Текст книги "Ищущий убежища"

Автор книги: Бернард Найт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Небба кивнул головой, встряхнув светлыми волосами, ниспадавшими на перепачканный лоб:

– Я сразу заметил– он искал человека, который за несколько марок готов был согласиться на грязную работу. Он разыскал меня в таверне, угостил меня элем, а потом предложил работу.

– Я ничего об этом не знал! – прошептал Гервез. – Я оставался в поместье за много миль от Саутгемптона.

Ни Джон, ни Морин не обратили на его слова никакого внимания.

И что потом? Что, Болдуин так прямо и сказал тебе: «Вот тебе две марки, ты должен убить того-то и того-то»? – саркастически спросил Джон.

Ну, вначале он ничего такого не сказал, мне просто нужно было выследить в Саутгемптоне сэра Хьюберта. И валлиец Груффидд в конце концов подсказал мне, где его искать.

– А вот об этом он, когда я с ним разговаривал, и словом не обмолвился! – удивленно воскликнул Джон.

– Болдуин сказал, что мы должны незаметно следовать за ним, – не моргнув глазом, продолжал Небба. – Поначалу он не вел речи о том, что бедняге нужно будет перерезать глотку, но вскоре я и сам понял, куда ветер дует. – Он неожиданно усмехнулся воспоминаниям, несмотря на понимание того, что не пройдет и нескольких дней, как он окажется на виселице. – Мне, собственно, и так нужно было уносить ноги, потому что я облегчил кошелек какого-то жирного торгаша, помог ему избавиться от денег, которые он и так пропил бы – толстяк заартачился, и мне пришлось уговорить его, сунув кинжал под ребра. Но я договорился о встрече с Болдуином на следующий день в лесу под Линдхерстом.

Все последующие события было нетрудно представить. Двое бандитов следили за Хьюбертом де Бонвиллем, пока он пересекал Гемпшир и Дорсет. При первой же появившейся возможности они набросились на Хьюберта в сумерках, у безлюдных торфяников неподалеку от Вайдкоума но опытный воин, прошедший школу Крестовых походов, сумел отбить атаку и бросился бежать в направлении деревни.

– Ему чуть было не удалось скрыться, пропади он пропадом, да только нога лошади провалилась в кроличью нору, и та сбросила его. Мы догнали его недалеко от Данстоуна, и бой продолжился уже на земле.

– Двое против одного – смельчаки, ничего не скажешь! – Джон сегодня пребывал в циничном расположении духа.

– Надо сказать, он сражался отчаянно, – признал Небба с оттенком восхищения в голоде. – Хотя, с другой стороны, я никогда не умел хорошо обращаться с мечом, – меня учили стрелять из лука.

– И все-таки тебе удалось ударить его кинжалом в спину, а нападавший спереди сквайр ранил его в руку, – прорычал Гвин, едва сдерживая клокотавшую внутри ярость.

Молчание Неббы было столь же красноречивым, как открытое признание вины.

– А что вы сделали с кобылой, той самой, с черным пятном на одном глазу? – спросил коронер.

Небба вздохнул, словно понимая, что повесить его могут только единожды, и нет большой разницы в том, сознается он сейчас или промолчит.

Мы отволокли труп в кусты недалеко от Данстоуна, а лошадь отпустили на свободу.

Если вы оставили тело Хьюберта в кустах недалеко от Данстоуна, то как получилось, что его нашли в ручье возле Вайдкоума? – спросил Джон. Однако, еще не закончив фразы, он понял, что его подозрения касательно деревенского старосты Данстоуна, скорее всего, верны: жители деревни, по всей видимости, перенесли труп на соседскую территорию, чтобы избежать неприятностей.

Гвин из Полруана вспомнил еще одно несовпадение и спросил:

– Если вы отпустили серую кобылу на свободу, каким образом получилось, что ее купил деревенский староста Ральф?

Небба переступил с ноги на ногу, позвякивая кандалами.

– Я этому Болдуину не доверял. Он как-то ночью проговорился насчет другого убийства – об Эльфгаре. Хотя прямо он об этом не сказал, но после галлона эля дал понять, что заткнул глотку своему помощнику навеки. Ну, чтобы тот случаем не проговорился.

– И? – прохрипел корнуоллец.

