Текст книги "Карьера одного борца"

Автор книги: Бернард Джордж Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Через несколько минут она произнесла:

– Думали ли вы когда-нибудь о том, что такое волнообразное движение?

– Нет, – с недоумением ответил Кэшель.

– Я очарована искренностью вашего признания, мистер Байрон. Ученые теперь все свели к волнообразному движению. Свет, звук, ощущение – все это только волнообразное движение или преломления его. Вот, – продолжала она, бросив еще два камня в воду и указывая на появившиеся переплетающиеся круги, – синие звезды и очарование звучного аккорда – только это. Но я не могу понять этого своим бедным умом и реально представить себе эту картину. И сомневаюсь, чтобы сотни ученых физиков, так уверенно говорящих в своих книгах о волнообразном движении, лучше меня представляли себе его.

– Конечно нет. Они не представляют себе этого и наполовину так хорошо, как вы, – с нежностью сказал Кэшель, отвечая по своему разумению на малоприятные для него слова Лидии.

– Но, может быть, этот предмет вам не интересен? – спросила она, повернувшись к нему.

– Что вы, наоборот, ужасно интересен, – с жаром сказал Кэшель из желания быть как можно любезнее со своей собеседницей.

– Я не могу сказать того же о себе. Мне говорили, что вы ученый, мистер Байрон. Каков ваш любимый предмет? Впрочем, на это трудно ответить, не правда ли? Так скажите мне вообще, чем вы занимаетесь?

Алиса удвоила внимание.

Кэшель сурово посмотрел на Лидию и густо покраснел.

– Я профессор, – проговорил он.

– Профессор чего? Я не спрашиваю, где вы профессор, потому что получила бы в ответ только название высшего учебного заведения, и это ничего не сказало бы мне.

– Я профессор наук, – тихо сказал Кэшель, рассматривая свой левый кулак, которым он водил в воздухе перед собой, и косясь на свое согнутое колено, так, будто это было лицо какого-то враждебного ему человека.

– Физических или гуманитарных наук? – настаивала Лидия.

– Физических, – ответил Кэшель. – Но в них гораздо больше духовного, чем обыкновенно думают.

– Несомненно, – серьезно проговорила Лидия. – Хоть я и не имею достаточных познаний в физике, я все же могу оценить правду ваших слов. Быть может, даже всякое знание, которое в основе не покоится на физических науках, есть полное незнание. Я много читала по естественным наукам, и у меня часто являлось желание самой заняться опытами, устроить у себя лабораторию и даже взять в руки скальпель. Ведь, чтобы проникнуть в науку, надо практически работать над ней. Согласны ли вы с этим?

Кэшель решительно посмотрел на нее:

– Вы вполне правы. Вы можете стать очень дельным любителем, если немного поупражняетесь, – сказал он.

– Нет, меня на это не хватит. Все те люди, которые думают, будто они становятся умнее и ученее от чтения книг, только обманывают себя. Черпать науку из одних книжек так же бесполезно, как учиться мудрости у пословиц. Легко следить за стройным развитием уже созданной аргументации, но зато как трудно собрать и понять факты, на которых она выросла! Популярные сочинения по физике преподносят нам так блестяще и гладко отделанные цепи логических рассуждений, что всякий с большим наслаждением пробегает их мыслью от начала до конца. Но от всего этого остается лишь смутное воспоминание об умственном удовольствии, доставленном ими, и никакого следа положительного знания.

– О, я хотел бы уметь говорить так! – воскликнул Кэшель. – Вы говорите, как книга!

– Боже мой, да ведь это ужасно! – ответила Лидия. – Извините меня за это. Хотите руководить мною, если я серьезно примусь за научную работу?

– Ну конечно, – едва скрывая свою радость, проговорил Кэшель. – Мне гораздо приятнее, чтобы вы учились у меня, чем у какого-нибудь другого профессора. Но я боюсь, что не гожусь для вас. Хорошо бы сперва набить руку вот на вашей подруге. Она сильнее и лучше сложена, чем девятеро из десяти мужчин.

– Разве вы придаете такое большое значение физическим качествам?

