Текст книги "Город Анатоль"

Автор книги: Бернгард Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 33 страниц)

XXIII

Каждый вечер из города можно видеть прилепившийся на холме к западу от Анатоля крошечный светящийся кубик, не больше кусочка сахара. Это дом Янко. Автомобили мчатся вверх по склону холма. Янко проложил собственную дорогу. По ней можно ехать с любой скоростью. Два раза в день снеговой плуг очищает дорогу от заносов. Почти каждый вечер дом Янко полон гостей. Артистки приезжают прямо со спектакля, еще не успев снять грим со щек и ресниц. Каждую ночь там пьют, танцуют, играют в карты, дурачатся, веселятся до утра. Лишь бы только поскорей прошло время! Еще одна ночь со счета! Янко знал, как страшно долго тянется зима в Анатоле, а ведь она только что началась!

Иногда Янко приезжал в город; он пил в баре «Рюсси» или играл в «Траяне». Янко почти всегда проигрывал, часто большие суммы. Он играл крупно и легкомысленно. Часто после игры он среди ночи ехал на свои скважины. Его гнал сюда страх, что нефть вдруг может иссякнуть. Но нефть шла день и ночь; он мог спать, пить, играть, – скважины работали за него. Его новый дом давно был оплачен. Золото круглые сутки текло из земли. Несколько недель назад ему удалось пробурить в центре цыганского квартала еще одну необычайно продуктивную скважину, в девятьсот метров глубины. Это был второй «Голиаф». Нет, у Янко не было забот.

Только цифры добычи нефти еще интересовали его; он ежедневно требовал отчета об этом, а в остальном нисколько не заботился о своем предприятии. Раньше он выплачивал небольшое вознаграждение тем жителям, которых его скважины изгоняли из цыганского квартала. Иногда он предоставлял им грузовики для перевозки их скарба. Теперь он этого не делал; он даже не знал, что происходит на его участке. Это была не жестокость, это было равнодушие. Его служащие просто требовали от тех, кто жил там, освободить место к определенному дню и без всяких церемоний сносили глиняные или дощатые хижины. Иногда администрация действовала слишком уж круто, проявляя ненужную жестокость, дело доходило до драматических столкновений, и тогда на место происшествия вызывали полицию.

Лео Михель яростно нападал в своем «Прожекторе» на Янко. «В то время как нефтяной барон в своем пышном, безвкусном дворце устраивает оргии с актрисами и продажными женщинами из буржуазных кругов, полиция по его приказу изгоняет матерей с грудными детьми из их лачуг». Лео Михель клялся беспощадно направлять свой «Прожектор» на то общество, которое во дворце Стирбея предается порокам и разнузданному разврату. Он намекал на дочерей одного крупного местного коммерсанта, которые танцевали там такие бесстыдные танцы, каких нельзя увидеть даже в публичном доме. Часто дамы напивались до скотского состояния. Одну молоденькую танцовщицу ехавшие на рынок крестьяне нашли в снегу полуголой и почти замерзшей. Очевидно, она пьяная вывалилась из автомобиля. Да, весело они там проводят время! Барон Янко Стирбей пожертвовал в пользу бедняков сто тысяч и теперь может себе все позволить!

Этот Лео Михель действительно неприятный парень, и откуда он только все это узнает? Янко сменил весь штат прислуги, и все-таки Михелю на следующий день было все известно. Очевидно, кто-нибудь из гостей осведомлял его! Янко заподозрил Ники Цукора и перестал его приглашать. Но в одном из следующих номеров «Прожектор» обрушился на Ники и буквально смешал его с грязью. В статье говорилось об «известном бездельнике с крепкими мускулами, который живет шулерством».

Янко были неприятны эти вечные нападки «Прожектора», и в конце концов он послал к Михелю своего доверенного, чтобы позондировать почву. Но Михель принял оскорбленную позу и выставил этого доверенного за дверь. «Скажите барону, что мне его деньги не нужны, я борюсь за идеалы!» – кричал он.

Михелю действительно не нужны были деньги: «Прожектор» шел великолепно. Газету читали все, – каждому хотелось знать, какие еще новые скандалы произошли в Анатоле. Шулер в «Траяне», горничные в «Рюсси», актер, из ревности избивший за кулисами своего коллегу, двенадцатилетние и тринадцатилетние проститутки на буровых вышках... Неужели все это правда? Все, что пишет «Прожектор», преувеличено, а многое даже высосано из пальца, говорили в Анатоле.

