Текст книги "Битва Шарпа"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Браво! – выкрикнул один из восхищенных офицеров. Злобствующий француз отвернулся в отвращении.

– Это…? Она…? Это…? – спрашивал Рансимен бессвязно.

– Это – женщина, генерал, – сказал Шарп сухо.

– Честное слово, Шарп! Так он… она…

Она к тому же и выглядит необыкновенно, подумал Шарп, не просто выразительно, но вызывающе – благодаря мужскому костюму, обтягивающему округлости фигуры. Она сняла шляпу с плюмажем, чтобы приветствовать лорда Кили, затем наклонилась, чтобы поцеловать его Светлость.

– Это его любовница, генерал, – сказал Шарп. – Майор Хоган рассказал мне о ней. Она собирает мундиры у полков всех своих возлюбленных.

– О, мой Бог! Ты хочешь сказать, что они не женаты, и мы должны быть ей представлены? – спросил Рансимен в тревоге, но было слишком поздно бежать, поскольку лорд Кили уже подзывал английских офицеров к себе. Он представил сначала Рансимена, затем указал на Шарпа.

– Капитан Ричард Шарп, моя дорогая, наш наставник в современном воинском искусстве. – Кили даже не пытался скрыть насмешку, описывая Шарпа таким образом.

– Мадам, – сказал Шарп неловко. Хуанита бросила на Рансимена один безразличный взгляд и долго оценивающе смотрела на Шарпа, в то время как свора ее охотничьих на собак рычала, путаясь в ногах его лошади. Пристальный взгляд женщины был недружелюбен, и наконец она отвернулась, как бы игнорируя его присутствие. – Так зачем вы стреляли в драгуна, мадам? – спросил Шарп, пытаясь спровоцировать ее.

Она обернулась к нему.

– Потому что он собирался стрелять в моего лорда Кили, – ответила она вызывающе. – Я видела, что он взялся за пистолет.

Ничего она не видела, подумал Шарп, но он немногого добьется, обвиняя ее в наглой лжи. Она стреляла, чтобы сохранить жизнь возлюбленного, вот и все, и Шарп вдруг почувствовал укол ревности: почему этот никчемный гуляка Кили завладел такой роскошной, неукротимой, такой замечательной женщиной! Она вовсе не была красавицей, но что-то в ее умном и диком лице задевало Шарпа, хотя будь он будет проклят, если даст ей понять, что она имеет над ним власть.

– Вы приехали издалека, мадам?

– Из Мадрида, капитан, – сказала она холодно.

– И французы не задержали вас? – спросил Шарп недоверчиво.

– Я не нуждаюсь в разрешении французов, чтобы ездить по моей собственной стране, капитан, и в моей собственной стране я не обязана давать объяснения дерзкому британскому офицеру. – Она поскакала прочь, и ее длинноногие косматые псы помчались за нею.

– Ты ей не понравился, Шарп, – сказал Рансимен.

– Это взаимно, генерал, – сказал Шарп. – Я ни на грош не верю этой суке. – Ревность говорила в нем, и он знал это.

– Тем не менее, весьма привлекательная женщина, не так ли? – Рансимен казался задумчивым, как если бы он вдруг понял, что ему не суждено пожертвовать мундир 37-ого линейного в гардероб Хуаниты. – Не могу сказать, что я когда-либо прежде видел женщину в бриджах, – сказал Рансимен, – уж не говоря о мужском седле. Таких не много в Гэмпшире.

– А я никогда не видел, чтобы женщины проехала от Мадрида до Португалии без слуги и без всякого багажа, – сказал Шарп. – Я не доверял бы ей, генерал.

– Вы не доверяли бы кому, Шарп? – спросил лорд Кили, подъехав к британским офицерам.

– Бригадиру Луп, сэр, – непринужденно солгал Шарп. – Я объяснял генералу Рансимену значение этих серых мундиров. – Шарп указал на драгун, которые уносили тело мертвеца вверх по склону.

– Сегодня серый мундир не помог этому драгуну! – Кили все еще был возбужден поединком и очевидно не испытывал угрызений совести из-за того, как он закончился. Его лицо казалось моложе и привлекательнее, как если бы прибытие любовницы восстановило блеск молодости в опустошенном пьянством взгляде Кили.

