Текст книги "Другой остров Джона Булля"

Автор книги: Бернард Джордж Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

выпьете, сэр, вы делаетесь повеселей. А вчера как раз напротив – очень

были серьезный. Бродбент. Гм... Голова у меня не болит, во всяком случае. Вы пробовали этот

их потшин? Ходсон. Выпил один глоток, сэр. Торфом пахнет, ужасная мерзость, сэр. Потшин

и крепкий портер – здесь только это и пьют. Не знаю, как они это

выносят. Нет, мне подавайте честное пиво. Бродбент. Кстати, вы мне говорили, что здесь нельзя достать овсянки на

завтрак, а мистеру Дойлу была подана овсянка. Ходсон. Да, сэр. Они ее зовут размазней, сэр, вот отчего так вышло.

Необразованность, сэр. Бродбент. Ну, ничего, завтра спрошу себе размазни.

Ходсон идет к дому. Когда он открывает дверь, на пороге

появляются Нора и тетушка Джуди. Ходсон отступает в

сторону и пропускает их с видом хорошо выдрессированного

слуги, терпеливо переносящего тяжкие испытания, затем

уходит в дом. Тетушка Джуди подходит к столу и начинает

собирать тарелки и чашки на поднос. Нора идет к скамье и

выглядывает в калитку с видом женщины, привыкшей к тому,

что ей нечего делать. Ларри выходит из боскета.

Бродбент. С добрым утром, мисс Дойл. Тетушка Джуди (втайне считая, что такое приветствие смешно в столь поздний

час дня). С добрым утром (Берется за поднос.) Вы уже кончили? Бродбент. О да, благодарю вас. Простите, что мы вас не подождали. Это

деревенский воздух поднял нас так рано. Тетушка Джуди. Это рано, по-вашему? О господи! Ларри. Тетя позавтракала, должно быть, в половине седьмого. Тетушка Джуди. Молчи уж ты-то! Вытащил хорошие кресла в сад, да и радуется.

Мистер Бродбент насмерть простудится от твоих завтраков. Шутка ли, на

таком холоде! (Бродбенту.) Что вы потакаете его глупостям, мистер

Бродбент? Бродбент. Я сам очень люблю свежий воздух, уверяю вас. Тетушка Джуди. Э, бросьте! Разве можно любить то, что противно человеческой

природе? Как вам спалось? Нора. Вы не слышали, что-то упало сегодня ночью, так часов около трех? Я

думала, дом рушится. Но, правда, я очень чутко сплю. Ларри. Эге! Я помню, восемнадцать лет назад у этого дивана одна ножка имела

привычку вдруг отваливаться безо всякого предупреждения. Не это ли

случилось сегодня, Том? Бродбент. О, пустяки! Я совсем не ушибся. То есть по крайней мере... Тетушка

Джуди. Ах, срам какой! Да я же велела Патси Фарелу забить в нее гвоздь! Бродбент. Он это сделал, мисс Дойл. Гвоздь там был, вне всяких сомнений. Тетушка Джуди. Ах ты господи!

В калитку входит пожилой фермер. Он невысокого роста,

жилистый, с землистым лицом, низким голосом и угрюмыми

манерами, которыми он хотел бы внушить страх, но внушает

скорее жалость. Он настолько стар, что в юности, быть

может, носил фризовый фрак с длинными фалдами и

панталоны до колен; но теперь он прилично одет в черный

сюртук, цилиндр и серые брюки; и лицо у него настолько

чистое, насколько этого можно добиться умыванием, чем,

впрочем, сказано немного, так как эта привычка усвоена

им недавно и еще находится в конфликте с его

естественными наклонностями.

Вновь пришедший (у калитки). Доброго всем здоровья. (Входит в садик.) Ларри (покровительственным тоном со своего места). Да ведь это Мэтью

Хаффиган? Узнаете меня, Матт? Мэтью (нарочито грубо и отрывисто). Нет. Кто вы такой? Нора. Ну что вы, я уверена, что вы его узнали, мистер Хаффиган. Мэтью (нехотя соглашаясь). Ларри Дойл, что ли? Ларри. Он самый. Мэтью (обращаясь к Ларри). Я слышал, у вас хорошо дела пошли там, в Америке? Ларри. Да, ничего себе. Мэтью. Встречали там, наверно, моего брата Энди? Ларри. Нет. Америка большая страна. Искать там человека – все равно что

иголку в стоге сена. Говорят, он там теперь важная шишка. Мэтью. Да, слава богу. Где ваш отец? Тетушка Джуди. Он у себя в конторе, мистер Хаффиган, с Барни Дораном и отцом

Демпси.

