Текст книги "Красная луна"

Автор книги: Бенджамин Перси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Мириам ужинает вчерашней курицей с соусом песто, но вкуса еды совершенно не чувствует. Вообще ничего не замечает. Даже удивляется, когда вилка вдруг начинает скрести по пустой тарелке: когда же она успела все съесть?

В ванну Мириам складывает несколько одеял и подушку, а рядом – десятидюймовый серебряный кинжал с рифленой рукояткой, два «глока», шесть обойм с серебряными пулями, дробовик, длинную красную ленту с серебряными патронами и фотографию дочери. Этот снимок всегда стоит возле ее кровати. Мириам проводит пальцем по лицу на фото, гасит свет, забирается в ванну и лежит, уставившись в темноту.

Глава 4

Чейз никак не может привыкнуть. После победы на выборах прошло уже полгода, а он до сих пор, услышав «губернатор Уильямс», каждый раз едва сдерживается, чтобы не обернуться: не стоит ли сзади какой-нибудь выпускник Йеля благородных кровей; может, это к нему обращаются, а совсем не к Чейзу? Ему нравится считать себя простым деревенским парнем. Именно поэтому его и избрали. «Человек из народа» – так его называют сторонники.

Он еще носит ковбойские сапоги и джинсы «Вранглер», но теперь все чаще вместе с ними надевает пиджак от Кельвина Кляйна. Он еще не избавился от простонародного выговора, но теперь в основном выступает на пресс-конференциях или публичных мероприятиях. Чейз уже сто лет не чистил стойла, не прокладывал трубопровод, не чинил изгородь и ни во что не стрелял, разве только в бумажную мишень. От Сейлема очень далеко до того ранчо в восточном Орегоне, где он вырос. До тех трехсот акров люцерны, до стада в шесть тысяч голов.

Ох, как далеко! Сейчас Чейз сидит на полу, скрестив ноги. Перед ним на соломенном мате лежит прехорошенькая японочка, чье обнаженное тело покрывают чайные листочки с разнообразными суши. Он ест с нее, как с тарелки, громко стуча палочками. Девушка едва дышит и не двигается, даже когда Уильямс, проведя по ее ключице, подцепляет лежащие в ямочке у основания шеи гункан-суши – обернутую водорослями икру морского ежа – и жадно их заглатывает.

Ресторан называется «Чайный домик Кадзуми» и располагается на юго-востоке Сейлема, возле Ланкастер-драйв. Это всего в двадцати минутах езды от здания правительства. Чейз частенько здесь обедает и ужинает. Зал мягко освещают свечи и бумажные фонарики, на стенах через равные промежутки висят свитки с японскими иероглифами, а между ними стоят горшки с бамбуком. В центре темнеет прямоугольный пруд с лилиями, вокруг расселись мужчины. Перед каждым вместо подноса – женщина. Гости берут палочками суши, медленно обнажая красавиц.

– Губернатор Уильямс?

– Да?

Позади согнулась в поклоне официантка в черном кимоно, расшитом по краю розовыми цветами. В руках у нее поднос с керамической бутылью и пивным бокалом. Официантка наливает саке в бокал с пивом и протягивает его Чейзу. Тот делает большой глоток и причмокивает.

– Замечательно. Просто замечательно. Спасибо.

На ярко освещенной круглой сцене опускается на колени пожилая седая японка в синем кимоно. Перед ней – кото, вырезанное в форме изогнувшегося дракона. Она ударяет по тринадцати струнам, натянутым на колки из слоновой кости, и комнату заполняет дрожащий звук.

Старуха смотрит на Чейза, и на мгновение их взгляды скрещиваются. По черным щелочкам ее глаз ничего не понять: кажется, что они поглощают свет. Уильямсу мерещится в них немое осуждение, неодобрение, точно как у одной из его бывших жен или у Августа, главы предвыборного штаба. Август настоятельно просит его не ходить в «Чайный домик Кадзуми».

Журналисты обожают печатать подобные снимки: Чейз выходит из стрип-клуба; Чейз, сидя в спортивном зале на баскетбольном турнире, кричит на судью и швыряется попкорном; Чейз мчится на катере по реке Колумбия в обнимку с двумя девицами – красотки вдвое его моложе и щеголяют в звездно-полосатых бикини. Ну и пусть себе печатают, если хотят. Чейзу плевать.

