Текст книги "Ищущий убежища"

Автор книги: Бернард Найт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава четырнадцатая,
в которой коронер Джон получает известия из Саутгемптона

Длинная стена с зубчатыми башнями вытянулась вдоль шумной пристани. От кораблей всех размеров со свернутыми на реях парусами у причала не было свободного места. Грузчики сновали по дощатым трапам, перетаскивая бочки, тюки и ящики; палубы опускались все ниже и ниже по мере того, как на побережье Солента усиливался отлив.

Гвин из Полруана переходил от таверн к постоялым дворам, а от постоялых дворов к пансионам, коих было множество на оживленном портовом побережье длиной в полмили. Хижины, лачуги и наспех выстроенные складские амбары загромождали территорию; среди них своей основательностью выделялись каменные дома судовладельцев и торговцев шерстью. Гвин прибыл накануне вечером после того, как прочесал на побережье порты поменьше – Лайм, Бридпорт, Веймаут и Пул. Нигде следов Хьюберта де Бонвилля ему обнаружить не удалось, и теперь все свои надежды он возлагал на Саутгемптон. Ему представлялось маловероятным, чтобы возвращающийся на родину из Крестового похода воин пересек пролив восточнее, если группа, в которую входил Фитцхай, направлялась к Харфлеру, что на берегах Нормандии.

К середине утра массивный корнуоллец успел посетить с полдюжины припортовых питейных заведений, и даже его железный организм начал ощущать последствия употребления эля, кружку которого приходилось выпивать в каждой из посещаемых им таверн. Чтобы немного передохнуть, Гвин присел на минутку на швартовую тумбу – обрубок ствола, вмонтированный в каменную пристань, со следами канатов тысяч швартовавшихся к ней кораблей. Один из таких кораблей был привязан к тумбе и сейчас, и канаты поскрипывали, когда корпус судна покачивался на легких волнах, приходящих из открытого моря со стороны острова Уайт.

Это был фламандский корабль, на который тюк за тюком погружалась английская шерсть. Тюки втискивали в огромные мешки из дерюги и накрепко привязывали канатами. Пары переносящих тюки грузчиков непрерывной цепочкой растянулись по трапу.

Через некоторое время в голове у Гвина посветлело, и он неожиданно обнаружил, что проголодался и ему необходимо что-нибудь твердое, чтобы впитать булькающее в желудке озеро пива. Поднявшись со швартовой тумбы, он зашагал по диагонали через оживленную пристань, по которой сновали развозчики с ручными тележками, мускулистые грузчики, моряки и торговцы. Волы и ломовые лошади волокли со скрипом тяжелые груженые повозки с горами тюков шерсти, бочонками или кувшинами вина, кегами сушеных фруктов из южной Франции, сушеным мясом и рыбой для снабжения королевской армии в Нормандии. В воздухе витали сотни самых разных запахов, от аромата дорогих заморских приправ до вездесущей вони навоза, кучки которого, оставленные волами и лошадьми, виднелись повсюду.

Маневрируя между пахучими лужами и переступая через канаты, Гвин направлялся к очередной таверне – большому деревянному строению с оштукатуренными стенами, крытому гонтом из древесной коры. Над единственной дверью таверны висела грубо сделанная позолоченная металлическая корона. Внутри, в дымном и шумном помещении, кипела такая же бурная деятельность, как и в доках снаружи. Пользуясь преимуществом своего роста и веса, Гвин пробил себе дорогу к свободному месту на деревянной скамье под окном, представлявшим собой не более чем дыру в стене с вертикальными деревянными перегородками.

После довольно долгого непонимания неряшливая девушка, которая, судя по акценту, была родом, скорее всего, с далекого севера, наконец-то поняла корнуолльский диалект гиганта и принесла ему булку грубого хлеба, сыр, баранину и очередную порцию пива. Наполняя желудок, Гвин заглянул в кошелек, проверяя состояние своих финансов. Две ночи он провел в дороге, еще две ночевки понадобятся, чтобы вернуться в Эксетер. Таким образом, вся поездка обойдется по меньшей мере в восемь пенсов, и Гвин подумал, что коронер Джон, наверное, достаточно богат, раз позволяет себе такие траты.