– Рыцарство ему тоже не помогло, – сказал Шарп неприязненно. Рансимен, подозревая, что слова Шарпа могут вызвать другой поединок, сердито шипел на него.

Кили только презрительно усмехнулся.

– Он нарушил правила рыцарства, Шарп. Не я! Он явно пытался вытащить пистолет. Полагаю, он знал, что будет мертв, как только я снова возьму свой палаш.

Его усмешка заставила Шарпа противоречить ему.

– Забавно, как быстро рыцарство оборачивается подлостью, не правда ли, милорд? – сказал Шарп вместо этого. – Но война и есть подлость. Вначале всегда благородные намерения, а в конце – солдаты, зовущие матерей и собирающие собственные кишки, вырванные пушечным ядром. Вы можете разодеть человека в золото и пурпур, милорд, и сказать ему, что война – благородное дело, которое он украшает своим присутствием, но он всегда кончит тем, что истечет кровью до смерти и обосрется от страха. Рыцарство воняет, милорд, потому что это – самая подлая кровавая вещь на земле.

Кили все еще держал в руке палаш, но теперь вогнал длинное лезвие в ножны.

– Я не нуждаюсь в лекциях о рыцарстве от вас, Шарп. Ваша работа состоит в том, чтобы быть инструктором по строевой подготовке. И мешать моим бандитам дезертировать. Если вы действительно можете остановить их.

– Я могу сделать это, милорд, – пообещал Шарп. – Я могу сделать это.

И в тот же день он отправился, чтобы сдержать свое слово.

***

Шарп шел на юг от Сан-Исидро вдоль гребней холмов, которые становились все ниже по мере приближения к границе. Там, где холмы сходили на нет, в круглой долине пряталась крохотная деревня – узкие кривые улочки, сады за каменными заборами и низкие крыши домов, которые лепились вдоль склона, поднимающегося от стремительного потока к скалистому горному хребту, где стояла деревенская церковь, увенчанная гнездом аиста. Деревня называлась Фуэнтес-де-Оньоро – та самая деревня, что вызвала ярость Лупа, и что располагалась в каких-то двух милях от штаба Веллингтона в городе Вилар Формозо. Эта близость беспокоила Шарпа, который боялся, что его подвергнут допросу чересчур любознательные штабные офицеры, но единственными британскими войсками в Фуэнтес-де-Оньоро был маленький пикет 60-го Стрелкового, который размещался к северу от деревни и не заметил Шарпа. На восточном берегу ручья было несколько зданий, окруженные заборами сады и цветники и маленькая часовня, перебраться туда из деревни можно было по пешеходному мосту – каменным плитам, уложенным на валуны возле брода, где кавалерийский патруль Королевского германского легиона поил лошадей. Немцы предупредили Шарпа, что никаких союзнических войск на дальнем берегу нет.

– Там только французы, – сказал кавалерийский капитан и затем, когда он узнал, кто такой Шарп, он настоял на том, чтобы поделиться флягой бренди со стрелком. Они обменяли новостями о фон Лоссове, друге Шарпа из КГЛ, потом капитан вывел своих людей из ручья на длинную прямую дорогу, которая вела к Сьюдад Родриго.

– Я ищу неприятностей, – крикнул он, обернувшись через плечо, когда уселся в седло, – и с божьей помощью я найду их!

Шарп повернул в другую сторону и поднялся вдоль деревенской улицы туда, где крошечная таверна предлагала крепкое красное вино. Это была крохотная таверна, но и от Фуэнтес-де-Оньоро не так много осталось. Деревня была расположена у самой испанской границы и была разграблена французами, когда они совершали поход в Португалию, потом опустошена снова, когда французы отступали, поэтому сельские жители с вполне понятным подозрением относились ко всем солдатам. Шарп, прихватив бурдюк с вином, вышел из дымной полутьмы таверны в маленький огород, где сел под сломанной виноградной лозой. Повреждение, казалось, не побеспокоило растение, которое энергично производило новые побеги и ярко-зеленые листья. Он задремал там, слишком утомленный, чтобы поднять бурдюк.

