Текст книги "Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 2"

Автор книги: Бенджамин Рошфор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Это было не с мужчиной, дорогой. С лошадью. И не нужно думать о чем-то ужасном. Это было с лошадью и порвалось во время галопа.

А такой утонченный опыт, такое знание тела, такое владение языком?

– А, ну это было с подружками.

Между двумя обменами любезностями, когда они свалились с сиденья, завернувшись в свадебный наряд, одна из лошадей просунула голову за занавеску, намереваясь без сомнения получить свою порцию овса.

– Не видел ли я вас где-нибудь раньше? – спросил Тюльпан.

– Да, конечно. И я вас также видела. Я заметила вас среди зевак, когда поднималась по ступенькам церкви в Баньоле.

– Вы – мадмуазель де Курк?

– Да. А вы, как вас зовут?

– Фанфан Тюльпан.

– Фанфан Тюльпан? – воскликнула она, пытаясь высвободиться из неразберихи своего туалета. – Ты сказал "Фанфан Тюльпан"?

– Да, конечно!

Тут она расхохоталась до упаду.

– Так это ты чуть было не опрокинул меня, когда я стремглав бежала со свадьбы? Ты и есть тот самый знаменитый Тюльпан? Это прекрасно. Но откуда ты взялся, хулиган? От герцога Орлеанского?

– Совершенно верно. И ещё немного – и я не вышел бы оттуда невредимым и, поверь мне, в этом была бы виновата не лошадь. Но объясни мне, почему ты стремглав мчалась со свадьбы? И откуда ты меня знаешь?

– Я мчалась со свадьбы, потому что в тот момент, когда кюре спросил меня, согласна ли я взять себе в супруги месье Унтеля, я сказала: – Подумав как следует, нет! Я была уже снаружи, когда в церкви все ещё стояли ошеломленные и окаменевшие. Но ты знаешь, – добавила она немного спустя, я очень боялась, что в конце концов они меня схватят. Вот почему я остановилась здесь. Видишь? Между этим местом и дорогой есть небольшая роща. Поэтому нас не видно.

– И куда же ты направляешься? И что, если тебя задержат? Где мы находимся?

– Недалеко от Лувесьена. Я направлялась в Нормандию, после того, как объехала Париж, но одна из моих лошадей захромала. И потом ещё ты, мой дорогой.

– Я захромал?

– Нет. Но мне хотелось узнать, кто ты такой, когда ты потерял сознание. Я видела фиолетовый синяк у тебя на затылке. В конце концов я сказала себе: – Он не умрет! И вот я решила остановиться, чтобы убедиться в этом. Слава Богу, ты не умер.

– Я думал, что я сплю, – признался Тюльпан. Затем, рассмеявшись, он добавил: – Это совершенно необычное происшествие, девушка знатного происхождения, которая устроила страшный скандал: сбежала со своей свадьбы!

– И ты думаешь, что я вышла бы замуж за генерала Рампоно! – гневно закричала она.

– Рампоно?

Это имя его поразило его. Он сказал, что много лет назад во Франции, а затем на Корсике, он служил под командованием полковника Рампоно, старого, трусливого, безобразного садиста, и что тот был ответственен за смерть его лучшего друга Гужона Балена.

– Но это он и есть, мой дорогой! И как ты думаешь, откуда я так хорошо тебя знаю? Из его рассказов. Я слышала как он говорил о тебе! У него всегда появлялась пена на губах. О, как мне постепенно стал симпатичен этот дезертир, этот бабник, этот бандит, этот нахал, этот Тюльпан, о котором он только и говорил, которого он только и мечтал схватить за шиворот и притащить на военный трибунал! Ах, я чертовски мечтала наставить ему рога, но как я довольна, что устроила это с тобой!

– Дорогая, – спросил Тюльпан после непродолжительного молчания, – как тебя зовут?

– Эвелина.

– Эвелина, я не понимаю. Не проще ли было бы ... я хочу сказать: после этого ужасного скандала, может быть тебе лучше было скрыться в монастыре. Ты можешь оказаться в Бастилии, если твоя семья потребует королевского приказа об аресте. Почему ты позволила... состояться помолвке с Рампоно?