Мэтью, не желая больше тратить слов на пустые разговоры,

поворачивается и уходит в дом.

Ларри (глядя ему вслед). С ним что-нибудь неладно? Нора. С ним? Почему ты думаешь? Он всегда такой. Ларри. Со мной он не всегда бывал таким. Когда-то он был очень любезен с

мастером Ларри; слишком даже любезен, на мой взгляд. А теперь ворчит и

огрызается, как медведь. Тетушка Джуди. Ну да ведь он купил ферму в собственность по новому

земельному закону. Нора. У нас большие перемены, Ларри. Прежних арендаторов и не узнать. Иные

так себя держат, словно ответить на вопрос – и то уже милость с их

стороны. (Отходит к столу и помогает тетушке Джуди снять скатерть;

вдвоем они складывают ее.) Тетушка Джуди. Интересно, зачем ему Корни понадобился. Он сюда носу не казал

с того дня, как последний раз принес арендную плату. И как он с ним

тогда разговаривал! Деньги ему чуть ли не в лицо швырнул. Ларри. Неудивительно! Разумеется, они все нас до смерти ненавидели. Ух!

(Мрачно.) Я помню, как они приходили в контору и рассыпались перед моим

отцом – какой, мол, я славный мальчик, и ваша милость то, и ваша

милость се, а руки у них чесались схватить его за горло. Тетушка Джуди. Вот уж не знаю, что им плохого сделал Корни. Ведь это он

устроил Матту долгосрочную ссуду и поручился за него, как за

порядочного и трудолюбивого человека. Бродбент. А он трудолюбив? Это, знаете ли, редкость среди ирландцев. Ларри. Трудолюбив! У меня с души воротило от его трудолюбия, даже когда я

был мальчишкой. Трудолюбие ирландского крестьянина – это что-то

нечеловеческое; это хуже, чем трудолюбие кораллового полипа. У

англичанина здоровое отношение к труду: он делает ровно столько,

сколько необходимо, да и от этого норовит увильнуть где можно; а

ирландец работает так, словно умрет, если остановится. Этот Мэтью

Хаффиган и его брат Энди сделали пашню из каменной россыпи на склоне

холма; голыми руками расчистили ее и разрыхлили, и первую свою лопату

купили на выручку с первого урожая картофеля. А еще говорят о добром

пахаре, который выращивает два колоса пшеницы там, где рос только один.

Эти двое вырастили целое поле пшеницы там, где раньше и кустику вереска

не за что было уцепиться. Бродбент. Но это великолепно! Только великий народ способен рождать таких

людей. Ларри. Таких дураков – вы хотите сказать! Им-то какая была от этого польза?

Как только они это проделали, лендлорд назначил им арендную плату в

пять фунтов в год, а потом согнал их с земли, потому что они не могли

столько заплатить. Тетушка Джуди. А почему они не могли заплатить? Ведь мог же Билли Байрн,

который взял землю после них. Ларри (сердито). Вы отлично знаете, что Билли Байрн ничего не заплатил. Он

только предложил эту сумму, чтобы захватить участок. А платить и не

подумал. Тетушка Джуди. Ну да, потому что Энди Хаффиган треснул его по голове

кирпичом так, что он на всю жизнь хворым стал. И Энди после этого

пришлось бежать в Америку. Бродбент (горя негодованием). Кто осудит его за это, мисс Дойл? Кто может

осудить его? Ларри (нетерпеливо). Ох, какой вздор! Ну какой смысл в том, что один

человек, которого голод согнал с земли, убьет другого, которого голод

пригнал на эту землю? Вы бы сами так поступили? Бродбент. Да. Я-я-я... (Заикается от возмущения.) Я бы застрелил проклятого

лендлорда, и свернул бы шею его мерзкому агенту, и взорвал бы ферму

динамитом, да уж заодно и Дублинский Замок! Ларри. О да, вы бы натворили великих дел; и большая была бы от этого польза!