– Только с практической стороны, конечно, – важно пояснил Кэшель. Нельзя смотреть на мужчин и женщин всегда с той же точки зрения, как на лошадей. Если вы хотите подготовить человека к борьбе или бегу – это одно дело, если же вы хотите найти в нем друга, – это уже другое.

– Разумеется, – улыбнулась Лидия. – Но из ваших слов я заключаю, что вы не намерены создать себе более теплого отношения к мисс Гофф. Вы ограничиваетесь, по-видимому, оценкой ее внешних форм и достоинств.

– Именно, – подтвердил довольный Кэшель. – Вы понимаете меня, мисс Кэру. Бывают люди, с которыми вы можете проговорить целый день и которые к концу дня нисколько не больше имеют понятия о вас, чем в начале его. Вы не принадлежите к их числу, мисс Кэру.

– Я не верю, чтобы можно было действительно передать свои мысли другому человеку, – задумчиво сказала Лидия. – Мысль должна принять иную форму, чтобы войти в чужой ум, и поэтому она уже не та же самая. Вероятно, вы, господин профессор, вполне убедились в этом свойстве мысли на вашем обширном преподавательском опыте.

Кэшель поморщился, с неудовольствием посмотрел на воду и тихо произнес:

– Вы можете называть меня, конечно, как вам угодно. Но если вам безразлично, то не называйте меня, пожалуйста, профессором.

– Ах, знаете, я столько вращалась среди людей, которые любят, чтобы их при всех удобных случаях величали полными титулами, что вы должны извинить меня, если я этим доставила вам неприятность. Спасибо, что вы так просто предупредили меня. К тому же мне не следовало бы заводить с вами разговора о науке. Лорд Вортингтон говорил нам, что вы приехали сюда как раз затем, чтобы отдохнуть от нее и поправить здоровье, расстроенное усиленной работой.

– О, это пустяки!

– Нет, меня следовало бы побранить. Но я больше не провинюсь. Чтобы переменить тему, давайте посмотрим, как рисует мисс Гофф.

Едва успела Лидия докончить свою мысль, как Кэшель, неожиданно, но очень деловито, будто так и следовало, поднял мисс Кэру на воздух и поставил ее на землю за спиной Алисы. Эта странная выходка, по-видимому, не показалась Лидии неприятной и не обидела ее. Она только обернулась к нему с улыбкой и заметила:

– Благодарю вас, но, пожалуйста, не повторяйте этой любезной заботливости. Немножко унизительно в мои годы чувствовать себя ребенком на руках у взрослого. Однако вы очень сильны.

– Помилуйте, какая нужна сила, чтобы поднять такое перышко! Тут дело не в силе, а в ловкости: нужно чисто сделать это. Мне приходилось не раз носить шестипудовых мужчин, и они чувствовали себя на моих руках, как в кровати.

– Так вы, значит, занимались и в больницах? Меня всегда восхищала заботливость и ловкость, с которой сестры и братья милосердия обращаются с больными.

Кэшель промолчал.

– Это очень глупо, я знаю, – недовольно сказала Алиса, когда заметила, что за ней стоят Лидия и мистер Байрон. – Но я не могу рисовать, когда на меня смотрят.

– Ну, вы думаете, что всякий только и занят тем, что вы делаете, ободряюще сказал Кэшель. – Это вечная ошибка любителей. На самом деле никто, кроме них самих, не занят их особой. Разрешите, – добавил он, взяв в руки ее набросок и рассматривая его.

– Пожалуйста, верните мне мой рисунок, мистер Байрон, – покраснев от злости, проговорила мисс Гофф.

Смущенный таким результатом своих слов, он обернулся к Лидии, как бы за объяснением, и в это время Алиса вырвала у него из рук свою работу и спрятала ее в папку.

– Стало слишком жарко, – сказала Лидия. – Не вернуться ли нам домой?

– Я думаю, это будет лучше всего, – ответила Алиса, дрожа от негодования, и быстро удалилась, оставив Лидию наедине с Кэшелем.

– Да что же такое я ей сделал? – воскликнул он.

– Вы сделали с неподдельной искренностью несколько неучтивое замечание.

– Боже мой, ведь я хотел только ободрить ее. Она не поняла меня!