– Французы пытались срубить виноградную лозу, – неожиданно заговорил кто-то по-испански у него за спиной. – Они попытались разрушить все. Ублюдки! – Человек рыгнул. Это была мощная отрыжка, достаточно громкая, чтобы разбудить кота, дремавшего на заборе. Шарп обернулся и увидел горца в грязных коричневых штанах, запачканной кровью полотняной рубашке, зеленом мундире французского драгуна, который разошелся по швам, чтобы вместить слишком большого для него нового владельца, и кожаный передник – затвердевший и почерневший от высохшей крови. От человека и его одежды воняло прокисшей едой, кровью и гнилью. На поясе у него висела старомодная сабля без ножен, с лезвием, темным, толстым и грязным, как у бердыша, седельный пистолет, маленький нож с костяной ручкой и странно изогнутым лезвием и деревянный свисток.

– Вы – капитан Шарп? – спросил огромный горец, когда Шарп поднялся, чтобы приветствовать его.

– Да.

– И мой свисток говорит вам, кто я, не так ли?

Шарп покачал головой.

– Нет.

– Вы хотите сказать, что кастраторы в Англии не предупреждают о своем приходе свистом?

– Я никогда не слышал, чтобы они делали это, – сказал Шарп.

El Castrador тяжело опустился на скамью напротив Шарпа.

– У них нет свистков? Где бы я был без моего маленького свистка? Он говорит деревне, что я приехал. Я дую в свисток, и сельские жители приводят своих боровов, бычков и жеребят, и я достаю свой маленький ножик. – Горец щелкнул маленьким, уродливо-кривым лезвием и засмеялся. Он принес свой собственный бурдюк, из которого прыснул себе в глотку, после чего покачал головой в приступе ностальгии. – А в старые дни, мой друг, – продолжался El Castrador задумчиво, – матери приводили своих маленьких мальчиков, чтобы им кое-что отрезали, и два года спустя мальчики ехали Лиссабон или Мадрид, чтобы петь так сладко! Мой отец – он обрезал много мальчиков. Один из его мальчиков даже пел для Папы римского! Вы можете вообразить? Для Папы римского в Риме! И все из-за этого небольшого ножа. – Он погладил пальцем маленький ножик с костяной ручкой.

– А иногда мальчики умирали? – предположил Шарп.

El Castrador пожал плечами.

– Мальчика легко заменить, мой друг. Никто не может позволить себе быть сентиментальным, когда речь идет о маленьких детях. – Он направил сильную струю красного вина прямо в свой обширный пищевод. – У меня было восемь мальчиков, только три выжили и из них, поверьте мне, двое были лишними.

– И ни одной девочки?

– Четыре. – El Castrador помолчал секунду-другую, затем вздохнул. – Этот французский ублюдок Луп забрал их. Вы знаете о Лупе?

– Я знаю его.

– Он забрал их и отдал своим людям. El Lobo и его люди любят молоденьких девочек. – Он коснулся ножа на поясе, затем окинул Шарпа долгим оценивающим взглядом.

– Вы, стало быть, англичанин Aguja's.

Шарп кивнул.

– Ах, Тереза! – вздохнул испанец. – Мы разозлились, когда услышали, что она отдала себя англичанину, но теперь я вижу вас, капитан и я могу понять. Как она?

– Воюет с французами около Бадахоса, но она посылает мне свои поздравления. – Фактически Тереза не писала Шарпу неделями, но ее имя звучало паролем для всех партизан и было достаточно назвать его, чтобы устроить встречу с человеком, который был так жестоко разбит бригадиром Лупом. Луп контролировал эту часть испанской границы, и везде, куда бы Шарп ни шел, он слышал имя француза, произносимое с испугом и ненавистью. Любое зло ставили в вину Лупу: каждая смерть, каждый пожар, каждое наводнение, каждый больной ребенок, каждый разоренный улей, каждый мертворожденный теленок, каждый несвоевременный заморозок – все это было работой волка.

– Она будет гордиться вами, англичанин, – сказал El Castrador.

– Гордиться? – спросил Шарп. – Почему?

– Потому что El Lobo назначил цену за вашу голову, – сказал El Castrador. – Разве вы не знали?

– Я не знал.

– Сто долларов, – El Castrador говорил медленно, со вкусом, как если бы его самого соблазняла цена.