Сразу видно англичанина. Издавать никуда не годные законы и

разбазаривать землю, а потом, когда ваше невежество в области экономики

приводит к естественным и неизбежным результатам, приходить в

благородное негодование и избивать тех людей, которые осуществляют ваши

же собственные законы! Тетушка Джуди. Э, не обращайте на него внимания, мистер Бродбент! Да и

неважно все это, потому что лендлордов почти что не осталось. А скоро и

вовсе не будет. Ларри. Наоборот, скоро только и будут что одни лендлорды. И да поможет бог

тогда несчастной Ирландии. Тетушка Джуди. Ну, ты, уж известно, ничем не доволен. (Норе.} Пойдем,

дружок, приготовим фарш для пирога. Они и без нас найдут, о чем

поговорить. Мы им не нужны. (Забирает поднос, и уходит в дом.) Бродбент (вскакивает с места и галантно протестует). Что вы, что вы, мисс

Дойл! Помилуйте...

Нора, следуя за тетушкой Джуди со свернутой скатертью в

руках, бросает на Бродбента взгляд, от которого он

мгновенно немеет. Он смотрит Норе вслед, пока она не

исчезает за дверью, затем подходит к Ларри и говорит с

трагическим выражением.

Ларри. Ларри. Что? Бродбент. Я вчера напился пьян и сделал предложение мисс Рейли. Ларри. Вы что??? (Разражается смехом на ирландский манер – на не принятых

для этого в Англии высоких нотах.) Бродбент. Чему вы смеетесь? Ларри (внезапно умолкая). Не знаю. Ирландцы почему-то смеются в таких

случаях. Она приняла ваше предложение? Бродбент. Я никогда не забуду, что она с великодушием, присущим ее народу,

хотя я и находился вполне в ее власти, отвергла мое предложение. Ларри. Это было в высшей степени неблагоразумно с ее стороны. (Погружаясь в

размышления.) Однако позвольте, когда это вы успели напиться? Вы были

совершенно трезвы, когда вернулись с ней после прогулки к Круглой

башне. Бродбент. Нет, Ларри, я был пьян, должен это признать, к своему стыду. Я

перед тем выпил два стакана пунша. Ей пришлось довести меня до дому.

Вы, наверно, сами заметили, что я был пьян. Ларри. Нет, не заметил. Бродбент. Ну, а она заметила. Ларри. Разрешите узнать, сколько вам понадобилось времени, чтобы дойти до

столь решительных объяснений? Ведь ваше знакомство с ней продолжалось

всего каких-нибудь несколько часов. Бродбент. Боюсь, что всего несколько минут. Когда я приехал, ее не было

дома, и в первый раз я с ней встретился возле башни. Ларри. Хорош ребеночек, нечего сказать! Вот и оставляй вас без присмотра. Не

думал я, что потшин так ударит вам в голову. Бродбент. Нет, с головой у меня ничего не было. И сейчас не болит, и вчера у

меня язык не заплетался. Нет, потшин бросается не в голову, а в сердце.

Что мне теперь делать? Ларри. Ничего, конечно. Зачем вам что-нибудь делать? Бродбент. Видите ли, необходимо решить весьма щекотливый вопрос: был ли я

настолько пьян, что это снимает с меня моральную ответственность за

сделанное мною предложение, или же я был настолько трезв, что это

налагает на меня обязанность повторить это предложение теперь, когда

моя трезвость не вызывает сомнения? Ларри. Я бы на вашем месте поближе познакомился с ней, прежде чем решать. Бродбент. Нет, нет. Это было бы неправильно Это было бы непорядочно. Вопрос

стоит так: или я взял на себя моральное обязательство, или не взял.

Необходимо выяснить, до какой степени я был пьян. Ларри. Вы, во всяком случае, расчувствовались до степени идиотизма, это не

подлежит сомнению. Бродбент. Не могу отрицать, что я был глубоко тронут. Ее голос произвел на

меня неотразимое впечатление Этот ирландский голос! Ларри (сочувственно). Да, да, я знаю. Когда я в первый раз попал в Лондон, я

чуть не сделал предложение продавщице в булочной только из-за того, что

ее уайтчепельский акцент был так изыскан, так нежен, так трогателен... Бродбент (сердито). Мисс Рейли, кажется, не продавщица0 Ларри. Ну, ну! Продавщица была очень милая девушка. Бродбент. Вы каждую англичанку готовы считать ангелом У вас грубые вкусы,