– Ободрить? Но разве вы серьезно полагаете, что молодой девушке может быть приятным замечание, что она слишком высокого о себе мнения?

– Да я же не говорил ничего подобного!

– В несколько иных словах вы выразили именно это. Ведь вы сказали, что она напрасно не позволяет смотреть на свое рисование, так как все равно никто особенно не может быть этим заинтересован.

– Ну если она увидела в этом обиду, то, верно, она не в своем уме. Есть люди, которые обижаются на всякое слово. Им, верно, не сладко живется.

Лидия решила изменить тему разговора.

– Есть ли у вас сестры, мистер Байрон? – спросила она.

– Нет.

– А мать?

– Моя мать жива, но я уже много лет ее не видел. По правде сказать, я и не особенно стараюсь повидаться с ней. Это по ее вине я стал тем, чем есть.

– Разве вы не довольны своей профессией?

– Нет, я не то хотел сказать. Я постоянно говорю нелепости.

– Это, верно, оттого, что вы совсем не знаете женщин и не подозреваете, что они больше любят почтительное молчание о некоторых предметах, чем откровенные высказывания. Вам вряд ли удастся войти в добрые отношения с моей подругой, если вы не научитесь уважать женские вкусы.

– Я предпочитаю быть в ее глазах дурным, если я на самом деле дурен. Правда должна оставаться правдой, не так ли?

– Даже если она не нравится мисс Гофф? – засмеялась Лидия.

– Даже если она не нравится вам, мисс Кэру. Думайте обо мне, что хотите.

– Вот это хорошо, этим вы меня радуете, – искренне ответила она. – А теперь прощайте, мистер Байрон. Мне пора домой.

– Я подозреваю, что вы станете на сторону вашей приятельницы, когда она будет протаскивать меня за мои слова.

– Что значит – протаскивать? Бранить?

– Приблизительно в этом роде.

– Вы, верно, научились этому слову в колониях? – спросила Лидия с видом знатока-филолога.

– Да, вероятно, я оттуда вывез его. Впрочем, извиняюсь. Мне не следует употреблять таких вульгарных выражений в разговоре с вами.

– Наоборот, я люблю их слушать. Характерные словечки народного языка дают в руки гораздо больше нитей для понимания многого, чем наша застывшая в своей правильности речь. Вот, по вашим словам, я догадываюсь кой о чем относительно вас. Не родились ли вы в Австралии?

– Что вы! Нет. Я вижу, вы издеваетесь надо мной, чтобы отомстить за обиду, которую я причинил мисс Гофф.

– Вовсе нет. Я разделяю ее неудовольствие тем, как вы высказали свое замечание, но не тем, что вы сказали.

– До сих пор не могу понять, в чем мое преступление. Пожалуйста, предупреждайте меня всегда каким-нибудь знаком, когда заметите, что я начинаю говорить глупости. Я тогда замолчу без всяких возражений.

– Хорошо, значит, условлено: когда я мигну вам, это будет значить: "Замолчите, мистер Кэшель Байрон, вы собираетесь сказать глупость!" Ха-ха-ха!

– Именно, именно. Вы понимаете меня. Я уже говорил вам это.

– Но я боюсь, – сказала Лидия, все еще звонко смеясь, – что мне невозможно будет заняться вашим воспитанием, пока мы не будем лучше знакомы.

Кэшель огорчился.

– Вы, кажется, принимаете мою просьбу за навязчивость...

– Конечно, за навязчивость, – опять перебила она его со смехом. – Мне приходится достаточно следить и за собственными своими манерами. Знаете ли, мистер Байрон, вы кажетесь слишком мало дисциплинированным для ученого.

– Вот это хорошо! – радостно смеясь, воскликнул Кэшель. – У вас все так хорошо выходит, что от вас приятно получать даже выговоры. И если бы я был настоящим джентльменом, а не бедным кулачником, то я... – Кэшель спохватился и побледнел. Наступило молчание.

– Позвольте вам напомнить, – сказала наконец Лидия, смущенная странными словами мистера Байрона, – что нас обоих поджидают дома. Меня ждет мисс Гофф, а за вами пришел ваш слуга, который вот уже некоторое время оттуда с беспокойством смотрит на нас.