Но Августу не плевать. У Августа голова как у буйвола, а изъясняется он высокопарными фразами. Постоянно молит его (да, так и говорит: «Молю тебя!») подумать о дальнейшей карьере, о следующих выборах. Вечно сокрушается: дескать, подобным поведением Чейз льет воду на мельницу своих конкурентов. Но следующие выборы еще так нескоро. И потом, он же независимый кандидат. Да, независимый. Между прочим, именно за это его и избрали. Так что спасибо большое за заботу, но беспокоиться совершенно не стоит.

– Лучше пусть все будет на виду, – объясняет он Августу. – Я, в отличие от остальных мошенников, не прячу свое грязное белье. И людям это нравится. Потому что у меня белье вовсе не такое грязное, как у других. И никто не сможет застукать меня в тот момент, когда я беру взятку или изменяю жене.

– Потому что у тебя нет жены.

– Вот именно. Я же независимый, и этим все сказано.

Чейз открыл для себя японскую кухню не так давно – всего несколько лет назад. Он еще не очень ловко справляется, но если сосредоточиться – палочки уже не дрожат у него в руках. Уильямс запихивает в рот темаки, гункан и норимаки, наслаждаясь не только необычной на вид и вкус едой, но и присутствием прекрасной обнаженной женщины. У нее такая чистая и гладкая кожа, и до чего же странно выглядят на ее фоне его собственные руки – загрубевшие, коричневые от загара, покрытые вьющимися черными волосками.

– А ты красотка, – говорит он, разжевывая очередной ролл.

Старуха-японка играет, и посетители, кажется, двигаются в такт медленной ритмичной музыке, синхронно поднимают палочки и чайные чашки. Словно музыкантша умело дергает за привязанные к ним длинные красные струны.

В кармане оживает мобильник. Может, не обращать внимания? Это в его работе самое противное: все постоянно донимают, лезут с вопросами, требуют внимания, чего-то хотят – чтобы он произнес речь, проголосовал, выдвинул новую поправку к законодательству, дал обещание, пошел на попятный. Но на экране высвечивается «Август Ремингтон», от этого типа так просто не отделаешься. Если Чейз сейчас не ответит, тот просто будет звонить до тех пор, пока не добьется своего.

– Привет, Буйвол! – говорит Уильямс. – Угадай, где я сейчас…

– Помолчи. Пожалуйста, помолчи хоть минуту и внимательно меня выслушай. Тут такое случилось…

Глава 5

Раньше сон обрушивался на Патрика как лезвие гильотины. Он забирался в кровать, натягивал одеяло до подбородка, и уже через минуту на него падала темнота. Именно падала: всегда казалось, будто она стремительно и внезапно налетает откуда-то сверху.

Теперь, когда ползущие по потолку тени сгущаются и спускаются ниже, Патрик вздрагивает, широко открывает глаза и трясет головой. Нет, он очень хотел бы заснуть. Его одолевает постоянная усталость, больше всего на свете ему нужно по-настоящему выспаться. Но эти сны…

Патрик снова в самолете. За стеклом иллюминатора жемчужные облака пронзает молния. Кто-то дотрагивается до его запястья: женщина в соседнем кресле собирается что-то сказать. Но изо рта у нее вываливается неестественно длинный язык, подрагивающий в такт учащенному дыханию. Патрика обдает запахом падали. Десны соседки кровоточат, зубы превратились в заостренные клыки, глаза вспыхивают зеленовато-желтым пламенем. Он оглядывает салон, хочет позвать на помощь, но остальные пассажиры уставились прямо на него. Не только пассажиры – стюарды и стюардессы, приоткрывшие дверь кабины пилоты. Внезапно все начинают с воем сдирать с себя одежду, а потом бросаются на Гэмбла, алчно вытянув вперед когтистые лапы.

Если бы не эти сны, Патрик с удовольствием вообще бы не просыпался. Ему не хочется сбрасывать одеяло, ковылять в коридор, хрустеть кукурузными хлопьями, мылить подмышки под горячим душем, надевать новенькие джинсы и рубашку поло. Эту одежду купила мать, специально для первого дня в школе «Олд-Маунтин хай».

