Текст книги "Новеллы"

Автор книги: Бернард Джордж Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Она успела отойти совсем недалеко, когда он оправился от удара, но, будучи римским воином, он не осмелился покинуть свой пост и отомстить за поруганную честь. Последнее, что она видела, прежде чем выступ горы разделил их, был кулак, которым он потрясал в ев сторону, а последнее, что услышала, были слова, которые приводить здесь вряд ли стоит.

Следующее приключение произошло с ней у водоема, где она остановилась напиться воды и вдруг увидела, что рядом сидит какой-то человек, которого она поначалу не приметила. Она хотела было зачерпнуть воды ладошкой, но он протянул ей невесть откуда взявшуюся чашу и сказал:

– На вот, напейся и помни меня.

– Благодарю тебя, баас, – сказала она и наиилась воды. – Большое спасибо!

Девушка вернула ему чашу, и она тотчас словно сквозь землю провалилась, как у фокусника. Чернокожая девушка рассмеялась, и он рассмеялся вместе с ней.

– Это у тебя ловко вышло, баас! – сказала она. – Ты настоящий волшебник. Может, ты ответишь чернокожей на один вопрос? Я ищу бога. Где он?

– В тебе, – сказал фокусник, – и во мне.

– И мне так кажется, – сказала девушка. – Но кто он?

– Наш отец, – сказал фокусник.

Чернокожая девушка состроила гримасу и задумалась.

– А почему не мать? – спросила она немного погодя.

На этот раз гримасу состроил фокусник.

– Наши матери снят и видят, чтобы мы чтили их превыше бога, – сказал он. – Если бы я слушался своей матери, я, глядишь, стал бы богатым человеком, а не парией и бездомным бродягой; но тогда я не нашел бы бога.

– Мой отец с малых лет лупил меня, пока я не выросла и сама не отлупила его своей дубинкой, – сказала чернокожая девушка, – но даже после этого он пытался продать меня белому офицеру, у которого жопа осталась за морем. Я всегда отказывалась говорить: «Отче наш, иже еси на небесех», я всегда говорила: «Дедушка наш». Я не согласна иметь богом своего отца.

– Это не должно помешать нам любить друг друга, как брат и сестра, – сказал фокусник с улыбкой; юмора, очевидно, ему было не занимать, и он по достоинству оценил замену «отца» на «дедушку». Кроме того, он вообще был человек добродушный и улыбался при каждом удобном случае.

– Женщины не любят своих братьев, – сказала чернокожая девушка. – Их сердца отворачиваются от братьев и тянутся к посторонним, вроде как мое – к тебе.

– Ладно, оставим семейные отношения в покое – это так, к слову пришлось, – сказал фокусник. – Все мы суть части единого целого – человечества и, следовательно, неразрывно связаны друг с другом. Давай на том и порешим.

– Не могу, баас, – сказала она. – Бог ведь учит, что он не имеет никакого отношения ни к единому целому, ни к отцам и матерям, ни к братьям и сестрам.

– Да я же просто хотел сказать: «Возлюбите друг друга», больше ничего, – сказал фокусник. – Знаешь, «Благословляйте проклинающих вас, Благотворите ненавидящим вас, Не забывайте, что из двух черных не получится одного белого».

– А я вовсе не хочу, чтобы меня все любили, – сказала чернокожая девушка. – Я, например, всех любить не могу. И не хочу. Бог учит меня не бить людей походя своей дубинкой только потому, что они мне не нравятся; и если я почему-либо кому-то не нравлюсь, – это еще не дает им права бить меня. В то же время бог разрешает мне не любить очень многих людей. И йотом ведь есть немало людей, которых нужно истреблять, как змей, потому что они грабят и убивают других люден.

– Лучше не напоминай мне о них, – сказал фокусник. – Ужасно они меня огорчают.

– Очень удобно забывать о неприятных вещах, – сказала чернокожая девушка, – но от этого ведь они лучше не становятся. Ты правда любишь меня, баас?

Фокусник слегка поморщился, но тут же с ласковой улыбкой ответил:

– Давай не будем переходить на личности.

