Текст книги "Битва Шарпа"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Глава 5

Caçadores тянулись в форт все утро. Некоторые спаслись, скрываясь в разрушенных частях северных крепостных валов, но большинство оставшихся в живых сбежали через крепостные валы и нашли убежище среди колючих кустарников или меж камней у подошвы горного хребта, возвышающегося над фортом Сан Исирдо. Счастливчики в ужасе наблюдали из своих потайных мест как серые драгуны охотились и убивали других беглецов.

Оливейра привел в форт более четырехсот стрелков. Теперь не менее ста пятидесяти были мертвы, семьдесят ранены и еще многие отсутствовали. Лишь четверть португальского полка выстроилась в полдень. Они потерпели ужасное поражение, разгромленные в неподходящем месте превосходящим их вчетверо противником, но все же они не были разбиты полностью, и их знамена все еще развевались. Те самые знамена, что за всю ночь, несмотря на все усилия Лупа, не были им найдены. Полковник Оливейра был мертв, и раны на его теле были ужасающим свидетельством того, как он умер. Большинство других офицеров были также мертвы.

Real Compania Irlandesa не потеряла ни одного офицера. Французы, как стало ясно, не потрудились нападать на башню у ворот. Люди Лупа проходили через ворота и рыскали в форте, но ни один человек не попытался ворваться во внушительную башню. Противник даже не взял лошадей офицеров из конюшен рядом со сторожкой.

– Нас защищали двери, – неубедительно объяснял лорд Кили спасение обитателей сторожки.

– И жабы не пытались сломать их? – спросил Шарп, не потрудившись скрыть свой скептицизм.

– Будьте осторожнее в ваших суждениях, капитан, – сказал Кили надменным тоном.

Шарп реагировал как собака, чующая запах крови.

– Слушай, ты, ублюдок! – сказал он, сам удивляясь тому, что говорит это. – Я проложил себе дорогу наверх из сточной канавы, и я не испугаюсь, если мне придется драться с тобой, чтобы сделать еще один проклятый шаг. Я убью тебя, пьяный педераст, а затем скормлю твои проклятые кишки собакам твоей шлюхи. – Он сделал шаг в сторону Кили, который, напуганный внезапной страстностью стрелка, отшатнулся. – Что касается моих суждений, – продолжал Шарп, – то я полагаю, что один из твоих проклятых друзей в твоей проклятой башне открыл проклятые ворота проклятым французам и что они не нападали на вас, милорд, – он выговорил титул так грубо, как только мог, – потому что они не хотели убивать своих друзей вместе со своими врагами. И не говори мне, что я не прав! – Шарп шел следом за Кили, который пытался уйти от резкой критики Шарпа, которая привлекла внимание большого количества стрелков и гвардейцев. – Вчера вечером ты сказал, что разобьешь противника без моей помощи. – Шарп схватил Кили за плечо и дернул так яростно, что Кили едва мог сохранить равновесие. – Но ты даже не дрался, ублюдок, – продолжал Шарп. – Ты прятался внутри, в то время как твои люди дрались за тебя.

Рука Кили легла на эфес шпаги.

– Вы хотите поединка, Шарп? – спросил он, лицо вспыхнуло от возмущения. Его достоинство было оскорблено перед его людьми, и что было еще хуже, он знал, что заслужил их презрение, однако гордость никогда не позволила бы лорду Кили это признать. Какое-то мгновение казалось, что он размахнется, чтобы ударить Шарпа по щеке, но вместо этого он лишь сказал: – Я пришлю вам своего секунданта.

– Нет! – сказал Шарп. – Сифилис вам в печенку с вашим секундантом, милорд. Если вы хотите драться со мной, деритесь со мной сейчас же. Здесь. Прямо здесь! И мне наплевать, каким проклятым оружием мы будем драться. Палаши, пистолеты, мушкеты, винтовки, штыки, кулаки, ноги. – Он шел прямо на Кили, который отступал в противоположном направлении. – Я вобью вас в землю, милорд, и я выбью дерьмо из ваших желтых кишок, но я сделаю это здесь и сейчас. Прямо здесь. Прямо сейчас! – Шарп не хотел выходить из себя, но он был рад, что сделал это. Кили казался ошарашенным, беспомощным перед лицом ярости, существования которой он никогда не подозревал.

