинками и травинками, которые замела в своем движении его массивная ладонь, и первый бейзмен выхватывал мяч из налетавшего на него облака. Много раз Вагнер выстреливал свой залп, стоя на коленях или сидя на пятой точке.

Уступая в жесткости своему сопернику в борьбе за титул «Величайшего игрока в мяч» Таю Коббу, Вагнер получил возможность встретиться с Коббом лицом к лицу в мировой серии 1909 года. История повествует, что, когда Кобб добрался до первой базы во второй игре серии, он встал там и крикнул, поднеся ладони ко рту: «Эй, колбасник, перехожу к следующей подаче». Отлично владевший английским языком Вагнер промолчал. Но он ждал. И действительно, с первого питча Кобб отправился на второй. Добравшись до базы во встопорщенном состоянии, Кобб обнаружил там Вагнера (и мяч), дожидавшегося его. Тут Вагнер, нисколько не смущаясь, послал мяч прямо в рот Кобба, укротив «Тигра» и разбив ему губу.

Правда, этого никогда не было. Но «сказочку» рассказывали и передавали дальше, пока наконец она не сделалась составной частью Вагнерианы. А наука сия говорит об Онусе Вагнере как об одной из наиболее баснословных персон первого десятилетия двадцатого столетия. Названный легендарным менеджером Джоном Макгро «величайшим игроком двадцатого века» и удостоившийся от Эда Барроу, человека, сделавшего Бейба Рата аутфилдером, звания «самого великого среди всех игроков», он прошел в Зал бейсбольной славы по первому разряду – как раз следом за Таем Коббом. И когда Онус Вагнер ступил на этот мало кому доступный остров величия, ноги его остались какими были, но подвиги стали неисчислимыми.

БЕН ХОГАН
(1912—1997)

Уильям Бен Хоган вырос в месте, весьма удаленном от тех площадок, которыми большинство великих гольферов пользуются с первых своих дней, поскольку Дублин, Техас, был весьма удален от Огасты, Мериона и Окленда, где он заслужит свою славу. Не располагая полем для гольфа на окраине своего крошечного поселка, населенного всего двадцатью пятью сотнями жителей, не имея и папаши-гольфиста, который мог бы научить его тонкостям игры, Хоган – если прилагать к нему обыкновенные мерки – в лучшем случае должен был потратить бездну времени, чтобы стать великим игроком. Но он посрамил мирскую мудрость, приступив к процессу превращения в великого гольфера с суровой и бульдожьей решимостью.

После смерти отца Бена Хоганы перебрались на новое место – в расположенный в тридцати милях к северо-западу Форт-Уэрт, где юный Бен продавал газеты, чтобы помочь семье. А потом, в возрасте двенадцати лет, он обнаружил, что кадди – тем, кто носит или возит за гольфистами клюшки, – платят больше, чем разносчикам газет. И молодой человек принял самое важное решение в своей жизни: он сделался кадди в сельском клубе «Глен Гарден».

Почти с самого первого дня этот маленький кадди, сгибаясь под внушительных размеров сумкой с принадлежностями для гольфа, сумел заметить нечто особенное в заворожившей его игре. И он начал воспринимать гольф серьезно. Он следил за движениями тех, кому прислуживал, сравнивал свой замах новичка с жестами мастеров и конечно же копировал их на лужайке перед домом – «пока от лужайки ничего не осталось» – и во всех прочих местах, проделывая все это с сознательным рвением, пока наконец не начал приобретать вид гольфера, даже изменив при этом хватку с природной левосторонней на праворукую.

Но одного вида было мало, чтобы произвести впечатление на членов «Глен Гарден», хотя на удивление всех он боролся в финале ежегодного Рождественского турнира за первое место с другим кадди, Байроном Нельсоном. Не способствовал тому и внешний вид, не рассчитанный на то, чтобы потрясать зрение других людей – всего 170 см и 60 кг, – подобного гольфиста можно было бы уподобить дистрофику, во всяком случае со стороны его было трудно заметить.

В зрелом возрасте, девятнадцати лет, являясь обладателем хука левой, достойного самого Джо Луиса, но никак не гольфера, Хоган сделался профессионалом. Успехи на зеленой тропе приходили к нему нечасто и вообще с большими перерывами – так, в 1936-м он попал в Открытый чемпионат США, но не набрал в двух первых кругах достаточно очков, чтобы «пробиться наверх» – и успехов этих не хватало, чтобы заработать себе на приличную жизнь. Наконец он прошел 36 лунок в Открытом чемпионате 1939 года, но финишировал шестьдесят вторым, отстав на целых двадцать четыре удара от победителя.

Добиваясь совершенства, никогда не довольный собой Хоган проводил тысячи часов на тренировочной площадке и в комнате гостиницы, отрабатывая удар. И дожидаясь, пока изменится вращение колеса судьбы. Решимость и постоянные тренировки начали приносить победы этому относительному новичку, которому пришлось потратить столько времени на свой приход. К 1940-му его заработок уже был наивысшим в туре.