Он знал, что рыцарь получает какие-то доходы от партнерского участия в торговле шерстью, но Гвин подозревал, что часть конфискованного имущества, вырученных от его продажи денег и штрафов его хозяин утаивает от казны, чтобы покрывать текущие расходы.

Пока Гвин пережевывал незамысловатую еду и размышлял над финансовым положением хозяина, его сосед за столом допил остатки пива и ушел. Почти мгновенно к освободившемуся месту устремился кряжистый мужчина. Он тяжело опустился на скамью и задел Гвина, который в этот момент подносил к окаймленному усами рту кусок сыра.

– Прости, приятель – тесновато тут, черт возьми.

Поскольку у новоприбывшего хватило разума извиниться, Гвин пробормотал нечто невразумительное в ответ, заметив, однако, что его сосед с коротко остриженными волосами и крепкой бычьей шеей похож на солдата. На нем был такой же камзол из толстой кожи, что и на самом Гвине, на широком поясе висел изогнутый кинжал явно восточной работы. Когда новый посетитель поднял руку и помахал ею, подзывая служанку, на пальце блеснуло широкое золотое кольцо с выгравированным рисунком в виде полумесяца.

Гвин воспользовался объединявшим всех солдат чувством боевого товарищества, чтобы затеять разговор, и обнаружил в собеседнике неистощимый источник информации. Солдата звали Груффидд, он был валлийцем, родом из Гвента, поэтому мог довольно сносно поддерживать беседу на родном для Гвина корнуолльском диалекте. Груффидд провел в Палестине почти два года, и период его наемной службы в качестве лучника частично совпадал с периодом пребывания в Палестине Гвина и Джона де Вулфа. Поэтому неудивительно, что у них обнаружились общие знакомые места, люди и битвы.

– Я вернулся всего два месяца назад, и сейчас меня наняли, чтобы я подобрал дополнительных людей для нынешней кампании короля против Филиппа во Франции.

Гвин спросил Груффидда, не знает ли тот кого-либо из возвратившихся крестоносцев, в частности Хьюберта де Бонвилля или Алана Фитцхая. С утвердительным возгласом Груффидд хлопнул его по плечу.

– А ты откуда знаешь эту парочку? – протрубил он в ответ. – И тот, и другой были здесь, только в разное время. Фитцхаю я предложил новый контракт на войну во Франции, но он сказал, что сначала хочет навестить свою женщину. И если ему не удастся подыскать подходящую войну на западе, обещал вернуться ко мне, только больше я его не видел.

Гвин сокрушенно покачал головой над кружкой с пивом:

– И не увидишь, разве что у тебя найдется работа для однорукого воина. – Он рассказал Груффидду, что приключилось с Фитцхаем, завершив повествование сообщением о том, что наемнику предстоит испытание судом Божьим.

На лице валлийца появилось сочувствующее выражение; за время знакомства с Фитцхаем он явно успел с ним подружиться.

И все это произошло с ним из-за де Бонвилля? А его, ты говоришь, прикончили?

Фитцхая держат в тюрьме как главного подозреваемого – при том, что доказательств его виновности почти нет.

Груффидд встряхнул большой головой:

– Не представляю его в роли убийцы – да, он может убивать, но только когда ему платят, и на поле брани.

Гвин покончил с трапезой и промочил горло глотком пива.

– А шериф придерживается другого мнения, хотя на самом деле ему любой ценой нужно найти преступника. Однако расскажи мне еще о де Бонвилле.

