Текст книги "Город Анатоль"

Автор книги: Бернгард Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

XXIII

Наблюдения Жака оказались неверны: напрасно он думал, что Янко не переменился. Янко со своей стороны прилагал все усилия к тому, чтобы казаться прежним. Никто не должен был подозревать, что он пережил после тогдашней катастрофы. Он разыгрывал из себя прежнего Янко, но в нем произошли глубокие перемены. Он стал благоразумнее, умереннее, не пил и не брал в руки карт. Кто бы этому поверил? Он развернул такую кипучую деятельность, какой никто от него не мог ожидать.

Точнехонько, минута в минуту, явился он к Жаку, чтобы переговорить с ним о делах. С Ники Цукором он часами объезжал город и окрестности в поисках подходящего для себя дома. Город был переполнен, ничего нельзя было найти. В конце концов он снял пустовавшую запыленную дачу в двух километрах от города. Но это ничего, у него уже был свой автомобиль. Он немедленно созвал мастеровых, ему не терпелось. У Роткеля купил мебель для дома, платье и белье для Розы, и как только всё было готово, перевез Розу в новое жилище. Пусть видит весь Анатоль, что дочь вдовы Мариам едет в автомобиле с бароном Янко Стирбеем: Янко это совершенно безразлично.

Он добросовестно приходил по утрам в контору, которую устроил для него Жак, и прилагал все усилия, чтобы освоиться с делами, в которых ничего не понимал. По целым дням рылся он в ворохе бумаг, стараясь разобраться в удостоверениях, договорах, счетах, квитанциях, накопившихся за последние месяцы. Его предприятие – он по-детски гордился им – добывало нефть и продавало ее «Анатолийской нефтяной компании». Оно уже построило два больших резервуара и соединительную ветку к железной дороге, вело буровые работы, и не так-то легко было разобраться во всех этих бесконечных документах. Раньше Янко просто бросил бы их в угол. У него были продолжительные совещания с Марморошем. Марморош охаживал его и, шлепая своими толстыми губами, предлагал ему какой угодно кредит. «Анатолийская натуральная нефть» было предприятие вполне здоровое, это можно смело сказать.

Много часов Янко проводил у Рауля. Нужно было разрешить сотни вопросов. Он застал Рауля в меланхолично-торжественном настроении. У него был вид человека, испытавшего тяжкую несправедливость. Еще засветло он плотно задергивал занавеску и зажигал свет. На лампе, стоявшей на его письменном столе, был темно-зеленый абажур, так что вся комната погружалась в почти полный мрак, и Рауль расхаживал по ней, отбрасывая на стены огромную тень. Он говорил глухо, торжественно и очень тихо, как человек с истерзанными нервами. Он был зол на весь мир, бранил всех и каждого. Ольга подала прошение о разводе, и ее адвокат составил для нее оскорбительную, полную грязных обвинений жалобу. Ольга требовала две тысячи крон в месяц. У Рауля было достаточно причин, чтобы разочароваться в людях. Рауль ушел в темный угол и оборвал себя посреди фразы: на несколько секунд он совсем забыл, что в комнате находится Янко.

На днях Борис подал иск. Он требует возвращения ему участка, на котором Янко нашел нефть. Он утверждает, что этот земельный участок приобретен на деньги покойного барона и поэтому принадлежит к владениям Стирбеев. Иск, конечно, совершенно нелепый, вся затея рухнет как карточный домик, когда дело дойдет до суда. Но она показывает Бориса в довольно странном свете. Встречаясь с ним, Рауль каждый раз испытывал неприятное чувство.

– А как у вас идут переговоры с Яскульским? – спросил Янко.

Яскульский был самым упорным противником Янко. Он буквально осаждал его. Каждое утро он являлся к нему в контору, усаживался на стул и бесцеремонно вытягивал ноги в огромных сапожищах. Он смеялся, шутил, рассказывал новости. Но затем опять заводил разговор о своей яме с гравием. Он сегодня не уйдет, пока не будет улажено это дело.

– Двадцать тысяч, Янко, мое последнее слово!

И ежедневно Янко терпеливо приводил одни и те же аргументы. Какие, собственно, убытки потерпел Яскульский? Весной эксперты определят, пострадал ли щебень от нефти.

Яскульский оглушительно хохотал.