К самым усердным читателям «Прожектора» принадлежал начальник полиции Фаркас. Он любил посмеяться, у него было здоровое чувство юмора. Фаркас читал газету в понедельник утром в своем служебном кабинете. Так, по крайней мере, неделя начиналась приятно. Опять этот писака продернул Янко! Здорово! На Фаркаса Михель остерегался нападать, только иногда чуть-чуть «подкалывал» его, как говорил сам Фаркас. Начальник одного правительственного учреждения поскандалил с официантками бара в «Рюсси», – ага, это о нем!

Но когда «Прожектор» всё больше и больше стал заниматься социальными отношениями в нефтяном округе, Фаркас нахмурил лоб. Язык статей и фельетонов Михеля с каждым днем становился всё резче. Михель часто выступал на собраниях, и однажды дошло до того, что нефтяники объявили стачку. Они замерзают в бараках; уже началась эпидемия гриппа с частыми смертными случаями. Бараки принадлежат «Анатолийской нефти». Там свирепствует чесотка. А венерические болезни! Что же смотрят власти? Нефтяная компания построила для рабочих дешевые дома; сквозь стены там дует ветер, так они тонки; дома совершенно не приспособлены для суровой зимы этого края. В то же время компания высчитывает с рабочих ростовщическую квартирную плату! И вдруг во всем нефтяном округе остановилась работа. Михель торжествовал! Рабочие шли по улицам и пели. Что-то теперь предпримет Фаркас? Подождите, он еще себя покажет. Один из нефтепроводов был выведен из строя, рабочие готовились захватить буровые вышки, – Михель сказал, что вышки принадлежат им. Тогда Фаркас выступил. Полиция оцепила весь нефтяной округ. Стоило хоть кошке пробежать, его люди открывали пальбу! Повсюду щелкали выстрелы. Жители Анатоля зарылись в свои пуховики. Что это? Революция? Но через три дня всё кончилось, и работы возобновились. Вот вам и Фаркас! Он справился своими силами, даже не вызвал войска.

Но Михель не угомонился. Он созвал собрание рабочих. Ночью после собрания на него напали и избили до полусмерти. На следующий день он опять хотел говорить, но Фаркас запретил собрание. Он даже запретил на месяц «Прожектор». Ведь всё, что этот субъект пишет в своей грязной газетке, – это прямое подстрекательство к бунту! Если этот Михель опять начнет драть глотку, Фаркас позаботится о том, чтобы его выслали. Фанфарон и дурак! Разве он изобрел буровые машины? Разве он выдумал перегонку нефти? Невежда! Проходимец!

Чего он, собственно, хочет? Фаркас мог разговаривать и другим тоном, если это было нужно!

– Нам не надо никакого социализма в Анатоле! – сказал он. – И баста.

XXIV

Точно дым, стояли за окнами непроглядные ночи, и Янко каждый вечер чувствовал глухую угрозу, которую они таили в себе. Он всё больше нервничал, всё чаще испытывал тревогу. Нет, добром это не кончится. Мир, в котором мы живем, гораздо загадочнее и таинственнее, чем думают многие. Например, Жак. Жизнь не математическая формула, не таблица логарифмов, о нет! Она устроена совсем, совсем иначе. Но пока ничего не случилось, ничего! Может быть, все предчувствия Янко обманывают его?

Однако в ночь под новый год это началось. Дом Янко был полон веселых гостей. И вдруг в час ночи позвонил телефон: «Горит скважина номер сорок три». Янко немедленно помчался в город. Такого пожара он еще не видел! Крутящийся столб дыма, закрывший целый квартал, поднимался высоко к небу. Внутри него бушевало пламя. Ручьи горящей нефти текли по земле. Казалось, весь город должен сгореть. Что это? Рабочие были пьяны или, может быть, кто-нибудь поджег скважину? Скважина номер сорок три находилась в каких-нибудь двухстах метрах от той улицы в цыганском квартале, где были публичные дома, и горящая нефть текла по сточным канавам вдоль улицы. Все окна были ярко освещены. Вполне понятно: новый год, большой наплыв посетителей. И вдруг в борделях началась паника. Распахнулись окна, послышались крики. На улицу выскочила одна девица, три, десять, сто! Они бежали в своих дешевых шелковых рубашонках сквозь дым. Бежали что было мочи и кричали. Мелькали красные, синие, зеленые чулки, тонкие и толстые ноги. Некоторые девицы были совсем голые, некоторые так пьяны, что беспрерывно падали. И вдруг появилась Барбара. Эта гора мяса! Она была в светлом распахнувшемся кимоно, а под ним – ничего. Почему же она не была одета, как ей подобало? Может быть, она «помогала», потому что был канун нового года? Или у нее был возлюбленный? Нет, очевидно, почтенная дама просто не хотела отставать от других, хотя ей было уже за сорок! Горящая нефть в сточной канаве подожгла ее кимоно. Она закричала, сбросила его и побежала сквозь дым голая. Эта гора мяса!