И она указала ему на Меллиша, стоявшего в отдалении и с беспокойным удивлением смотревшего на аристократическую собеседницу боксера. Кэшель быстро подошел к своему тренеру, а Лидия воспользовалась этим, чтобы удалиться. Она слышала их повышенные и сердитые голоса, но, к счастью для Кэшеля, не могла разобрать слов, иначе она бы сильно удивилась непочтительности выражений, с которыми они обращались друг к другу.

Лидия застала Алису в библиотеке замка. Она сидела, сухо выпрямившись на жестком табурете, который мог бы испортить настроение самому благодушному человеку. Лидия села против нее, едва сдерживая смех, который напал на нее еще во время разговора с Кэшелем. Алиса заметила это и так удивилась странному возбуждению обычно такой холодной и сдержанной Лидии, что даже забыла обидеться.

– Я рада, что вы в таком хорошем настроении, – сказала она.

Смех не давал Лидии выговорить слова. Наконец справившись с ним, она ответила:

– Не знаю, смеялась ли я так сильно когда-нибудь в моей жизни. Забудьте на минуту, Алиса, свою неприязнь к нашему соседу и скажите мне, что вы о нем думаете.

– Я ничего о нем не думаю, уверяю вас, – презрительно отозвалась Алиса.

– Ну тогда на минутку подумайте о нем, чтобы сделать мне удовольствие. И расскажите мне результаты. Ну, пожалуйста.

– Но ведь вы можете гораздо лучше меня судить о нем. Я почти не говорила с ним.

Лидия встала и подошла к одному из библиотечных шкафов.

– У вас, кажется, есть двоюродный брат, который учится в университете? – спросила она, раскрывая какую-то книгу.

– Да, – ответила польщенная Алиса.

– Так вы, может быть, знаете немножко студенческий жаргон?

– Что вы? Я ни за что не позволила бы ему говорить в моем присутствии на жаргоне, – возмутилась Алиса.

– Да, но, может быть, некоторые словечки все же прорывались у него? Не знаете ли вы, что такое "кулачник"?

– "Кулачник"? – переспросила Алиса. – Никогда не слышала. Скорей всего, что происходит это слово от кулака. Кулачник – все равно, что кулачный боец.

– Кулачный бой – это бокс, а бокс ведь не профессия. Кто из англичан не занимается боксом? А это слово, наверное, означает какую-нибудь специальность. Мне думается, что на специальном университетском жаргоне оно означает демонстратора анатомических препаратов. Впрочем, это неважно.

– А где вы встретились с этим словом?

– Мистер Байрон произнес его сегодня.

– А вам этот молодой человек действительно нравится?

– Да, он занимает меня. Если его странное поведение – только особая манерность, то я, уверяю вас, никогда не видела так тонко и интересно проведенной игры в простоту...

– А мне кажется, что он и не умеет вести себя иначе. Не вижу, что может быть интересного в его манерах. Он просто дурно воспитан, и в его грубости нет ничего неестественного.

– Я бы согласилась с вами, если бы не два-три замечания его, говорящие о глубине его научных познаний. В нем есть какое-то инстинктивное проникновение в скрытый смысл слов, которые я встречала только у людей высокого духовного развития. Мне кажется, что его поведение выражает невольный протест свежего духом человека против жалкой чванливости, на которой основаны наши светские обычаи и приличия. Поэтому вы, пожалуй, правы, что его манеры не искусственны. Они непосредственно выливаются из его природы. Тем-то они и интересны. Бывали ли вы в лондонских театрах, Алиса?

– Нет, – ответила Алиса, удивленная этим неожиданным вопросом. – Мой отец считал, что театр – неподходящее место для молодой девушки. Впрочем, я раз была в театре. Давали "Женщину со львами".

– Есть в Лондоне известная актриса, Аделаида Джисборн...

– Как раз ее-то я и видела в "Женщине со львами". Она играла прекрасно.

– Не напоминает ли вам ее мистер Байрон?

Алиса недоверчиво посмотрела на Лидию.

– Кажется, что нет на свете людей, менее похожих друг на друга, ответила она.