– Что же, ты хочешь отделаться несколькими повозками щебня, барон? Да, вот теперь я вижу, что ты всё-таки тоже барон. Я тебе расскажу историю об одном человеке. Он шел с горящей трубкой через лес, и лес сгорел дотла. Ему пришлось заплатить за весь лес, и за маленькие деревья столько же, столько за большие. Послушай, Янко, если бы не моя яма, у тебя убежала бы вся твоя нефть.

– Ну и подавай иск, тебя высмеют в суде.

– Меня уже часто высмеивали, а всё же я стал богатым человеком. Ну послушай, – пятнадцать тысяч! Для тебя это всё равно что кот чихнул, и мы будем квиты.

Яскульский просит рюмку коньяку и рассказывает о «салоне Колоссер». Там теперь есть одна молоденькая крестьянская девчонка: семнадцать лет, маленькая – вот такая, совсем как ребенок, но прямо огонь!

– Пойдем со мной туда сегодня вечером!

Нет, у Янко не было ни малейшего желания идти с Яскульским.

Яскульский приходит каждое утро. Он хочет взять Янко измором. Но Янко слушает и каждый раз возражает одно и то же. Яскульский не может прийти в себя от удивления: каким упрямым стал наш Янко!

XXIV

Сердце у Янко колотилось от волнения, точно у школьника, когда он потянул звонок у садовой калитки баронессы Ипсиланти. Собаки прибежали из занесенного снегом сада и, узнав гостя, подняли оглушительный радостный лай. Они прыгали на него и пытались лизнуть его в лицо. Прием, оказанный собаками, растрогал Янко. О, он теперь стал такой чувствительный! Чуть что – и уже слезы на глазах.

Об этом мгновении – когда он надавит дверную ручку у входа в дом Ипсиланти – он мечтал уже много месяцев. Волна тепла и счастья поднялась в его сердце, невольно он пошел быстрее. Сейчас он увидит ее! И он видел перед собой Соню такой, какой видел в последний раз, тогда... тогда!.. когда она стояла во дворе «Парадиза» – бесплотная тень со светлым ликом. И снова он почувствовал, как холодна была ее рука. И снова его память воскресила нежную озабоченность, прозвучавшую тогда в ее голосе и навсегда запечатлевшуюся в его ушах. В гостиной – зимой в ней не жили – было холодно, как в леднике. Мебель была закрыта безобразными полосатыми чехлами; от стен веяло чем-то мрачным и безрадостным. Казалось, вся атмосфера дома изменилась, точно кто-то здесь умер во время его отсутствия. Здесь, где прежде все было залито солнцем, где ощущалось благоухание цветов, а за окнами виднелись знаменитые цветники баронессы... Вдруг открылась дверь, и на пороге показалась Соня. Она сразу вспыхнула и сделала удивленный жест, точно испугалась.

– Янко? – произнесла она тихо, почти смущенно. И, обернувшись назад, в комнату, крикнула: – Это Янко, мама! Он уже целую неделю здесь и наконец пришел к нам.

Янко стоял, смотрел на Соню и не знал, что сказать. Соня! Среди ледяного холода гостиной его вдруг обдало жаром, точно от печки. Он чувствовал, что ведет себя глупо, чрезвычайно глупо, но не мог произнести ни слова.

– Холодно! – воскликнула рядом баронесса, и Янко поспешил поздороваться с дамами по всем правилам вежливости. Он поцеловал маленькую холодную руку баронессы и даже прищелкнул каблуками, точно на нем всё еще был военный мундир. Он смущенно засмеялся и начал быстро рассказывать что-то громким голосом.

Баронесса сидела, накинув на плечи лиловую шаль, ее маленькое личико заострилось. Большими деревянными спицами она вязала белую накидку. На полу лежал клубок шерсти, и время от времени, когда у баронессы кончалась нитка, она откатывала клубок резким движением ноги. Казалось, она очень спешила. Спицы торопливо и даже как-то сердито пощелкивали в ее маленьких проворных ручках. На ней было золотое пенсне, и порой она поглядывала поверх него на Янко быстрым, пристальным взглядом. Вид у нее был обиженный и рассерженный.

– Здесь тоже за это время случилось немало, – сказала она и, с упреком взглянув на Янко, прибавила: – Боже мой, чего только не рассказывают в городе! Какая везде распущенность!

Янко сильно смутился. Только теперь он понял упрек в суровых глазах баронессы. Она явно намекала на историю с Розой. Роза жила в его доме, Роза разъезжала с ним по городу, и после этого он осмелился прийти сюда! Это было, конечно, неприлично, но Янко просто не подумал об этом. Соня, разумеется, тоже знала всё; он видел это по ее глазам, но она ни разу не упрекнула его. Она улыбалась чуть заметной, снисходительной улыбкой. Если бы она его любила, у него ничего не было бы с Розой. Но женщины этого не понимают!