Это оказалась печальная и достаточно банальная история, иллюстрирующая условия, в которых ещё находились молодые девушки; несмотря на то, что казалось бы нравы с течением времени изменились в лучшую сторону, они оствались в паутине послушания, угнетения, чужих интересов, невозможности выр ваться из под мощных запретов и родительского гнета. По крайней мере до последней минуты, как в данном случае.

– Мой отец разорился в игорных домах, которыми переполнен Версаль. Мой брак с человеком, который был бы достаточно богат, чтобы выручить его, и на который я согласилась бы без всяких возражений, представлялся ему наилучшим решением. Он давно уже имел Рампоно в виду; они были немного знакомы и моему отцу было известно об его процветании.

– Рампоно богат? Со временем он сделал карьеру?

– Я объясню тебе. Однажды вечером отец пригласил его к нам, но ничто не дало мне повода заподозрить, что ставкой в их игре являюсь я. Все прошло, как будто ничего и не было, и я не вспоминала о Рампоно, так как он не вызвал у меня особого интереса. На самом же деле меня показали ему как корову на ярмарке. Между ними был заключен молчаливый договор: если я понравлюсь этому человеку настолько, что он возьмет меня без приданого, то он обязуется также заплатить долги моего отца и взять на себя расходы по содержанию дома. Прекрасно, не правда ли?

– Я ищу слова для того, чтобы выразить мои чувства, но не могу найти достаточно оскорбительных. Как ты узнала об этой ужасной комбинации?

– От моего отца. В тот день, когда от Рампоно пришло письмо, в котором он предлагал этот брак, сначала я покатилась со смеху. Я сказала: – Он что – спятил, твой друг, или с ним что-то случилось? Ты хочешь, чтобы я вышла замуж за этого старого косоглазого карлика?

И тогда я увидела, что мой отец огорчен, а потом он пришел в ярость и кончилось тем, что он заплакал и сказал, – ему ничего больше не остается, как пустить себе пулю в лоб. И он сделал бы это. Он меня в этом убедил. Вот и все. Вот так я стала невестой генерала. Слава Богу, – добавила она, снова неожиданно рассмеявшись своим чудесным смехом, – слава Богу, что для того, чтобы скрасить наши мрачные вечера, существовал тот невидимый гость, которым оказался ты, и о котором я мечтала, закрыв глаза, как о чудесном принце, когда Рампоно описывал тебя как отпетого висельника. Приступы его ярости иной раз были так сильны, что у меня часто возникала надежда, что его хватит удар. Я даже надеялась, что его убьет черепица, сорвавшаяся с крыши в тот момент, когда мы будем входить в церковь, но так как ничего этого не произошло и гром не поразил его, когда он надевал мне кольцо, то я подумала: – Хорошо, милая Эвелина, надо надеяться только на себя! – Вот как я оказалась здесь, в этом чудесном уголке Франции вместе с моим милым шалопаем.

Они снова стиснули друг друга в объятиях с безумной страстью, которая вызвала такое ностальгическое ощущение непрочности этой неожиданной встречи, что она спросила его:

– Ты не сразу забудешь меня?

Он сказал, что никогда её не забудет. Сколько раз он говорил женщине, что никогда не забудет её? Но он всегда был при этом искренен, так что когда женщина спрашивала его, увидятся ли они снова, то он, как обычно, отвечал, что увидятся.

Затем они молча оделись и вновь запрягли лошадей. Тюльпан вышел на дорогу; наступил вечер, все больше сгущались сумерки и ему стало ясно, вероятность того, что в этот час появятся преследователи, даже если предположить, что они вы берут именно эту дорогу, становится все меньшей. У маленькой кареты был фонарь. Если ехать осторожно, можно было двигаться всю ночь. Эвелина все-таки опасалась быть схваченной. Зато завтра, если не случится несчастья, она будет в Алансоне, в надежном убежище.

Скорее из любопытства, а главным образом для того, чтобы рассеять внезапно охватившую их печаль, когда они, словно за похоронными дрогами, шли за каретой, которую лошади вытаскивали на дорогу, Тюльпан спросил, благодаря какому же мошенничеству Рампоно стал генералом и разбогател настолько, что смог купить себе молодую девушку из благородной семьи.