– Я бы не сказала этого, – задумчиво произнесла Лидия, впадая в ту слишком литературную манеру речи, которая так восхитила Кэшеля. – Мне кажется, что резкость их несходства между собой как раз указывает на лежащее в основе ее что-то общее. Иначе, как мог бы он напомнить мне ее?

Наступило довольно продолжительное молчание, во время которого Алиса, удивленная необычным настроением Лидии, зорко наблюдала за ней и с любопытством выжидала, чем вся эта беседа кончится.

– Алиса!

– Что?

– Я начинаю серьезно думать о страшных пустяках. Это свидетельствует о потере здорового душевного равновесия. Мое переселение в Уилстокен – одна из моих многочисленных со времени смерти моего отца попыток жить праздной жизнью. Все они только расстраивают меня, вместо того чтобы дать мне покой. Работа, по-видимому, необходимое гигиеническое условие здоровой жизни для меня. Завтра я уеду в Лондон.

Сердце Алисы упало; отъезд Лидии означал для нее потерю места. Так ей, по крайней мере, казалось. Но она постаралась ничего не показать, кроме вежливого безразличия.

– Мы успеем вдоволь насладиться всеми удовольствиями столицы до конца сезона, а в июне мы вернемся сюда, и я примусь за давно задуманную книжку. В Лондоне я соберу необходимые материалы. Если же мне захочется уехать раньше конца сезона, а вам будет жалко так рано расстаться со столичными увеселениями, то мне будет нетрудно пристроить вас в Лондоне так, чтобы вы могли оставаться там без неудобств для себя, сколько вам понравится. Ах, мне хотелось бы, чтобы скорей приходил июнь!

Алиса больше любила Лидию в состоянии женской возбужденности и раздражительности, чем в обычном сосредоточенно-спокойном настроении. Последнее составляло в ней тягостное сознание превосходства Лидии, которое со временем и увеличивавшейся близостью обеих девушек только росло в ней. Она, конечно, и теперь не смела подозревать Лидию в простой женской заинтересованности Кэшелем. Лидия все же была слишком необыкновенной в ее глазах для такого обыкновенного чувства. Однако она начинала не без тайного удовлетворения убеждать себя, что отношение Лидии к подозрительному молодому человеку не вполне безукоризненно. Сегодня, например, она не постеснялась спросить малознакомого человека, какова его профессия, а Алиса была уверена, что она никогда не допустила бы себя до такой развязности. Вообще, Алиса уже совсем освоилась с тоном высшего общества. Она перестала бояться слуг и научилась обращаться к ним с равнодушно высокомерным, но вполне деликатным видом, чем заслужила себе полное признание в людской. Выездной лакей Башвиль даже заявил своим сослуживцам, что, по его мнению, мисс Гофф в высшей степени достойная девушка.

Башвиль был видный тридцатичетырехлетний мужчина, чрезвычайно солидной осанки. В деревенском трактире все завистливые стремления посетителей выказать полное равнодушие к его столичной образованности разбивались о его красноречие и осведомленность в политических делах. В конюшне он считался знатоком всех спортивных вопросов. Женская половина прислуги смотрела на него с нескрываемым восхищением, служанки старались превзойти друг друга в выражениях наслаждения, испытываемого ими, когда он декламировал перед ними стихи. Он был любителем поэзии и, обладая хорошей памятью, любил поражать сердца своих поклонниц высокопарной декламацией. Всякая из них гордилась, если получала от него предложение пойти с ним на вечернюю прогулку. Но его временная благосклонность к какой-нибудь избраннице не вызывала в других ревности, так как в людской всем было известно, что Башвиль влюблен в свою госпожу. Сам Башвиль никому, конечно, не признавался в этом, и никто не осмелился бы в его присутствии намекнуть на его сердечную слабость или, того менее, посмеяться над ней. Однако его тайна была всем доподлинно известна. Все, разумеется, не исключая и Башвиля, считали эту любовь безнадежной, Мисс Кэру, которая умела ценить добрых слуг, дорожила преданностью своего лакея и щедро вознаграждала его за услуги, но не могла, конечно, подозревать, что ей посвящал свои мечтания этот любимец всех деревенских девушек, знаток поэзии и политических дел.