Сама она уже уехала показывать кому-то очередной дом – мать работает риелтором, – но оставила на кухне под ключами записку: «Удачи! Я тебя люблю!» Буквы похожи на колючую проволоку. Патрик сминает листок и по дороге выкидывает его в мусорное ведро.

На гравийной дорожке у дома стоит подержанный «вранглер». Его самая первая машина, мамин подарок – хотела скрасить ему переезд.

– Прекрасно понимаю, как все это трудно, но я хочу, чтобы ты был счастлив. Надеюсь, это хоть чуточку поможет! – С этими словами она вложила сыну в руку ключи.

Мама так старается. Правда старается. При каждом удобном случае говорит: «Я тебя люблю». Интересуется, не хочет ли Патрик поговорить. Не с ней, так, может, с кем-нибудь другим? Есть один хороший психотерапевт.

– Нет, спасибо. Я как-то не очень люблю все эти штуки.

На вопрос, что именно он имеет в виду, Патрик поясняет:

– Ну, всю эту говорильню.

Правая фара у автомобиля треснула и светит едва-едва. Откидная крыша подклеена скотчем. На большой скорости она хлопает, а ветер свистит сквозь щели, словно стая перепуганных птиц. На парковке от «вранглера» остаются бензиновые лужи или потеки антифриза, присыпанные ржавой пылью. Джип буквально на ладан дышит, но Патрик все равно очень его любит.

Солнце блестит, отражаясь от щебенки. Он сворачивает на асфальтовую дорогу. До школы – пять миль. Вот здесь, на обочине, месяц назад стояли машины новостных телеканалов, репортеры толпились возле их забора и держали дом под прицелом камер. Ждали, когда покажется Патрик Гэмбл. Но он так и не вышел, и в конце концов они убрались восвояси. С него вполне хватило и одного интервью. Ему нечего было сказать журналистам. Да, все, кроме него, погибли. Но он уцелел не потому, что сделал что-то особенное, а просто потому, что спрятался под трупом и притворился мертвым. Об этом не хотелось говорить, не хотелось вспоминать, это следовало поскорее забыть.

Хуже всего было уже после посадки. Он тогда почувствовал приступ одуряющего страха. Самолет приземлился, затормозил, и кровь хлынула по проходу. Машина несколько раз повернула, и Патрику стало абсолютно ясно: вот сейчас ликан его найдет. Или военные забросят в салон гранаты. Нет, ему точно не спастись, спастись невозможно. Столько смертей, отсюда не выбраться. Измазанный кровью Патрик Гэмбл и сам уже почти превратился в труп: лежал, не двигаясь, и едва дышал.

Он толком ничего не видел, зато чувствовал. Вот вспыхнули мигалки – это подъехали полицейские машины, пожарные, «скорая помощь».

Пилот закричал по громкой связи:

– Тебе конец, гребаная псина!

Ликан в ответ взвыл. Звук был такой, словно рвется жестяной лист.

Труп соседки навалился на Патрика, ее руки вяло обнимали его, а острый подбородок уткнулся прямо в макушку. Гэмбл видел лишь заляпанную кровью блузку и кусочек обивки сиденья. Боялся пошевелиться, боялся сдвинуть тело даже на миллиметр – вдруг ликан услышит шум.

Было слышно, как тварь расхаживает туда-сюда по проходу. Ее ноги, или лапы – как вообще это называется? – ступали прямо по трупам, хлюпали на пропитавшемся кровью ковровом покрытии. Так много крови: на полу, на распоротых сиденьях, на одежде. Вокруг Патрика все стало липким от нее. Наконец самолет дернулся и замер. Когти ликана заскребли по пластику – всего через несколько рядов от Гэмбла. Чудовище дергало крышку аварийного люка. Вот ему удалось сдернуть его с петель, и в салон ворвался порыв ветра, хлынул солнечный свет.

Тут же засвистели пули. Они попали в обшивку и в ликана. Патрик это слышал. Слышал, как металл пробивает плоть. Как вой чудовища захлебывается в крови. Как падает тело. Стрельба не прекращалась еще несколько секунд. Гэмбл так испугался, что скинул с себя труп соседки. Женщина соскользнула, тяжелая мертвая голова стукнулась ему в бедро, но мертвая рука продолжала цепко сжимать его плечо. Теперь Патрик видел белые искры и ярко-оранжевую дугу пламени: пули отскакивали от металлических подлокотников, прошивали пластик и сиденья, кромсали провода. Запах дыма заглушил запах крови.

