Текст книги "Братья Шелленберг"

Автор книги: Бернгард Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

11

В начале июня жара в Париже стала уже невыносимой. Автомобили, запрудившие все улицы исполинского города, отравляли воздух бензином. Венцель часто выезжал за город и осматривал окрестности. Эстер редко сопутствовала ему в этих исследовательских экспедициях. Город она покидала неохотно, разве что в большом обществе. Ей нужны были людская сутолока, вереницы автомобилей, рев сирен, ошеломляющие витрины на бульварах и на rue de la Paix. И нужны ей были восхищенные взгляды мужчин – тех тысяч мужчин, которые слоняются по парижским улицам и заняты исключительно тем, что смотрят вслед красивым женщинам.

Как-то днем в неистовом городе было так душно и знойно, что лица всех людей покрыты были испариной.

После обеда предполагалось поехать в цирк, где два клоуна каждый вечер смешили публику до слез. Эстер, любившая посмеяться, как ребенок, предвкушала это удовольствие. Но Венцелю показалось сумасшествием в такой день оставаться в городе.

– Поедемте со мною в долину Уазы. Я хочу вам показать, наконец, свой маленький волшебный замок, – сказал он.

Эстер терла себе одеколоном виски и щеки. Воздух был, в самом деле, невыносим, приходилось вдыхать раскаленную пыль.

– Хорошо, – решила она, – поедем.

Волшебный замок Венцеля на Уазе был маленьким старинным замком в стиле барокко, переделанным в небольшой фешенебельный отель. Здание и парк остались почти нетронутыми и были обворожительны. Венцель открыл этот отель во время одной из экскурсий.

Эстер пришла в восторг. Такая прелесть на расстоянии часа автомобильной езды от Парижа – это поразительно! Тут были фонтаны с замшелыми тритонами, гроты из раковин, лабиринт из тиссовых кустов, обросшие розами статуи, знакомые Эстер только по старинным гравюрам. Обед был сервирован на террасе, откуда открывался вид на зачарованный парк. Вместо электрических ламп горели свечи в старинных серебряных канделябрах. Эстер была довольна. Какой покой! Темно-синий ночной небосвод напоминал старинные церковные оконницы; огромные шлифованные драгоценные камни сверкали на небе. Из парка ощутимыми волнами лился опьяняющий аромат сирени и роз. Целый час они сидели за столом, хозяин показывал им свое кулинарное искусство, и они не торопились. Потом гуляли по парку. Эстер остановилась и медленно впивала воздух.

– Здесь, в самом деле, дивно хорошо, – сказала Эстер, и в первый раз Венцель услышал в ее голосе мягкую, мечтательную ноту.

Они осмотрели фонтан с поросшими мхом тритонами, и даже в лабиринт из тиссовых кустов дерзнула проникнуть Эстер, хотя внутри было совсем темно. Они и вправду заблудились, и прошло немало времени, пока они, смеясь и шутя, не выбрались оттуда.

Тут вдруг Эстер заскучала. Тишина угнетала ее, безмолвие старого парка. Она заторопилась домой.

Оказалось, однако, что двигатель автомобиля не в исправности. Обливаясь потом, шофер лежал под шасси. Он уверял, что изъян будет устранен не позже, чем через полчаса.

– Ах, как это неприятно! – воскликнула Эстер в досаде и немедленно властным тоном заговорила с хозяином, требуя кареты. У хозяина была, конечно, карета, но он позволил себе указать, что в карете до Парижа часа четыре езды.

Эстер наморщила лоб.

– Так вызовите по телефону автомобиль. Должен же где-нибудь найтись автомобиль? Я обещала барону Блау пить с ним шоколад после театра.

Венцель посмеивался.

– Позвоните в отель по телефону, – сказал он.

– Вы противный человек, – ответила Эстер, обидевшись.

Некоторое время она молчала, расхаживая взад и вперед по темному парку. Вдруг ей послышалось во мраке, будто Венцель смеется.

– Что вас смешит? – удивленно спросила она.

Венцель подошел ближе и дружески прикоснулся к ее руке.

– Вы меня смешите, Эстер Уэсзерли, – сказал он, – оттого, что вам так неприятно пробыть несколько часов вдали от Парижа. Автомобиль, разумеется, в полной исправности. Я поручил шоферу разыграть эту комедию.