– Я не буду драться как животное, – тихо сказал Кили.

– Вы не будете драться вообще, – сказал Шарп сказал, затем рассмеялся: – Бегите, милорд. Убирайтесь. Я покончил с вами.

Кили, совершенно убитый, пытался уходя сохранить остатки достоинства, но покраснел, когда некоторые из наблюдавших за ними солдат приветствовали его уход. Шарп прикрикнул на них, приказав заткнуться, затем обернулся к Харперу.

– Проклятые французы даже не пытались войти в башню, – сказал он Харперу, – потому что они знали, что их проклятые друзья сидят внутри, и поэтому они не украли лошадей своих друзей.

– Похоже на правду, сэр, – согласился Харпер. Он видел, как уходил Кили. – Он весь пожелтел, не так ли?

– С ног до головы, – согласился Шарп.

– Но капитан Ласи говорит, сэр, – продолжал Харпер, – что это не его Светлость отдал приказ, чтобы не сражаться вчера вечером, а его женщина. Она сказала, что французы не знают, что в башне кто-то есть, значит, они все должны сохранять спокойствие.

– Женщина, отдающая приказы? – спросил Шарп в отвращении.

Харпер пожал плечами.

– На редкость сильная женщина, сэр. Капитан Ласи говорит, что она наблюдала бой и наслаждалась каждой секундой его.

– Я бы спалил эту ведьму на костре немедленно, вот что я скажу тебе, – сказал Шарп. – Будь проклята чертова шлюха!

– Кто проклят, Шарп? – Полковник Рансимен задал этот вопрос, но не ждал ответа. Вместо этого Рансимен, у которого наконец была подлинная военная история, чтобы рассказать, торопился описать, как он пережил нападение. Полковник, как оказалось, запер свою дверь и спрятался позади большой груды запасных боеприпасов, которые Шарп сложил в его комнате, хотя теперь, при дневном свете, полковник приписывал свое спасение божественному Провидению, а не случаю и наличию укрытия.

– Возможно, у меня было более высокое предназначение, Шарп? Моя мать всегда верила в это. Как еще ты объяснишь мое спасение?

Шарп был склонен полагать, что полковник спасся, потому что французам было приказано оставить башни у ворот нетронутыми, но он не думал, что благоразумно говорить об этом.

– Я просто рад, что вы живы, генерал, – сказал Шарп вместо этого.

– Я не дался бы им легко, Шарп! У меня были оба моих двуствольных пистолета! Я прихватил бы некоторых из них со мной, верьте мне. Никто не смог бы сказать, что Рансимен отправился в вечность один! – Полковник дрожал, поскольку ужасы ночи возвратились к нему. – Ты заметил какой-нибудь намек на завтрак, Шарп? – спросил он, желая поднять настроение.

– Спросите повара лорда Кили, генерал. Он жарил бекон десять минут назад, и я не думаю, что у его Светлости хороший аппетита. Я только что предложил желтому ублюдку драться.

Рансимен выглядел потрясенным.

– Ты сделал что, Шарп? Поединок? Разве ты не знаешь, что поединки в армии запрещены?

– Я никогда ничего не говорил о поединке, генерал. Я просто пообещал выбить из него дерьмо здесь и сейчас, но у него, похоже, были другие вещи на уме.

Рансимен покачал головой.

– Вот это да, Шарп, вот это да! Я уверен, что ты плохо кончишь, но мне будет грустно, когда это случится. Какой ты проходимец! Бекон? Повар лорда Кили, ты сказал?

Рансимен пошел прочь, и Шарп смотрел ему вслед.

– Через десять лет, Пат, – сказал Шарп, – он превратит хаос прошлой ночи в замечательную старинную легенду. Как генерал Рансимен спасал форт, вооруженный до зубов, и разбил целую бригаду Лупа.

– Рансибабл не пропадет, – сказал Харпер.

– Он не пропадет, Пат, – согласился Шарп, – пока мы держим дурака подальше от опасности. А я чуть было не дал промашку, не так ли?

– Вы, сэр? Вчера вечером вы не потерпели неудачу.