– Так вот, я старался приглядывать за ним, чтобы не получить кинжал в спину. Я стребовал с него плату, которую он обещал, а потом отстал от него и скрылся в лесу. Подождал немного, чтобы он уехал, затем вернулся и разыскал кобылу.

– И продал ее деревенскому старосте, – заключил Джон. – Что ж, виселица за тобой соскучилась.

Он кивнул Ральфу Морину, и по приказу последнего стражники повели Неббу назад к замку. Без сомнения, в следующий раз его выведут из тюрьмы только для того, чтобы он проделал путь в один конец до виселицы. Толпа расступилась, пропуская печально позвякивающего кандалами преступника, и вновь сомкнулась, пожирая глазами жалкую фигуру Гервеза, так и не поднявшегося с колен.

Де Бонвилль, похоже, исчерпал запас прегрешений, и Джон приступил к своей части ритуала.

– Вы убийца и лжец, виновный в стольких преступлениях, что заслуживаете быть повешенным десять раз. Но я вынужден принять ваше раскаяние, поскольку рассказ ваш соответствует печальным фактам. Теперь вы должны произнести клятву отречения.

Он повернулся к разношерстной толпе горожан за его спиной:

– Вы, присяжные, будете свидетелями всего того, что здесь говорится.

От собора к ним подошел архидиакон с евангелием в руках, и коленопреклоненный негодяй положил ладонь на книгу. Джон де Алекон следил за тем, чтобы ни капли грязи не попало на дорогую книгу.

Гвин призвал толпу к молчанию, и в наступившей тишине Джон произнес клятву, заставив Гервеза повторить все слово в слово.

– Перед тобой, сэром Джоном же Вулфом, я, Гервез де Бонвилль из поместья Питер-Тейви в графстве Девон, признаюсь, что задумал и организовал убийство Эльфгара из Тотнеса и моего собственного брата, Хьюберта де Бонвилля. Поскольку эти злодеяния были совершены мною на земле английского королевства, я клянусь на Священной книге, что отрекаюсь от королевства и покидаю его, чтобы больше никогда не вернуться на землю Англии без прямого разрешения нашего правителя Ричарда, короля Англии, или его наследников.

То и дело запинаясь, Гервез повторил клятву упавшим голосом; временами его почти не было слышно, однако коронер заставил его заново повторить все четко и ясно.

– Я отправлюсь самой короткой дорогой к порту, который вы мне укажете, и не сойду с королевской дороги под страхом ареста или казни. Я клянусь не оставаться нигде дольше, чем на одну ночь, и по прибытии тотчас же найти способ пересечь море. Если мне удастся найти такой способ, я клянусь не задерживаться в порту дольше, чем на один прилив и один отлив. Если мне не удастся найти способ пересечь море, я клянусь каждый день заходить в воду до колена в подтверждение своего желания покинуть берег Англии. Если по прошествии сорока дней я не смогу найти способ пересечь море, я снова обращусь за помощью к церкви… а если я не сделаю этого, то пусть вечная угроза смерти будет мне наградой.

Удовлетворенный Джон велел преступнику встать с земли и высоко поднять правую руку, сжимающую крест. Крест представлял собой две палки – одну длиной с самого Гервеза, вторую, перекладину, длиной в два фута – связанные между собой бечевкой. После этого отрекающемуся передали пару башмаков с деревянными подошвами. Настало время отправлять его в путь.

Толпа провожала преступника угрожающим гулом, и метко запущенный рукой какого-то оборванца камень ударил Гервезу в макушку, меж клочьями неровно обрезанных волос потекла струйка крови. Джон схватил его за плечи и развернул спиной к кафедральному собору.

– С непокрытой головой ты отправишься в Плимут, чтобы там сесть на корабль, отплывающий во Францию или Бретань. В кошельке у тебя достаточно денег, чтобы заплатить за перевоз и не умереть с голоду какое-то время. Для того чтобы пешком дойти до Плимута, тебе потребуется два дня и две ночи, этого должно хватить. Помни, ты должен строго соблюдать данную клятву. Если та нарушишь ее – остановишься где-нибудь дольше, чем на один день, или отклонишься с дороги хотя бы на дюйм, – любой встречный имеет право обращаться с тобой, как с волком, и обезглавить тебя. А если ты когда-нибудь осмелишься вернуться в Англию, тебя провозгласят клятвопреступником, за твою голову объявят награду, и каждый, кто способен держать в руке меч, будет охотиться за тобой. – Коронер легонько толкнул его в спину. – А теперь– ступай!