Потом наступила долгая тишина. Патрик даже на несколько минут выпал из реальности, забыл, что самолет приземлился, что ликана застрелили, что с ним самим теперь все будет в порядке. В настоящее его вернул чей-то злой и испуганный голос:

– Есть тут кто-нибудь живой? Эй, есть тут кто-нибудь?

«Да», – хотел сказать Патрик. Но не смог. Как не смог он пошевельнуться и спихнуть с коленей труп. Пальцы запутались в волосах мертвой женщины. Он был не в силах даже поднять руку и подать знак. Сначала в самолет вбежали облаченные в черные бронежилеты солдаты с автоматами в руках.

– Все чисто!

Потом через аварийный люк эвакуировали пилотов. И позже, много позже, на борт поднялись агенты ФБР.

Маски, прозрачные очки, молочно-белые пластиковые костюмы, резиновые перчатки, бахилы. Двое несли планшеты. Фотограф, вооруженный камерой с длинным объективом, сделал несколько снимков распростершегося на полу ликана, а затем тварь запаковали в пластиковый пакет с молнией и вытащили из самолета. Тогда фотограф, перелезая через наваленные тела, добрался до салона первого класса, где сбилось в кучу и погибло столько народу. Некоторое время там мелькала вспышка, потом он вернулся в экономкласс и начал методично прочесывать салон: снимал сначала номер ряда, а потом трупы пассажиров.

В конце концов фотограф добрался до пятнадцатого ряда и окинул невидящим взглядом Патрика. И только когда тот моргнул, ослепленный вспышкой, фотограф отшатнулся.

– Бог ты мой! – сказал он, делая еще один снимок.

Вспышка высветила в памяти Патрика последующие несколько минут. Его вытащили из-за кресла.

– Ты ранен? – спрашивали его.

– Что произошло?

– Как тебя зовут?

– Как тебе удалось остаться в живых?

– Нет, – отвечал Патрик на все вопросы. – Нет, – повторял он снова и снова, будто не знал никаких других слов.

Кости ныли, зрение застила белая пелена, словно в каждом глазу образовалось по катаракте. Только теперь Патрик вспоминает, что почувствовал тогда: он внезапно сделался глубоким стариком, почти полумертвым, его словно бы выволокли из могилы.

Школа «Олд-Маунтин хай» врезается прямо в склон холма: красная покатая крыша и черные стены из грубо вытесанных кирпичей. Патрик объехал огромную парковку вдоль и поперек, но, кажется, все места заняты. Он внимательно смотрит по сторонам и то и дело жмет на тормоз, пропуская стекающихся к школе учеников. Те пригибаются под тяжестью рюкзаков, смеются, окликают друг друга, набирают эсэмэски. Радостно звенят голоса, из окон грузовиков на гигантских колесах доносится громкая кантри-музыка. Солнце, отразившись от капота джипа, на мгновение ослепляет Патрика, а когда он открывает глаза, перед автомобилем оказываются две загорелые девчонки с сияющими золотыми волосами, наряженные в майки с глубокими вырезами и коротенькие шорты. Гэмбл снова ударяет по тормозам. «Вранглер», дернувшись, замирает, а девицы, прервав разговор, окидывают неодобрительным взглядом сначала машину, а потом и самого Патрика.

Наконец он находит свободное место в дальнем углу парковки, подхватывает с заднего сиденья рюкзак и захлопывает дверь. Но джип, похоже, решил отправиться следом за хозяином. Патрик в панике чертыхается, пытается остановить машину голыми руками, а потом прыгает в кабину и дергает ручник.

По пути к школе он дважды оглядывается через плечо: на месте ли джип, не загорелся ли, не отвалилось ли колесо. Во взгляде Патрика читается жгучее желание прыгнуть за руль и двинуть по направлению к горам, а оттуда – на юг по побережью. Уехать отсюда и не оглядываться.