– Нет потерпел, Пат. Я потерпел неудачу. Я потерпел ужасную неудачу. Я не ожидал, что Луп окажется умнее меня, и я не вдолбил правду в голову Оливейре, и я никогда не думал, насколько опасно быть пойманным в ловушку, как были мы в тех казармах. – Он вздрогнул, вспомнив зловонную, влажную, насыщенную пылью темноту ночи и ужасный, царапающий душу звук, когда французы пытались прорваться сквозь тонкий слой каменной кладки. – Мы выжили, потому что какой-то несчастный дурак поджег зарядный ящик, – признал Шарп, – а не потому, что мы победили в бою Лупа. Мы не победили. Он победил, а мы были разбиты.

– Но мы живы, сэр.

– И Луп тоже, Пат, Луп тоже. Чтоб его черти взяли!

***

Но Том Гаррард не был жив. Том Гаррард умер, хотя поначалу Шарп не узнал старого друга, настолько его тело было опалено и искалечено огнем. Гаррард лежал лицом в самом центре почерневшего пятна, оставшегося от зарядного ящика, и единственным ключом к опознанию его тела был закопченный и покореженный кусок металла в вытянутой руке, которую огонь превратил в обугленный коготь. Шарп заметил тусклый отблеск металла и шагнул прямо в горячие угли, чтобы забрать коробочку из обгоравшей плоти. Он осторожно отогнул два пальца, сжимавшие трутницу, открыл крышку и увидел, что картинка, изображающая развлечения красного мундира, не повреждена. Шарп пальцем очистил от копоти гравюру, затем стер слезы с глаз.

– Том Гаррард спас наши жизни вчера вечером, Пат.

– Спас?

– Он нарочно взорвал боеприпасы и при этом погиб сам. – Присутствие трутницы не могло означать ничего иного. После поражения его батальона Тому Гаррарду так или иначе удалось добраться до зарядных ящиков и зажечь огонь, зная, этот огонь унесет и его собственную душу в вечность.

– Бог ты мой! – воскликнул Шарп и замолчал, вспоминая годы их дружбы. – Он был в Ассайе со мной, – продолжил он через некоторое время, – и в Гавилгуре также. Он был родом из Рипона, сын фермера, только его отец был арендатором, и владелец выбросил его с земли, когда он на три дня опоздал с арендной платой из-за плохого урожая, так что Том избавил свою семью от необходимости кормить еще один рот, когда завербовался в 33-й. И он еще отсылал домой деньги – Бог знает как он ухитрялся – при солдатском-то жалованьи! Еще через два года, Пат, он стал бы полковником у португальцев, а затем он планировал вернуться домой в Рипон и первым делом устроить десять казней египетских землевладельцу, из-за которого он попал в армию. Он сказал мне об этом вчера вечером.

– Теперь вы должны будете сделать это для него, – сказал Харпер.

– Да. Этот педераст изведает такой ужас он, какого и представить не мог, – сказал Шарп. Он попытался закрыть трутницу, но высокая температура покорежила металл. Он последний раз взглянкл на картинку и бросил останки трутницы в пепел. Потом он и Харпер поднялись на крепостные валы, где они атаковали маленькую группу voltigeurs и откуда начался весь ужас минувшей ночи. Сан Исирдо превратился в закопченные развалины, заваленные трупами и пропахшие кровью. Стрелка Томпсона, единственного из зеленых курток погибшего ночью, несли в одеяле к торопливо вырытой могиле около разрушенной церкви форта.

– Бедный Томпсон, – сказал Харпер. – Я дал ему выволочку за то, что разбудил меня вчера вечером. Бедняжка всего лишь выходил наружу поссать и споткнулся об меня.

– Вовремя он это сделал, – сказал Шарп.

Харпер пошел к двери башни, на которой все еще были видны вмятины, оставленные прикладом его семизарядного ружья. Огромный ирландец потрогал следы пальцем.

– Ублюдки внутри должны были знать, что мы пытаемся спастись в башне, сэр, – сказал он.

– По крайней мере один из этих ублюдков хотел видеть нас мертвыми, Пат. И если я когда-либо узнаю, кто это, тогда пусть Бог поможет ему, – сказал Шарп.