Пожар удалось погасить в три дня. Янко и тут повезло, как всегда. Но встреча нового года была испорчена, и друзья требовали, чтобы Янко устроил новый праздник. На этот раз веселились особенно разнузданно, и уже к полуночи все гости были более или менее пьяны – и женщины и мужчины. Под утро один актер, по фамилии Рамек, с пьяных глаз бросился на Янко с кинжалом. Что же он имел против Янко? У Рамека была очень красивая жена, но типа так называемых холодных красавиц. И Рамек утверждал, что Янко совратил ее. Янко совсем не любил холодных красавиц. Он просто из вежливости сказал ей несколько любезностей, вот и всё. К счастью, взбешенного актера удалось оттащить, прежде чем случилась беда. У Янко была лишь слегка ранена правая рука, об этом не стоило и говорить.

На следующий день Рамек в полном отчаянии прибежал к Янко. Его жена призналась, что она ему всё налгала: она хотела отомстить мужу за маленький флирт с одной актрисой. Всю эту историю пытались замять, но Лео Михель узнал о ней и разразился большой статьей в «Прожекторе». «Скандал в доме Стирбея! Актер мстит за свою оскорбленную честь!»

Пока что ничего особенного в сущности не произошло. Загорелась одна скважина, но она была потушена через три дня. Ревнивец бросился с кинжалом на Янко, но не успел серьезно ранить его. Янко не придавал этим инцидентам никакого значения. И всё же они были предзнаменованием того, что в эту зиму должна стрястись какая-то беда. Это была коварная зима, она предрекала что-то недоброе, он чувствовал это! Несколько недель спустя произошел печальный случай с Антонией. Собственно, Антония была женщина вовсе не в его вкусе, но ведь на свете всякое бывает. У Янко была небольшая интрижка с ней, одним словом, у Антонии были причины обратиться к доктору Воссидло. Допустил ли Воссидло какую-нибудь ошибку?.. Антонии не стало. Она умерла через двенадцать часов после операции. Янко был сражен. Бедная Антония! Янко лишился сна. Доктор Воссидло заявил, что здесь был совершенно особый, редкий случай. Ведь через его руки проходят сотни женщин. Она точно так же могла бы умереть и от нормальных родов. Но это было слабое утешение!

«Прожектор» занялся этим делом. Он взывал к прокурору. Взывай, взывай, – прокурор всё равно не услышит! Таких случаев в Анатоле – десятки. Да, плохая зима! Черные ночи без звезд.

XXV

Янко искал забвения. Он пил, играл в карты, ходил на балы, и всё-таки дни едва ползли, едва ползли ночи. Хорошо еще, что в эту зиму балы и празднества сменяли друг друга, и можно было развлечься. Все веселились: такой зимы еще не помнят в Анатоле. Франциска сняла большой зал в «Траяне» и дала бал, который стоил целое состояние. Она устраивала кабаре на дому для интимных друзей. Побывать бы Жаку на такой вечеринке!

Дамы Ипсиланти снова жили в Каире. Это уже было немножко поближе к Анатолю. До первого апреля оставалось только шесть недель. Соня писала, что в последних числах марта будет в Вене. Она очень тревожилась и жаждала поскорее увидеть его.

Янко ходил с сияющим лицом; друзья поздравляли его. Местная газета поместила заметку о скорой свадьбе барона Стирбея. Всё его дурное настроение вдруг исчезло. Он был полон мыслей о путешествии. Он даст еще один большой бал, который уже давно был обещан, но всё откладывался, и через несколько дней после этого уедет в Вену, чтобы там ожидать Соню.