Ларри. Мисс Рейли женщина в высшей степени утонченного типа, какой

редко встречается в Англии, разве только в избранных кругах

аристократии Ларри. Какая там аристократия! Знаете вы, что Нора ест? Бродбент. Ест? Что вы этим хотите сказать? Ларри. На завтрак – чай и хлеб с маслом, изредка ломтик ветчины; иногда еще

яйцо – в особо торжественных случаях, скажем в день ее рождения. Среди

дня обед: одно блюдо. Вечером опять чай и хлеб с маслом. Вы сравниваете

ее с вашими англичанками, которые уплетают мясо по пять раз в день, и,

понятное дело, она вам кажется сильфидой. А разница между ними – это

вовсе не разница типа; это разница между женщиной, которая питается

нерационально, но слишком обильно, и такой которая питается тоже

нерационально, но слишком скудно. Бродбент (в ярости). Ларри, вы... вы... вы мне внушаете отвращение. Вы

дурак, и больше ничего! (В гневе опускается на садовую скамью, которая

с трудом выдерживает его тяжесть.) Ларри. Тихо! Ти-хо! (Хохочет и тоже садится, на край стола.)

Из дома выходят Корнелий Дойл, отец Демпси, Барни Доран

и Мэтью Хаффиган. Доран уже немолод, хотя пожилым его

нельзя назвать; это плотный рыжеволосый человек с

круглой головой и короткими руками, сангвинического

темперамента, великий охотник до всяких язвительных,

непристойных и кощунственных или попросту жестоких и

бессмысленных шуток и свирепо нетерпимый к людям иного

характера и иных убеждений; все это происходит оттого,

что энергия его и способности растрачивались впустую или

обращались во зло, главным образом по недостатку

воспитания и отсутствию социальных, сил, которые

направили бы их в русло полезной деятельности, ибо от

природы Барни отнюдь не глуп и не ленив. Одет он

небрежно и неопрятно, но растерзанность его костюма

отчасти маскируется покрывающим его слоем муки и пыли;

этот костюм, к которому никогда не прикасалась щетка,

сшит, однако, из модной шершавой материи и был,

по-видимому, в свое время куплен именно из-за его

элегантности, невзирая на дороговизну.

Мэтью Хаффиган, робея в этом обществе, держит курс по

краю сада, вдоль кустов, и, наконец, бросает якорь в

уголке, возле пустой корзины. Священник подходит к столу

и хлопает Ларри по плечу. Ларри быстро оборачивается и,

узнав отца Демпси, спрыгивает наземь и сердечно пожимает

ему руку. Доран проходит вперед, между отцом Демпси и

Мэтью, а Корнелий, остановившись по другую сторону

стола, обращается к Бродбенту, который встает,

приветливо улыбаясь.

Корнелий. Кажется, мы все вчера с вами виделись? Доран. Я не имел удовольствия. Корнелий. Верно, верно, Барни. Я совсем позабыл. (Бродбенту, представляя ему

Дорана.) Мистер Доран – хозяин той красивой мельницы, что вы видели из

омнибуса. Бродбент (все новые знакомые ему очень нравятся). Очень рад с вами

познакомиться, мистер Доран. Большое удовольствие для меня.

Доран не может разобрать, каким тоном с ним говорит

Бродбент – заискивающим или покровительственным, поэтому

ограничивается кивком головы.

Доран. Как дела, Ларри? Ларри. Благодарю, отлично! А вас и спрашивать нечего.

Доран ухмыляется. Они пожимают друг другу руки.

Корнелий. Ларри, дай стул отцу Демпси.

Мэтью Хаффиган спешит к ближнему от него углу стола,

хватает стул и ставит его возле корзины; но Ларри уже

взял стул, стоящий по другую сторону, и поставил его

впереди стола. Отец Демпси предпочитает занять более

центральную позицию.

Садись, Барни. И ты тоже, Матт.

Доран без церемонии занимает стул, который Мэтью

приготовил для священника, и Мэтью, посрамленный

мельником, смиренно возвращается к корзине,

переворачивает ее вверх дном и усаживается на ней.

Корнелий подтаскивает кресло, стоящее у стола, и садится

справа от отца Демпси. Бродбент располагается

по-прежнему на садовой скамье. Ларри подходит к нему и

хочет сесть рядом, но Бродбент останавливает его

тревожным жестом.

Бродбент. Вы думаете, она выдержит нас обоих? Ларри. Пожалуй что и нет. Сидите. Я постою. (Становится позади скамьи.)