Он заметил, что никто не подумал поднять флаги на зубчатых стенах.

– Стрелок Купер! – крикнул Шарп.

– Сэр?

– Флаги!

***

Первым добрался до Сан Исирдо сильный отряд кавалеристов Королевского германского легиона, который обыскал долину, прежде чем подняться в форт. Их капитан сообщил о числе мертвецов, найденных на склонах гор, затем увидел намного большее число тел внутри форта.

– Mein Gott! Что случилось?

– Спросите полковника лорда Кили, – сказал Шарп и большим пальцем ткнул в сторону Кили, который был виден на башне у ворот. Другие офицеры Real Compania Irlandesa руководили командами, собиравшими мертвых португальцев, в то время как отец Сарсфилд собрал под команду с дюжину солдат и их жен, которые заботились о раненных португальцах, хотя без хирурга лишь немногое они могли сделать – разве что перебинтовать и дать воды. Один за другим раненные умирали, некоторые выкрикивая что-то в бреду, но большинство отходили спокойно, в то время как священник держал их за руку, спрашивал их имена и давал им отпущение.

Следом за германцами прибыла группа штабных офицеров, главным образом британских, несколько португальцев и один испанец, генерал Вальверде. Их привел Хоган, и примерно с полчаса майор-ирландец расхаживал с выражением ужаса на лице, но когда он оставил других штабных офицеров, чтобы присоединиться к Шарпу, он усмехался слишком уж жизнерадостно.

– Трагедия, Ричард! – сказал Хоган счастливо.

Шарп был оскорблен жизнерадостностью друга.

– Это была кровавая, тяжелая ночь, сэр.

– Я уверен, я уверен, – сказал Хоган, пытаясь без особого успеха изобразить сочувствие. Майор не мог скрыть своего счастья. – Очень жаль caçadores Оливейры. Он был хорошим человеком, и это был прекрасный батальон.

– Я предупреждал его.

– Я уверен, что вы сделали это, Ричард, я уверен, что вы сделали. Но это всегда так на войне, не так ли? Погибают не те, кому следовало бы. Если бы только Real Compania Irlandesa понесла потери, Ричард, это было бы самое лучшее, что можно придумать. И все равно, все равно, это было здорово. Все прошло очень удачно.

– Для чего? – спросил Шарп в отчаянии. – Вы знаете, что случилось здесь вчера вечером, сэр? Мы были преданы. Какой-то ублюдок открыл ворота к Лупу.

– Конечно он сделал это, Ричард! – сказал Хоган успокаивающе. – Разве я не говорил все время, что им нельзя доверять? Real Compania Irlandesa здесь не для того, чтобы помочь нам, Ричард, но чтобы помочь французам. – Он указал на мертвецов. – Вы нуждаетесь в дальнейших доказательствах? Но, конечно, есть и светлая сторона. До сегодняшнего утра было невозможно приказать ублюдкам паковать вещички, потому что это оскорбит и Лондон, и испанский двор. Но теперь, разве вы не видите: мы можем благодарить испанского короля за неоценимую помощь его личной охраны, мы можем утверждать, что Real Compania Irlandesa способствовала отражению превосходящих сих французов на границе, и затем, с почестями даже, мы можем послать предателей-педерастов в Кадис и позволить им гнить там. – Хоган положительно ликовал. – Мы слезли с крючка, Ричард, французский заговор не сработал – и все из-за прошлой ночи. Французы сделали ошибку. Они должны были оставить вас в покое, но господин Луп явно не мог устоять перед приманкой. Это настолько умно, Ричард, что я жалею, что не я это спланировал. Но независимо от того, это означает наше «прощай» галантным союзникам и конец всем этим слухам об Ирландии.

– Мои люди не распространяли слухов, – возразил Шарп.

– Ваши люди? – поддразнил его Хоган. – Они не ваши люди, Ричард. Они – люди Кили, или, более вероятно, люди Бонапарта, но они не ваши.

– Они – хорошие солдаты, сэр, и они дрались хорошо.

Хоган только покачал головой, слыша гнев в голосе Шарпа, затем, придерживая друга за локоть, повел его вдоль восточных зубчатых стен.