– Генерал... Я думаю, что это случилось благодаря протекции молодого герцога Шартрского.

"– Решительно, этот тип то одним, то другим способом оказывается на его пути," – подумал Тюльпан, но ничего не сказал.

– А что касается его денег, то несколько лет тому назад он женился на беспомощной старухе, стоившей миллионы, за которой ухаживал с потрясающей заботливостью, но в обществе ходили слухи о том, что он её отравил.

Она замолчала. разглядывая пыльную дорогу; небольшой замок вдали, окруженный каким-то строениями. Пели птицы.

– Ну, хорошо, прощай Тюльпан, – сказала она с глазами, полными слез. И добавила вполголоса, приподнявшись на сидении: – Это замок де Рош Нуар, он расположен в одном лье от Алансона и принадлежит моей матери. Она разошлась с моим отцом более десяти лет тому назад из-за его непристойного поведения, а также для того, чтобы не позволить ему растратить все её состояние. Заключение суда было в её пользу, что поз волило ей сохранить свое родовое имение, но она потеряла право на то, чтобы я жила с ней вместе. Ты видишь, я приехала, мой дорогой. Она сильная, энергичная и стойкая женщина. Я думаю, у неё достаточно связей и могущенственных покровителей, чтобы помочь мне избежать монастыря...или Бастилии. Её добродетель в сопоставлении с печальной репутацией моего отца помогает ей в общественном мнении. Но... но что ты делаешь?

Он легко скользнул к ней и взял вожжи из её рук.

– Но, мои милые! – крикнул он на лошадей, а затем, когда они помчались, повернулся к Эвелине:

– Я провожу тебя, – сказал он с полной нежности улыбкой. Разве я не говорил, что мы снова увидимся? Так зачем же ждать? У меня нет ни кола, ни двора, меня никто не ждет. В моем прошлом одни старые раны. Я не знаю, что ждет меня в будущем. Так не согласится ли моя сегодняшняя супруга дать мне все то, чего я не имею? До смерти уставший, многократно предаваемый, а теперь ещё и преследуемый, я часто мечтал о спокойных днях, о том, чтобы окончить свои дни рядом с кем-то – и этим кем-то стала ты.

И тут они услышали шум погони.

* * *

Их было около дюжины. Их отделял уже лишь поворот дороги, скакали они во весь опор, держа в руках факелы. И во главе их скакал человек, которого Эвелина немедленно узнала, испустив крик ужаса: это был Рампоно, который впервые в своей жизни превратился в кентавра, подстегиваемого унижением и яростью. Факел в его руке, за которым тянулся черный хвост дыма, зловещим багровым светом озарял его искаженные черты. Они находились всего лишь в полукилометре и рассчитывали догнать карету через пару минут, но не приняли во внимание, что имеют дело с Тюльпаном.

В ту же секунду, когда он обнаружил опасность, Тюльпан безжалостным ударом кнута подбодрил своих лошадей и погнал карету во всю мочь. Не переставая стегать лошадей, он заулюлюкал, испуская те дьявольские ужасающие крики, с помощью которых ирокезы возбуждали пыл своих скакунов. Примерно в течение четверти часа всадники не смогли добиться преимущества, но со временем стало очевидно, что если карета и не перевернется, то их лошади, которым приходилось тащить тяжелый экипаж, не выдержат долго такой скачки. И кроме того наступала ночь. При том слабеньком фонаре, который у них был, они рисковали налететь на дерево или оказаться в канаве, прежде чем им удастся заметить препятствие.

Пересиливая топот лошадей, скрип колес, ужасный треск кареты и свист ветра в ушах, он прокричал:

– Эвелина!

Она сидела рядом с ним на кучерском сидении, цепляясь изо всех сил, чтобы не слететь на землю от ужасных толчков, стиснув зубы и повторяя про себя: – Фанфан, дорогой мой. Боже, спаси нас! Я буду твоей женой, дорогой мой, я буду твоей женой.

– Да? (Ей тоже приходилось кричать).