Эстер остановилась. Окаменела во мраке, узкая, как статуя, от изумления.

– Какую же цель вы этим преследуете?

О, теперь уж она рассердилась не на шутку, и статуя стала как бы еще уже и неподвижнее.

Посмеиваясь и немного иронизируя, Венцель ответил:

– Не прикидывайтесь огорченной богиней, умоляю вас. Вы ведь видите, я сам сразу же разоблачил заговор, как только заметил, что вам не нравится здесь оставаться. Скажу вам также с полной откровенностью, какую цель имела эта маленькая комедия. В Париже вы всегда окружены роем людей, и, даже когда мы с вами гуляем вдвоем, мы все время находимся в толпе. Я уже давно носился с мыслью заманить вас в этот отель, случайно мною открытый, чтобы иметь возможность спокойно поговорить с вами о некоторых вещах.

Эстер пошла дальше.

– О каких же вещах собираетесь вы со мной говорить? – спросила она с напускным изумлением. Можно было подумать, что она совсем не догадывается, о чем может быть речь.

– Это вещь очень простая, – продолжал Венцель немного неуверенно и как бы ощупью. – Существует барон Блау, существует майор Ферфакс и…

–. И существуют еще другие, – перебила его Эстер.

В тусклом сумраке парка Венцель заметил, как блеснули ее зубы.

– Ну, хорошо, и еще другие. Но и я существую. И у меня нет никакой охоты играть комическую роль барона Блау или кого-нибудь другого, Эстер Уэсзерли!

И снова Эстер от изумления остановилась и превратилась в узкую, неподвижную статую.

– Я хотел поговорить с вами об этом подробно, но лучше нам, пожалуй, объясниться кратко. Вы должны принять решение, Эстер Уэсзерли: или я, или один из других!

Эстер рассмеялась. Это был легкомысленный, надменный и обидный смех. Венцель сразу потерял самообладание. Много месяцев сдерживал он себя по отношению к этой женщине, и часто это бывало ему нелегко. Но этот смех вывел его из себя.

– Не извольте смеяться над этим вопросом! – крикнул он слишком громко для джентльмена, подошел к статуе и схватил ее за плечи. Ее обнаженные плечи он ощутил как лед под своими руками, как обжигающий лед. – Этого вопроса я никогда не задавал женщине с такой откровенностью.

– Вы делаете мне больно, – тихо сказала Эстер, опустив голову. – О, сколько в вас дерзости! Я ненавижу решения. Быстрые решения мне особенно ненавистны. Вы отлично знаете, что я отношусь к вам не безразлично, Венцель, но я вас не люблю. Я не думаю, чтобы я была способна искренне любить.

Венцель ответил на это:

– Я ведь вовсе и не требую вашей любви. Я хочу только, чтобы вы стали моей женой.

– Это мне слишком мало, – ответила Эстер.

– Так будьте моей любовницей!

– Это мне слишком много, – ответила Эстер, усмехнувшись. – Но, быть может, – нерешительно продолжала она, – на этот счет мы сможем договориться, Венцель Шелленберг. Без всяких условий, слышите! Мы предоставим небу решение. Пойдем по этой аллее. Если промелькнет падучая звезда, – вы выиграли, а не промелькнет, – обещайте мне никогда больше не возвращаться к этой теме. Согласны?

– Согласен.

Они пошли по аллее, обратив к небу озаренные лица. Не успели они пройти десяти шагов, как по тверди пронесся светящийся метеор.

Эстер вскрикнула и схватила Венцеля за руку.

– Вы выиграли, Венцель! – воскликнула она и рассмеялась.

12

– Вот и ты, наконец! – промолвила Женни Флориан, радостно улыбаясь, и мягко обвила шею Венцеля своею нежной рукой. Ее глаза сияли глубокой и кроткой радостью.

Звуки ее ласкового и доброго голоса, нежно прозвеневшие гласные, проникли Венцелю в душу. Давно уже не слышал он этого прекрасного голоса.