– Пусть Господь проявит милосердие к душе твоей, – затянули в один голос регент и архидиакон, осеняя воздух крестным знамением, которое истово повторил Томас де Пейн, до этого торопливо записывавший все, что говорилось во время процедуры, на пергаментных свитках, разложенных на большом камне, который остался после масонов.

Под крики и рев толпы Гервез сделал робкий шаг, затем еще один и, наконец, зашагал в направлении выхода с кафедрального двора – к дороге, ведущей к Западным воротам и уходящей далее на Плимут.

Сержант с охранниками пробили для него путь через враждебно настроенную толпу, после чего рядом с отрекшимся остался один только стражник, который должен был провести его до ворот и удостовериться, что, по крайней мере, территорию города он покинул живым.

Коронер, а рядом с ним Гвин и архидиакон, провожали взглядами удаляющуюся фигуру.

Ну вот, путь начался! Хотя, – произнес Джон, – в какой-то степени несправедливо, что человек, на совести которого две или три жизни, уходит от виселицы, а ребенка, укравшего кувшин, наказывают смертной казнью. – В голосе Джона звучали одновременно горечь и философское спокойствие.

Кстати, как дела у солдата, которому прошлось пройти испытание? – поинтересовался Джон деАлекон. – Выходит, его обвинили несправедливо.

Разумеется, регент занял противоположную позицию:

– Это только доказывает справедливость ритуала. Он выжил после ожога, значит, он ни в чем не виновен.

– Выжил, но чего это ему стоило, – заметил Джон. – Его спасло только крепкое здоровье. Будем надеяться, что стараниями сестер милосердия он снова обретет былую силу.

Ответа у Томаса де Ботереллиса не нашлось, и он промолчал, а архиепископ высказал надежду, что Алан Фитцхай найдет в своей душе достаточно великодушия, чтобы простить шерифа за его действия.

Толпа постепенно рассасывалась, хотя несколько мальчишек и умалишенных последовали за де Бонвиллем до городских ворот; но в целом ненависть горожан, похоже, угасла с той же быстротой, что и появилась.

И все-таки Джон чувствовал себя беспокойно, будучи не в силах равнодушно наблюдать за исчезающим силуэтом отрекшегося и раскаявшегося преступника.

– Знаешь, у меня из головы не идет Палатайн. Не зря они сопровождают тех, кого изгоняют из города, не зря, честное слово, – проговорил он, обращаясь к Гвину.

Корнуоллец и бровью не повел:

– Собаке собачья смерть, вот что я скажу. Если найдется добрый человек, который разрубит его на куски топором или мечом, я только удачи ему пожелаю.

Жестоким рассуждениям воина помешало появление Матильды, которая, прервав разговор с собеседницей из числа зрителей, приблизилась к Джону. Гвин, не питавший теплых чувств к жене коронера, что, вобщем-то, было взаимно, мгновенно исчез. Коронер отметил, что и дипломатичная Неста тоже незаметно растворилась в толпе.

– Для разнообразия ты, дорогой, кажется, в этот раз все сделал правильно, – заявила Матильда. Несмотря на довольно язвительные слова, тон ее был сравнительно доброжелательным, и Джон почувствовал, что на сей раз жена им явно довольна.

– Знаешь, мне жаль, что этот молодой человек отделался так легко, но законы прибежища и отречения являются нашей традицией с давних пор, – сказал он.

Матильда, впрочем, не считала, что Гервез де Бонвилль легко отделался.

– Он ведь потерял все, правда? Честь, положение, имущество и наследство, так ведь?

Муж подумал, что для Матильды перечисленные потери были гораздо страшнее смерти.

– У отрекшихся есть странная привычка– возвращаться, – мрачно предсказал он. – Даже если – упаси, Господи, – король Ричард умрет, в законе не сказано ничего по поводу продолжения ссылки после окончания его царствования. И вообще, многие из отрекшихся тихонько возвращаются в страну после того, как шумиха стихает.

– Уж это тебя не должно волновать, Джон. Ты с честью выполнил свой долг, и большего от тебя не требуется.