– Гроши, – сказал Шарп пренебрежительно. Двадцать пять фунтов могли бы стать маленьким богатством для большинства людей – приличная годовая плата среднего рабочего, но Шарп считал, что его жизнь стоит больше двадцати пяти фунтов. – Награда за голову Терезы составляет двести долларов, – сказал он обижено.

– Но мы, партизаны, убиваем больше французов, чем вы, англичане, – сказал El Castrador, – поэтому только справедливо, что мы стоим дороже.

Шарп тактично воздержался от выяснения, была ли объявлена какая-нибудь награда за косматую и вшивую голову самого El Castrador'а. Шарп подозревал, что этот человек потерял большую часть своего авторитета после поражения, но по крайней мере, думал Шарп, El Castrador жив, в то время как большинство его людей мертвы, убиты волком, изуродованы точно так же, как El Castrador уродовал своих пленников. Бывали времена, когда Шарп радовался, что он не воюет с партизанами.

El Castrador снова поднял бурдюк, вино ударило струей ему в рот, он глотал, рыгал, затем опять его смрадное дыхание обдало Шарпа.

– Итак, зачем вы хотели видеть меня, англичанин?

Шарп сказал ему. Сообщение заняло много времени – хотя El Castrador был жестоким человеком, он не был особенно умен, и Шарп должен был объяснить свои требования несколько раз, прежде чем могучий испанец его понял. В конце концов, El Castrador согласно кивнул.

– Сегодня вечером, вы говорите?

– Я буду рад. И благодарен.

– Но насколько благодарен? – El Castrador стрельнул хитрым взглядов в англичанина. – Я скажу вам, в чем я нуждаюсь. Мушкеты! Или даже винтовки, как эта! – Он коснулся ствол винтовки Бейкера Шарпа, которая была прислонена к штамбу виноградной лозы.

– Я могу достать вам мушкеты, – сказал Шарп, хотя он еще не знал как. Нужда Real Compania Irlandesa в мушкетах была гораздо острее, чем у этого здоровенного мясника, а Шарп даже не знал, как он раздобудет это оружие. Хоган никогда не согласится дать Real Compania Irlandesa новые мушкеты, но если Шарп хотел превратить дворцовую стражу короля Фердинанда в приличную пехотную часть пехоты, тогда он должен был снабдить их оружием в любом случае. – Винтовки я не могу получить, – сказал он, – а мушкеты могу. Но мне понадобится неделя.

– Тогда мушкеты, – согласился El Castrador, – и есть еще кое-что.

– Продолжайте, – сказал Шарп осторожно.

– Я хочу отомстить за своих дочерей, – сказал El Castrador со слезами на глазах. – Я хочу, чтобы бригадир Луп и этот нож встретили друг друга. – Он поднял маленький ножик с костяной ручкой. – Мне нужна ваша помощь, англичанин. Тереза говорит, что вы умеете воевать, так воюйте вместе со мной и помогите мне поймать El Lobo.

Шарп подозревал, что это второе условие окажется еще более трудным, чем первое, но тем не менее он кивнул.

– Вы знаете, где можно найти Лупа?

El Castrador кивнул.

– Обычно в деревне под названием Сан-Кристобаль. Он выгнал жителей, заблокировал улицы и укрепил здания. Горностай не сможет пробраться мимо незамеченным. Санчес говорит, что потребовалась бы тысяча человек и батарея артиллерии, чтобы взять Сан-Кристобаль.

Шарп огорчился, услышав это. Санчес был одним из лучших партизанскихлидеров, и если Санчес считал, что Сан-Кристобаль фактически неприступен, Шарп верил, что так оно и есть.

– Вы сказали «обычно». Значит, он не всегда в Сан-Кристобале?

– Он идет туда, куда хочет, сеньор, – печально сказал El Castrador. – Иногда он остается в деревне нескольких ночей, иногда размещает людей в форте – прежде в том, где вы теперь живете, сейчас может использовать форт Консепсьон. Луп, сеньор, сам себе закон. – El Castrador сделал паузу. – Но La Aguja говорит, что вы – тоже сам себе закон. Если есть человек, который может победить El Lobo, сеньор, это, должно быть, вы. И есть место около Сан-Кристобаля, узкий проход, где его можно заманить в засаду.