Теперь все сидят, кроме Ларри, и сборище приобретает

торжественный вид, словно сейчас должно произойти

какое-то важное событие.

Корнелий. Может, вы скажете, отец Демпси? Отец Демпси. Нет, нет, говорите вы. Церковь не вмешивается в политику. Корнелий. Слушай, Ларри. Хочешь выставить свою кандидатуру в парламент? Ларри. Я? Отец Демпси (подбадривающим тоном). Ну да, вы. Почему бы и нет? Ларри. Боюсь, что мои идеи не встретят у вас сочувствия Корнелий. Почем знать. Ты как считаешь, Барни? Доран. Больно много вздору нагородили в ирландской политике, надо бы

поменьше. Ларри. А что же ваш теперешний депутат? Он хочет уйти, что ли? Корнелий. Да нет, не слыхать. Ларри (вопросительно). Ну так как же? Мэтью (внезапно, сварливым тоном). Хватит с нас дурацкой болтовни насчет

лендлордоь. Туда же, все про землю да про землю, а сам сроду из своей

конторы не вылезал. Корнелий. Надоел он нам. Не знает, где остановиться. Не всякому же батраку

быть помещиком; а кое у кого, конечно, должна быть земля, чтобы они

могли другим давать работу. Это все было хорошо, пока солидных людей,

таких, как Доран, или я, или Матт, не допускали к земле. Но какой

здравомыслящий человек станет требовать, чтобы всякому Патси Фарелу

тоже дать землю? Бродбент. Но, без сомнения, ирландские лендлорды несут ответственность за те

страдания, которые претерпел мистер Хаффиган. Мэтью. Не ваше дело, что я претерпел. Я это сам знаю, можете мне не

рассказывать. Ведь я чего требовал? Только ту пашню, что я сам, своими

руками разделал. Вот пусть Корни Дойл скажет, он-то знает. Имел я на

нее право или не имел? (Свирепо скалится на Корнелия.) А теперь меня в

одну кучу валят с Патси Фарелом, который, где у него правая рука, где

левая, и то не знает. Он-то что претерпел, скажите на милость? Корнелий. Да я же это и говорю. И не думал валить тебя с ним в одну кучу. Мэтью (неумолимо). Так что же ты тут молол насчет того, чтобы ему дать

землю? Доран. Легче, Матт, легче. Ты словно медведь, когда у него на спине болячка. Мэтью (дрожит от злости). А ты-то кто такой – приличиям меня учить? Отец Демпси (укоризненно). Но, но, но, Матт. Довольно. Сколько раз я тебе

говорил, что ты вечно там видишь обиду, где ее вовсе нет. Ты не понял:

Корни Дойл говорит как раз то, что ты сам хотел сказать. (Корнелию.)

Продолжайте, мистер Дойл, и не обращайте на него внимания. Мэтью (встает). Нет уж, раз тут решили мою землю Патси Фарелу отдать, так

мне тут нечего делать. Я... Доран (бешено). Да кто ему твою землю отдать хочет, болван ты этакий? Отец Демпси. Спокойно, Барни, спокойно. (Строго, обращаясь к Maттy.) Я тебе

сказал, Мэтью Хаффиган, что ты неправильно понял Корни Дойла. Очень

жаль, что слово твоего духовного отца для тебя уже ничего не значит.

Лучше мне уйти, чтобы не было у тебя соблазна еще раз согрешить против

святой церкви. Прощайте господа! (Встает.)

Встают и все остальные, кроме Бродбента.

Доран (Maттy). Ну! Дождался? Поделом тебе, брюзга дурацкий. Мэтью (перепуган). Ох! Не гневайтесь, отец Демпси. У меня и в мыслях ничего

не было ни против вас, ни против святой церкви. А только я сам себя не

помню, когда до земли коснется. Простите, если что не так сказал. Отец Демпси (опять усаживается, преисполненный достоинства). Хорошо, на этот

раз, так и быть, прощаю.

Остальные тоже садятся, кроме Мэтью.

(Готов обратиться к Корнелию с просьбой продолжать, но вспоминает о

Мэтью и, решив бросить и ему кроху своего благоволения, поворачивается

к нему.) Садись и ты, Матт.

Мэтью, совершенно подавленный, опускается на стул и

сидит молча, с жалобным недоверчивым видом переводя

взгляд с одного из участников разговора на другого,

силясь понять, что они говорят.