Они медленно шли по направлению к Сент-Мартин-лейн, но Джон никак не мог избавиться от гнетущего чувства тревоги и ответственности за несчастного преступника, тяжело бредущего сейчас по дороге на Плимут, чтобы найти там капитана корабля, который согласится доставить его во Францию.

Единственное, за что Джон мог похвалить себя, – это за то, что его ненависть к негодяю не повлияла на выбор порта. Тем не менее, ярость толпы, несмотря на ее недолговечность, заставляла его сомневаться в том, что де Бонвилль достигнет Плимута в добром здравии.

Погруженный в свои мысли, коронер не заметил, как они добрались до дома.

– Ты перекусишь сейчас или чуть позже? – осведомилась Матильда. – Мэри может что-нибудь приготовить, если ты голоден.

Проявляемая Матильдой забота о его благополучии была чем-то новым, и Джон сам удивился тому, как она его обрадовала. Не потому, что обнаружил в себе внезапно пробудившиеся чувства к жене; скорее, он невыносимо устал от непрекращающихся перепалок и ссор. И все же сейчас его больше занимали другие мысли. Он принял неожиданное решение:

– Нет, но я зайду переодеться – сменю плащ и надену другие сапоги.

Он сменил одежду на более подходящую для верховой езды и повесил на плечо перевязь для меча. Матильда поинтересовалась, куда он собирается.

– Прокачусь, посмотрю на нашего изгнанника – хочу убедиться, что он, по крайней мере, из города вышел живым.

Матильда остановилась на пороге, в недоумении качая головой, не понимая мужчину, делящего с ней кров и постель, а коронер поспешил в стойло и помог конюху надеть сбрую на огромного боевого жеребца Брана.

Через час после того, как с соборной площади отправился в путь Гервез, в сторону Западных ворот из своего дома выехал коронер.

Сгорая от желания как можно быстрее и дальше уйти от Эксетера, тюка еще не уставший и не растерший нот Гервез де Бонвилль преодолел за этот час внушительное расстояние. Он довольно значительно углубился в лес, растянувшийся до самого Алфингтона, когда Джон, теперь не так сильно понукающий коня, заметил его.

После прошедшего ночью ливня дорога на Плимут была мокрой, однако грязи было не так уж много. На дороге никого не было, кроме одинокой фигуры человека в хламиде из коричневой мешковины, прижимающего к груди крест, словно талисман, отгоняющий злых духов, хотя, по мнению коронера, сам этот человек и являлся воплощением зла. Джон, не сокращая дистанции, следовал за ним, стараясь, чтобы Гервез его не увидел. Теперь, оказавшись, как казалось изгнаннику, вне пределов досягаемости законников-офицеров, до основания разрушивших его жизнь, Гервез мысленно перебирал возможные варианты своих Дальнейших действий. Как ему следует поступить? Выбросить крест и податься в лес к разбойникам? Особого смысла в этом он не видел; значит, надо шагать дальше, пока он не дойдет до Тейвистока и не окажется вблизи родного поместья. Но что потом? Весть о его позоре наверняка достигла и его родного дома.

Гервез давно уже не видел Мартина, который, наверное, теперь проклинает и презирает его. Младший брат даже ни разу не навестил его, пока он пребывал в соборе под защитой церкви, заметным было и его отсутствие на утренней церемонии отречения. Мартин боготворил Гервеза и наверняка никогда не простит ему содеянного. Возвращаться в Питер-Тейви не имело смысла, поскольку его единственный настоящий союзник Болдуин мертв. А кузены, как хищные вороны, только того и ждут, чтобы наброситься на наследство и растащить его по кускам, так что ничего, кроме радости, его беда им не принесет. Им сейчас осталось разделаться с безвольным и уступчивым Мартином, младшим братцем, которому следовало избрать карьеру священника, потому что меч – не для него.

Он брел по дороге, неся перед собой крест, а когда деревянные подошвы начали постепенно растирать пятки и пальцы, Гервез понял, что пятьдесят миль до Плимута не станут легкой прогулкой, как ему казалось поначалу. Однако он решил, что должен добраться до порта и сесть на корабль, направляющийся во Францию. В Нормандии живут его дальние родственники, и, если слухи о его бесчестии не докатятся до их ушей, он может попытаться построить новую жизнь – все лучше, чем болтаться на виселице.