– Вот и я, моя дорогая, – ответил он громко, с несколько напускною веселостью, чтобы скрыть волнение, охватившее его, когда он увидел сбегавшую по лестнице Женни, ставшую более хрупкой, немного осунувшуюся в лице. Никакого упрека не выражал ее взгляд. Он сердечно поцеловал ее в губы.

Женни повела его в дом. Повсюду – цветы, чтобы показать ему, как она радовалась его возвращению.

Да, вот Венцель снова в Берлине, и, казалось, ничего за это время не произошло, и все должно остаться по-прежнему.

Венцель стал проводить с Женни почти все вечера, чего раньше не бывало. Они бывали в обществе, в театрах, на скачках, но чаще всего обедали в доме у Женни. Венцель был ласков, интересовался всем, что ее касалось, вел себя, как хороший товарищ и друг. Но часто обнаруживал странную рассеянность, которой она раньше у него не замечала. Нередко Венцель вставал и начинал задумчиво и беспокойно шагать по комнате.

– О чем ты думаешь? – спрашивала она.

Венцель качал головой. На этот вопрос он ей не отвечал.

Женни, конечно, слышала про его знакомство с леди Уэсзерли, знала, что эта женщина интересует его больше других, но ведь не было же у нее повода усматривать в этой женщине причину его тревожного состояния.

– У тебя заботы? – спрашивала она, ласкаясь к нему. Венцель качал головою. У него нет забот.

– А может быть, у тебя все-таки заботы? – продолжала она допрашивать его. – Я ничего не понимаю в делах, да и не хочу говорить с тобою о делах. Но, может быть, у тебя деловые заботы? В Берлине говорили, будто ты потерпел большие убытки, спекулируя на франках.

Венцель расхохотался благодушно и весело.

– Как уморительно мал этот мир! – воскликнул он. – Вначале меня действительно пощипали изрядно. Я уже рассказывал тебе про одного знакомого банкира, некоего барона Блау. Ну вот, я был так глуп, что послушался его советов. Он уверял, что франк будет поддержан и поднимется. Никогда не надо слушаться банкиров. Я просадил на этом довольно крупную сумму, около сорока тысяч фунтов. Но затем барон Блау стал уверять, что франк упадет, а я на этот раз поступил обратно его совету и с лихвою отыгрался. Вот и вся история моей спекуляции на франках.

Неделю спустя Венцель уехал опять. Он прислал Женни цветы и поклон. Дела! Через три дня вернулся. Пробыл два дня и улетел в Лондон. Эти месяцы Венцель почти без перерыва провел в скорых поездах и на аэропланах: Париж, Лондон, Трувиль, Остенде. Чем дольше длились эти поездки, тем беспокойнее становился Венцель. С каждым месяцем Женни все больше в этом убеждалась. Чего раньше почти никогда не бывало, теперь случалось часто: Венцель был дурно настроен! Тот самый Венцель, который всегда утверждал, что только у дураков может быть дурное настроение. В прежнее время, когда Венцель бывал раздражен, то происходил какой-нибудь, порою сильный, взрыв, извержение гнева и желчи, а через несколько мгновений к нему возвращалось обычное душевное равновесие. Теперь это было иначе. Он сидел с хмурым лицом и молчал.

Желая развлечь его, Женни рассказывала ему о своей работе. О, когда Венцель отлучался из города, она работала вдвое усерднее. Упражнялась, училась, разучивала, наблюдала. Ее последний фильм «Роман танцовщицы» имел сенсационный успех. Весь свет обошел! Женни делали заманчивые предложения, но она уже метила выше. Она хотела пойти на сцену и только по временам работать для экрана. Венцель финансировал один театр и поставил ему условием приглашение Женни. Осенью ей предстояло дебютировать, и все делалось для успеха этого дебюта. Женни рассказывала о репетициях.

Венцель слушал рассеянно. Он намекнул, что дело с его разводом причиняет ему большие огорчения. Но как-то вечером явился к Женни в превосходном настроении, хотя двумя часами раньше сообщил, что не приедет. Привез огромную корзину изысканно вкусных вещей и букет цветов, еле поместившийся в автомобиле.

– Вели, Женни, подать на стол свое лучшее вино! – воскликнул он тем веселым тоном, который так знаком был Женни по прежним дням. – Будем кутить! Наконец-то окончилось это несносное бракоразводное дело!