– Раздевайся.

– Что ты сказал?

– Я сказал: перебирайся в карету и раздевайся.

Она ничего не понимала, но сделала все, как он сказал. Может быть он сам не знал, что говорит, но она ему доверяла.

Тут он, продолжая мчаться с бешеной скоростью и держа вожжи одной рукой, начал сам раздеваться свободной рукой. Сюртук, рубашка, штаны, башмаки – все полетело внутрь. Чудом ему удалось стянуть штаны. Срывая голос, он прокричал:

– Натягивай все это на себя. И давай мне свое платье! Скорее, я замерзаю.

Действительно, он был почти гол на ураганном ветру их галопа! Но через минуту он исчез. Он превратился в новобрачную. Это был замечательный пример эквилибристики и ловкости, невозможный для человека в здравом уме.

Итак, он проделал это. Во-первых, их преследователи, пылающие факелы которых освещали дорогу, приближались. Не слишком быстро, но приближались. Расстояние между ними составляло приблизительно двести метров. Во-вторых, Эвелина все ещё недоумевала, зачем она превратилась в мальчика в сюртуке, рубашке с жабо и штанах. Недоставало только маленькой шляпы. Куда она подевалась? Была потеряна в Баньоле? Забыта на берегу Сены? Сорвана ветром во время скачки? На этот вопрос было трудно ответить, да и не важно.

То, что последовало далее, Лафайет назвал бы блестящим отвлекающим маневром. Для его выполнения Тюльпан подождал подходящего места и когда ему показалось, что нашел его (краем глаза он все время следил за погоней), в тот момент, когда ряд поворотов дороги скрыл их на какое-то время от глаз преследователей, он сказал:

– Эвелина! У нас есть пять минут. Ты можешь ездить без седла?

– Да. Но зачем?

Не задерживаясь, Тюльпан выпряг одну из лошадей, которая, как ему показалось, была в лучшем состоянии и закричал:

– Садись на неё. Уезжай с этой дороги. Поворачивай направо. Там ты окажешься возле Сены и гони вдоль берега.

Он изо всей силы натянул поводья, так что лошади остановились. Освобожденная лошадь заржала от облегчения, а затем от досады, когда Эвелина одним прыжком вскочила на неё. Но это было хорошее животное, и она галопом помчалась к Сене через небольшой лесок, тогда как Эвелина, поняв наконец, что задумал Тюльпан, закричала:

– Нет! Нет! Нет!

– Я не вижу другого выхода, любовь моя. Мы встретимся в замке Рош Нуар, – прокричал он во все горло (так как она уже исчезла) и яростно схватился за кнут, чтобы погнать оставшихся трех лошадей.

И снова прямая дорога и деревья слева и справа, которые, казалось, машут вслед мчащейся карете. Еще десять минут этой фантастической скачки, которая не могла продолжаться вечно: с каждой секундой Тюльпан чувствовал, как слабеют его лошади. Теперь он стоял на сиденьи, широко расставив ноги, чтобы иметь больше опоры, и сильно откинувшись назад, чтобы не слететь. Его белое платье развевалось на ветру, как знамя, не позволяя никому усомниться в том, что это действительно Эвелина де Курк. Если бы даже Рампоно заподозрил, что в тот короткий миг, когда он потерял экипаж из виду, невеста исчезла в лесу, то теперь у этого негодяя не было никаких сомнений. Вот-вот он её догонит!

И действительно преследователи были настолько близко, что Тюльпан слышал их дыхание, такое же тяжелое, как и у их лошадей. Одно было совершенно ясно: отношение Рампоно к нему не могло улучшиться со временем, его ярость будет тем более безгранична, так как он вполне может полагать. что именно Тюльпан явился подстрекателем его невесты к побегу. Сделанный рогоносцем у самого алтаря, одураченный, выставленнный на посмешище, когда его сообщники увидят, что они преследовали мужчину – скорее всего любовника! Тюльпан достаточно хорошо знал своего бывшего полковника, чтобы не сомневаться в том, что тот его четвертует. Тут он снова схватил вожжи одной рукой, в другую руку взял трость.