Разговор Лидии и Алисы в библиотеке еще продолжался, когда Башвиль почтительно отворил дверь и с учтивым поклоном передал Алисе визитную карточку, объявив:

– Джентльмен ожидает вас в круглом зале, мисс.

Алиса прочла на карточке: мистер Уоллес Паркер.

– О! – взволнованно воскликнула она, стараясь разгадать по Башвилю, какое впечатление произвел на него новый гость. – Мой двоюродный брат, о котором мы недавно говорили, пришел навестить меня.

– Как удачно это случилось, – сказала Лидия. – Он объяснит мне, что значит "кулачник". Просите его позавтракать с нами.

– Он вам не понравится, – поспешила ответить Алиса. – Он мало бывал в обществе. Лучше я пойду и сейчас повидаюсь с ним.

Лидия не возражала, как будто занимавшие ее мысли мешали ей вникнуть в чужие слова. Алиса пошла в круглую гостиную, где ее в первый раз принимала Лидия. Там она застала мистера Паркера, занятого рассматриванием висевшего по стенам индийского оружия. Он был одет в синий сюртук, странно сидевший на его короткой фигуре. В заложенных за спину руках он держал новехонькую шляпу и пару еще неодеванных перчаток. Он повернулся для приветствия к Алисе: на лице можно шло прочесть выражение непоколебимого самоуважения. Тусклые глаза и поредевшие виски говорили о бессонных ночах, проведенных за прилежной работой или, может быть, за веселыми кутежами. Он очень уверенно подошел к Алисе, довольно долго и горячо жал ее руку и любезно подставил ей стул, не замечая подчеркнуто холодного приема, ему оказанного.

– Я нисколько, разумеется, не сержусь, Алиса, но я был чрезвычайно удивлен, узнав от тети, что вы переехали сюда, не посоветовавшись о том со мной. Я...

– Не посоветовавшись с вами? – гневно перебила Алиса. – В первый раз слышу. Почему это я обязана просить вашего совета перед каждым своим движением?

– Ну, может быть, мне и не следовало употреблять слова "совета", особенно по отношению к такой милой и независимой особе, как мисс Алиса Гофф. Но все же вы могли бы известить меня о ваших намерениях. Надеюсь, что отношения, связывающие нас, дают мне право на ваше доверие.

– О каких это отношениях вы говорите?

– О каких отношениях я говорю? – укоризненно повторил он.

– Да, о каких отношениях?

Он встал и торжественно, но нежно, произнес:

– Алиса, я шесть раз просил вашей руки...

– А я хоть один раз приняла ваше предложение?

– Позвольте мне докончить, Алиса. Я знаю, что вы ни разу не заявили мне определенного согласия; но я всякий раз прекрасно понимал, что необеспеченность моего положения была единственной преградой для нашего счастья. Мы... Пожалуйста, не перебивайте меня, Алиса. Вы не можете знать, что я имею сообщить вам. Я назначен вторым наставником в Санбурийском колледже с 350 фунтами годового оклада, квартирой, отоплением и освещением. Со временем, я, конечно, достигну положения главного наставника – блестящее место, дающее 1600 фунтов в год. Над вами уже теперь не тяготеет горе, так сильно овладевшее вами по смерти вашего отца, и вы можете при помощи одного слова теперь же, в одно мгновение покинуть свое зависимое положение в этом доме.

– Благодарю вас: я чувствую себя здесь прекрасно.

Наступило молчание. Мистер Паркер опять сел в свое кресло. Тогда Алиса продолжала:

– Я очень рада, что наконец вы пристроились. Это должно было чрезвычайно утешить вашу бедную мать.

– Мне показалось, Алиса, – может быть, я и ошибаюсь, но мне показалось, что ваша мать приняла меня сегодня утром холоднее обыкновенного. Надеюсь, что чрезмерная роскошь этого дома не испортит вашего прекрасного сердца. Я не смогу, конечно, поселить вас во дворце и окружить толпой ливрейных слуг; но я сделаю вас хозяйкой почтенного английского дома, не зависящей от благоволения чужих людей. Большего вы все равно ни от кого не получите.

– Я очень благодарна вам за поучения, Уоллес.