– Позвольте мне попробовать объяснять кое-что вам, Ричард, – сказал Хоган. – Треть этой армии – ирландцы. Нет батальона, в котором среди рядовых не было бы полным-полно моих соотечественников, и большинство этих ирландцев – не поклонники короля Георга. А с какой стати им быть? Но они здесь, потому что дома нет никакой работы и никакой пищи, и потому что в армии, благослови ее Бог, у людей хватает здравого смысла относиться к ирландцам хорошо. Но просто представьте, Ричард, просто представьте, что мы обидим всех этих добрых парней из графства Корк и графства Оффали, и всех тех храбрецов из Иннискиллинга и Баллибофи, представьте, что мы обидим их так сильно, что они взбунтуются. Как долго эта армия устоит? Неделю? Два дня? Один час? Французы, Ричард, уже почти разделили армию на две части, и не думайте, что они не попробуют еще раз, потому что они попробуют. Только следующий слух будет более тонким, и единственный способ, которым я могу остановить тот следующий слух, – избавить армию от Real Compania Irlandesa, потому что, даже если вы правы и они не распространяли рассказы о насилии и резне, тогда кто-то близкий к ним это делал. Так что завтра утром, Ричард, вы отведете этих ублюдков вниз к штабу, где они сдадут хорошие новые мушкеты, которые вы так или иначе украли для них, и получат продовольствие в расчете на длительное путешествие. В действительности, Ричард, они будут под арестом, пока мы не сможем найти транспорт, который доставит их в Кадис, и ничего вы с этим не поделаете. Это приказ. – Хоган достал из сумки листок бумаги и протянул его стрелку. – И это не мой приказ, Ричард, это приказ пэра.

Шарп развернул бумагу. Он был огорчен тем, что считал несправедливостью. Капитан Донахью и его люди хотели драться с французами, но вместо этого их задвигают в дальний угол. Они должны возвращаются в штаб, где их разоружат как предателей. Шарп чувствовал искушение скомкать предписание Веллингтона, но заставил себя сдержаться.

– Если вы хотите избавиться от нарушителей спокойствия, – сказал он вместо этого, – тогда начните с Кили и его проклятой шлюхи, начните с…

– Не учите меня как делать мою работу, – едко оборвал его Хоган. – Я не могу действовать против Кили и его шлюхи, потому что они не состоят в британской армии. Вальверде мог бы избавиться от них, но он не будет, таким образом, самое простое и благоразумное решение – избавиться от всего проклятого клубка проблем разом. И завтра утром, Ричард, вы сделаете именно это.

Шарп глубоко вздохнул, чтобы обуздать гнев.

– Почему завтра? – спросил он, когда он успокоился настолько, чтобы заговорить снова. – Почему не теперь?

– Потому что вам потребуется весь оставшийся день, чтобы похоронить мертвецов.

– А почему приказывают, чтобы это делал я? – спросил Шарп недовольно. – Почему не Рансимен или Кили?

– Потому что эти два господина, – ответил Хоган, – вернутся вместе со мной, чтобы дать показания. Собирается следственная комиссия, и я должен быть абсолютно уверен, что суд обнаружит в точности то, что я хочу, чтобы он обнаружил.

– Какого черта нужна следственна комиссия? – спросил Шарп неприязненно. – Мы и так знаем, что случилось. Мы были разбиты.

Хоган вздохнул.

– Мы нуждаемся в следственной комиссии, Ричард, потому что отличный португальский батальон был порван в клочья, и португальскому правительству это не понравится. Хуже того: нашим противникам в испанской хунте это понравится. Они скажут, что события прошлой ночи доказывают, что иностранные войска нельзя доверять британскому командованию, а именно сейчас, Ричард, мы больше всего хотим, чтобы пэр стал Generalisimo Испании. Иначе мы не сможем победить. Так что самое главное, что мы должны сделать теперь, – это добиться того, чтобы это несчастье не лило воду на мельницу проклятому Вальверде, поэтому и назначают торжественно следственную комиссию и находят британского офицера, на которого может быть возложена вся вина. Мы нуждаемся, благослови Бог бедного ублюдка, в козле отпущения.