Смущенно и запинаясь, рассказывал он о своем путешествии. Сегодня у него всё не клеилось, какой-то несчастливый день.

– О, это, верно, было очень интересно! – неоднократно восклицала Соня, подбадривая Янко несколько деланной улыбкой. Она находила поведение матери ужасным. С ней трудно было ладить в эти дни.

Баронесса вдруг выпрямилась и забыла про свою работу.

– Северное сияние! Вы видели в Стокгольме настоящее северное сияние, барон? – Она была так сердита, что даже титуловала его бароном. – Ах, я всю жизнь мечтала увидеть полуночное солнце! И пирамиды, верблюдов в пустыне! Ну а теперь мне придется весь остаток моей жизни просидеть здесь. А айсберги вы тоже видели? – наивно спросила она.

Соня громко рассмеялась. Наконец-то, в первый раз, ей есть над чем по-настоящему посмеяться.

– Что ты, мама! Стокгольм находится не так уж далеко на севере.

Баронесса почувствовала себя оскорбленной смехом Сони. Если там бывает северное сияние, то почему бы не быть и айсбергам? Что тут смешного?

– А как вы нашли Жака? – неожиданно спросила Соня несколько изменившимся голосом.

– Жака? В отвратительном настроении. Скука убивает его, говорит он.

– Скука?

Соня наморщила лоб.

– Да, он сказал: «Скука меня погубит!» Баронесса вздохнула:

– Мы ничего больше не слышим о Жаке и не видим его. О деле с Г. он, кажется, совсем забыл.

Деревянные спицы взволнованно защелкали. Дело с Г.! Одно время она надеялась на это. Лицо ее вдруг поблекло, на нем изобразилось уныние, она закашлялась.

– Может быть, к нам он тоже приходил от скуки, мама? – сказала Соня с какой-то чужой, ледяной улыбкой. – А мы, глупые, думали, что его приводил интерес к нам и, может быть, даже что-то большее. Я боюсь, – обратилась она к Янко, и из ее светлых глаз брызнул яркий свет, – боюсь, что наш Жак весьма расчетлив.

Янко горячо запротестовал:

– Нет, ни одного дурного слова о Жаке! Нет, нет! Ничего подобного! Он совсем не расчетлив, готов на всякие жертвы. Он в состоянии всё отдать людям, которых любит.

– Любит? Вы думаете, Жак действительно способен любить? Я сомневаюсь в этом. Он большой эгоист, наш милый Жак, – продолжала Соня, и голос ее показался Янко странно взволнованным. – А впрочем, разве все мы не эгоисты? Что знаем мы о себе?

Янко простился, и дамы не удерживали его. Задушевного разговора сегодня так и не получилось. Очевидно, он пришел совсем некстати. Баронесса, как видно, чем-то озабочена, у нее неудачи в делах. Что это может быть за дело с Г.? Она больна, жалуется на слабость сердца. Соня, очевидно, страдает от капризов матери. Янко нашел ее похудевшей и побледневшей, и в ее голосе не было прежней звучности и свежести. Она казалась рассеянной. В ней не было того непосредственного, теплого участия, которое она выказывала своим друзьям. Да, она была холодна.

Лишь тогда, когда Соня провожала Янко через ледяную гостиную с мебелью в чехлах, он опять услышал ее прежний голос. Она порадовалась тому, что у него опять всё идет хорошо. У него такой довольный, почти счастливый вид. Она сказала это без зависти.

– Путешествие пошло вам на пользу!

– Я начинаю новую жизнь, – сказал Янко, не чувствуя, как смешно это звучит.

– Новую жизнь? – Соня недоверчиво улыбнулась, но сразу же посерьезнела и поспешно добавила: – А почему бы и нет? Желаю вам мужества и поздравляю вас. – Она замолчала, а затем взглянула на него своими светлыми глазами и тихо сказала: – Когда я вас видела в последний раз, в ту ночь, я очень тревожилась за вас, Янко. Вам тогда было очень плохо.

Янко пробормотал что-то насчет благодарности, что он никогда не забудет ее доброты...

– Благодарность? К чему благодарность? К счастью, всё хорошо кончилось, – сказала она и вдруг вздрогнула. – О, здесь настоящий мороз! До свидания, Янко!

Янко не чувствовал холода.