El Castrador выложил эти последние подробности как приманку, но Шарп ее проигнорировал.

– Я сделаю все, что в человеческих силах, – пообещал он.

– Тогда я помогу вам сегодня вечером, – уверил El Castrador Шарпа взамен. – Ищите мой подарок утром, сеньор, – сказал он, затем встал и выкрикнул команду своим людям, которых он, очевидно, оставил возле таверны. Копыта громко прогремели вдоль узкой улицы. – И на следующей неделе, – добавил партизан, – я приеду за своей наградой. Не подведите меня, капитан.

Шарп подождал, пока здоровяк выйдет, затем поднял бурдюк. Он испытывал желание выжать из него все, но знал, что тяжесть кислого вина в животе сделает его дорогу назад в Сан-Исидро вдвойне трудной, так что вместо этого он вылил жидкость под корни сломанной виноградной лозы. Вдруг это поможет оживить ее. Вино к винограду, пепел к пеплу, прах к праху… Он надел шляпу, забросил винтовку на плечо и пошел домой.

***

Той же ночью, несмотря на все предосторожности капитана Донахью, еще три гвардейца дезертировали. Еще больше могли бы попытаться, но вскоре после полуночи несколько ужасных криков донеслось из долины, и все, кто хотел испытать свою удачу и попытаться перебраться через линию фронта, решили подождать еще один день. На рассвете, когда стрелок Харрис вел группу гвардейцев вниз по склону горы к ручью, чтобы расширить русло ручейка, снабжающего форт водой, он нашел этих трех дезертиров. Когда Харрис прибежал к Шарпу, он был смертельно бледен.

– Это ужасно, сэр. Ужасно!

– Видишь тележку? Возьмите ее, погрузите тела и привезите их сюда.

– Привезти их? – спросил стрелок Томпсон, ошеломленный.

– Да, черт побери, привезти. И Харрис!

– Сэр?

– Положи это рядом ними. – И Шарп вручил Харрису мешок, в котором лежал какой-то тяжелый предмет. Харрис начал распускать завязки мешка. – Не здесь, Харрис, – сказал Шарп, – сделаешь это там. И так, чтобы только ты и наши парни видели, что ты делаешь.

***

В восемь часов на плацу перед Шарпом выстроились сто двадцать семь оставшихся гвардейцев вместе со всеми младшими офицерами. Шарп был старшим по званию, оставшимся в форте, – лорд Кили и полковник Рансимен провели ночь в штабе сухопутных войск, куда они уехали, чтобы выпросить у заместителя генерала-интенданта мушкеты и боеприпасы. Отец Сарсфилд гостил у знакомого священника в Гуарде, в то время как оба майора Кили и три его капитана отправились на охоту. Дона Хуанита де Элиа также взяла собак, чтобы погонять зайцев, но отвергла компанию ирландских офицеров.

– Я охочусь одна, – сказала она и затем, предупреждая предостережение Шарпа насчет французов, заявила ему: – По дороге сюда, капитан, меня не смог задержать ни один француз в Испании. Беспокойтесь о себе, а не обо мне.

И она ускакала прочь, сопровождаемая своими псами.

Таким образом теперь лишенная всего высшего командного состава Real Compania Irlandesa выстроилась в четыре шеренги перед одной из пустых орудийных платформ, которая служила Шарпу трибуной. Ночью шел дождь, и флаги на полуразрушенных зубчатых стенах едва колыхались на утреннем ветру, когда Харрис и Томпсон втащили тележку по скату, ведущему от склада боеприпасов к орудийным платформам. Они остановили тележку с ее ужасным грузом рядом с Шарпом и повернули ее так, чтобы содержимое было видно в шеренгах. Общий вдох, переходящий в стон, прошел по рядам. По крайней мере одного гвардейца рвало, в то время как большинство либо отводили взгляд или закрывали глаза.

– Смотрите на них! – приказал Шарп. – Смотрите!