Шарп почувствовал как медленно, исподтишка подбирается к нему беда. Португальцы и испанцы хотели получить козла отпущения, и Ричард Шарп будет отличной жертвой – жертвой, которая будет связана по рукам и ногам рапортом, который Хоган представит сегодня днем в штабе.

– Я пытался объяснить Оливейре, что Луп собирается напасть, – сказал Шарп, – но он не верил мне…

– Ричард! Ричард! – прервал его Хоган страдальческим тоном. – Вы – не козел отпущения! Слава Богу, приятель, вы – всего лишь капитан, и то временно. Разве по бумагам вы не лейтенант? Вы думаете, что мы можем пойти к португальскому правительству и сказать, что мы позволили лейтенанту зеленых курток прикончить целый полкcaçadores? Боже милосердный, дружище, если мы собираемся принести жертву, тогда самое меньшее, чем мы можем пожертвовать – это большое, толстое животное с достаточным количеством жира на теле, чтобы огонь зашипел, когда мы бросим его в костер.

– Рансимен, – сказал Шарп.

Хоган хищно улыбнулся.

– Точно. Нашим Управляющим фургонами пожертвуют, чтобы сделать португальцев счастливыми и убедить испанцев, что Веллингтону можно доверить их драгоценных солдат. Я не могу пожертвовать Кили, хотя я хотел бы, потому что это расстроит испанцев, и я не могу пожертвовать вами, потому что у вас слишком низкое звание, кроме того, вы понадобитесь мне в другой раз, когда у меня будет очередное дурацкое поручение, но полковник Клод Рансимен родился именно для такого момента, Ричард. Это – гордая и единственная цель жизни Рансимена: пожертвовать честью, званием и репутацией, чтобы сделать Лиссабон и Кадис счастливыми. – Хоган сделал паузу, размышляя. – Возможно, мы даже расстреляем его. Исключительноpourencourager les autres.[6]6
  Для поощрения других – фр.


[Закрыть]

Шарп подумал, что, очевидно, предполагается, что он понял французскую фразу, но она ничего не означала для него, и он был слишком подавлен, чтобы попросить перевод. Ему также было отчаянно жалко Рансимена.

– Независимо от того, что вы сделаете, сэр, – сказал Шарп, – не расстреливайте его. Это была не его ошибка. А моя.

– Если чья-то, – сказал Хоган резко, – так это была ответственность Оливейры. Он был хорошим человеком, но он должен был слушать вас, хотя я не осмелюсь обвинить Оливейру. Португальцам он нужен как герой, так же как испанцам – Кили. Так что в жертву принесем Рансимена. Это не правосудие, Ричард, это политика, и как всякая политика она противна, но правильно проведенная может творить чудеса. Я оставляю вас хоронить ваших мертвецов, а завтра утром вы докладываете в штабе о ваших разоруженных ирландцах. Мы найдем такое место, чтобы расквартировать их, где с ними не случится новых неприятностей, а вы, конечно, сможете тогда возвратиться к исполнению своих обязанностей.

Шарп снова почувствовал острую боль от несправедливости решения.

– Предположим, Рансимен захочет вызвать меня как свидетеля? – спросил он. – Я не буду лгать. Мне нравится этот человек.

– У вас извращенные вкусы. Рансимен не будет вызывать вас, никто не вызовет вас. Я позабочусь об этом. Эта следственная комиссия не устанавливает правду, Ричард, но снимает Веллингтона и меня со здоровенного крюка, который воткнули в наш общий зад. – Хоган усмехнулся, затем повернулся и пошел. – Я пришлю вам кирки и лопаты, чтобы похоронить мертвецов, – крикнул он на прощанье.

– Вы не могли послать нам то, в чем мы нуждались, не так ли? – крикнул Шарп вслед майору. – Но вы можете быстро найти проклятые лопаты!

– Я работаю волшебником, вот почему! Приезжайте и пообедайте со мной завтра!

***

Запах мертвечины уже царил в форте. Отвратительные стервятники парили над головами или громоздились на рушащихся крепостных валах. В форте уже было немного шанцевых инструментов, и Шарп приказал, чтобы Real Compania Irlandesa начала рыть длинную траншею для могилы. Он заставил своих собственных стрелков присоединиться к землекопам. Зеленые куртки ворчали, что такое занятие ниже достоинства таких элитные войск, как они, но Шарп настоял.