– Вы могли бы разговаривать посерьезнее со мною, – произнес он, вновь зашагав по комнате с сердитым видом. – Полагаю, что предложение, делаемое достойным человеком, должно быть выслушано с большим уважением.

– Ах, Боже мой! Но ведь между нами было, кажется, условлено, что вы не станете повторять свое предложение при каждой встрече.

– Да, но между нами было тоже условлено, что мое предложение откладывается до того времени, когда я займу обеспеченное положение. Это время наступило, Алиса. И я жду благоприятного ответа. Я заслужил его своим терпеливым ожиданием, Алиса.

– Должна вам заметить, Уоллес, что не считаю благоразумным с, вашей стороны жениться, имея 350 фунтов в год.

– Вы забываете квартиру, отопление и освещение. Вы стали что-то слишком благоразумны с тех пор, как поселились в этом замке. Мне кажется, что вы просто перестали любить меня.

– Да я никогда и не говорила, что люблю вас!

– Может быть, никогда и не говорили прямо, но давали мне это понять намеками.

– Никогда ничего подобного не было, Уоллес. И я не хочу, чтобы вы говорили об этом.

– Одним словом, вы надеетесь поймать здесь какого-нибудь молодчика, который будет более выгодным мужчиной, чем я?

– Уоллес, как вы смеете?!

– Вы оскорбили мои чувства, Алиса, и я вышел из себя. Простите. Я умею вести себя не хуже тех, которые имеют доступ в этот замок. Но когда все мое счастье поставлено на карту, я не могу думать о приличиях. Поэтому я настаиваю на немедленном и категорическом ответе на мое предложение.

– Уоллес, – с достоинством ответила Алиса, – я не желаю, чтобы меня угрозами принуждали отвечать. Вы знаете, что я относилась к вам только, как к двоюродному брату.

– Я не желаю, чтобы на меня смотрели только как на двоюродного брата. Разве я так относился к вам?

– Неужели вы полагали, Уоллес, что я разрешила бы вам звать меня просто по имени и стать в такие близкие отношения ко мне, если бы я не смотрела на вас, как на близкого родственника? Если так, то у вас очень странное мнение обо мне.

– Никогда я не думал, что роскошь может так испортить человека...

– Вы уже говорили это, – с досадой перебила его Алиса. – Отучитесь от скверной привычки постоянно твердить одно и то же. Останетесь ли вы у нас к завтраку? Мисс Кэру просила пригласить вас.

– Это очень любезно с ее стороны. Поблагодарите мисс Кэру, скажите ей, что я чрезвычайно польщен, но чувствую себя расстроенным и не могу принять ее приглашение.

Алиса презрительно посмотрела на него:

– Вам почему-то нравится делать себя смешным в глазах людей.

– Очень огорчен, что мое поведение вам не по вкусу. Вам бы не пришло в голову жаловаться на него, если бы вы не попали в аристократическую обстановку. Но не буду больше отнимать вашего драгоценного времени. Счастливо оставаться!

– Прощайте. Не понимаю, отчего вы так сердитесь.

– Я нисколько не сержусь. Я лишь огорчен тем, что роскошь так пагубно влияет на вас. Я считал ваш характер более устойчивым. Прощайте, мисс Гофф. Я не буду уже иметь случая вновь увидеться с вами в этом прекрасном замке.

– Значит, вы решительно уходите, Уоллес? – спросила Алиса, вставая.

– Да, что же мне тут еще делать?

Она протянула руку к звонку, чем сильно разочаровала его. Он ожидал, что она постарается примириться с ним. Тотчас же появился Башвиль.

– До свидания, – вежливо проговорила Алиса.

– До свидания, – процедил Уоллес сквозь зубы. Он быстро вышел из комнаты, окинув слугу взбешенным взглядом.

Он уже спускался со ступенек террасы, когда Башвиль нагнал его.

– Извините, сэр. Не вы ли забыли это? – И он подал мистеру Паркеру его трость.

Первой мыслью Паркера было, что слуга издевается над дешевым видом его трости. Но он быстро отогнал от себя эту мысль, слишком унижавшую его достоинство. Однако он решил доказать Башвилю, что тот имеет дело с настоящим джентльменом. Он взял свою трость и, вместо благодарности, подал слуге пять шиллингов.