Радостно принялась распоряжаться обрадованная Женни.

В самом деле, Лиза в этот день капитулировала. Утром Венцель вызвал к себе Фольмонда и объявил ему напрямик:

– Елизавета Шелленберг вернулась из путешествия. Вы не уйдете из этой комнаты, не доведя дела до конца. У меня лопнуло терпение. Вот телефонный аппарат, действуйте!

Фольмонд был обижен, кисло улыбнулся, но все же подошел к телефону, а взяв трубку, решил блеснуть своим искусством, между тем как рядом сидел Венцель, с угрюмым взором и упрямым затылком тирана, желающего любой ценою поставить на своем, хотя бы от этого раскололся на части шар земной.

Фольмонд начал с того, что в любезных выражениях извинился за беспокойство, которое он снова решается причинить фрау Шелленберг. Говорит он, однако, не столько в качестве поверенного ее мужа, сколько в качестве ее друга, близко принимающего к сердцу судьбу ее и обоих детей. Он, разумеется, рассчитывает на ее умение молчать! Итак, он должен сообщить, что господин Шелленберг желает подать жалобу, ходатайствовать о судебном постановлении, по которому ему немедленно были бы выданы дети.

– Многоуважаемая!.. – Адвокат говорил, конечно, как друг, но уже стал выражаться более определенно. Он объяснил Лизе, что суд, без всякого сомнения, – пусть она опросит всех адвокатов на свете, – признает ее виновною стороною и что тогда она не сможет требовать ни гроша. Господин Шелленберг назначил ему крайним сроком сегодняшний вечер, точнее – ровно шесть часов вечера. Минуту спустя после шести часов жалоба будет отправлена. Сегодня же вечером господин Шелленберг на месяц уезжает из Берлина, и тем временем судьба свершится.

Снова Фольмонд растекся в дружеских уверениях. Далее заверил Лизу своим честным словом, что окончательные условия господина Шелленберга таковы: он предлагает два миллиона единовременно и пятьдесят тысяч марок ежегодной ренты; до шести часов вечера должен быть дан ответ. Через полчаса он, Фольмонд, опять позвонит и надеется на ее согласие.

– После шести часов, сударыня, ни гроша!

Затем Фольмонд позвонил – лицо у Венцеля становилось все мрачнее – юстиции советнику Давидзону. Он заклинал уважаемого коллегу повлиять на свою доверительницу, – иначе дело безнадежно. Через полчаса господин Шелленберг уедет – и тогда конец!

После этого он опять позвонил к Лизе. Венцель слышал в аппарате ее взволнованный голос. Фольмонд был воплощенной любезностью, он даже кланялся перед телефоном. Потом черты лица у него напряглись, и, наконец, он сказал:

– Через четверть часа я буду находиться в вашем распоряжении у юстиции советника Давидзона. Вы говорите – три миллиона? Я почти уверен, что господин Шелленберг отклонит это требование, но даю свое честное слово, что сделаю все от меня зависящее.

Фольмонд побледнел от волнения.

Так произошла капитуляция Лизы. В тот же вечер, бледная и растерянная, она рассказывала всем своим знакомым, что Венцель отделался от нее грошовой суммой, но Что ей пригрозили завтра же вытребовать через полицию детей. И все друзья Лизы сошлись на том, что нет в Берлине более грубого подлеца, чем Венцель Шелленберг.

13

Венцель купил фамильную драгоценность одного из владетельных герцогских домов – дивное ювелирное изделие итальянской работы, жемчуг, изумруды и брильянты. Разыскал эту драгоценность его агент по закупке редкостей. Венцель отвез ее в Париж и преподнес Эстер. Это была такая вещь, что даже избалованная дочь старика Раухэйзена была ею очарована, в этот вечер лицо у барона Блау подергивалось нервной судорогой, и метрдотелю с трудом удалось убедить его выкушать чашку куриного бульона.

Старик Раухэйзен, когда получил от Эстер сообщение о ее намерении выйти замуж за Венцеля Шелленберга, был бледен и тих, как мертвец. Все дело его жизни, его заводы, коксовальные печи, доменные печи, прокатные станы, фабрики, суда, – все у него на глазах низвергалось в бездну.