– Мы делаем это, потому что они делают это, – сказал он своим недовольным людям, указывая большим пальцем на ирландских гвардейцев. Шарп даже взялся руководить непосредственно: разделся до пояса и бил киркой так, словно это было орудие мести. Он раз за разом вгонял острие в твердую, скалистую почву, выворачивал комок и бил снова, пока пот не прошиб его.

– Шарп? – Грустный полковник Рансимен, сидя на своей большой лошади, всматривался вниз в потного, обнаженного до пояса стрелка. – Это действительно ты, Шарп?

Шарп выпрямился и откинул волосы с глаз.

– Да, генерал. Это я.

– Тебя пороли? – Рансимен смотрел ошеломленно на глубокие шрамы на спине Шарпа.

– В Индии, генерал – за то, чего я не делал.

– Ты не должен копать! Это ниже достоинства офицера – рыть землю, Шарп. Ты должен учиться вести себя как офицер.

Шарп вытер пот со лба.

– Мне нравится копать, генерал. Это – честная работа. Мне всегда хотелось, чтобы у меня была ферма. Совсем маленькая, и чтобы самому работать от рассвета до заката. Вы здесь, чтобы попрощаться?

Рансимен кивнул.

– Ты знаешь, что собирают следственную комиссию?

– Я слышал, сэр.

– Они нуждаются в ком-то, чтобы обвинить, я предполагаю, – сказал Рансимен. – Генерал Вальверде говорит, что кого-то следует повесить за все это. – Рансимен дернул поводья, потом повернулся в седле и уставился на испанского генерала, который шагах в ста от них беседовал с лордом Кили. Кили, похоже, в чем-то убеждал генерала, нелепо жестикулируя и время от времени указывая на Шарпа. – Ты не думаешь, что они повесят меня, Шарп? – спросил Рансимен. Казалось, он вот-вот заплачет.

– Они не будут вешать вас, генерал, – сказал Шарп.

– Но это будет означать позор все равно, – сказал Рансимен так, словно был убит горем.

– Так сопротивляйтесь, – сказал Шарп.

– Как?

– Скажите им, что вы приказали, чтобы я предупредил Оливейру. Что я и сделал.

Рансимен нахмурился.

– Но я не приказывал, чтобы ты сделал это, Шарп.

– Да? А откуда им знать, сэр?

– Я не могу солгать! – сказал Рансимен, потрясенный до глубины души.

– Ваша честь под угрозой, сэр, и найдется много ублюдков, которые оболгут вас.

– Я не буду врать, – настаивал Рансимен.

– Тогда используйте правду, ради Бога, сэр. Скажите им, как вы должны были пускаться на хитрости, чтобы добыть исправные мушкеты, и если бы не те мушкеты, никто не выжил бы вчера ночью! Изображайте героя, сэр, пусть ублюдки попляшут!

Рансимен медленно покачал головой.

– Я не герой, Шарп. Я хотел бы думать, что я смог сделать что-то полезное для армии, как мой дорогой отец сделал для церкви, но я не уверен, что я нашел свое настоящее призвание. Но я не могу притворяться тем, кем я не являюсь. – Он снял треуголку, чтобы вытереть пот. – Я просто приехал, чтобы сказать тебе до свидания.

– Удачи, сэр.

Рансимен улыбнулся с сожалением.

– Я никогда не был удачлив, Шарп, никогда. Кроме как с моими родителями. Мне повезло с моими дорогими родителями и я был благословлен здоровым аппетитом. Но в остальном… – Он пожал плечами, как если бы вопрос не имел ответа, снова надел шляпу и затем, в отчаянии махнув рукой, поехал вслед за Хоганом. Два запряженных волами фургона прибыли в форт с лопатами и кирками, и как только инструменты были разгружены, отец Сарсфилд реквизировал транспорт, чтобы отвезти раненных в госпиталь.

Хоган помахал на прощанье Шарпу и повел фургоны из форта. Выжившие caçadores сопровождали его, маршируя под своими знаменами. Лорд Кили ничего не сказал своим людям и молча поехал на юг. Хуанита, которая все утро не выходила из башни, ехала рядом с ним, ее собаки бежали позади. Генерал Вальверде коснулся шляпы, приветствуя Хуаниту, затем натянул поводья и погнал коня через двор, покрытый почерневшей от огня травой, туда, где Шарп рыл могилу.