Янко распорядился украсить стены и колонны своего зала цветами и еловыми ветками. Зал был похож на лес, где там и сям росли чудесно пахнувшие цветы. Праздник начался в одиннадцать часов. Приехали артисты из театра и разыграли несколько сцен из «Сна в летнюю ночь», а затем был показан небольшой балет. Всё было прекрасно и имело большой успех. Франциска – она была окружена толпой поклонников – сказала Янко, что она завидует его великолепной идее. Первой красавицей бала была, разумеется, Карола. Яскульский просил Янко пригласить ее и теперь наслаждался ее триумфом. Вот женщина, на которую не жалко затратить деньги, не правда ли? Яскульский в первый раз в жизни надел фрак. Одет он был безупречно. Его обычно взлохмаченные волосы были теперь тщательно приглажены и разделены пробором. Вид у него был внушительный, прямо как у сенатора. Вначале он держал себя очень церемонно, затем, наведавшись несколько раз в буфет, опять превратился в прежнего Яскульского. Он стоял с бокалом в руке, кричал и хвастался, совсем как прежде. Он утверждал, что вполне мог бы наплодить за свою жизнь двадцать тысяч детей.

– Двадцать тысяч маленьких Яскульских? Немыслимо!

Слушатели хохотали.

Всем бросилось в глаза, что Янко в этот вечер вел себя необыкновенно тихо и скромно. Он не танцевал, почти ничего не пил. Он расхаживал среди гостей, беседовал с ними, шутил. На губах его играла радостная улыбка, а глаза как-то особенно сияли. Он ходил по залу и улыбался, вот и всё. Приветствовал новых гостей, провожал до лестницы уезжавших друзей. Утром он получил телеграмму: баронесса и Соня уже в Неаполе. Соне удалось уговорить мать вернуться раньше. Пятнадцатого марта они уже будут в Вене. «С любовью, Соня». «С любовью, Соня»? Никогда еще Соня не обращалась к нему с такими нежными словами. Вот почему так по-особенному сияли глаза Янко! Завтра он приведет в порядок свои дела и через три дня уедет отсюда. А когда он вернется, всё пойдет по-другому: никаких попоек, никаких оргий, никакого баккара! О, все будут удивлены!

Под утро, когда веселье стало очень шумным, Янко исчез. Но никто не обратил на это внимания. Янко и раньше неожиданно уходил к себе, когда очень уставал или когда ему становилось скучно. На следующее утро в городе прошел слух, что барон Янко Стирбей в эту ночь скончался. Янко? Да, его гости еще танцевали, а его уже не было в живых. Его нашли мертвым в парке. А еще через час стало известно, что Янко был убит. Его застрелили: одна пуля попала в позвоночник, другая в голову. Никто не слышал выстрела, но это понятно: автомобили подъезжали и отъезжали всю ночь. Убит? Янко Стирбей? Кто же убийца? Какой-нибудь уволенный рабочий? Ревнивец? Преступник? Трудно поверить. Мертвенно-бледный выслушал это известие начальник полиции Фаркас. Не может быть! Это совершенно невозможно! Еще в четыре часа утра Янко проводил его до самой машины.

У Гизелы один истерический припадок следовал за другим. Пришлось вызвать врача. Это она первая увидела Янко, лежащего в парке. Она была на этом празднике, конечно, только как зрительница. Она не танцевала. Когда стало светать, она решила уехать и послала за автомобилем. Она вышла из подъезда, чтобы там подождать машину. Было уже довольно светло. Перед этим шел снег; легким пушистым покровом лежал он в парке. Закутавшись в шубку, она прогуливалась перед подъездом. И вдруг увидела, что на снегу под кустом лежит черное пальто, наполовину уже заметенное снегом. Должно быть, кто-то потерял пальто? Она указала на него лакею, который вышел из вестибюля. Лакей побежал поднять пальто. Но это оказалось совсем не пальто, – это был человек. И Гизела вдруг заметила, что снег под ним красный. Тогда она бросилась бежать, добежала до ворот, оглянулась и увидела, что гости толпой высыпали из зала, точно загорелся весь дом.