– А какой же тогда в этом смысл, если не переходить на личности? – сказала чернокожая девушки. – Предположим, я скажу, что люблю тебя, как ты меня учил. Тебе не покажется, что я позволяю себе лишнее?

– Ни в коем случае, – сказал фокусник. – Ты не должна так думать. Хоть ты и черпая, а я белый, перед богом, который сотворил пас таковыми, мы равны.

– Да не об этом я вовсе, – сказала чернокожая девушка. – То, что я чернокожая, а ты всего-навсего белый бедолага, не имеет никакого отношения к тому, что я хочу сказать. Представь, что я белая царица, а сам ты – белый царь. Что с тобой? Чего ты испугался?

– Ничего, ничего, – сказал фокусник. – Или.*. Видишь ли, я и впрямь самый бедный из всех белых бедолаг, но однажды я вообразил себя царем. Правда, это случилось, когда злоба людская довела меня до безумия.

– Мне приходилось видеть царей и похуже, – ска* зала чернокожая девушка. – Так что можешь не краснеть. Хорошо, пусть ты будешь царем Соломоном, а я царицей Савской, как в Библии. Предположим, я прихожу и говорю, что люблю тебя. Это означает, что я пришла завладеть тобой. Я прихожу к тебе с любовью тигрицы в сердце, прихожу затем, чтобы пожрать тебя и сделать частью себя. Отныне тебе придется думать не о том, к чему лежит твоя душа, а о том, к чему лежит моя. Я встану между тобой и твоим «я», между тобой и богом. Разве это не настоящее рабство? Любовь берет все без остатка. Можешь ты представить себе рай, в который пустили бы любовь?

– В моем раю одна любовь и есть. Что такое рай, если не любовь? – сказал фокусник, но задумываясь, но с некоторой неуверенностью.

– Рай – это сияние славы. Это обитель бога, храм его мысли. Там не ласкаются, не милуются, не впиваются один в другого, как клещ в овцу. Моя наставница-миссионерка то и дело твердит о любви, однако она побросала всех своих возлюбленных и убежала сюда проповедовать слово божье. Белые отводят глаза в сторону, завидев меня, потому что боятся полюбить меня. Есть целые общины мужчин и женщин, посвятивших себя проповеди слова божьего, но, хотя они и именуют свои общины братскими и сестринскими, друг с другом они не разговаривают.

– Тем хуже для них, – сказал фокусник.

– Это, конечно, глупо, – сказала чернокожая девушка, – раз живешь среди людей, приходится с ними уживаться. Но разве это не указывает на то, что наши души нуждаются в уединении не меньше, чем тела наши нуждаются в любви? Ум может помочь уму и тело – телу, но наши души должны оставаться наедине с богом, и если человек, полюбивший тебя, в придачу к твоему уму и телу пожелает еще и твою душу, ты закричишь: «Отойди от меня! Я принадлежу себе, а не тебе!» Эта твоя заповедь: «Возлюбите друг друга!»—звучит для меня, ищущей бога, худшей насмешкой, чем для воина, который должен воевать, чтобы пресечь убийства и порабощение, или для охотника, который должен убивать, а не то его дети останутся голодными.

– Значит, по-твоему, мне надо сказать так: «Новую заповедь даю вам – убивайте друг друга»? – сказал фокусник.

– Так ведь это та же самая заповедь, только вывернутая наизнанку, – сказала чернокожая девушка. – И как ты ее ни крути, из нее не получится твердого правила, которым можно было бы всегда руководствоваться в своих поступках. Знаешь, эти твои заповеди на все случаи жизни – все равно что пилюли, которыми торгуют вразнос: в одном случае из двадцати они, может, и помогут, но в девятнадцати ничего не стоят. Кроме того, я ищу вовсе не заповеди, я ищу бога.

– Продолжай свои поиски, и бог да пребудет с тобой! – сказал фокусник. – В поисках его такие, как ты, непременно пройдут мимо меня. – И с этими словами он исчез.

– Пожалуй, это самый удачный твой фокус, – сказала чернокожая девушка, – хоть мне и очень жаль расставаться с тобой. На мой взгляд, ты человек иремилый и намерения у тебя самые добрые.