В школе учится две тысячи учеников, а он никого не знает. Гэмбл легонько щиплет себя за переносицу. С самого первого дня переезда его неотступно преследует легкая головная боль. Мать говорит, это из-за нервного напряжения и перепада высот. А он во всем винит кровать. Мама ее у соседки купила. У той сын свалил в Портленд – нашел там девушку и работу, родители теперь его комнату переделывают в гостиную, вот кровать им больше и не нужна. Патрику очень неудобно спать; ему кажется, что матрас еще помнит очертания чужого тела. Очередное подтверждение: он здесь чужой.

А вот местная природа ему нравится. На вершинах Каскадных гор сияют испещренные расселинами ледники, меж лесистых холмов, поросших ксерофиллумом, текут белопенные реки. Тут много пешеходных троп. А на востоке раскинулись шафрановые равнины и изредка встречаются полосатые каньоны и черные холмы. Пронзительно-синее небо – такое бывает только высоко в горах – напоминает цветом прожилку в толще мрамора.

Но мать ему совсем чужая, а кровать похожа на гроб. Ночью Патрик просыпается, бредет в темноте в туалет и обязательно врезается в стенку или в книжный шкаф. Чужая комната. «Всего один только год», – думает он, открывая стеклянные двери школы, проталкиваясь сквозь толпу учеников. Через год отец вернется домой, он сам тоже вернется домой, и можно будет сделать вид, что никакого злополучного рейса номер триста семьдесят три никогда и не было.

Все утро Патрик словно в тумане. Забыл код от шкафчика в раздевалке. В запруженных народом незнакомых коридорах трудно сориентироваться, но он не хочет ни у кого спрашивать дорогу. В результате опаздывает на каждый урок и ловит на себе косые взгляды одноклассников. Учителя в очках и плохо сидящих брюках расхаживают между партами и, слюнявя пальцы, раздают учебные планы, скучающими голосами рассказывают о своих требованиях.

Патрику сложно вникнуть во все это. Он слишком взвинчен. Ему тяжело дышать. Лампы слишком яркие. Стулья слишком старые и жесткие. Гэмбл прикусывает щеку, и рот наполняется кровью. Вот и полдень. Часы тикают словно бомба.

Помнится, давным-давно, еще в начальной школе, все увлекались такими специальными книжками под названием «Волшебный глаз». Надо смотреть на страницу, пока изображение не начнет чуть расплываться, и тогда из привычной картинки вдруг неожиданно проступает другая. Патрик хорошо помнит одну: на испещренной кратерами серой поверхности луны внезапно проявился череп. Он тогда захлопнул книгу и потом долго старался не смотреть в ночное небо, даже закрывал жалюзи перед сном, боялся, как бы луна не заглянула в окно и не ощерилась на него мертвым ртом.

Первый школьный день похож на такую вот книжку. Если долго смотреть, из повседневности проявляется какая-нибудь опасная жуть. Грохот захлопнувшегося шкафчика превращается во взрыв. Поломанный карандаш – в торчащий обломок кости. А девчонка с бледным напудренным лицом и черными волосами – в труп.

Патрик то и дело дергает головой: кажется, все шепотом повторяют его имя, но никто не обращается прямо к нему. Патрик. Патрик Гэмбл. Он наклоняется над фонтанчиком с питьевой водой, а когда распрямляется – позади стоит девчонка и таращится на него из-под длинной челки.

– В чем дело?

В ответ она лишь с шумом втягивает воздух, хихикает и убегает.

Может, ему мерещится? Или его действительно узнают? Хорошо бы не узнавали. Его фотографию показывали в новостях и печатали в журналах и газетах, включая «Орегониан» и «Олд-Маунтин». Журналисты окрестили его Чудо-мальчиком. Но прошел уже целый месяц. Патрик всегда считал, что внешность у него самая заурядная: худощавый шатен среднего роста, кепка надвинута на глаза, из особых примет – только красное родимое пятно в форме полумесяца возле правого глаза.

Но теперь он точно уверен: на него все смотрят. В коридоре ученики оборачиваются, в классе учителя запинаются на его фамилии. Гэмбл пытается не обращать внимания. В конце концов, почти все здесь знают друг друга еще с начальной школы, вместе учились, вместе занимались спортом. На новичков всегда косятся. Он для них просто новичок, только и всего. И ребята его изучают: кто такой, приживется ли в школе.