Его упругая сила скоро стала очевидной всем участникам тура. Во время мирового парного чемпионата 1941 года Хоган был сведен в пару с ветераном Джином Сараценом. Во время перерыва между играми Сарацен отыскал журналиста Грантленда Райса и сказал: «Знаешь что? Я только что имел дело с самым упорным гольфистом. Я думал, что к этому сорту принадлежу я сам, Боб Джонс и Хаген. Это не так. Мне довелось сыграть с ним сегодня». Сарацен имел в виду то, что хотя пара Хоган – Сарацен выиграла шесть из семи лунок, Хоган подошел к нему и сказал: «Джин, проснись. Мы проигрываем. Пора браться за работу». Озадаченный подобной реакцией, Сарацен ответил: «Но ведь мы, кажется, выиграли шесть лунок из семи, разве не так?» И Хоган ответил: «Да, но мы провалили седьмую. Нельзя так швыряться очками!»

Вторит этому мнению сам Бобби Джонс: «Я считал себя упорным бойцом. Я думал, что такими являются Хаген и Сарацен. Но мы уступали в бойцовских качествах Хогану. Он сражался за каждый дюйм, каждый фут, каждый ярд площадки для гольфа».

Обозреватель Герберт Уоррен Винд полагал: «Пока он остается сражающимся гольфером, он, очевидно, никогда не потеряет своей заносчивости. Такой уж он».

С лицом столь же неподвижным, как высеченные из камня лики на горе Рашмор[35]35
  Гранитная скала в шт. Южная Дакота, на которой высечены из камня головы четырех президентов США. Вашингтона, Джефферсона, Линкольна и Т. Рузвельта. (Прим. перев.)


[Закрыть], не желавший отвлекаться ни на что, Хоган заработал прозвище «Ледышка». Еще его называли «Бентамский Бен», намекая тем самым на небольшой рост. Но это нисколько не уменьшает его достоинств, поскольку теперь благодаря постоянному опыту он действовал на лужайке, словно опытный хирург, орудуя своими клюшками как скальпелем. И следующие два года он оставался лидером тура по заработкам. Теперь прежде бедствовавший Хоган имел столько сберегательных книжек, что мог бы, наверное, набить ими целый книжный шкаф.

Ну а потом вместе со всеми прочими Джонни Бен отправился на войну. И отбарабанил в Воздушных силах целых три года. Оказавшись на гражданке, он начал свое дело прямо с того места, на котором оставил его, и выиграл первый свой крупный турнир – Первенство профессиональной ассоциации 1946 года. Год 1948-й сделался для Бентамского Бена триумфальным, так как он завоевал Открытое первенство США и второй чемпионский титул ПГА. Похоже было, что десятилетие завершится так же, как и начиналось, и Хоган останется во главе тура.

Однако после неторопливого старта в 1949 году Хоган и его жена Валери возвращались домой в Форт-Уэрт, чтобы он мог потренироваться. И тут случилось несчастье: ранним туманным февральским утром машина Хоганов в лоб столкнулась с автобусом «Грейхаунд» на техасском шоссе. Хрупкое тело Хогана застряло в обломках, он получил перелом таза, ноги были раздроблены. Он едва не погиб при столкновении, сохранив свою жизнь лишь тем, что в последнюю секунду метнулся вперед, заслоняя жену.

Началась самая долгая и мучительная битва в жизни Бена Хогана. Казалось, надо было просто радоваться тому, что ему удалось остаться в живых, причем многие сомневались в том, что он вообще сможет ходить, не говоря о том, чтобы играть в гольф, однако Хоган не намеревался смирять себя. С непреклонной убежденностью и прямолинейностью стенобитного тарана, Хоган не сомневался в собственном возвращении, – ничего другого и не понадобилось. Простые смертные не посмели бы даже подумать о таком, но Бен Хоган не принадлежал к их числу. Когда Хоган подал свое заявление для участия в Открытом чемпионате США 1949 года, бумага сия начиналась словами: «Возможно, это и сон, но чудеса действительно иногда происходят…»

И чудо действительно произошло год спустя на Открытом первенстве США. Столкнувшись с серьезным испытанием собственных технических ресурсов, Хоган, у которого острая боль в ногах успела притупиться, прошел весь финальный дневной марафон на тридцати шести лунках вровень с Ллойдом Мангрумом и Джорджем Фазио. На следующий день этот новоявленный последователь евангельского Лазаря выиграл плей-офф с 69 лунками, завоевав свой второй чемпионский титул.

Экономя силы, Хоган ограничил количество своих выступлений в 1951 году. И тем не менее этот человечек в патентованной белой кепке выиграл турнир «Мастерс» и одержал свою третью победу на Открытом первенстве США, показав в Окленд-Хиллс 67 лунок, что до сих пор остается одним из лучших результатов в истории гольфа.

Пропустив 1952 год, Хоган вернулся в 1953 году и победил в пяти из шести турниров, в которых он принимал участие, в том числе в турнире «Мастерс», в четвертый раз в Открытом первенстве США, и Открытом первенстве Британии. Его беспрецедентный «Триплет» можно отнести к величайшим достижениям, доступным для профессионального гольфера, этот подвиг впечатляет не менее чем «Большой шлем» Бобби Джонса 1930-го, и величие его подчеркивает тот факт, что он не сумел выиграть ПГА лишь потому, что этот турнир был назначен на то же время, что и Открытое первенство Британии.

К концу своей сказочной карьеры Хоган победил в шестидесяти двух турнирах и доминировал в своем виде спорта, как немногие до или после него. Тем не менее повесть о Бене Хогане – это не рассказ о выигранных им турнирах, это история жизни человека. Он играл с самообладанием, граничившим с отстраненностью и точностью, на краю полного контроля над собой – и всеми 336 ямочками на мячике для гольфа, и сковывал своей железной волей противника и себя. Он вернулся и добился величия.