Пройдя еще с милю, она встретила старого-престарого рыбака, который тащил на плечах огромный собор.

– Осторожнее! Он же переломит твой бедный старый хребет, – вскричала она, бросаясь к нему на помощь.

– Не переломит! – бодро ответил он. – Я – камень, на котором воздвигнута эта церковь [49]49
  По евангельской легенде, Христос дал апостолу Симону имя Петр, что по-гречески значит «камень», и добавил: «На сем камне я создам церковь мою».


[Закрыть]

– Но ты же не камень, и этот храм слишком тяжел для тебя, – сказала она, ожидая с минуты на минуту, что он рухнет, придавленный собором.

– Не бойся, – сказал рыбак с добродушной улыбкой, – он весь из бумаги, – и прошел мимо, приплясывая, так что колокола на соборной колокольне залились веселым звоном.

Не успел он скрыться из вида, как на дороге появилось еще несколько человек в черных с белым костюмах разного покроя, тщательно вымытые и гладко причесанные – они тоже несли на плечах бумажные церкви, только поменьше и не такие красивые. Все они кричали ей:

– Не верь рыбаку! Остальных тоже не слушай! Только моя вера истинная!

В конце концов ей пришлось свернуть от них в лес, потому что они принялись швырять друг в друга камнями, а так как целились они ничуть не лучше слепых, то камни летали над дорогой во всех направлениях. И потому она решила, что вряд ли найдот среди них бога себе по вкусу.

Когда они ушли или – вернее сказать – когда сражение прокатилось мимо, чернокожая девушка вернулась на дорогу и наткнулась на очень дряхлого Вечного жида, [50]50
  В одной из христианских легенд рассказывается, что некий еврей, оскорбивший Иисуса, осужден на бессмертие и на скитания по свету до второго пришествия Христа.


[Закрыть]который сказал ей:

– Ну как, пришел он?

– Кто пришел? – спросила чернокожая девушка.

– Тот, который обещал прийти, – ответил Вечный жид, – тот, который велел мне ждать его пришествия. Я уже совсем заждался. Если он не придет в самом скором времени, то может и опоздать, ибо если чему и учатся люди, так это убивать друг друга все в больших и больших количествах.

– Будто чей-то приход может этому помешать! – сказала чернокожая девушка.

– Но ведь он же придет во славе и воссядет одесную отца, – воскликнул Вечный жид. – Он же сам сказал. Он все уладит.

– Если ты будешь ждать, пока кто-то придет и все уладит, – сказала чсрпокожая девушка, – тебе придется ждать до скончания века.

Услышав эти слова, Вечный жид испустил горестный вопль, плюнул в пес и заковылял прочь.

Но к этому времени она уже окончательно разочаровалась в стариках и была рада отделаться от него. Она шла все вперед и вперед, пока наконец не дошла до бугра у обочины дороги. Тут она увидела человек пятьдесят своих соплеменников, нанятых, по-видимому, носильщиками, которые, расположившись на почтительном расстоянии от белых господ и дам, с аппетитом закусывали. Поскольку дамы были в бриджах и тропических шлемах, чернокожая девушка поняла, что они такие же участники, экспедиции, как и мужчины. Бельто только что кончили обедать. Одни дремали, другие писали что-то в записных книжках.

– Что это за экспедиция? – спросила чернокожая девушка старшего носильщика.

– Она называется «Караван любознательных», – ответил он.

– А они хорошие белые или плохие? – спросила она.

– Они пустоголовые и тратят много времени, ссорясь по пустякам, – ответил он. – К тому же от нечего делать они задают ненужные вопросы.

– Эй, ты! – вскричала одна из дам. – Проходи, не задерживайся. Нечего тебе здесь торчать – только людей зря в грех вводишь.

– Не больше твоего, – возразила чернокожая девушка.

– Глупости, девчонка, – сказала дама. – Мне пятьдесят лет. Я беспола. Ко мне они привыкли. Проходи!