Валлиец не заставил себя долго упрашивать. Он поведал Гвину о сплетнях, описывавших ссору и потасовку между двумя мужчинами во Франции, что стало новостью для корнуолльца, поскольку он покинул Эксетер еще до того, как Фитцхай рассказал о произошедшем инциденте. Тем не менее Груффидд не придал драке особого значения, считая ее, как и коронер, рядовой размолвкой не поладивших между собой солдат. Зато он сообщил Гвину, что при де Бонвилле находился сквайр, саксонец по имени Эльфгар де Тотнес. Они познакомились в Палестине и возвращались домой через Францию вместе, в той же группе, что и Алан Фитцхай. Гвин попытался получить от Груффидда описание внешности Эльфгара, но тот, кроме крепкого телосложения и довольно светлых волос – что вполне подходило под описание половины мужчин саксонского происхождения в Англии, – ничего припомнить не смог.

– Значит, они вдвоем покинули порт и отправились в Девон? – спросил Гвин, почти не надеясь получить дополнительную информацию.

К его удивлению, собеседник отрицательно покачал головой.

Нет, дело было не так. Я попытался уговорить Эльфгара записаться на войну с французами – мне за каждого новобранца платят по пенсу, – пояснил он. – Но ему хотелось прежде повидать семью в Тотнесе. К тому же хозяин велел ему сначала отправляться в его поместье, какое-то местечко у черта на куличках, где-то за Дартмуром, насколько мне помнится.

Почему они не поехали вместе?

При де Бонвилле еще оставалось шестеро солдат. Они вместе добирались из Марселя, и он собирался расплатиться с ними здесь, в Саутгемптоне. Эльфгар, когда извинялся, что не может присоединиться к моей армии, сообщил мне, что его хозяин намерен продать кое-какое золото из привезенной из заморских краев добычи. Ему нужны были деньги, чтобы расплатиться с солдатами, да и у него самого денег было негусто, так что он собирался пробыть здесь еще некоторое время, обхаживая ювелиров в поисках самой выгодной цены. – Груффидд усмехнулся и поддел Гвина локтем. – Хотя мне кажется, что он просто хотел провести недельку в саутгемптонских борделях.

Гвин задумался – как истолковать полученные сведения с учетом истлевшего трупа близ Хеквуд-Тора.

– Получается, что сквайр отбыл раньше хозяина, так?

А когда де Бонвилль отправился, случаем не помнишь?

Однако Груффидд исчерпал свои запасы информации.

– Нет, ты уж извини, но этого я не знаю. Я сталкивался с ним в городе еще несколько раз пару недель после разговора с Эльфгаром, – он, кстати, уехал в тот же день. А де Бонвилль мог пробыть здесь и больше, только тут я тебе ничем помочь не смогу.

Гвин заказал для них обоих еще кувшин эля, и они выпили, уже по-настоящему сдружившись. Затем ему пришла в голову новая мысль, и он задал вопрос, не рассчитывая, впрочем, на удачу:

– А ты случайно не встречал в последнее время еще одного солдата, саксонца, у которого не хватает двух пальцев?

Валлиец разразился громоподобным смехом и смачно хлопнул Гвина по широкой спине:

– Не хватает двух пальцев! Я могу назвать человек двадцать или тридцать беспалых солдат, покалеченных во время войн с армией Филиппа во Франции или прогневивших чем-то своих баронов в Англии. И вдобавок нескольких лучников, по большей части из Гвента, получивших свое зато, что не на того поставили, когда в прошлом году начал выкидывать фокусы принц Джон.

– Этого зовут Небба, – уточнил Гвин.

Груффидд рассмеялся еще громче:

– Небба! Этот сукин сын! Я не подпустил бы его к себе ближе чем на расстояние полета стрелы!

Соломенные брови Гвина удивленно взлетели вверх. Похоже, его собеседник знал каждого солдата в христианском мире.

– Бога ради, расскажи мне о нем! Надеюсь, он не из той же компании, что прибыла из Харфлера? Или он высадился вместе с ними?

Наемник покачал головой:

– Нет, Небба был не с ними. Крестовые походы не для него, хотя он готов запродать душу любому, кто заплатит больше. Он несколько месяцев назад вернулся из Вексена – воевал за Ричарда, но тут его поймали французы, и он остался без двух пальцев. Ему еще повезло, а мог бы лишиться чего-то более ценного или даже головы.

– Так что с ним случилось?