– Капитан Шарп? – сказал он.

– Генерал? – Шарпу пришлось прикрыть ладонью глаза, чтобы разглядеть против света высокого, худого человека одетого в желтую форму на высоком коне.

– Что было причиной нападения генерала Лупа вчера вечером?

– Вы должны спросить его, генерал, – сказал Шарп.

Вальверде улыбнулся.

– Возможно, я спрошу. Теперь вернемся к вашему рытью, капитан. Или надо говорить «лейтенант»? – Вальверде ждал ответа, но так и не дождался; в конце концов он повернул коня и, пришпорив его, погнал назад.

– И что все это значит? – спросил Харпер.

– Бог его знает, – сказал Шарп, наблюдая изящный галоп испанца, догоняющего фургоны и других всадников. Однако на самом деле он знал – знал, что это означает неприятности. Он выругался, затем поднял кирку с земли и ударил. Искры полетели от кусков кремня, когда острие кирки врезалось в камень. Шарп отпустил рукоять. – Но я скажу тебе, что я действительно знаю, Пат. Всем стало хуже после вчерашнего проигранного боя – всем, кроме проклятого Лупа, и Луп все еще там, и это не дает мне покоя.

– И что вы можете поделать с этим, сэр?

– Сейчас, Пат, ничего. Я даже не знаю, где найти ублюдка.

***

А потом пришел El Castrador.

– El Lobo находится в Сан-Кристобале, señor, – сказал El Castrador. Партизан пришел с пятью товарищами, чтобы забрать мушкеты, которые Шарп обещал ему. Испанец утверждал, что ему нужно сто мушкетов, хотя Шарп сомневался, была ли у этого человека даже дюжина последователей: несомненно, все лишние ружья будут проданы за хорошие деньги. Шарп дал El Castrador'у тридцать мушкетов из тех, которые он спрятал в комнате Рансимена.

– Я не могу выделить больше, – сказал он El Castrador'у, который пожал плечами с видом человека, привыкшего к разочарованиям.

El Castrador бродил среди португальских мертвецов, ища поживы. Он поднял рожок для пороха, перевернул его и увидел, что он продырявлен пулей. Он, однако, свернул металлический наконечник рожка и запихнул в просторный карман запачканного кровью передника.

– El Lobo находится в Сан-Кристобале, – сказал он.

– Откуда вы знаете? – спросил Шарп.

– Я – El Castrador! – сказал здоровяк хвастливо, затем присел на корточки около обгоревшего трупа. Он раскрыл челюсти мертвеца своими крепкими пальцами.

– Правду ли говорят, señor, что можно продать зубы мертвеца?

– В Лондоне – да.

– За золото?

– Они платят золотом, да. Или серебром, – сказал Шарп. Зубы мертвецов превращались в зубные протезы для богатых клиентов, которые хотели кое-что получше, чем искусственные зубы, сделанные из слоновой кости.

El Castrador оттянул губы трупа, чтобы обнажить великолепные резцы.

– Если я выдеру зубы, señor, вы купите их у меня? Вы можете послать их в Лондон и продать с прибылью. Вы и я, а? Мы можем заняться коммерцией.

– Я слишком занят, чтобы заниматься коммерцией, – сказал Шарп, скрывая отвращение. – Кроме того, мы берем зубы только у французов.

– А французы берут зубы британцев, чтобы продать в Париже, да? Стало быть, французы едят вашими зубами, а вы едите ихними, и никто не ест собственными. – El Castrador засмеялся и выпрямился. – Возможно, в Мадриде купят зубы, – сказал он задумчиво.

– Где находится Сан-Кристобаль? – сменил Шарп тему.

– За холмами, – сказал El Castrador неопределенно.

– Покажите мне. – Шарп повел здоровяка к восточным крепостным валам. – Покажите мне, – повторил он, когда они поднялись на горжу.

El Castrador указал на тропинку, которая вилась меж холмов на том краю долины, ту самую тропинку, по которой Хуанита де Элиа убегала от преследующих ее драгун.