– Можешь не бояться, они ведь не белые, – сказала чернокожая девушка с легким презрением. – А почему вы называете себя «Караваном любознательных»? Что вам любо знать? Может, что-нибудь насчет бога?

В ответ раздался такой дружный хохот, что проснулись даже те, кто дремал, и пришлось снова повторить им шутку.

– В цивилизованном мире на этот счет уже много веков никто не проявлял любознательности, – сказал один из мужчин.

– Скажем, с пятнадцатого столетия, – сказал другой. – Шекспир уже порядочный безбожник.

– Шекспир Шекспиром, – сказал тритий. – А пот государственный гимн относится к восемнадцатому веку. И в нем мы, между прочим, помыкаем богом и велим ему выполнять за нас разные подлые политические штучки.

– Это уже не тот бог, – возразил второй господин, – в средние века бог представлялся нам существом, которое помыкает нами и заставляет нас работать, не покладая рук. По мере того как крепла буржуазия, а феодальная аристократия избавлялась от повинностей, которыми она расплачивалась прежде за свои привилегии, мы обзавелись новым богом, которым теперь помыкают наши высшие классы, заставляя его работать не покладая рук. «Заклейми их подлую политику! Разоблачи их воровские трюки!» – и тому подобное.

– Правильно, – сказал первый господин, – тогда же появился третий бог – бог мелкой буржуазии, в обязанности которого входит смывать по воскресеньям своей кровью все, что успел занести за неделю на свою аспидную доску ангел, регистрирующий их мошеннические торговые сделки.

– Оба эти бога еще в полном соку, – сказал третий господин, – если у вас есть на этот счет сомнения, попробуйте придумать более пристойную вторую строфу для государственного гимна или выбросить из молитвенника молитву «Отпущение грехов».

– Выходит, за время моих поисков я повстречала общим счетом уже шесть богов – кого в глаза видела, а о ком слышала – и хоть бы один из них был тот бог, какого я ищу.

– Ты ищешь бога? – спросил первый господин. – А не проще ли тебе было б довольствоваться каким-нибудь вашим идолом – уж не знаю, как называется бог твоего племени. Право, ни один из наших ничем не лучше.

– Мы собрали чрезвычайно богатую коллекцию всевозможных идолов, – сказал третий господин, – но ни одного из них мы не можем с открытой душой рекомендовать тебе.

– Может, это и так, – сказала чернокожая девушка, – но я на вашем месте была бы поосторожнее. Миссионеры учат нас верить в ваших богов. Больше они нас ни в чем и не наставляют. И если мы прознаем, что сами вы в них не верите и даже относитесь к ним враждебно, мы можем взять да поубивать вас.

– Нас миллионы, и стрелять мы умеем не хуже вашего.

– А ведь она говорит дело, – сказал второй господин, – мы не имеем права учить этих людей тому, во что сами не верим. Это может плохо кончиться. Почему бы не открыть им истину – что вселенная сложилась в результате естественного отбора, и что бог всего лишь выдумка.

– Как бы они тогда не обратились к доктрине: «Выживают сильнейшие», – с сомнением произнес первый господин, – а ведь далеко не так уж очевидно, что сильнейшими в единоборстве с ними окажемся мы. Эта девица великолепный экземпляр. Ведь пришлось же нашей экспедиции отказаться от услуг своих белых бедняков, поскольку туземцы намного сильнее, чистоплотней и смышленей.

– Не говоря уж о том, что они гораздо почтительнее, – заметила одна из дам.

– Совершенно верно, – сказал первый господин. – Право, я предпочел бы, чтобы они верили в такого бога, который помог бы нам совладать с ними, вздумай они затеять крестовый поход против европейского атеизма.

– Открыть этим людям истину о происхождении вселенной невозможно, – сказала дама в очках. – Ведь мы теперь знаем, что в основе ее лежит математика. Попросите эту особу разделить какую-то величину на квадратный корень из минус икса – она не поймет даже, о чем идет речь. В то же время деление на квадратный корень из минус икса является ключом к познанию мира..