– Я уговорил его вернуться в Нормандию уже в качестве копьеносца, потому как лучника из него уже не получится. Так вот, дожидаясь прихода корабля, он поиздержался и ограбил дом какого-то торговца здесь, в Саутгемптоне. Торговец застал его на месте преступления, началась драка, и Небба заколол его насмерть.

Гвин запустил пальцы в спутанную бороду.

– Заколол, говоришь?

– Так это же самый обычный способ убийства в мирное время, ты не согласен? – заухал валлиец. – Ну так вот, поднялся шум и гам, за ним устроили погоню, да только он оказался прытким, успел добраться до церкви Святого Михаила и получил там убежище.

Рассказчик на мгновение умолк, чтобы отхлебнуть глоток пива из кружки.

– Ну, – вперил в него ожидающий взгляд Гвин, – и что дальше?

– А дальше, спустя пару дней, он смылся оттуда и скрылся в лесах Нью-Форест. Его, конечно, горожане прошляпили, те, что церковь охраняли. Да и неудивительно, все-таки у каждого есть дела поважнее, чем день и ночь торчать под церковью и следить, не высунет ли нос какой-то воришка. Короче, он пустился в бега и исчез в лесу. А я недополучил свой честно заработанный пенни, потому как на отходящий во Францию корабль он не явился. Одному только Богу известно, где он сейчас.

Гвин хмыкнул в кружку с пивом:

– Не только Богу – я могу сказать. Отсиживается в маленькой деревушке возле Дартмура.

На какое-то время он умолк, размышляя. Неужели Небба замешан в убийстве де Бонвилля? Тот погиб от удара ножом, а Небба, как выяснилось, с ножом управляется с тем же мастерством, что раньше – с луком; с другой стороны, Груффидда, совершенно прав в том, что убийства с применением ножа столь же часты, как крестные знамения Томаса де Пейна. И тем не менее странно, что беспалый лучник объявляется вот уже во втором месте, связанном с погибшим Хьюбертом. Гвин мысленно пожал плечами и, чтобы перевести мысли в другое русло, отхлебнул эля.

– Коронеру будет интересно услышать об этом, вот только не думаю, что то, что ты рассказал, поможет нам разгадать загадку, над которой мы сейчас ломаем головы.

Больше ничего интересного Гвину от Груффидда добиться не удалось, и он, купив валлийцу напоследок кварту пива и поболтав немного о перипетиях Крестовых походов, решил, что настало время отправляться домой. По крайней мере, он выяснил, что де Бонвилль был не сам, а в сопровождении сквайра, узнал имя последнего да еще то, что сквайр исчез примерно за две недели до смерти де Бонвилля. К тому же, в который раз всплыло имя Неббы.

Он вышел из таверны и направился к ночлежке, чтобы забрать коня и пуститься в долгий обратный путь до Эксетера.

По прошествии почти двух суток, незадолго до заката, корнуоллец вернулся в Эксетер и отправился в замок, в кабинет коронера Джона над привратницкой, чтобы доложить ему о своих находках. Он утомленно поднимался по узкой лестнице под голоса церковного хора, доносившиеся до него из маленькой

часовни Святой Марии, расположенной сразу за главными воротами.

Коронер был не один – в кабинете находился Ральф Морин – и Гвин прислушался к тому, что говорил последний.

– Я опасаюсь за его жизнь– боюсь, он настолько плох, что не дотянет до повешения, – рассказывал констебль. – Вся рука, от плеча до кончиков пальцев, загноилась. По-моему, запеленать ее сеном было ошибкой, ему только хуже стало – мне кажется, в заплесневелой траве содержатся какие-то яды, которые и вызывают загноение.

– Его до сих пор держат в сырой камере? – спросил Джон.

– А где же еще – при этом бестолковый Стиганд не имеет ни малейшего представления о том, как надо лечить больного человека. Фитцхай бредит от лихорадки из-за воспалившейся руки. Если не произойдет чуда, он через день-другой отдаст Богу душу. Ну, а де Ревелль и регент, разумеется, истолковывают его состояние как божественный знак, подтверждающий его вину, – хотя, на мой взгляд, шериф предпочел бы повесить его, а не потерять в результате болезни. Констебль повернулся, чтобы уйти, и Джон крикнул ему вслед, что попытается перевести больного заключенного из тюрьмы под опеку монахинь, которые, по крайней мере, знают, что такое гигиена.