Он вынудил гвардейцев смотреть на три искалеченных голых тела и особенно – на кровавую кашу в паху каждого трупа и на застывшее навсегда выражение ужаса и боли на лицах мертвецов. Потом Шарп протянул руку мимо холодного, белого, застывшего плеча, чтобы вытащить стальной серый шлем с плюмажем из грубых серых волос. Он повесил его на задранную к небу оглоблю тележки. Это был тот самый шлем, который Харрис взял как сувенир в горном местечке, где Шарп обнаружил убитых сельских жителей и где Перкинс встретил Миранду, которая теперь следовала за молодым стрелком с трогательной и жалкой преданностью. Это был тот самый шлем, который Шарп отдал Харрису в мешке ранним утром.

– Смотрите на тела! – приказал Шарп Real Compania Irlandesa. – И слушайте! Французы полагают, что есть два сорта людей в Испании: те, кто за них, и те, кто против них, и нет человека среди вас, который мог бы остаться в стороне от этого выбора. Или вы воюете за французов, или вы сражаетесь с ними, и это не мое решение – это то, что решили французы. – Он указал на тела. – А это – то, что делают французы. Теперь они знают, что вы здесь. Они наблюдали за вами, они задавались вопросом, кто вы и что вы, и теперь они нашли ответы и они считают вас врагами. И вот так лягушатники поступают с врагами. – Он указал на кровавые отверстия, вырезанные в промежностях мертвецов.

– И это ставит вас перед выбором одной из трех возможностей, – продолжал Шарп. – Вы можете бежать на восток, чтобы лягушатники отрезали вам мужское достоинство, или вы можете бежать на запад – где вас арестуют британцы и расстреляют как дезертиров, или же вы можете остаться здесь и учиться быть солдатами. И не говорите мне, что это не ваша война. Вы присягали служить королю Испании, а король Испании – в плену во Франции, и это вы должны были его охранять. Ей Богу, это ваша война, намного больше ваша, чем моя. Я никогда не присягал, что буду защищать Испанию, мою женщину никогда не насиловали французы, моего ребенка не убивали драгуны, и фуражиры лягушатников не крали мой урожай и не сжигали мой дом. В вашей стране происходит все это, ваша страна – Испания, и если вы хотели воевать за Ирландию, а не за Испанию, тогда зачем, ради всего святого, вы давали испанскую присягу? – Он сделал паузу. Он знал, что не каждый человек в роте – потенциальный дезертир. Многие, как и сам лорд Кили, хотели драться, но среди них было достаточно много нарушителей спокойствия, чтобы подорвать боевой дух роты, и Шарп решил, что шок – единственный способ заставить их повиноваться. – Или присяга ничего не означает для вас? – спросил Шарп. – Потому что именно так думает о вас остальная часть этой армии – и когда я говорю об остальной части этой армии, я имею ввиду и егерей Коннахта и драгун Иннискиллинга, и Королевский ирландский полк, и Королевский полк графства Даун, и Собственный ирландский полк принца Уэльсского, и полк Типперэри, и полк графства Дублин, и ирландский полк герцога Йорка. Они говорят, что вы – рота слабаков. Они говорят, что вы напудренные солдатики, годные для того, чтобы охранять ночные горшки во дворце, но не годные для войны. Они говорят, что вы убежали из Ирландии, и убежите снова. Они говорят, что от вас столько же толку в армии, как от хора монахинь. Они говорят, что вы – расфуфыренные неженки. Но это изменится, потому что однажды мы с вами пойдем в бой вместе, и в тот день вы оказываетесь перед необходимостью стать хорошими солдатами! Чертовски хорошими!

Шарп очень не любил произносить речи, но на этот раз солдаты слушали его внимательно, или, по крайней мере, три кастрированных трупа обострили их внимание, и слова Шарпа не пропали даром. Он указал восток.

– Там, – сказал Шарп и снял шлем с оглобли, – там есть человек по имени Луп, француз, и он командует полком драгун, которых называет волчьей стаей, и они носят эти шлемы, оставляют эту метку на телах людей, которых они убивают. И поэтому мы должны убить их. Мы должны доказать, что нет в мире французского полка, который может противостоять ирландскому полку, и мы должны сделать это вместе. И мы сделаем это, потому что это – ваша война, и ваш единственный проклятый выбор – хотите ли вы умереть, как кастрированные собаки или драться как мужчины. Теперь вам решать, что вы собираетесь сделать. Сержант Харпер?