Первый всадник, который поравнялся с ним (это был не Рампоно), получил крепкий удар и с криком свалился с лошади. Хороший удар: трость разлетелась пополам. Тюльпан не спеша вытащил из подштанников, которые он умудрился сохранить, двухствольный пистолет любезного Амура Лябрюни и выстрелил в лошадь без всадника, которая продолжала скакать рядом с ним. Затем мгновенно обернувшись, он выстрелил в грудь лошади, мчавшейся следом; та в свою очередь немедленно рухнула, также как и все остальные, и кони и люди, скакавшие слишком близко для того, чтобы во время затормозить, свалились на двух убитых лошадей, сопровождаемые страшным шумом, ржанием, криками и руганью.

Единственным, кому удалось в силу таинственной случайности избежать этой игры в кегли, оказался Рампоно.

Мы уже говорили: ярость превратила его в кентавра. Он поравнялся с правой дверцей кареты, и Тюльпан услышал, как тот кричит:

– Стой! Стой или я стреляю! Вскоре раздался выстрел – и произошла катастрофа. Головная лошадь упряжки, нога которой была перебита пулей, споткнулась и упала на колени, увлекая в своем падении остальных и карету, которая перевернулась. Минуту спустя Рампоно, наконец настигший стерву, проститутку и шлюху, оказался на спине у Тюльпана, ударившегося лицом о землю, и держал его, задохнувшись от бешеной ярости, до тех пор, пока Тюльпан не обернулся.

К этому времени стало почти темно, но даже если бы это было днем, вид у Рампоно был во всяком случае неописуемый.

– Нет... – с трудом прохрипел он. – Нет... это кошмар...Эвелина!

– Я не знаю никого с таким именем, мсье, – сказал Тюльпан, достаточно спокойный, но готовый к самому худшему.

– Но это её платье! А ты – Тюльпан, распутный Тюльпан!

Он явно был на грани сумасшествия и с неописуемой яростью ударил Тюльпана в лицо; потом, вскочив, выстрелил в упор, целясь в голову. Но Тюльпан во-время перевернулся и теперь уже он, никогда не расстававшийся со своим оружием, свалил генерала Рампоно.

Убил ли он его? Вряд ли, он стрелял не для того, чтобы убить, а для того, чтобы не быть убитым самому. И если он его убил, то должен ли был он сказать "Проклятье!" или просто "Браво!"? Вот вопрос, который он задавал сам себе, мчась через поле босиком и в одних подштанниках. Неподалеку позади него мелькали факелы. Был ли Рампоно мертв или жив, его люди казалось, не отказались от своих намерений схватить его молодую жену.

4

– Хорошо ли вы спали, мсье? Удобная ли у вас была постель? – спросил нежный и чистый женский голос. – Во всяком случае, вы очень долго спали. Знаете ли вы, что сейчас уже четыре часа пополудни?

Говоря это, она открыла тяжелые шелковые занавеси и Тюльпан, который с трудом приходил в себя, обнаружил, что он находится в такой роскошной комнате, какой ему никогда не приходилось видеть. Ковры. Бронза. Картины. Стены, отделанные шелком, и такие же драпировки. Но по красоте ничто не могло сравниться с дамой, которая, разговаривая, приближалась к нему. Ей было, наверное, около тридцати пяти лет и она находилась в расцвете своей красоты. Она была изящна, вся одета в белое, с янтарным цветом лица, красивыми зубами, сверкавшими, как жемчужины, и глазами...

– О, глаза, Боже мой! Мадам, я не знаю, что вам ответить, но совершенно ясно, что я должен сказать вам огромное спасибо. Но что я здесь делаю?

– Ну хорошо, сначала вы должны восстановить свои силы, – сказала она улыбаясь, и в этот момент вошел чопорный лакей с подносом в руках. – Мне кажется, вы в этом нуждаетесь, не так ли?

– По правде сказать, мадам, я не знаю, как давно я не ел, – сказал он, разглядывая теплые рогалики, сдобные булочки, сухие бисквиты и дымящийся шоколад, которые лакей, уходя, поставил ему на колени. – Могу я начать атаку?