– Ну, Гвин, рассказывай, какие новости привез для меня. Устраивайся поудобнее и выкладывай, а наш маленький писарь пусть пока попрактикуется в латыни.

Томас сидел за столом, заканчивая описание подробностей состоявшихся утром казней. Необычным в них было то, что один из казненных преступников являлся весьма состоятельным торговцем зерном, которому принадлежали и земли за пределами города, в Сазернхее, и поместье в Тейнмауте. Его поймали на том, что он мухлевал с весом зерна и при покупке, и при продаже. Ходили слухи, что занимался он этим с ведома и под прикрытием нескольких влиятельных горожан, за что последние получали свою долю от нечестной прибыли. Власти, однако, смогли удержать их имена в тайне, а торговец в результате оказался козлом отпущения. Джон испытывал сильные подозрения по поводу Годфри Фитцосберна, живущего по соседству на Сент-Мартин-лейн, однако доказать что-либо было невозможно. Как бы там ни было, когда суд графства под негодующие крики членов гильдии признал торговца виновным и приговорил к повешению, многие знатные горожане наверняка вздохнули с облегчением оттого, что купцу навсегда закроют рот. Теперь коронер считал своей главной задачей проследить, чтобы деньги и имущество, конфискованные в пользу королевской казны, попали в казначейство, а не исчезли бесследно, разворованные кем попало. Поэтому он велел Томасу составить полный перечень всего имущества торговца, чем тот в данный момент и занимался, скрупулезно записывая все на пергамент.

Пока клерк возился с пером и чернилами, Джон выслушал отчет Гвина о счастливой встрече с валлийцем в Саутгемптоне.

– Теперь, по крайней мере, мы знаем, что он был со сквайром, и что де Бонвилль послал сквайра, чтобы тот предупредил семью о его прибытии, – завершил повествование помощник коронера. – И вот что интересно – то и дело, то тут, то там всплывает имя Неббы, хотя при чем он тут, просто ума не приложу.

Джон задумался над полученной информацией, и морщины на его сосредоточенном лице, уходящие вниз от уголков рта, стали глубже. После долгой паузы он произнес:

– Один вопрос влечет за собой новые проблемы. Во-первых, труп с раной в спине и перерезанным горлом – это труп Эльфгара или нет? И почему тогда в Питер-Тейви никто не справился о сквайре Хьюберта?

Устроившись на своем любимом месте на подоконнике, корнуоллец запустил пальцы в рыжие усы.

– Скажем, на последний вопрос ответить несложно. Насколько мне известно, о существовании Эльфгара они просто не знали. Когда Хьюберт отправлялся в Крестовый поход, он присоединился к компании воинов из той местности, что прилегает к Тейвистоку. Вся группа села на корабль, пересекавший пролив. Хьюберт мог познакомиться где угодно.

Джон согласился с таким объяснением.

Но это означает, что у нас нет возможности опознать тело, даже если бы оно и сохранилось в достаточно хорошем состоянии, чтобы разглядеть черты лица или хотя бы особенности фигуры. И как же, будь оно все проклято, мы теперь узнаем, он это или нет?

Зато нам известно, что он из Тотнеса, – рассудил Гвин. – Если поспрашивать там, что-нибудь наверняка выяснится. Сложность заключается в том, что он, в отличие от де Бонвилля, пострадал от разложения так, что его мать родная не признает.

– Кроме того, от его одежды и вещей тоже мало проку, если он провел в Леванте год или два… Но постой-ка! Мы совсем забыли о странном распятии.

Гвин соскочил с подоконника и направился к стоящему в углу грубому деревянному сундуку, в котором хранилась всякая всячина. Покопавшись, он извлек на свет украшение, снятое с шеи покойника, а заодно и пустые ножны от кинжала.