Вот только Патрика немного беспокоит банда скинхедов. Во всяком случае, эта компашка очень похожа на скинхедов: тяжелые взгляды и наголо остриженные макушки. Их около десятка. Или меньше – может, это всего лишь трое или пятеро ребят поочередно ходят за ним. Белые рубашки, заправленные в брюки цвета хаки; солдатские ботинки. На тыльной стороне ладони у каждого – странная татуировка. Патрик так и не понял, что это за символ – вроде бы похоже на пулю.

Но кепку с него сбивает не скинхед, а совсем другой парень. Неожиданно в коридоре кто-то заезжает Патрику по затылку, и его бейсболка со стуком катится по облицованному плиткой полу. Гэмбл вздыхает и медленно оборачивается.

– Привет, Чудо-мальчик. Мы с тобой еще не знакомы.

На обидчике ковбойские сапоги и джинсы в обтяжку. На ярко начищенной пряжке – эмблема родео. Этакий широкоплечий громила, почти на голову выше Патрика, мордастый, как бульдог.

Патрик поводит плечами, и рюкзак падает на пол рядом с кепкой.

– Весь день про тебя слышу. Чудо-мальчик то, Чудо-мальчик се! – Парень мрачно улыбается. – Ты у нас знаменитость. А я раньше никогда знаменитостей не встречал. Дашь автограф?

Снующие мимо ученики притормаживают, оглядываются, перешептываются. Всем понятно: сейчас что-то будет. А Патрику понятно: что бы ни произошло, от этого зависит, кем его станут здесь считать.

– Пошел к черту, – отвечает он ровным голосом, в котором нет ни малейшей угрозы.

– Разве так разговаривают с фанатами?

Громила поджимает губы в притворной обиде и вдруг стремительно бросается вперед и ударяет Патрика по уху, взлохмачивая его волосы.

– Чудо-мальчик, ответь мне, пожалуйста, на один вопрос.

От следующего удара Гэмбл увертывается. Его слегка обдает ветерком – так близко пролетела рука обидчика.

– Почему ты не умер? Почему все остальные в самолете умерли, а ты нет? – Парень вздергивает брови и принимается кружить вокруг Патрика, тот поворачивается следом. – Чудо-мальчик, на тебе ведь не осталось ни единой царапины, да? Нечестно как-то получается.

Кулак снова летит вперед, прямо Патрику в висок. От сокрушительного удара тот на мгновение глохнет. Слова теперь доносятся до него словно бы издалека.

– Ты, выходит, у нас везунчик? Или герой? Или привидение?

Круг зевак петлей стягивается вокруг. Кое-кто улыбается, у других на лице написано голодное предвкушение. Патрик оглядывается, – может, кто-нибудь поможет? Напрасные надежды. Внезапно его взгляд застилает туман. В голове гудит, будто туда залетел осиный рой. Патрик хватает ртом воздух, ему трудно дышать. Сколько раз он представлял, что нужно было сделать там, в самолете: ринуться в бой, сдернуть с себя ремень и удавить им ликана, сорвать со стены огнетушитель и размозжить твари череп. Патрик весь дрожит, те мысли сейчас нашли выход, выплеснулись наружу. В нем поднимается волна тьмы, он тонет в ней – какое жуткое и прекрасное чувство.

Гэмбл не целится. Не принимает боксерскую стойку. Просто бьет противника кулаком в лицо, и тот опрокидывается навзничь. Из носа и рта у него хлещет кровь. Спустя мгновение Патрик чувствует, как боль прошивает руку от пальцев до запястья, трясет ладонью и с удивлением замечает содранную на костяшках кожу. Будто это и не его рука вовсе, а какой-то незнакомый инструмент.

Враг скорчился на полу, по лицу его и груди струится кровь. Он дотрагивается до носа и изумленно смотрит на окровавленные кончики пальцев. Кто-то смеется отрывистым смехом, похожим на воронье карканье. Обидчик вскакивает и, растопырив руки, бросается на Патрика.

Но тот в последний момент отступает в сторону и ставит подножку. Никогда раньше Гэмбл не двигался с такой скоростью. Здоровяк с грохотом падает на пол, прямо лицом о плитку, перекатывается на бок, приглушенно кричит, прижимая ладони к губам, и смотрит на Патрика снизу вверх полными слез глазами. В его взгляде смешались ярость и грусть, он никак не может понять, как такое могло случиться, но очень хочет исправить положение.