Продолжайте, мистер Дойл. Простим ему его неразумие. Продолжайте. Корнелий. Так вот как обстоит дело, Ларри. Мы, наконец, заполучили землю и

не желаем, чтобы правительство совало к нам нос. Нам нужен толковый

человек в парламенте, который бы понимал, что истинный оплот страны

это фермеры, и не слушал бы, что там вопит всякий городской сброд или

что выдумывает какой-нибудь олух батрак. Доран. Да. И нам нужен такой человек, чтобы мог жить в Лондоне и сам себя

содержать, пока не будет введен гомруль: чтоб не надо было для него

подписки устраивать да монету гнать. Отец Демпси. Да, Барни, совершенно правильно. Когда слишком много денег

тратится на политику, страдает церковь. Представитель в парламенте

должен быть помощью для церкви, а не обузой. Ларри. Вот шанс для вас, Том. Что вы скажете? Бродбент (уклончиво, но не без важности, со снисходительной улыбкой). Ну, у

меня нет никаких оснований выдвигать здесь свою кандидатуру. Ведь я

сакс. Доран. Вы – что? Бродбент. Сакс. Англичанин. Доран. Ага, англичанин. Первый раз слышу, чтобы их так называли. Мэтью (с хитрым выражением). Коли позволите мне словечко молвить, отец

Демпси, так я скажу так: оно, пожалуй, и лучше, что англичанин да

протестант. И голова насчет земли не так задурена, да и говорить будет

смелей, чем ирландец да католик. Корнелий. Но ведь Ларри все равно что англичанин. Прав да, Ларри? Ларри. Выбрось это из головы, отец, раз и навсегда. Корнелий. А почему? Ларри. У меня есть свои убеждения, и они тебе не понравятся. Доран (с грубоватой издевкой). Все бунтуешь, Ларри, а? По-прежнему

бунтарь-фений? Ларри. Нет. Бунтарь-фений стал теперь старше и, надо думать, глупее. Корнелий. Да какое нам дело до твоих убеждений? Ты, кажется, знаешь, что

твой отец купил свою ферму за кровные денежки, в точности как Матт свое

поле, а Барни – мельницу. И мы теперь хотим одного – чтобы нас оставили

в покое. Ты, надеюсь, не против? Ларри. Нет, я именно против. Я считаю, что никого и ничего нельзя оставлять

в покое. Корнелий (приходит в ярость). Да что ты ломаешься, дурень ты эдакий!

Предлагают ему кресло в парламенте, честь тебе делают, молокососу,– а

он в ответ несет околесицу. Умен, нечего сказать! Ну, берешь или не

берешь? Говори прямо. Ларри. Очень хорошо. Я возьму с удовольствием, если вы согласны мне его

дать. Корнелий (сбавляя тон, ворчливо). Слава богу, надумал. Давно бы так. Доран (подозрительно). Постойте, постойте. Не спешите. Мэтью (в котором борются недовольство и страх перед священником). Этого еще

мало, что он твой сын. Мы его не за это выбираем. Отец Демпси,

поспросили бы вы его, что он насчет земли думает. Ларри (немедленно налетает на Мэтью). Я вам скажу, Maтт. Я всегда считал,

что глупо, нелепо и преступно оставлять землю в руках помещиков, не

требуя с них строгого отчета в том, как они ею распоряжаются и в каких

условиях живут фермеры, которые ее у них арендуют. Мне было ясно, что

они ни о чем не думали, кроме как о том, как бы выжать из нее побольше

денег и истратить их в Англии; и закладывали ее, и перезакладывали, так

что под конец ни один из них не мог сказать с уверенностью, что он этой

землей владеет. И если бы кто-нибудь из них и захотел вести правильное

хозяйство, то навряд ли смог бы. Но скажу вам напрямик, Матт: кто

думает, что теперь, когда земля перешла в руки мелких хозяйчиков, можно

не требовать с вас строгого отчета, тот ошибается. Одно другого не

лучше. Мэтью (угрюмо). С чего это вы передо мною нос дерете7 Думаете, вы невесть

какая важная птица оттого, что ваш отец был земельный агент? Ларри. А вы с какой стати дерете нос перед Патси Фарелом? Думаете, вы

невесть какая важная птица оттого что прибрали к рукам парочку

земельных участков? Мэтью. А разве Патси вытерпел столько несправедливости сколько я? Ну-ка,