– Этот авантюрист! – тихонько прохрипел он.

В словаре Раухэйзена не было более презрительного слова. Он протянул к звонку мертвенно-бледную руку. Но заметил, что палец его слишком слаб, чтобы нажать кнопку. Лишь через некоторое время удалось ему это. Вечером с ним ужинал управляющий его домашними делами, юстиции советник Барентин. От старого друга у Раухэйзена не было секретов. Барентин обещал осторожно вытянуть свои щупальцы. Он отправился в Париж, где ему удалось переговорить с Венцелем, и был счастлив, когда возвратился к Раухэйзену с сообщением, что Венцель настаивает на раздельном имуществе супругов.

Старик Раухэйзен облегченно вздохнул. «Супружество продлится год-два, – сказал он себе. – Я знаю Шелленберга и знаю свою дочь». Но что леди Уэсзерли, урожденная Эстер Раухэйзен, пошла замуж за авантюриста, – эта мысль была для него нестерпима.

14

– Венцель уже неделю в Берлине?

Изумленно и недоверчиво смотрела Женни на Штобвассера.

Да, господин Шелленберг вернулся уже неделю назад. И Штобвассер добавил, что в груневальдской вилле в последнее время кипит лихорадочная работа по окончательной ее отделке.

– Он долго отсутствовал и, вероятно, очень занят, – пыталась Женни оправдать Венцеля.

Но, оставшись одна, спросила себя, грустная и взволнованная: «Почему он не приходит ко мне? Почему не телефонирует?» Она, конечно, слышала о помолвке. Узнать это было ей тяжело, эта мысль угнетала, эта мысль давила, но надо было примириться с нею, если ему доставляла удовольствие женитьба на этой избалованной женщине. Отчего бы ему не жениться? Что ей до этого? Только бы он остался хорошим другом, каким был до сих пор. Большего она не требовала.

Венцель опять уехал, опять вернулся. Никаких вестей от него. Но однажды, – погода уже стояла осенняя, – маленький Штольпе принес ей от Венцеля письмо, которое мог выдать только под расписку.

«Какая торжественность, какие формальности!» – подумала, бледнея, Женни. Она только что оделась к выходу, автомобиль был подан, чтобы отвезти ее в театр на репетицию. Премьера была уже объявлена, через неделю ей предстояло дебютировать.

Женни сняла перчатки и робко распечатала письмо.

«Отчего так дрожит у меня рука?» – воскликнула она. Она пробежала письмо. Кровь опять отлила у нее от лица. Потом она отложила письмо Венцеля в сторону, распорядилась отправить автомобиль в гараж и отменить в театре репетицию «вследствие внезапного недомогания». Потом сняла шляпу, пальто и принялась безостановочно ходить по своим комнатам взад и вперед. Пробило три часа. Стол был накрыт, но Женни только покачала головой. Она все еще ходила взад и вперед. В шесть часов ей передали карточку капитана Макентина. Ах да, в письме Венцеля говорилось ведь о том, что в шесть часов к ней явится капитан Макентин, чтобы уладить с ней «все дальнейшее». Женни положила карточку на стол, сделала рукою жест отказа и опять пустилась бродить по комнатам.

Стемнело. В столовой зажгли свет, подали ужин, но Женни снова только покачала головою, не останавливаясь ни на мгновение. В поздний час ночи она, наконец, разделась, накинула на себя мягкий шелковый халат и опять зашагала взад и вперед. Забрезжил день, и вдруг она увидела, в сумерках рассвета, лежавшее на столе письмо Венцеля. Тогда она опустилась на стул и тихо заплакала, закрыв лицо руками, но сейчас же встала опять и вновь заходила по комнатам, бледная и растерянная.

Испуганная. камеристка пыталась успокоить ее. Телефон трещал. Капитан сделал еще одну попытку поговорить с ней, позвонили из театра.

– Я не приеду на репетицию, я не буду играть, не буду дебютировать. Скажите им это.

И снова пустилась Женни безостановочно бродить взад. И вперед.