– Хотя, как знать, может, эту штуковину он тоже в Палестине раздобыл, – заметил он.

Джон взял у него маленький крест и принялся внимательно его изучать, вертя в крепких грубых пальцах.

– Нет, он сделан почти из чистого олова. А большая часть олова в мире добывается в Девоне и Корнуолле, так что, скорее всего, он захватил распятие с собой, как напоминание о доме. Может, кто-то и узнает его – во всяком случае, мне раньше ничего похожего видеть не приходилось.

Он щелкнул пальцами, привлекая внимание писаря:

– Завтра встаешь вместе с петухами, Томас. Тебе придется прокатиться на своем звере до Тотнеса, а затем подняться в Дартмур. Попытаешься выяснить что-нибудь об Эльфгаре.

Томас застонал в ответ, и Гвин, которого здорово рассмешило отчаяние писаря, выхватил перьевую ручку у него из пальцев и заткнул за ухо клерку.

– Радуйся, святоша! Тотнес знаменит своими красивыми девушками. Клянусь, ты у них будешь нарасхват – лучше, чем гоняться за будущими монахинями, правда?

Если бы взгляд Томаса мог убивать, бездыханный Гвин из Полруана, без сомнения, свалился бы на пол в тот же миг.

Глава пятнадцатая,
в которой Томас де Пейн отправляется шпионить в Дартмур

На следующий день, несмотря на пронизывающий восточный ветер, обрывающий с деревьев последние осенние листья, на Сент-Мартин-лейн появились признаки легкой оттепели. Когда Джон в одиночестве и мрачном настроении поглощал в полутемном холле завтрак, неожиданно появилась Матильда и уселась на привычное место в противоположном конце длинного стола.

Не было произнесено ни слова, она по-прежнему игнорировала его, однако ее появление означало, по крайней мере, начало процесса примирения после целой недели враждебного противостояния. Вошла Мэри. Она молча поставила перед хозяйкой еду и чашку горячего вина, незаметно подмигнув Джону из-за белых рюшек на капоре Матильды.

Коронер пробормотал приветствие, которое его жена пропустила мимо ушей, затем решил благоразумно хранить молчание, опасаясь отпустить неуместную реплику, способную стать поводом для возобновления боевых действий.

В конце напряженной трапезы Матильда поднялась из-за стола и поплыла к двери. Джон, демонстрируя нехарактерную для него галантность, со всех ног бросился к двери и распахнул ее перед женой, за что был вознагражден нечленораздельным междометием, которое принял за выражение благодарности. После этого Матильда вновь уединилась в своих покоях.

– Ну вот, дела пошли на лад, сэр Джон, – бодро отметила Мэри, быстро убирая со стола оставшиеся после завтрака крошки и посуду.

– Душенька наша, похоже, не очень отходчива, – прошептал он, не забывая ни на секунду о выходящем наружу окне спальни на втором этаже. Служанка подхватила со стола две миски и чашки, смахнув крошки на пол для Брута.

– Зато вы последние несколько дней пай-мальчиком были, домой приходили каждый вечер, в «Буше» не пропадали целыми днями, – сказала она. – Надеюсь, сегодня ночью вам и в постель позволят вернуться, так что не придется укладываться на полу перед очагом.

Когда Мэри проходила мимо Джона с посудой, он протянул руку, чтобы шлепнуть ее по ягодице, но она увернулась и, остановившись в двери, предупреждающе погрозила ему пальцем.

Он усмехнулся, что было редкостью в последние дни, затем забрал из прихожей пояс с кинжалом в ножнах, накинул короткий плащ, вышел навстречу холодному ветру и направился в свой кабинет в замке.

Тот же самый ветер, порывы которого время от времени приносили с собой горсти ледяной крупы, большую часть дня преследовал Томаса де Пейна на пути из Эксетера в Тотнес, а затем и выше – в блеклые пустоши Дартмура.