XXVI

Когда Жак остановился перед дверью Розиной комнаты в Париже, он услышал голоса и звонкий, как у ребенка, смех. Это была Роза, он сразу узнал ее манеру смеяться. Жак вошел. Роза стояла посреди маленькой гостиной и растерянно взглянула на него. Трое молодых людей в смокингах вежливо приподнялись. Роза была в нарядном вечернем туалете, на ее руках сверкали камни. Жак был поражен ее красотой. Черные волосы Розы были похожи на блестящие перья птицы, глаза – точно куски янтаря. И эта красавица прозябала когда-то в маленькой лавчонке в Анатоле! «Газель», как называл ее Янко.

Наконец Роза сделала попытку подойти к Жаку, но не могла сдвинуться с места. Она расплакалась. Она плакала, как ребенок, прижимая к глазам кулаки, рыдания сотрясали ее хрупкое тело. Она упала в кресло. Трое молодых людей стояли молча, затем подошли к ней, стали гладить ей плечи, волосы, руки.

– Вот так она всё время плачет, – сказали они. – Уже несколько недель. И поэтому ей нужно каждый день ездить в театр, в варьете, в цирк, ей необходимо рассеяться! Иначе она совсем изведет себя.

Роза никак не могла успокоиться.

– Надеюсь, господа позволят мне поговорить с ней на ее родном языке? – сказал Жак.

Три юных кавалера поклонились. Разумеется.

Жак сжал маленькие руки Розы.

– Могу я чем-нибудь помочь тебе? – спросил он. – Может быть, тебе нужны деньги? Помни, что ты всю свою жизнь можешь рассчитывать на меня, Роза!

Он хочет взять на себя воспитание ее ребенка и сейчас же написать об этом Раулю. О, Жак обязан это сделать из уважения к памяти друга. Роза всё еще рыдала. Нет, ей не нужны деньги. Янко присылал ей всё время очень много. Кроме того, у нее есть покровитель, он фабрикант и очень богат. Он ждет ее сегодня в театре. Эти господа – его приятели, они должны отвезти ее в театр. Но она откажется и проведет вечер с Жаком, если у него есть время. Нет, Жак сегодня занят: он должен вечером написать доклад для правления. Но он просит Розу посвятить ему завтрашнее утро. Он едет на Суматру по поручению «Международной ассоциации». Завтра в десять часов он выезжает поездом в Марсель.

– А как идет твоя работа?

Роза училась прилежно, даже очень прилежно, и через две недели она выступит в первый раз. Ее покровитель против этого, но она непременно решила танцевать. Все говорят, что ее выступление будет сенсацией! А на следующую зиму она хочет выступить в Анатоле и заранее этому радуется.

Теперь Жак опять заговорил по-французски. Один из молодых людей вынул часы. Да, им пора ехать. На улице перед домом Роза сказала:

– Поцелуй меня, Жак, поцелуй меня! Ты стал таким серьезным!

Жак поцеловал ее.

– Итак, завтра в двенадцать часов, и мы будем говорить только о нем, только о нем!

И Роза снова заплакала, она и не пыталась сдержать слезы. Трое молодых людей гладили ее шубку. Один открыл дверцу автомобиля, другой поддержал ее под руку, третий приподнял шляпу. Да, вот как вежливы эти французы! И в автомобиле Роза всё еще плакала. Но, когда машина уже тронулась, она вдруг резко постучала в стекло:

– Знаешь, Жак, кто здесь в Париже? Я совсем забыла сказать тебе. Ники Цукор! Если хочешь поговорить с ним, – ведь он тоже был на том балу, – так он каждую ночь до утра сидит в «Квин-баре» на Рю де ля Пэ! Ну, поцелуй меня еще раз, дорогой! Ах, ты единственный, кого он по-настоящему любил!

Она снова заплакала, и машина умчалась.

Ники в Париже! Жак непременно хотел поговорить с ним. Он поехал к себе в отель, написал свой доклад для «Международной ассоциации» и отправился на Рю де ля Пэ в «Квин-бар». И действительно, Ники был там. Он сидел на стуле, как наездник на скачущей лошади, жестикулировал и кричал. Волосы его торчали беспорядочной копной. Он был пьян. И общество за его столом (две сомнительного вида дамы и трое господ) было тоже достаточно навеселе. Целая батарея бутылок стояла на столе. Жак хлопнул Ники по плечу. Ники испугался и вздрогнул, лицо его вдруг побелело. Но затем он начал по своему обыкновению кричать:

– Ах, Жак, ты ли это? Вот так сюрприз! Здесь, в Париже? Боже мой, ты совсем американец! Самый настоящий модный янки!