– До свидания, Соня!

Но Соня позвала его назад, хотя в гостиной и было холодно. Она опять заговорила о Жаке, просила передать ему привет.

– Не передадите ли вы ему от меня кое-что, Янко? – Ее лицо вдруг приняло надменное выражение, которое ему так не нравилось. Так она смотрела на него прежде, когда он прикасался к ее руке или позволял себе маленькие вольности.

– Передайте ему... но только запомните хорошенько и передайте слово в слово: «Соня велела сказать тебе, что и у нее это было только от скуки».

Янко ничего не понял. Она, по-видимому, сердита на Жака. Что они – поссорились? Покачивая головой, он оставил дом баронессы. Соня изменилась, это несомненно. Что с ней? Она казалась холодной, неприступной, даже жестокой. Но, несмотря на это, он ясно чувствовал, что рядом с ней он становится совсем другим. Она преображала его своими чарами. В его душе поднималось что-то новое, сильное, чистое. Как плохо всё устроено на свете! Почему в жизни нет ясности и простоты? Но в то же время им овладела глубокая печаль: расстояние между ним и ею, казалось, стало еще больше. Тогда, в ту ночь, когда она пришла к нему во двор, она была совсем близка ему. Ему надо было тогда пойти за ней. Он будет вечно раскаиваться в этом.

Всё в ней загадочно, в Соне. В голове у Янко смутно шевельнулась гнетущая мысль о том, что теперь он окончательно потерял Соню.

Ну и чудак же Янко! В Вене он купил для Сони очень красивый античный браслет. Это была совсем не дешевая вещь. Сегодня он хотел принести его, но совершенно забыл об этом. А теперь уже поздно!

XXV

Янко выделял в своей жизни две строго обособленные друг от друга части. Вот его жизнь до катастрофы, она казалась ему теперь чуждой и очень далекой. А вот новая жизнь, со времени его выздоровления. В эту жизнь он вкладывал всю силу своей воли. О катастрофе он по возможности избегал думать. И теперь еще кровь стыла в его жилах при мысли о том страшном часе, когда отвращение к себе толкнуло его в объятия смерти. Он бледнел, он закрывал глаза и за что-нибудь крепко хватался, снова ощущая ужасное падение в бездонную глубину. И когда наконец это страшное воспоминание проходило, тысячи мелких бисеринок пота выступали у него на лбу. Никогда он не стал бы говорить об этом ни с одним человеком.

Всё в этой жизни, даже самое малое, было таинственно, загадочно и непостижимо. Янко не верил в бога, но был до крайности суеверен. После «катастрофы» жизнь казалась ему какой-то жуткой мистерией, разыгрывающейся по непреложным и никому не ведомым законам. Он чувствовал вокруг себя какие-то силы, против которых всякая борьба бесполезна. Пусть называют эти силы какими угодно именами. Он жертвовал свечи в монастырь: кто знает, быть может, эти силы любят блеск свечей? Он не хотел упустить ничего, что могло бы доказать им его покорность.

Эти силы приговорили его к наказанию. За свое тщеславие, за свое самомнение, за свои пороки он должен перенести унижение и валяться в пыли. О да, он теперь понял! Эти вездесущие силы не сразу уничтожили его, они предпочли позволить ему вернуться к жизни. Но что они теперь хотят сделать с ним? «Да, что они хотят сделать со мною?» – часто спрашивал Янко. Много загадочных событий произошло в его жизни. Он знает это, но не может разгадать их тайный смысл. Так, в свое время он купил этот строительный участок у летчика Дубранке вовсе не по доброте сердечной, не потому, что мать Дубранке нуждалась в операции. О нет! В то мгновение, когда Дубранке предложил ему купить участок, в то самое мгновение – Янко вспоминает это с беспощадной ясностью – он уже знал, что этот участок сыграет в его жизни совершенно особую роль. Откуда он это знал? Кто шепнул ему об этом? Жак смеялся над ним. Ну, а чем объяснить то, что он увидел нефть в глубине, под землею? Ведь он действительно ее видел. Это истинная правда. Жак может сколько угодно объявлять его сумасшедшим. Может быть, какие-то духи делали его ясновидящим? Может быть, существуют духи и демоны, населяющие воздух, капризные в своем общении со смертными, то милостивые, то жестокие. Бывали дни, когда Янко чувствовал этих духов и демонов вокруг себя, в другие дни он смеялся над подобным вздором.