Хотя Гвин из Полруана отпускал массу шуточек в адрес мула Томаса, – и даже коронер временами намекал, что неплохо было бы писарю обзавестись лошадью, – выносливое животное весь день трусило с завидной скоростью. Пусть и довольно медлительный по сравнению с более крупными животными, на которых путешествовали другие мужчины, мул практически не знал, что такое усталость, и в среднем преодолевал за день почти такое же расстояние, что и лошади.

Томас добрался до Тотнеса примерно через три часа после рассвета и довольно быстро покончил с первой частью порученного ему задания. Даже без сутаны, он тем не менее умел находить общий язык с братьями-клерикалами, в особенности с теми, кто не знал его печальной истории. Поэтому во время всяческих поездок писарь по обыкновению направлялся первым делом к местному священнику.

За кружкой слабого эля – который Томасу не пришелся по вкусу, однако выбирать было не из чего, кроме, разве что, сидра и простой воды – он вскоре выяснил, что Эльфгар действительно был уроженцем Тотнеса. Он родился в имении, а его мать и сестра до сих пор работали прачками в поместном доме. Они были чистокровными саксонцами, их прадед по материнской линии лишился своего обширного земельного надела из-за нашествия нормандцев. Это произошло вскоре после переписи населения и земель в Книгу Судного дня, предпринятой почти сразу же после Завоевания. Священник, сам наполовину саксонец, рассказывал об этом с горечью, однако главным для Томаса был его рассказ о Эльфгаре, который, будучи профессиональным воином, покинул деревню примерно пять лет назад. С тех пор никто о нем ничего не слышал. Все сочли, что он либо погиб в какой-нибудь битве, либо сражается в качестве наемника в отдаленных землях. То, что сообщил священник о внешности Эльфгара – «светловолосый парень», – не стало для него откровением, и было почти бесполезным, однако когда Томас, покопавшись в суме, извлек из нее оловянное распятие, священник издал удивленный возглас.

– Я же самолично вручил ему это распятие! Незадолго до отъезда он оказал мне одну услугу. По пути из Пентона я свалился с осла и сломал лодыжку. Эльфгар нашел меня и доставил домой, и я в знак благодарности подарил ему это распятие. Мой отец добывает олово в Чагфорде и в свободное время занимается тем, что делает подобные диковинные штучки.

Выяснив таким образом, что мумифицированное тело на Хэкфорд-Тор действительно принадлежит Эльфгару, коронерский писарь, весьма удовлетворенный успехом первой части миссии, продолжил свой путь в направлении Сэмпфорд-Спайни. Эта крошечная деревушка была ближайшей к месту, где обнаружился труп, и коронер приказал писарю, не выдавая причины, осторожно расспросить, не появлялся ли в ней Эльфгар в недавнем прошлом.

Руководствуясь полученными от священника в Тотнесе указаниями, Томас отправился на север в Бакфастли. Он перекусил в аббатстве, а затем продолжил свое путешествие на северо-запад по самой безлюдной и отдаленной части южного Дартмура. Придерживаясь совета аббатского келаря, монаха из местных, он выбрался на старую дорогу, известную под названием Аббатский тракт, которая петляла по коричнево-серой унылой скалистой местности среди умирающих кустов папоротника и вереска. Почти всю вторую половину дня одинокий коротышка то поднимался на склоны холмов, то вновь спускался в поросшие кустарником долины, пересекал покрытые жухлой травой плато, стараясь не уклониться с почти невидимого Аббатского тракта, по которому путешествовали разве что пастухи да такие же одинокие путники, как он сам.

Перед тем как тракт достиг пересечения с дорогой, тянущейся от Вайдкоума в сторону Тейвистока, он, вспомнив рекомендации келаря, свернул на запад, чтобы пересечь Уокгемптон-Коммон. Никаких знаков или указателей не было, если не считать изредка попадавшиеся на пересечениях троп сложенные из камней придорожные пирамиды, и ориентироваться даже при установившейся ясной погоде было почти так же сложно, как в открытом море. Дважды Томасу повезло повстречать на пути пастухов, которые подсказывали, как лучше ехать дальше. Их указания были расплывчатыми и сбивчивыми, ибо большинство обитателей этих мест проводили всю жизнь, не покидая пределов своих собственных поместий.