– Я бы сказав, отмычкой, – промолвил второй господин. – На мой взгляд, этот квадратный корень из минус икса – чистейший вздор. Естественный отбор…

– Какое все это имеет значение? – проворчал унылый господин. – Единственно, что мы знаем наверняка, это что солнце постепенно остывает и что в скором времени все мы погибнем от холода; какое значение имеет все остальное пред лицом такого факта?

– Не падайте духом, мистер Крокер, – сказал веселый молодой человек. – Как главный физик экспедиции, могу со всей авторитетностью заверить вас – если вы, конечно, не отвергаете не подлежащий сомнению факт космической радиации, – есть столь же твердые основания считать, что солнце делается все горячее и горячее и в конце концов кремирует всех нас заживо.

– Какое же это утешение? – сказал мистер Крокер. – Все равно мы погибнем.

– Не обязательно, – сказал первый господин.

– Нет, обязательно, – грубо оборвал его мистер Крокер. – Предельные температуры, при которых возможна жизнь, давно установлены и неоспоримы. Человек не может существовать ни при температуре жидкого воздуха, ни при температуре кремационной печи. Не важно, до какой из этих температур дойдет земля, мы все равно погибнем.

– Тьфу! – сказал первый господин. – Наши тела – та единственная часть нас, для которой обе эти температуры губительны, погибнут и без этого – вероятнее всего, в хорошо проветренной спальне, при самой благоприятной температуре. Но как насчет того, что определяет разницу между живым телом и мертвым? Есть ли у вас хотя бы крошечное доказательство той возможности, что это нечто зависит в какой-то мере от температуры? Ведь это нечто, во всяком случае, не плоть, не кровь и не кость, хотя оно обладает удивительным свойством создавать для себя телесное прибежище, пользуясь именно этими материалами. Оно невещественно, и представить его себе, при желании, можно лучше всего в образе электромагнитной волны или частоты вибрации или в виде вихря в эфире – если верить в существование эфира; иными словами, это нечто – если допустить, что оно существует (а кто может подвергнуть сомнению его существование?) – может существовать на самой холодной из потухших звезд или в самом раскаленном солнечном кратере.

– Кроме того, – вставила одна из дам, – откуда вы знаете, что солнце горячее?

– Вы спрашиваете это, находясь в Африке! – ехидно сказал мистер Крокер. – Я чувствую, как опо меня жжет, – вот откуда я знаю.

– Вы чувствуете и то, как жжет вас перец, – не менее ехидно парировала дама, – однако спичка от перца не загорится.

– Вы чувствуете, что нота, находящаяся в правом конце клавиатуры рояля, выше той, что находится в левом конце, – хотя и та и другая расположены в одной плоскости, – подхватила другая дама.

– Вы чувствуете, что оперение попугая ара кричаще, хотя на деле оно столь же безгласно, как оперенье воробья, – сказала третья дама.

– Отвечать на подобные каламбуры – значит ронять свое достоинство, – вступил в разговор господин с самоуверенной физиономией, – все они на уровне простейшего карточного фокуса. Я хирург и на основании личных наблюдений знаю, что диаметр сосудов, по которым кровь поступает в мозг женщины, значительно превышает норму, установленную для мозга мужчины. Неизбежный таким образом избыток крови с одной стороны усиливает работу воображении, с другой – запутывает его и способствует возникновению бредового состояния, при котором острота перца воспринимается ими как жар, визг сопрано – как высота, а яркость оперения – как шум.

– Ваш литературный слог, доктор, просто блестящ, – сказал первый господин, – но возражаете вы не по существу. Мысль моя такова: независимо от того, излучает ли солнце жар, подобный жару перца или пламени, и холодна ли луна, как лед или как поклон споба бедному родственнику, оба эти светила, по всей вероятности, обитаемы так же, как и земля.

– Самые холодные районы земли необитаемы, – возразил мистер Крокер.

– Зато самые жаркие вполне обитаемы, – сказал первый господин, – да и холодные, возможно, были бы заселены, не будь на земле достаточно мест с более приятным климатом. А потом, живут же королевские пингвины в Антарктике. Почему бы на солнце и не быть королевским саламандрам? Наши прабабки, которые верили, что грешникам суждено жариться в аду на сковородках, знали, что душа – так они именовали это нечто, покидающее тело в момент смерти и наличием которого обуславливается разница между жизнью и смертью, – может жить в огне вечно. И, по-моему, их взгляды на сей счет были куда более научными, чем взгляды моего друга Крокера.