Башвиль вежливо улыбнулся, отрицательно покачав головой.

– Благодарю вас, сэр. Это не в моем обычае.

– Дурацкий же у вас после этого, обычай, – вспылил обиженный Уоллес, пряча деньги в карман.

Башвиль преисполнился чувством собственного достоинства.

– Спешите, спешите, сударь, – гордо ответил он, следуя по пятам за быстро удалявшимся Паркером. – Но грубость порождает грубость. А джентльмену не мешало бы знать, как должен вести себя джентльмен.

– А пошел ты к черту! – крикнул Паркер, и почти бегом пустился прочь.

– Если бы вы не были гостем моей госпожи, я отправил бы вас на недельку отлежаться в постели за то, что вы послали меня к черту, – погрозил ему вслед Башвиль.

5

Мисс Кэру на другой же день привела в исполнение свое намерение и переехала в Лондон, где наняла дом около Риджент Парка. Это сначала огорчило Алису, потому что она мечтала жить в более аристократических кварталах Лондона, где-нибудь в Майфэре или Южном Кэнсингтоне. Но Лидия дорожила чистым воздухом и прелестным видом, который открывался на парк из северных окон ее дома. Алиса же быстро нашла себе утешение, получив возможность кататься по Лондону в изящном экипаже и в дорогих туалетах. Это развлечение она полюбила больше, чем концерты классической музыки, которую она не умела оценить, и даже больше, чем оперу, куда Лидия часто водила ее. Гораздо более ей по вкусу пришелся театр. Она убедилась, что это развлечение нисколько не предосудительно, так как в партере и фойе театров она встречала лучшее общество Лондона. Сознание, что она вращается в настоящем лондонском обществе, восторгало Алису. Она безумно увлекалась танцами, выезжала на балы почти каждый вечер и стала казаться себе в этой обстановке еще более красивой и обольстительной, чем в Уилстокене.

Лидия не делила с ней этих удовольствий. Она постоянно доставала для Алисы приглашения на балы и вечера, находила ей провожатых, а сама чаще всего оставалась дома. Алиса дивилась, как может умная и красивая девушка просиживать без зевка на глупейшем концерте и уходить домой, как только окончится скука и начинаются танцы.

В одну из суббот, за утренним кофе, Лидия спросила:

– Вы бывали в Кристал Паласе?

– Нет, – ответила Алиса с досадой, о которой она пожалела, когда Лидия мягко продолжала:

– Я пойду туда сегодня и поброжу по его чудным Залам. После полудня там состоится концерт, на котором выступит Шимплицкая; игра ее, впрочем, вам не понравится. Хотите ли идти со мной?

– Как вам будет угодно, – сказала Алиса, подчеркивая сознание своего долга.

– Не как мне, а как вам угодно, дорогая Алиса. Есть ли у вас какое-нибудь приглашение на завтрашний вечер?

– На воскресенье? Нет. Впрочем, дорогая Лидия, все иной вечера принадлежат прежде всего вам.

Наступило молчание, достаточно продолжительное, чтобы обнаружить очевидную неискренность этих слов. Алиса закусила с досады губу. Лидия заговорила первая:

– Вы знакомы с госпожой Хоскин?

– С той, которая устраивает у себя вечера по воскресеньям? Разве мы пойдем к ней? – оживившись, спросила Алиса. – Меня часто спрашивают, бываю ли я на ее вечерах. Но я незнакома с ней, хотя знаю ее в лицо. Что она из себя представляет?

– Это молодая женщина, начитавшаяся разных книг по искусству, которые произвели на нее большое впечатление. Ее дом известен тем, что она вводит к себе всех умных людей, которых встречает где-либо, и умеет сделать себя для них настолько интересной, что они охотно посещают ее. Но она, к счастью, не настолько увлеклась искусством, чтобы лишиться благоразумия. Она вышла замуж за состоятельного делового человека, который, наверное, не читал ничего, кроме газет, с тех пор как окончил свое учение. Однако навряд ли сыщется более счастливая супружеская чета во всей Англии.