– Начинайте, – смеясь, разрешила она.

– Вы не ответили мне, мадам, – сказал он, принимаясь за еду. – Глядя на вас, я должен заключить, что нахожусь в замке Спящей Красавицы, однако, это не так: вы слишком хорошо проснулись.

– Может быть жаль, что так получилось, – сказала она, грациозным движением присаживаясь к нему на постель. – Мне нравится быть разбуженной таким прекрасным принцем, как вы! Вы смеётесь?

– Вот уже второй раз как меня так называют, – сказал он и подумал о мадемуазель Курк и о том, удалось ли ей добраться до своей матери. – Но впервые это происходит в замке такой красавицы. Как давно я нахожусь здесь... и, как говорится в романах, где я нахожусь?

– Вы находитесь у меня в Лувесьене и находитесь здесь с восхода солнца. С того момента, когда один из моих садовников нашел вас спящим в парке под деревом. Вы были без сознания. Я вернулась из Парижа с мсье Бриссаком, и вы не открыли глаз до тех пор, пока вас не перенесли сюда.

– Следовательно, я нахожусь у мсье Бриссака?

– Нет. Вы у меня. А мсье Бриссак, он... он мой друг, – сказала она с легким смущением и снова улыбнулась. Она рассматривала его, как ему показалось, со странной смесью интереса, симпатии и легкого кокетства. Он отвел взгляд в сторону, так как почувствовал, что начинает неприлично возбуждаться, торопливо проглотил шоколад и сказал:

– У меня был тяжелый день, честное слово.

У него не было намерения вдаваться в подробности, но она спросила:

– Вас преследовали, не так ли?

– Откуда вам это известно?

– Ночной сторож рассказал, что какие-то люди устроили у стен парка переполох. Может быть, они просто кого-то искали?

– Если бы они меня нашли, то я не дал бы и гроша за свою жизнь, но прошу вас поверить, мадам, что я не сделал ничего, кроме того, что оказал другому человеку услугу, за которую он остался мне признателен. Верите ли вы мне?

– Как же можно не поверить таким симпатичным губам и таким чудесным глазам, – воскликнула она со смехом, чуть приглушенным и взволнованным, глядя на Тюльпана. – В моей памяти вы навсегда останетесь совершенно обнаженным, потерявшим сознание ангелом, упавшим в мой парк прямо с неба.

– Обнаженным? Но на мне были кальсоны, мадам!

– Вы сделали из них себе подушку, так что теперь у этого ангела от меня нет секретов, – сказала она, продолжая смеяться, но слегка вздрогнув при этом, что заставило вздрогнуть и её великолепныю сильно открытую грудь: так получилось, что он осмелился взять её за руку и она её не отняла.

Истины ради мы должны сказать, что в этот момент Эвелина де Курк крупной рысью ускакала, по крайней мере на время, из сознания Тюльпана. Поднос с завтраком дрожал у него на коленях. Неизвестно до чего дошло бы дело, если бы взяв руку своей соблазнительной хозяйки, он не заметил своих черных ногтей и грязные руки. Весьма вероятно, что могло бы произойти нечто непоправимое, ведь читатель знает все. Но эти черные ногти и грязные руки...

Взглянув на Тюльпана, дама всё поняла.

– Вы можете здесь же рядом принять ванну, – сказала она с невинным видом, указывая ему на дверь, на которой были нарисованы розовые амурчики. И тоже порозовела.

Просто не подумав, а вовсе не из-за отсутствия стыда, и торопясь привести себя в порядок, Тюльпан выскользнул из постели и владелица Лувенсьенна испустила такой вздох (если не крик восторга), увидев его и его достоинства, и размеры этих достоинств, так что слава Богу, что в этот фатальный момент в дверь легонько постучал лакей, который вернулся, чтобы забрать поднос. Это заставило Тюльпана поспешно скрыться в ванной комнате. Когда он вышел оттуда, полностью приведя себя в порядок, вокруг талии у него было обмотано большое полотенце, так как холодная вода ничего не смогла поделать с его чувствами – но в комнате никого не было.