Женни жила в каком-то дурмане. Она сама себе казалась как бы чужою. Все эти прекрасные вещи, которые она раньше любила, представлялись ей мертвыми и чужими. Эти две китайские фарфоровые вазы в метр высотою, – когда-то в них стояли целые кусты сирени в цвету, кусты роз, астр, гладиолусов и хризантем, когда-то, давно, – теперь у них был холодный и враждебный вид. Им самим хотелось, чтобы их отсюда убрали. Все эти вещи вокруг принадлежали ей. Венцель все это подарил ей – и дом, и все, что в нем. Но она не хотела их. Только несколько дней собиралась она оставаться здесь, пока не будет в силах принять какое-нибудь решение. Потом он все, все получит от нее обратно. Ничего она не хотела иметь от него.

О, это письмо!

Зачем, зачем он написал это письмо, неужели не нашел для нее больше трех минут времени? Отчего не пришел к ней и сам всего не сказал? Для чего эта внезапная холодность, этот чуть ли не деловой тон? Разве она вещь, которую покупают и отдают обратно, когда она перестает нравиться? Если он, как сказано было в письме, «собирался построить свою жизнь на совершенно иных основаниях», то разве она ему в этом мешала? «Все дальнейшее обсудит с тобой Макентин». Все дальнейшее…

И снова зашагала Женни по комнатам. «Я отравлена, – говорила она себе, – это письмо меня отравило, я не знала, что слова могут быть ядом».

Женни пригласила к себе Штобвассера. Он явился немедленно, взволнованный, озадаченный. С тех пор как его дела поправились, он сбросил с себя прежнюю чудаковатую одежду представителя богемы и купил себе новый костюм. Костюм был слишком широк, яркий галстук повязан криво, воротник слишком высок, и цвет носков неудачно выбран. В сущности, вид у него был еще комичнее, чем раньше. Все эти мелочи заметила Женни, хотя была оглушена своим горем.

– Штобвассер, прочтите, пожалуйста, это письмо, – сказала она и протянула ему письмо Венцеля.

Штобвассер в ужасе посмотрел на нее, – так сильно изменилась она за короткое время. Она была бледна и прозрачна, как чахоточная. Потом он уткнулся острым носом в письмо Венцеля и гневно покачал своей черной, дикой гривой.

– Деловое письмо! – в негодовании сказал он. – Такой грубости я никогда бы не ожидал от Шелленберга.

– Не браните его, – тихо возразила Женни, наморщив страдальчески лоб и отстраняюще вытянув руки. – Эта женщина лишила его рассудка.

Штобвассер сделал слабую попытку утешить ее, но она его не слушала, не отвечала ему. Тогда он умолк. Он сам пригласил себя на ужин, чтобы побыть с несчастною Женни, но Женни почти не прикасалась к еде. Штобвассер болтал, делал вид, словно ничего не случилось, рассказывал множество пустяков и анекдотов. Из его квартиры улетел попугай Гурру и привел в смятение весь квартал. Наконец, его поймали пожарные.

Женни чуть-чуть улыбалась перекосившимися губами. Она сидела в кресле, опустив узкое лицо на бледные руки. В десять часов Штобвассер ушел от нее, и она опять зашагала по комнатам.

Она написала Еве Дукс, которая стала ее лучшей подругой. Но Ева могла прийти только в воскресенье днем, И то на один лишь час.

– Прочти это письмо, Ева, – сказала Женни.

Ева, молчаливая, тихая, сдержанная Ева, прочла письмо. Потом она некоторое время стояла безмолвно. Она положила Женни руки на плечи, провела пальцами по ее волосам и сказала:

– Ты должна это вынести, Женни, жизнь тяжела. Думай о своей работе.

Женни покачала головою. Она не могла этого вынести, она не могла работать.

Так просидела Ева час, не говоря ни слова. Выпила полчашки чаю, ушла, и Женни опять принялась ходить взад и вперед. Все шторы в ее комнате были опущены.

Чуть ли не каждый день ей подавали карточку капитана Макентина. Наконец, она допустила его к себе, но только чтобы сказать ему, что она не может принять дара от господина Шелленберга и что она просит капитана Макентина впредь не утруждать себя. Макентин пытался возразить, объясниться, извиниться, но Женни легким знаком руки предложила ему уйти. С глубоким поклоном, выражавшим все его уважение к страданию Женни, Макентин попятился к дверям.