скажите? Ларри. То ли он еще вытерпит, когда попадет к вам в кабалу, как вы когда-то

были в кабале у прежнего помещика. Вы думаете, если вы бедны и

безграмотны и наполовину одурели оттого, что с утра до ночи

надрываетесь над своим клочком земли, так уж, значит, по отношению к

тем, у кого земли совсем нет, вы окажетесь менее алчным и безжалостным,

чем старый Ник Лестрэндж, образованный человек, видавший свет, для

которого сто фунтов представляют меньший соблазн, чем для вас пять

шиллингов? Ник слишком высоко стоял над Патси, чтобы ему завидовать; а

вы поднялись над ним всего на одну ступеньку и скорей умрете, чем

позволите ему тоже подняться. И вы сами прекрасно это знаете. Мэтью (почернев от ярости, рычит). Ну, довольно с меня! (Пытается встать, но

Доран хватает его за полу и силой усаживает обратно.) Пусти! (Повышает

голос) Пусти меня, Барни Доран, слышишь? Доран. Сиди, болван! (Шепчет ему на ухо.) Ты разве не хочешь остаться и

голосовать против него? Отец Демпси (поднимая палец). Матт!

Матт смиряется.

Ну, ну! Послушайте! Что это за разговоры о Патси Фареле? Какая вам

надобность заступаться за него? Ларри. А вот какая. Эксплуатируя нищету Патси, мы подрывали английскую

торговлю на мировом рынке и именно этим вынудили Англию раздавить

Ирландию. И она снова раздавит нас, едва мы подымем голову, если мы

опять попробуем сыграть на дешевизне рабочих рук у нас в стране. И

правильно сделает! Если я попаду в парламент, я постараюсь провести

закон, который бы запрещал любому из вас платить Патси Фарелу меньше,

чем фунт в неделю.

Все таращатся на него, с трудом веря своим ушам.

Или обращаться с ним хуже, чем с лошадью, за которую вы заплатили

пятьдесят гиней. Доран. Что-о! Корнелий (потрясен). Фунт в нед... Господи помилуй! Рехнулся парень!

Мэтью, чувствуя, что происходит нечто превышающее его

понимание, с разинутым ртом оборачивается к священнику,

ожидая от него по меньшей мере немедленного отлучения

Ларри от церкви.

Ларри. А может человек жениться и содержать семью, если он получает меньше? Отец Демпси. Послушайте, где вы жили все эти годы? Что это вам мерещится? Да

вы знаете, что иной фермер сам столько не зарабатывает, сколько вы

хотите, чтоб он платил работнику? Ларри (теперь окончательно вошедший в раж). Так пускай убирается и освободит

место для того, кто сумеет заработать больше. Что же, Ирландии вечно

быть нищей? Сперва ее отдали на съедение богачам; а когда они сожрали

мясо, тогда ее кости бросили беднякам, которые ничего не способны

сделать, как только обглодать их дочиста. Если у нас землей не могут

владеть люди чести, то пусть это будут люди со способностями. Если нет

людей со способностями, пусть это будут люди с капиталом. Кто угодно,

только не Матт, у которого нет ни чести, ни способностей, ни капитала

ничего, кроме алчности да готовности день и ночь копать землю голыми

руками. Доран. Ну, не все же мы такие трухлявые старые грибы, как Матт. (Благодушным

тоном, обращаясь к объекту этой лестной характеристики.) Правда ведь,

Матт? Ларри. С точки зрения требований современного хозяйства и вы, Барни,

немногим лучше. Все вы дети; мир больших дел, к которому я принадлежу,

прошел мимо вас и оставил вас позади. Да и вообще мы, ирландцы, не

созданы возделывать землю и никогда не умели толком это делать. В этом

мы сходны с евреями: всевышний дал нам мозги и повелел возделывать их,

а глину и червей оставить в покое. Отец Демпси (с кроткой иронией). Вот как! Хотите сделать из нас евреев? Нет,

видно, надо мне самому вас по исповедовать. Вы, пожалуй, еще скажете,

что вы против отделения так называемой ирландской церкви от

государства? Ларри. И скажу. Почему мне не быть против?

Общее смятение.