Прошло полчаса. Он снова прилег, ожидая. Чтобы убить время, он время от времени бросал взгляд в окно, с восхищением разглядывая большой сад в английском стиле, плавно спускавшийся к Сене, и искусственное озеро с беседкой для любовных забав в центре. Каменные гроты и изящные аллеи создавали пейзаж в стиле утонченного классицизма. Откуда-то, нарушая сельскую тишину, доносился легкий скрип, монотонный и однообразный. Строения, окружавшие центральное здание, в котором он находился, ясно указывали, что он попал в усадьбу, которую смутно видел накануне. Но к кому? Она даже не назвала ему своего имени.

– Теперь я чист, как новенькое су, – радостно воскликнул он, когда наконец появилась его хозяйка. Восхищение садом и беседкой для любовных забав не могло помешать ему думать главным образом о ней, о её груди, прозрачной коже – и он смутно представлял, что она также придет принять ванну. Но увидел сразу, что её поведение резко изменилось. Теперь мантилья скрывала её прелести, она выглядела озабоченной, и в руках у неё была мужская одежда.

Она протянула ему одежду, спросив при этом только, выспался ли он.

– Почти, – ответил он (спрашивая сам себя о том, что произошло), – вот только этот постоянный шум...

– Это машина Марли, которая снабжает водой парк Версаля через акведук, который вы видите. Скрипят её цепи.

– Я вижу, вы предпочитаете меня одетым, – сказал он с улыбкой, разворачивая костюм.

– Это одежда моего племянника Адольфа, который часто приезжает сюда и всегда оставляет её здесь. Думаю, она вам вполне подойдет. В этом костюме вам будет удобнее, чем в том, в котором вы прибыли сюда, – с огорчённой улыбкой сказала она, намекая на его отъезд.

– Вы прогоняете вашего прекрасного принца, мадам?

К ней вернулась её завораживающая улыбка. – Я предпочла бы не...

Однако ещё быстрее к ней вернулась её озабоченность и она добавила вполголоса:

– Но существует тысяча причин...и одна из них та, о которой я не осмеливаюсь вам сказать.

– Так скажите мне о других, – сказал он, с сожалением начиная одеваться.

– Курьер от мсье де Бриссака сообщил мне о том, что герцог проведет здесь сегодняшнюю ночь. Он мой...

– Да, да, мадам. Я понимаю.

– Его ревность ужасна. И ревность такого гиганта как он... Он сразу увидит, что вы мне понравились. Я никогда не могу ничего скрыть. И наконец...

– Наконец?

– Моя охрана сообщила мне о том, что какие-то личности разбойничьего вида скрываются поблизости. Они поджидают вас. Один из этих людей, когда его допросили, сказал, что вы убили вчера их генерала после того, как похитили его жену. Мсье, я разрываюсь между желанием оставить вас здесь, где вы будете в безопасности столько, сколько вам захочется, и невозможностью сделать это из-за косых взглядов мсье де Бриссака. Для того, чтобы вы могли уехать без риска, вы поедете в одной из моих карет, сопровождаемые моим кучером. Вы будете скрыты за занавесками кареты и можно будет решить, что это я. И вот ваш пистолет, – добавила она, – его нашли рядом с вами.

Она на мгновение замолчала, при этом в её взгляде больше не было ни кокетства, ни попыток очаровать его, но в нем сверкала чувственная страсть.

Он притянул её к себе, их губы оказались очень близко, но она оттолкнула его и сказала:

– Нет...Это невозможно... О, почему с первого мгновения вы так взволновали меня и почему я должна отказаться от того, что с такой страстью хочет все мое существо? Я ощутила это сразу... Скажи мне, как тебя зовут, мой маленький принц.

– Сначала ты скажи мне свое имя, самая потрясающая женщина, которую я когда-либо знал и которую я теряю в ту минуту, когда считал, что она моя. Сначала дай мне твои губы, – добавил он.

Но в этот раз было не нежное прикосновение, а огненный поцелуй, такой, словно ад сошелся с адом под восхищеннные аплодисменты присутствовавших там дьяволов. В этой комнате, отделанной шелком, воцарилось безумие абсолютного ада, когда они рухнули на постель, мгновенно разделись и сплелись друг с другом, как змеи во время схватки, сраженные вместе, но порознь неописуемым наслаждением, у которого было название, но существа которого они не знали, – стремительное излияние самой первоосновы нежности.