– Сэр!

– Полчаса на завтрак. Похоронную команду для этих троих, а потом мы начинаем работу.

– Да, сэр!

Харрис пытался заглянуть Шарпу в глаза, но офицер отвернулся.

– Ни слова, Харрис, – сказал Шарп, тыча шлем в живот стрелка, – ни одного проклятого слова!

Капитан Донахью перехватил Шарп по дороге с крепостных валов.

– Как мы будем воевать без мушкетов?

– Я достану вам мушкеты, Донахью.

– Как?

– Тем же способом, каким солдат получает все, что ему не положено, – сказал Шарп, – украду.

***

В ту ночь ни один человек не дезертировал.

А наутро, хотя Шарп об этом еще не догадывался, начались неприятности.

– Дела плохи, Шарп, – сказал полковник Рансимен. – Бог мой, парень, – дела поистине плохи.

– Какие дела, генерал?

– Ты не слышал?

– Вы о мушкетах говорите? – спросил Шарп, предполагая, что Рансимен хочет поделиться тем, как прошел его визит в штаб сухопутных войск – визит, который завершился предсказуемым отказом. Рансимен и Кили возвратились без мушкетов, и никаких тебе боеприпасов, никаких одеял, никаких курительных трубок, ботинок, никаких ранцев – им даже не обещали денег для выплаты задержанного жалованья. Скупость Веллингтона была несомненно вызвана желанием вырвать у Real Compania Irlandesa клыки, но для Шарпа это было неприятной проблемой. Он изо всех сил пытался поднять мораль гвардейцев, но без оружия и снаряжения его попытка была обречена. Хуже того: Шарп знал, насколько он близко к линиям противника, и если французы действительно нападут, тогда вряд ли его утешит то, поражение Real Compania Irlandesa было частью планов Хогана и что Шарп сам был частью этих планов. Хоган мог мечтать о развале Real Compania Irlandesa, но Шарпу рота нужна была вооруженной и грозной на случай, если бригадир Луп надумает бросить ему вызов.

– Я не о мушкетах говорил, Шарп, – сказал Рансимен, – но о новостях из Ирландии. Вы действительно не слышали?

– Нет, сэр.

Рансимен покачал головой.

– Кажется, новые проблемы в Ирландии, Шарп. Чертовски плохие дела. Кровавые мятежники оказали сопротивление, войска ударили в ответ, погибли женщины и дети. Река Эрн запружена трупами у Беллика. Есть слухи о насильниках. Вот ведь как. Я всерьез полагал, что 98-й год уладил ирландский кризис раз и навсегда, но это, кажется, не так. Проклятые паписты бунтуют снова. Так-то вот, так-то вот… Почему Бог позволяет папистам процветать? Они подвергают нашу веру тяжким испытаниям. Ну ничего, – вздохнул Рансимен, – нам придется проломить несколько черепов там, так же, как мы сделали, когда Тон восстал в 98-м.

Шарп подумал, что, если это средство не решило дело в 1798 году, значит, оно, вероятно, будет неэффективно в 1811-м, но решил, что сказать так было бы бестактно.

– Это может привести к неприятностям здесь, генерал, – сказал он вместо этого, – если ирландские войска услышат об этом.

– На этот случай у нас есть плеть, Шарп.

– У нас может быть плеть, генерал, но у нас нет мушкетов. И я как раз задавался вопросом, сэр: каким образом Генеральный управляющий фургонами распоряжается конвоями.

Рансимен вытаращился на Шарпа, пораженный очевидно бестолковым вопросом.

– При помощи бумаг, конечно! Бумаги! Приказы!

Шарп улыбнулся.

– И вы все еще Генеральный управляющий фургонами, сэр, не так ли? Поскольку они не заменили вас. Я сомневаюсь, что они могут найти человек, достойного занять ваше место, сэр.

– Любезно с твоей стороны говорить так, Шарп, очень любезно. – Рансимен, похоже, был немного удивлен полученным комплиментом, но попытался не показать насколько он польщен. – И, вероятно, справедливо, – добавил он.

– И я задаюсь вопросом, генерал: как бы нам направить фургон-другой с оружием в наш форт?

Рансимен уставился на Шарп.

– Украсть их, хочешь сказать?