Ветер, завывавший над всей восточной Англией и уносившийся в сторону невидимого моря, насквозь пронизывал поношенный плащ и ту жалкую одежду, что была под ним. Чтобы спастись от холода, Томас подвязал к груди суму, однако руки и ступни заледенели, и он почти не чувствовал их к тому времени, когда мул, обогнув Ингра-Тор, доставил его к краю поросшей деревьями долины, на противоположной стороне которой виднелись хижины Сэмпфорд-Спайни.

День клонился к сумеркам. С самого рассвета Томас почти не слезал с мула, если не считать двух коротких передышек в Тотнесе и Бакфастли. Усталость болью сковывала кости, поясница ныла от длительного сидения в неудобной позе на спине неутомимого животного.

Помедлив мгновение, он направил мула вниз, в долину, через речушку Уокем и затем в деревню. «Что я здесь делаю?» – горестно спрашивал он себя. Человек с хорошей головой на плечах, умеющий хорошо читать и писать, посвященный в сан священника, он мог бы занять высокий пост в церкви, – но вот ведь как все обернулось, и теперь он в холоде и одиночестве трясется на спине изъеденного блохами мула в одном из самых отдаленных уголков Англии. И все из-за минутной слабости плоти в Винчестере, когда, поддавшись на миг ее зову и предательским чарам коварной девицы, он разом разрушил всю свою дальнейшую жизнь. Томас не испытывал заблуждений по поводу своей внешней непривлекательности – горб на спине, косоглазие, кривые ноги, – но неужели же Всевышнему угодно каждый раз сдавать ему проигрышные карты? Неужто в нем нет ничего, чтобы заслужить достойное вознаграждение, хотя бы мимолетную похвалу? Почему именно он всегда становится объектом насмешек, почему Гвин не считает его за человека, а Джон де Вулф вечно отправляет в самые тяжелые поездки?

А ведь он хороший писарь – кто, скажите, сравнится с ним по скорости письма и четкости почерка? Он неплохой человек, какой бы отталкивающей ни была его внешность. Он терпеть не может насилия, любит Бога и церковь, хотя и без обожания. Он даже любит детей и животных – редкое качество в век жестокости и насилия, – и все же большинство тех, с кем ему приходится иметь дело, относятся к нему как к прокаженному или нищему.

Иногда Томас подумывал о самоубийстве, но понимал, что никогда не отважится на подобный поступок, и не только потому, что это богопротивное деяние, ведущее к вечному проклятию и мучениями в аду, но и потому, что знал: у него попросту не хватит смелости, чтобы поднять на себя руку.

Все это были привычные мысли, поневоле приходящие в голову едва ли не каждый день. Он попытался посмотреть на вещи с другой, более яркой стороны. Например, коронера, по крайней мере, убедили взять его к себе в качестве писаря, так что ему не пришлось голодать на улице. И еще ему повезло с жильем – пусть жалкий, но свой угол при соборе, спасибо архидиакону, посодействовал.

Томас вздохнул и шлепнул мула в бок, заставляя его тронуться с места, и животное, миновав рощу, зашлепало по мелководью речки, приближая наездника к Сэмпфорд-Спайни и очередному этапу расследования.

На следующий день, пополудни, в деревню Питер-Тейви медленно вошел странник в серо-белом облачении цистерцианского монаха. При нем был длинный посох, вырезанный недавно из орешника, и странник, обратившись с просьбой о пище и ночлеге в поместный дом, сказал, что он возвращается в Саттон близ Плимута после паломничества к мощам святого Давида в Уэльсе.

Сенешаль, управляющий поместья, отправил его в одну из хижин, прилепившихся к обветшалому строению, где располагалась кухня. Ему показалось странным, что монах обратился за едой и кровом в поместье, хотя всего в часе ходьбы, за долиной Тейвисток, находится огромный монастырь Святой Мэри и Святого Румона, однако после некоторых размышлений он решил, что, по всей видимости, цистерцианские монахи не в ладах с бенедиктинским орденом.