Он прошагал еще час, миновав деревню под названием Кеннфорд, где его осмеяли местные мальчишки и облаяли собаки. Навстречу проехали несколько телег, но возчики отворачивались, делая вид, что не замечают изгоя.

Сырая земля приглушала стук копыт Брана, и Гервез по-прежнему не подозревал, что в четверти мили за его спиной следует коронер.

Дорога сделала широкий плавный поворот, и в том месте, где лес подходил к самой обочине, де Бонвилль вдруг расслышал треск в гуще деревьев, ни ничего, как ни старался, рассмотреть не смог. Чувствуя себя беззащитным без меча или хотя бы дубинки, он понимал, что не сможет противостоять любому нападению, но шум стих, и Гервез продолжил путь, хотя волосы на затылке шевелились от страха и напряжения.

Джон уже подумывал о том, что пора бы отказаться от обременительной роли сопровождающего и возвращаться домой – собственно, он пришел к выводу, что зря теряет время. Из-за поворота дороги изгнанник на время исчез из поля его зрения, но когда Бран вышел на прямой участок, ситуация резко изменилась.

Крест валялся на дороге, а двое одетых в лохмотья мужчин избивали человека в хламиде из мешковины. Один из разбойников был вооружен палкой, которую он использовал как дубинку, а второй схватил Гервеза за руку и пытался затащить его в чащу леса. Безоружный Гервез боролся не на жизнь, а на смерть, нанося удары руками и ногами и крича во всю глотку, но разбойник бил его палкой по плечу и рукам, а второй волок несчастного в сторону леса. Трагический финал казался неминуемым.

Джон пришпорил мощного коня в галоп и понесся по дороге, быстро сокращая расстояние между собой и сражающейся троицей. Услышав тяжелый топот конских копыт и громогласный крик Джона, все трое на мгновение застыли на месте, с отвисшими челюстями глядя на летящего на них невесть откуда взявшегося воина.

С испуганным криком разбойники отпустили Гервеза, который бессильно рухнул на землю. Теперь настал их черед спасать свои шкуры, и они со всех ног бросились в лес. К тому моменту, когда жеребец Джона остановился над поверженным в грязь изгнанником, разбойники исчезли, словно их никогда и не было.

Несколько долгих секунд Джон вглядывался в гущу деревьев, в которой скрылись нападавшие, затем спешился и помог Гервезу подняться на ноги. Тот был весь покрыт синяками и кровоподтеками, правая сторона лица была в крови, кровь сочилась и из глубоких царапин на шее и руке.

– Сильно они вас? – спросил Джон и тут же поймал себя на мысли о неуместности заботы о человеке, казни которого он сам желал не далее, чем два часа назад.

Шатаясь, де Бонвилль поднялся с земли, осторожно пощупал раны и посмотрел на кровь, оставшуюся на кончиках пальцев. Пошевелив головой, он поморщился от боли. Правая рука также сильно пострадала, однако Гервез заявил, что серьезных повреждений нет.

Джон сделал несколько шагов, поднял с земли крест и принес его Гервезу.

– Тогда идите, как поклялись.

С губ де Бонвилля сорвался невольный стон, но он повернулся и, хромая, продолжил путь, шагая по самой середине дороги. Один из ударов угодил в бедро; кроме того, деревянные подошвы растерли ступни в кровь.

Джон просунул ногу в стремя и уселся в седло. Некоторое время он ехал молча следом за де Бонвиллем, затем, через несколько сотен ярдов, сказал:

– Следующая деревня называется Чадди. Можете остановиться там на ночь и передохнуть. Я даю вам лишние сутки, чтобы добраться до Плимута, учитывая то, что случилось.

Они еще несколько минут двигались рядом, и коронер вновь нарушил молчание:

– Я провожу вас до деревни. После этого вам придется путешествовать в одиночку, что бы там ни случилось.

Позже Джон долго размышлял, но так и не понял, почему он не сказал Гервезу о том, что в том месте, на повороте дороги, где была стычка с разбойниками, он, вглядываясь в чащу, заметил еще одного человека. За деревом, с обнаженным мечом в руке, стоял Мартин де Бонвилль.