– Я не назвал бы это воровством, генерал, – сказал Шарп укоризненно. – Не тогда, когда они будут употреблены против врага. Мы только перераспределяем оружие, сэр, если вы понимаете, что я хочу сказать. В конечном счете, сэр, армия должна будет снабдить нас, так почему бы нам не побеспокоиться о приказе заранее? А оформить документы можно и позже.

Рансимен в изумлении покачал головой, разрушив тщательно выстроенное вокруг лысеющей макушки оборонительное сооружение из длинных волос.

– Этого нельзя делать, Шарп, этого нельзя делать! Это против всех прецедентов. Против всех правил! Черт побери, парень, это против инструкций! Я мог попасть под военно-полевой суд! Подумай о позоре! – Рансимен вздрогнул, подумав об этом. – Я удивлен, Шарп, – продолжал он, – я даже разочарован, что ты мог сделать такое предложение. Я знаю, что тебя нельзя назвать джентльменом по праву рождения и у тебя нет надлежащего образования, но я все же ожидал лучшего от тебя! Джентльмен не крадет, он не лжет, он не унижает женщину, он чтит Бога и короля. К тебе все это не относится, Шарп!

Шарп вошел следом за Рансименом в его комнату. Комната полковника была старой караулкой в одной из башен привратного укрепления, и когда дряхлые ворота крепости были распахнуты, сквозь широкий проем открывался замечательный вид на юг. Шарп прислонился к дверному косяку.

– Случалось ли, генерал, – спросил он, когда проповедь Рансимена иссякла, – чтобы фургон пропал без вести? Вы, должно быть, потеряли некоторые фургоны из-за грабителей?

– Некоторые, очень немногие. Едва ли один. Может, два. Десяток, возможно.

– Значит тогда… – начал Шарп.

Полковник Рансимен замахал на него руками.

– Не предлагай это, Шарп! Я – честный человек, богобоязненный человек, и я не буду пытаться украсть у казны Его Величества фургон мушкетов. Нет, не буду. Я никогда не обманывал, и я не буду начинать теперь. Короче, я категорически запрещаю тебе продолжать говорить об этом, и это – прямой приказ, Шарп!

– Два фургона мушкетов, – внес поправку Шарп, – и три телеги боеприпасов.

– Нет! Я уже запретил тебе поднимать этот вопрос, и с этим покончено. Ни слова больше!

Шарп вынул перочинный нож, которым имел обыкновение чистить замок винтовки. Он вытащил лезвие и провел большим пальцем вдоль острого края.

– Бригадир Луп теперь знает, что мы здесь, генерал, и он наверняка разозлится из-за того молодого офицера, которого убила шлюха Кили. Меня не удивило бы, если бы он попытался отомстить. И как это будет выглядеть? Ночной штурм? Вероятно. И у него два полных батальона пехоты, и каждый из этих ублюдков хочет заработать награду Лупа за мою голову. Если бы я был Лупом, я напал бы с севера, потому что стен там фактически не осталось, и у меня были бы драгуны в резерве, чтобы прикончить оставшихся в живых. – Шарп кивнул на крутой подъездной путь, затем хихикнул. – Только представьте себе, как пара серых драгун охотится на вас на рассвете, и у каждого в ташке лежит наточенный нож для кастрации. Луп не дает пощады, видите ли. Он известен тем, что не берет пленных, генерал. Он просто вытаскивает нож, сдергает с вас штаны и отрезает ваш…

– Шарп! Пожалуйста! Пожалуйста! – Бледный Рансимен уставился на перочинный нож Шарпа. – Обязательно расписывать все эти подробности?

– Генерал! Я поднимаю серьезный вопрос! Я не могу удержать бригаду французов с моей горсткой стрелков. Я мог бы оказать некоторое сопротивление, если бы у ирландских мальчиков были мушкеты, но без мушкетов, штыков и боеприпасов? – Шарп покачал головой, затем щелчком убрал лезвие. – Вам выбирать, генерал, но если бы я был старшим британским офицером в этом форте, я нашел бы способ раздобыть некоторое количество исправного оружие как можно быстрее. Если, конечно, я не хотел бы брать высокие ноты в церковном хоре, когда вернусь в Гэмпшир.