Обо всем этом он остерегался говорить с Жаком. У Жака всегда только логика, причинность, точная наука. Он слишком много изучил книг и от этого возомнил о себе.

XXVI

– Вы говорите, что потеряли веру в человечество?

– Я предъявляла к людям слишком большие требования. И конечно, должна была разочароваться.

– Может быть, вы слишком большая идеалистка?

– Это всегда было моим недостатком.

На этом беседа была прервана. Карола должна была вернуться к своим обязанностям за стойкой бара, а французская певичка начала декламировать:

 
За горбуна пойти отец меня заставил.
В день свадьбы мой горбун мне синяков наставил.
 

Карола так много пережила в жизни, что каждый на ее месте потерял бы бодрость духа. Не раз приходилось ей расставаться с иллюзиями – жизнь разбивала их одну за другой. Вначале она стала артисткой. Но что вы хотите? В столичных театрах нужно не столько быть талантливой, сколько уметь ладить с директорами, а этого она как раз не умела. У нее были друзья, но все они оказались слабыми, трусливыми, мелкими людьми. Однажды она горячо полюбила человека, который клялся и божился, что женится на ней. Но в конце концов что же оказалось, как вы думаете? Он был женат. Это самое жестокое разочарование в жизни Каролы, она думала, что никогда не переживет его, так как чувствовала себя созданной для семейной жизни. Она смотрела на брак как на добровольный союз, в котором обе стороны сохраняют некоторую личную свободу. О, она была благоразумна и знала жизнь. Брак ни в коем случае не должен превратиться в порабощение.

Как умно она говорит! Рауль любит слушать ее. У нее есть житейский опыт и знание людей. И голос ее звучит красиво и тепло, все гласные поют.

Разумеется, Карола выставляла свои требования. Разве она не имеет на это право? Прежде всего она выйдет замуж только за образованного человека. Но теперь, когда она принуждена работать в баре, на осуществление ее желаний мало надежды. Рауль уверял ее, что есть достаточно мужчин, лишенных предрассудков, и украдкой гладил ее полную, белую руку, на которой сверкали камни. Карола встала, и Рауль уловил быстрый благодарный взгляд ее больших и теплых глаз. Рауль, бледный и вялый, всё еще страдал от тяжелой душевной депрессии, часто переходившей в мрачную меланхолию. Теперь он проводил в «Парадизе» каждый свободный вечер за исключением субботних и воскресных дней, когда бар наполнялся крикливыми пьяными людьми. Уже приближаясь к «Парадизу», Рауль чувствовал себя легче и свободнее, а как только входил туда, его согревал мягкий свет, исходивший из больших и теплых глаз Каролы. Она приветствовала его дружеской улыбкой и подходила к его столику выпить лимонаду.

– А вы не хотите ликеру, Карола, или, может быть, стакан шампанского?

Нет, она не хотела:

– Благодарю.

Раулю нравились белизна ее кожи, полные, круглые плечи, которые она слегка пудрила. Он видел большие, правильно расположенные поры и слышал запах красивого выхоленного тела. Иногда Рауль вдруг краснел без всякой видимой причины. Ах, эти белые плечи! Ну что стали бы говорить в городе! Да ничего, люди ко всему привыкают. Он, конечно, перед этим взял бы ее из бара и устроил на какое-нибудь приличное место.

Рауль не сомневался ни одной секунды, что Карола любит его. Она позволяла ему ухаживать за собой. Иногда он гладил ее руку, а иной раз, если никто не видел, обнимал за талию. Однажды она прижала свою ногу к его колену, и вдруг ее бледное лицо залилось румянцем, а в темных глазах вспыхнуло пламя. В этот вечер она больше не подходила к нему, точно испугавшись, что выдала себя. Только ее глаза иногда искали его.

У Рауля было много случаев наблюдать за Каролой. Она всегда была одинаково любезна со всеми гостями, шутила, но не допускала никаких грубостей. Небольшие вольности она принимала со снисходительной улыбкой, двусмысленностей и смелых шуток просто не слушала. Когда однажды Яскульский, изрядно выпив, попытался пустить в ход руки, она дала ему звонкую пощечину, над которой никто не смеялся громче, чем сам Яскульский.

А этот Ники Цукор – насквозь развращенный человек. Для таких, как он, нет ничего святого: всё им надо замарать своими грязными лапами. Ники как-то раз заявил, что Карола нисколько не лучше всех остальных, ей только нужно больше предложить. Рауль запретил говорить таким тоном за своим столом и с тех пор игнорировал этого бесстыдного субъекта.