У мистера Уэтмора, директора школы, усы топорщатся жесткой щеточкой, он носит мешковатый коричневый костюм и галстук, на котором изображен мультяшный кролик. В директорском кабинете темно и мрачно, горит один только торшер с абажуром горчичного цвета. Уэтмор наклоняется и ставит локти на стол, свет отражается в его лысине и квадратных очках.

– Ну и ну, Гэмбл! Да ты никак в самый первый день в школе уже ухитрился ввязаться в драку и попасть ко мне?

– Боюсь, что так, сэр.

Патрик сжимает и разжимает правую руку. Ободранные костяшки всякий раз словно ударяет электрическим током.

В кабинете мистера Уэтмора громоздятся книжные шкафы, на стенах висят дипломы и семейные фотографии, сделанные в недорогой фотостудии. На снимках директор гордо улыбается, рядом с ним – сыновья-близняшки и супруга. У жены химическая завивка. На столе у мистера Уэтмора стоит наполовину заполненная орешками мисочка с каемкой соли по краю. Рядом табличка, где золотыми буквами написано: «Большая шишка». Дверь заперта, но в комнате несколько больших окон, и одно из них выходит прямо в коридор, на стеклянную витрину со спортивными кубками. Бредущие мимо ученики с любопытством таращатся на Патрика. Тот пытается вообразить, будто перед ним портал, сквозь который видно дно морское, а ученики – это диковинные рыбы с острыми, как иглы, зубами и прозрачной чешуей.

– Ну и разумеется, ты сейчас скажешь, что это он первый начал? Сет во всем виноват, а ты ни при чем, да?

Патрик не совсем понимает, издевается директор или говорит серьезно, а потому ничего не отвечает, лишь изучает лицо мистера Уэтмора.

– Ну конечно же, Сет первый начал, тут и сомневаться нечего. И я от своего имени прошу у тебя за него прощения. Мне жаль, Патрик, что первый день в нашей школе у тебя получился не слишком удачным. Правда жаль.

– Ничего, все нормально.

– Ну а если уж говорить совсем начистоту, то я даже рад, что ты смог за себя постоять. Просто замечательно, что нашелся наконец человек, который сумел одолеть Сета. Но это сугубо между нами. И вот что, приятель, больше, пожалуйста, не дерись! Договорились?

Патрик кивает и оглядывается на дверь. Как же ему хочется оказаться сейчас где-нибудь совершенно в другом месте.

– Теперь, надеюсь, тебя оставят в покое. Но нам тут драки не нужны! – Директор грозит пальцем. – У нас приличное учебное заведение.

Патрик распрямляет колено и прикусывает обветренную нижнюю губу.

– Очень тебя прошу: в следующий раз не связывайся. Если тебя начнут задирать, просто развернись и уйди. Ясно?

Патрик смотрит в окно. Мимо снуют ученики. Вдруг он замечает возле витрины с кубками двоих скинхедов. Такие же неподвижные, как золотые фигуры бегунов на кубках: скрестили руки на груди и не отрываясь смотрят на него. Патрик кивает им. Но ребята никак не реагируют.

– Гэмбл? Я тебя спрашиваю!

– Да, сэр. Я все понял.

– Послушай. – Мистер Уэтмор складывает ладони домиком. – Ты многое пережил. А потом, вся эта шумиха в газетах. Я, кстати, подумывал пригласить тебя сюда и побеседовать. Еще несколько недель назад собирался это сделать, когда услышал о твоем зачислении. Ты не знал? Никто не насплетничал? Хотел просто познакомиться. И сказать тебе, что честно не представляю, как отреагируют ученики на твое появление. Будут ли они ненавидеть или любить тебя из-за того, что ты пережил. И то и другое одинаково возможно. Я точно знаю лишь одно: новичкам всегда приходится несладко. Поэтому, Гэмбл, если тебе вдруг будет трудно, обязательно дай мне знать. Постараемся тебе помочь. Договорились? Вот и замечательно.

Они встают, и Патрик снова оглядывается на окно. Скинхедов и след простыл. Мистер Уэтмор протягивает ему ладонь для рукопожатия, но Гэмбл лишь с извиняющимся видом трясет дрожащей окровавленной рукой:

– Простите, не могу.