Мэтью (озлобленно). Перебежчик! Ларри. Святой Петр – камень, на котором воздвигалась наша церковь, – был

распят вниз головой за то, что был перебежчиком. Отец Демпси (со спокойным достоинством, заставляющим притихнуть Дорана,

который уже готов был взорваться). Это верно. Придержи язык, Мэтью

Хаффиган; в тебе говорит только твое невежество. Предоставь твоему

пастырю договориться с этим молодым человеком. Ну-с, Ларри Дойл, за что

бы ни был распят святой апостол Петр, уж во всяком случае не за то, что

он был протестантом. Вы, может быть, протестант? Ларри. Нет. Я католик, достаточно разумный для того, чтобы понять, что

протестанты всего опасней для нас, когда они никак не связаны с

государством. Так называемая ирландская церковь сейчас сильнее, чем

когда-либо. Мэтью. Отец Демпси! Скажите ему, что мою бабку насмерть застрелил английский

солдат в Роскулене на улице, во время войны против десятины! (В

бешенстве.) Он хочет, чтоб пасторы опять брали с нас десятину! Он

хочет... Ларри (перебивая, с презрением). Брать с вас опять десятину! Да ее с вас

никогда и не переставали брать. Когда земля обходилась вам дороже?

Когда вы платили десятину пастору или когда вы те же деньги отдавали

Нику Лестрэнджу в виде арендной платы, а он потом жертвовал их в

церковный фонд? До каких пор вас будут околпачивать? Вам проведут новый

закон в парламенте – вы и рады и не видите, что этот закон ничего не

изменил, кроме покроя галстука на том человеке, который обчищает ваши

карманы. Я вам скажу, что я бы сделал, Матт Хаффиган; я бы заставил вас

платить десятину вашей собственной церкви. Я хочу, чтобы католическая

церковь была государственной церковью в Ирландии; вот чего я хочу. Вы

думаете, что я, католик, привыкший считать себя сыном великой и святой

церкви, могу спокойно смотреть, как она вымаливает кусок хлеба у таких

суеверных глупцов, как вы? Я хочу, чтобы она была вознесена над всякой

мирской заботой так же высоко, как она должна быть вознесена над

мирскими притязаниями и мирской гордыней. Да! И я считаю, что Ирландия

должна стать престолом святого Петра на земле и твердыней церкви,

Ирландия, а не Рим. Потому что Рим, сколько бы ни было пролито крови

мучеников, в сердце своем все же остается языческим; а в Ирландии народ

– это церковь, а церковь – это народ. Отец Демпси (удивленный, но крайне довольный). Ну-ну! Да вы еще хуже, чем

помешанный Питер Киган. Бродбент (слушавший Ларри с величайшим изумлением). Вы меня поражаете,

Ларри! Вот уж не ожидал, что вы так обернете свою мысль.

(Торжественно.) Я восхищен вашим поистине блестящим красноречием, но

заклинаю вас: не подрывайте великий принцип либеральной партии

независимость церкви от государства. Ларри. А я вовсе не либерал. Боже упаси! Церковь, независимая от

государства, – это худшая тирания, какую можно навязать народу. Бродбент (морщится). Ради бога, Ларри, не надо парадоксов, у меня от них

делается резь в желудке. Ларри. Поживите здесь, и вы увидите, что это не парадокс, а правда.

Посмотрите на отца Демпси! Вот он, пастырь независимой церкви – ему

нечего ждать от государства и нечего бояться; и в результате он самый

влиятельный человек во всем Роскулене. Здешний парламентский депутат

трясется от страха, когда отец Демпси косо на негот посмотрит.

Отец Демпси усмехается; нельзя сказать, чтобы такое

признание его авторитета было ему неприятно.

Оглянитесь на самого себя. Вы готовы десять раз на день поносить

епископа Кентерберийского, главу государственной церкви; а скажете вы

хоть слово, которое может не понравиться какому-нибудь нонконформисту?

Э, нет, поостережетесь! Консерваторы сейчас единственная партия,

свободная от поповского засилья, – простите за грубое выражение, отец

Демпси...

Отец Демпси снисходительно кивает.

...потому что только они не признают разделения церкви и государства и

могут помешать священнику стать епископом, если у него нет качеств,

нужных для государственного человека. (Умолкает.)

Все отупело смотрят на Ларри, потом на священника,

предоставляя ответ ему.

Отец Демпси (сентенциозно). Молодой человек, вы не будете депутатом от

Роскулена, но голова у вас такая, что дай бог всякому. Ларри. Мне очень жаль, что я обманул твои ожидания, отец, но я ведь сразу