Ники говорил со своими друзьями на ломаном французском языке. Разумеется, он должен побыть со своим другом Жаком Грегором. Это тот самый человек, который открыл в Анатоле нефть. Ники просит извинить его. Он подозвал официанта, вытащил из бокового кармана пачку денег и расплатился. Ники расплачивается! Жак не верил своим глазам. С каких это пор Ники стал платить? Теперь они остались одни и вместе вышли на улицу.

Да, Ники был на балу, на том балу, конечно! Ники подробно описал его. Сперва актеры сыграли что-то. Затем был балет. Ну а затем началось веселье, Жак знает, как всё это бывало у Янко. Он просто накачивал вином своих гостей. Но вот что странно: перед этим Янко по целым неделям не протрезвлялся, а в тот вечер не выпил и двух рюмок. Удивительно! Он показывал Ники телеграмму от Сони из Неаполя. Но Ники был так пьян, что ушел домой уже в четыре часа.

В последний раз Янко видели, когда он провожал Фаркаса. Это было около четырех часов.

– Да, да, да, ты прав, Жак! Непонятно, кто мог это сделать... Но послушай, ведь у него было столько женщин! И денег он на них не жалел, это всем известно. И балерины, и хористки, прехорошенькие девочки. У всех этих женщин были мужья или возлюбленные. Знаешь ли ты, что один актер, Рамек, из ревности бросился на Янко с кинжалом? Факт!

Жак этого не знал.

– А где был в ту ночь Борис? – спросил он.

– Борис? – Ники долго думал. – Не знаю, – сказал он. – Вернее, не знаю точно. Во всяком случае, его не было в Анатоле. Вероятно, он был в своем имении. Всю зиму его почти не было видно.

И Ники – он уже подвыпил – понес какой-то бессвязный вздор. Яскульский сказал, что он свободно мог бы наплодить за свою жизнь двадцать тысяч детей. Ники оглушительно захохотал. Кстати, Борис стал теперь английским консулом, Consul of his British Majesty. А Фаркас приказал арестовать Лео Михеля, но на другой же день принужден был выпустить его.

Жака нельзя было назвать нервным. Он всегда прекрасно владел собой. Но теперь его вдруг охватила ужасная тревога. Он почувствовал, что этот человек чем-то противен ему. В нем проснулось страшное подозрение. Почему Ники так испугался, когда Жак положил ему руку на плечо? Почему он так побледнел? Что это он так сбивчиво говорит, словно боится чего-то? И откуда у него деньги? Жак вдруг остановился.

– Доброй ночи, Ники, – поспешно сказал он. – Я совсем забыл, что у меня еще назначено свидание!

В два часа ночи! И он зашагал, не подав Ники руки. Ники кричал ему что-то вдогонку, но Жак не разобрал слов.

Темные улицы. Жак быстро идет по ним. Этот Ники знает больше, чем ему самому хотелось бы знать. Почему он так испугался? «Лично он этого не сделал, – говорит себе Жак. – Он не такой подлец. Но, может быть, он замешан в этом деле! Он ушел домой в четыре часа. По его словам, он был пьян. Но мы знаем, как Ники бывает пьян! Борис был у себя в имении! Борис... Он ведь так честолюбив... А тут еще банкротство... Может быть, он и руководил всем из своего имения?» Жак ничего не утверждает, он только предполагает.

Темные улицы, темные улицы. Жак останавливается и задумывается. «Всё теперь достанется Борису, – говорит он. – “Голиаф”, и скважина семь, и скважина сорок три. Всё! – Он злобно смеется. – Следовало бы купить акции “Национальной нефти”, теперь это самое верное дело... Никакого завещания, конечно, нет. У Янко ведь не было времени составить завещание. А Соня? Она слишком медлила. У жизни свои законы!..»

Жаку холодно. Он не знает, куда он попал. Он заблудился. Жак подзывает автомобиль и садится. Скорчившись, он сидит в автомобиле, охватив голову руками. Он глубоко несчастлив. Любовь к Янко была самым большим его чувством. Тоска овладевает им. Он плачет. Его ладони мокры от слез. Это продолжается лишь несколько минут. Затем он берет себя в руки. Мужества требует эта жизнь, мужества!...