– Человек, который верит в существование ада, способен поверить во что угодно, – сказал мистер Крокер, – даже в то, что привычки передаются но наследству.

– А мне казалось, что вы верите в эволюцию, Крокер, – сказал господин, исполнявший обязанности главного естествоиспытателя экспедиции.

– Я действительно верю в эволюцию, – запальчиво сказал мистер Крокер. – Или вы принимаете меня за фундаменталиста? [51]51
  Фундаментализм – движение в американской протестантской церкви, цель которого – возрождение веры в библейские чудеса.


[Закрыть]

– Если вы верите в эволюцию, – сказал естествоиспытатель, – вы должны знать, что все наши привычки являются одновременно и благоприобретенными и врожденными. Но во всех вас все еще прочно сидят идеалистические представления. Страшно смотреть, как вы набираетесь новых идей, не потрудившись выкинуть из головы старые. Это же делает вас социально опасными! Все вы – фундаменталисты с научным гарниром. Поэтому вы самая глупая разновидность консерваторов и реакционеров в политике и самая нетерпимая разновидность обскурантов в науке. Когда заходит речь о прогрессе, все вы единодушно требуете: «Прекратить! Засечь! Повесить! Стереть с лица земли! Подавить!»

– Единодушно! – воскликнула первая дама. – Да разве они хоть раз пришли к согласию по какому-нибудь вопросу?

– В данный момент все они согласно смотрят в одном направлении, – сказала ехидная дама.

– В каком? – спросила первая дама.

– Вон в том, – ответила ехидная дама, указывая на чернокожую девушку.

– Ты еще здесь? – воскликнула первая дама. – Тебе же было сказано уходить. Убирайся!

Чернокожая девушка ничего не сказала. Она серьезно посмотрела на даму, поигрывая своей дубинкой. Затем перевела взгляд на даму-математика и спросила:

– А где он растет?

– Что где растет? – спросила дама-математик.

– Корень, о котором вы говорили. Квадратный корень Минина секса.

– Он растет в уме, – сказала дама, – это число. Ты умеешь считать от одного?

– Один, два, три, четыре, пять – так, что ли? – спросила чернокожая девушка, загибая пальцы.

– Вот именно! – сказала дама. – А теперь считай назад от одного.

– Один, одним меньше, двумя меньше, тремя меньше, четырьмя…

Дамы захлопали в ладоши.

– Прелестно! – воскликнула одна.

– Ньютон! – сказала другая.

– Лейбниц! – подхватила третья.

– Эйнштейн! – вскричала четвертая.

И затем хором:

– Замечательно! Замечательно!

– Я всегда говорю, – сказала дама, главный этнолог экспедиции, – что следующую великую цивилизацию дадут миру черные. Белый человек уже выдохся. Он сам сознает это и быстрыми шагами идет к самоуничтожению.

– Почему вас удивил такой пустяк? – спросила чернокожая девушка. – Почему вы, белые, даже став взрослыми, не умеете быть серьезными, как мы, черные? Когда я первый раз увидела стеклянные бусы, они показались мне замечательными, но я скоро привыкла к ним. Вы же кричите «замечательно!» каждый раз, как кто-то из вас скажет глупость. Самое замечательное, что у вас есть, – это ружье. Наверное, проще бога найти, чем додуматься, как делать ружья. Но вам до бога дела нет, вам ни до чего нет дела, кроме ружей. При помощи ружей вы превратили нас в своих рабов. А затем – потому что вам самим лень стрелять – вы вложили ружья нам в руки и заставляете стрелять за вас. И делать ружья вы нас скоро обучите, потому что вам станет лень делать их самим. Вы изобрели способ изготовления крепких напитков, от которых человек забывает бога; они усыпляют его совесть и заставляют находить наслаждение в убийстве. Вы продаете нам эти напитки и учите нас делать их. А тем временем вы отнимаете у нас землю и морите нас голодом и потому мы стали ненавидеть вас, как ненавидим змей. К чему все это приведет? Вы станете убивать друг друга с такой быстротой, что вас останется слишком мало к тому времени, как наши воины обопьются ваших дьявольских напитков и пойдут убивать вас из ваших же собственных ружей. А потом наши воины перебьют друг друга так же, как это делаете вы, если только бог их не остановит. О, если бы только знать, как найти его! Неужели никто из вас не поможет мне в этом? Неужели никому из вас до этого нет никакого дела?