– У меня есть сын, – сказала она в перерыве между двумя пароксизмами страсти. – Его отобрали у меня двадцать лет назад. Я никогда больше с ним не встречусь. Это тоже одна из причин, по которой ты должен уехать. Я не могу безумствовать с человеком, который может быть моим сыном, и думать о том, что эти сыном можешь быть ты. Боже! какое наслаждение доставляет мне этот незнакомец! – простонала она.

– Тюльпан, – сказал он, – солдат удачи. Компаньон Лафайета в Америке. Пират Джона Поля Джонса.

– Ты останешься навсегда в моем сердце. Я – графиня Дюбарри, мой нежный пират.

Они снова бросились в объятия друг к другу и снова испытали это мгновенное наслаждение, при этом он прошептал ей на ухо.

– Я понимаю причину моего наслаждения. Я целую мое вечное божество, мою детскую любовь, как я уже делал это восемь лет тому назад... Ты помнишь то воскресенье, много лет назад, на улице Нёф-де-Пти-Шамп у модельера Лабилля? Трое голодранцев, среди которых был мой кровный враг Пастенак, которого позднее я убил в Лондоне, терроризировали прелестное создание, одетое во все белое, и в этот момент вошел маль чишка от горшка два вершка, вооруженный незаряженным пистолетом, и спас тебя – это был я.

– Титус, – сказала она. – Ты сказал, что тебя зовут Титус.

– Мне казалось, что это выглядит более элегантно. Ты этого не забыла?

– Я помню все так, словно это было вчера, мой маленький прекрасный принц. И я сказала тебе: "Если однажды вы окажетесь в опасности и вам понадобится помощь, то вспомните, что сегодня вы спасли графиню Дюбарри."

– И вот, я оказался в опасности, ты спасаешь меня и я уношу с собой все сокровища Голконды, которые сохранила моя память.

Таким образом случилось нечто непоправимое. В этот день в своем замке в Лувесьене графиня Дюбарри, которая ещё в то время, когда она была Жанной Бекю, родила сына от старого герцога Орлеанского, хотя тогда он ещё не был стар, так вот в этот день графиня Дюбарри (которая была наполовину прощена после тяжелого наказания, которому она была подвергалась в течение двух с половиной лет после смерти Людовика XV, фавориткой которого она была) совершила самый смертельный из своих многочисленных грехов.

И грехом этим был Тюльпан. Но Бог не дает нам бросить камень в этих грешников, так как не только в тот день, когда они встретились у модельера Лабилля на улице Пти-Шамп, но и много лет после этого они ничего не знали, – Жанна не знала, что Тюльпан её сын, а Тюльпан не знал, что Жанна его мать.

Прощание было мучительным. Они не понимали, почему в момент расставания у них возникло ощущение, что они состав ляют единое целое, которое приходится разрывать на куски, причем каждый возвращается к своей судьбе.

Мы-то знаем почему, мы понимаем.

* * *

В семь часов Тюльпан покинул замок в коляске с очень плотными занавесками, украшенной гербами графини. В Париже он переночевал на довольно приличном постоялом дворе, так как мадам Дюбарри вместе с последними рыданиями передала ему солидную сумму денег. Он всю ночь мечтал о ней и находился в состоянии какого-то непонятного волнения, словно какая-то потусторонняя сила пыталась предупредить его о чем-то, но о чем? В эту же самую ночь графиня отказала герцогу де Бриссаку. В течение нескольких недель она находилась в необычайном состоянии, представлявшем смесь страха и любовного отчаяния, но не обычной любви, а любви, отличавшейся от всего, что она знала прежде, которая её пугала, но восхитительным страхом; и в тот момент, когда она намеревалась сделать все возможное, чтобы найти Тюльпана, какой-то таинственный инстинкт предупреждал её о том, что ничего делать не нужно. Все, что она знала о нем из признания, вырванного в последнюю минуту, было то, что он намерен направиться в Нормандию.