– Наши ружья защитили вас от львов-людоедов и от слонов, несущих вам разорение. Разве это не так? – сказал напыщенный господин, который до этого не принимал участия в разговоре, находя его чересчур заумным.

– Но только для того, чтобы передать нас в руки надсмотрщиков-мироедов и господам, несущим нам разорение, – сказала чернокожая девушка. – Со львами и слонами мы делили землю. Поедая и растаптывая наши тела, они не трогали наших душ. А насытившись, не требовали новых жертв. Но вашу алчность не насытишь. Поколение за поколением сводили вы нас в могилу, заставляя заниматься непосильным трудом, пока каждый из вас накопил больше, чем сто наших могут съесть или истратить за всю жизнь; и все же вы принуждаете нас работать все больше и больше, все напряженнее и напряженнее, и даете нам за это все меньше и меньше еды и одежды. Вы не понимаете, что значит «хватит», когда речь идет о вас, и что значит «не хватает», когда речь идет о нас. Вы постоянно жалуетесь, что у нас нет денег и мы не можем покупать ваши товары, и ничего лучше не придумали, как платить нам меньше денег. Все это, наверное, от того, что вы поклоняетесь ложным богам. Вы язычники и дикари. И сами жить не умеете, и другим не даете. Вот постойте, найду и бога – и у меня достанет ума уничтожить всех вас и научить своих соплеменников не губить себя.

– Полюбуйтесь! – воскликнула первая дама. – Она разлагающе действует на носильщиков. Я же предупреждала вас. Они слушают развесив уши подстрекательский вздор, который она мелет. Вы посмотрите, какие у них глаза. Они становятся опасными. Я пристрелю ее, если никто из вас, господа, этого не сделает.

Дама до того переполошилась, что и впрямь взялась за револьвер. Но не успела она вынуть его из кобуры, как чернокожая девушка ринулась на нее и, сбив с ног своим излюбленным приемом – дубинкой, – бросилась в лес. Черные носильщики покатывались со смеху.

– Ну что ж, будем ей благодарны за то, что она привела их в хорошее настроение, – сказал первый господин. – Один момент мне казалось, что дело принимает прескверный оборот. Теперь все в порядке. Посмотрите, пожалуйста, доктор, не поврежден ли у бедной мисс Фитцджонс мозжечок.

– Наша ошибка была в том, что мы не предложили ей поесть, – сказал естествоиспытатель.

Чернокожая девушка пряталась в лесу, пока не удостоверилась, что никто ее не преследует. Она знала, что совершенный ею проступок рассматривается как нанесение телесных увечий и что в деле против белого истца черному ответчику ни на какие смягчающие вину обстоятельства рассчитывать не приходится. Она не боялась конных полицейских – в здешних местах конные полицейские были в редкость. Но ей вовсе не улыбалось постоянно уклоняться от встречи с караваном, который следовал в том же направлении, что и она, и – поскольку ей было безразлично, в какую сторону идти, – она повернула назад и к вечеру снова очутилась у того водоема, возле которого разговаривала с фокусником. Теперь тут оказался ларек, где были выставлены на продажу всевозможные божки – из дерева, гипса и слоновой кости; рядом, прямо на земле, лежал большой деревянный крест, на котором был распростерт фокусник. Ноги его были скрещены и руки раскинуты. Владелец же ларька быстро и ловко вырезал из дерева распятие. За ними наблюдал, сидя на одном из камней, которыми был обложен водоем, какой-то красивый араб в тюрбане, с ятаганом за шелковым поясом.

– Зачем ты это делаешь, друг мой? – спросил араб, поглаживая бороду. – Тебе же известно, что этим ты нарушаешь вторую Моисееву заповедь. [52]52
  Вторая Моисеева заповедь гласит: «Не сотвори себе кумира и всякого подобия, да не поклонишься им, не послужиши им».


[Закрыть]Я имею полное право поразить тебя насмерть своим ятаганом, но я всю жизнь страдал и грешил от того, что дух мой слаб – оттого-то я не могу хладнокровно убивать не только животных, но даже людей. Зачем ты это делаешь?

– А что мне остается делать, чтобы не умереть с голоду, – сказал фокусник. – Люди окончательно отказались от меня, и моя единственная статья дохода – позировать этому сердобольному художнику, который платит мне шесть пенсов в час за то, что я лежу на кресте целый день. Сам отт живет тем, что продает статуэтки, изображающие меня в этой нелепой позе. Образ умирающего злоумышленника вызывает всеобщее преклонение, ибо по-настоящему людей ничто, кроме уголовной хроники, не интересует. Когда у художника накапливается достаточное количество распятий, а у меня накапливается достаточное количество шестипенсовиков, я беру отпуск и отправляюсь бродить по свету, даю людям добрые советы и сообщаю им непреложные истины. Если бы только они слушали меня, им бы жилось много счастливее и сами они стали бы лучше. Но они отказываются верить мне, покуда я не покажу им какой-нибудь фокус; стоит мне показать им фокус, они бросают мне медные гроши, а иногда даже «тики», и говорят, что я замечательный человек, что другого такого никогда на свете не было. Тем не менее они остаются такими же глупыми, злыми и жестокими, как и прежде. Иногда я начинаю думать, что господь совсем отвернулся от меня.

– А что такое «тики»? – спросил араб, заботливо расправляя складки одежды.

– Это монетка в три пенса, – сказал фокусник, – их чеканят потому, что люди, обладающие чувством собственного достоинства, стыдятся бросать мне на глазах у публики медяки, а шесть пенсов, по их мнению, слишком много.

– Не хотел бы я, чтобы со мной так обращались, – сказал араб. – Я тоже несу людям свое учение. Если мой народ оставить без присмотра, он тут же повалится ниц и начнет бить поклоны подряд всем идолам, какие только найдутся в этом ларьке. А идолов не найдет, так камням станет поклоняться. Я же учу его, что нет бога, кроме Аллаха – великого и мудрого, прекрасного и всемогущего. И уж его-то изображение ни один смертный создать никогда не осмелится. Если бы кто решился на такое святотатство, я бы не стал рассуждать о милосердии Аллаха, а сумел бы преодолеть слабость своего духа и убил бы дерзкого своими руками. Но кто дерзнет облечь в плоть величие Аллаха? Даже изображение чистейших кровей скакуна не дало бы представления о его красоте и великолепии. Так вот, когда я говорю людям об этом, они и меня просят показать какой-нибудь фокус, а услышав, что я обыкновенный человек, такой же, как они, и что даже самому Аллаху не позволено нарушать свои законы – если допустить мысль, что он вообще может нарушить какой-нибудь закон, – они уходят, делая вид, что я сотворил для них чудо. Но в вере своей они непоколебимы, потому что стоит им заколебаться, и я тотчас же напущу на них тех, кто непоколебим, и тогда им конец. И тебе надо бы так же, друг мой.

– Но я-то учу их не убивать друг друга, – сказал фокусник. – Нужно быть последовательным.

– Это справедливо, пока дело касается их личных распрей, – сказал араб, – но мы должны убивать тех, кто непригоден для жизни. Сад нужно не только поливать – его нужно и пропалывать.

– А кто может решить, пригоден человек для жизни или нет? – сказал фокусник. – Верховные правители, проконсулы, первосвященники считают, что я непригоден. Может, они и правы.

– К тому же заключению пришли власти и в отношении меня, – сказал араб. – Мне пришлось бежать и скрываться, пока я не убедил нескольких здоровенных парней, что их старейшины заблуждаются, а прав я. Затем я вернулся в сопровождении здоровенных парней и прополол сад.