Текст книги "Два брата"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Два застолья и крах
Мюнхен, Берлин, Нью-Йорк, 1929 г.

Двадцать четвертое февраля.

Два праздничных застолья.

Одно – в берлинской квартире.

Другое – в мюнхенском доме на Шеллингштрассе, 50.

Пауль, Отто и Национал-социалистическая немецкая рабочая партия.

Всем исполнилось по девять лет.

Но только один перешагнет двадцатипятилетний рубеж.

Двое других обречены, как и бессчетные миллионы юнцов по всему миру.

Мюнхенский девятилетка всех убьет, прежде чем сгинет сам.

Берлинское застолье проходило очень весело.

Были игры, торт и американская содовая. Поначалу одноклассники Пауля и Отто и прочие члены Субботнего клуба друг друга стеснялись, но скованность быстро исчезла. Дагмар даже пожертвовала прической, когда настал ее черед водить в жмурках.

Для торжества был весомый повод, как в своем весьма пространном тосте, произнесенном за трапезой, отметил дед новорожденных. Естественно, юные гости пропустили здравицу мимо ушей, сосредоточившись на булочках и холодной курице.

– Мальчуганам повезло, они добьются больше нашего, – вещал герр Таубер. – Для них открыты любые возможности, ибо Германия очнулась от долгого кошмара.

Надо сказать, что именно по этой причине мюнхенское застолье вышло безрадостным. Юным Штенгелям намечавшееся процветание страны было во благо, Национал-социалистической немецкой рабочей партии – во зло.

Жизнь в Фатерлянде понемногу улучшалась, и партийный манифест, полный беспримесного гнева и ненависти, несколько подувял. В 1924 году на выборах в рейхстаг партия набрала три процента голосов. В 1928-м, после четырех лет криков, воплей, маршей и потрясания кулаками, результат снизился до 2,6 процента.

Коричневые рубашки растерялись.

Их лидер тоже растерялся. Но скрывал смятение под маской «железной и непоколебимой» воли.

Что пошло не так?

Манифест был вполне ясен. Если отбросить косноязыкую противоречивость «двадцати пяти пунктов», на которых Гитлер основал партию, в чистом осадке оставалось одно: во всем виноваты евреи.

Куда уж проще? Однако это утверждение все больше теряло смысл и поддержку.

Значит, евреи виноваты в неуклонном укреплении национальной валюты?

И в улучшении ситуации на рынке труда?

В успешной работе социальных служб?

Во вступлении в Лигу Наций?

Народ-то был доволен. Потому старый герр Таубер и говорил, что кошмар закончился.

Даже великая смута ноября 1918 года и миф о так называемом «ударе в спину», [40]40
  Легенда об ударе ножом в спину ( нем. Dolchstßlegende) – теория высшего военного командования Германии, возлагавшего на социал-демократов вину за поражение в Первой мировой войне. Германская армия якобы одержала победу на полях сражений, но получила «удар в спину» от «безродных» оппозиционеров на родине.


[Закрыть]столь милый нацистам, уже отдавали паранойей. Все двадцатые годы Гитлер беспрестанно поносил «ноябрьских преступников» – богатых трусливых евреев, затаившихся в Берлине и злонамеренно организовавших поражение имперской армии, – однако не удосуживался объяснить их мотивы.

Поначалу народ верил, но теперь всем было плевать.

Германия шла вперед.

Мюнхенский младенец умирал.

Коричневорубашечники, угрюмо сидевшие за столом, еще не ведали, что вскоре все изменится. Ждать оставалось недолго – через восемь месяцев нацистская партия получит именинный подарок, о каком и не мечтала.

Хаос.

24 октября 1929 года в шести с половиной тысячах километров от Шеллингштрассе, на другой, гораздо более известной улице Уолл-стрит произошел величайший в истории биржевой крах, за которым последовала Всемирная депрессия.

Немецкая экономика, только-только выбравшаяся из мрачной бездонной пропасти, была еще очень хрупка. И оттого весьма предрасположена к новому финансовому безумию.

Мюнхенский младенец получит свой шанс.

Бой за Дагмар
Берлин, 1932 г.

Отто сильно удивился. Что это с братом?

Он был забияка и не утруждался разговорами, считая, что кулаком оно доходчивее. Пауль был другой.

Он дрался лишь в безвыходных ситуациях. И чувства свои держал в узде. Нет, он распалялся, но всегда подчинял страсть благоразумию.

Здравый смысл должен был ему подсказать, что в драке с Отто его непременно отметелят.

Пауль был выше ростом, но худощав.

Он был длиннорук, но Отто – цепок.

Пауль был рапира, Отто – гаубица.

Вот почему Отто изумился, клацнув зубами от апперкота левой. Мало того, вслед за первым неожиданным и чувствительным ударом правый братнин кулак саданул его под дых.

Отто невольно переломился, на что и был рассчитан меткий удар, и тотчас хук слева кувалдой сбил его наземь, из рассеченного уха потекла кровь, в глазах задвоилось.

Отменная «тройка».

Вот чего можно достичь внезапностью, хладнокровием и невозмутимой решимостью. Именно об этом неустанно говорил тренер по боксу. Оказалось, брат хорошо усвоил урок.

Идею бокса подал Вольфганг. Фрида была категорически против.

– Обучение драке к добру не приведет, – сказала она. – Еще возомнят, будто им все по плечу.

– Они уже возомнили, – возразил Вольфганг. – Не помешает уравнять шансы.

Разговор происходил два года назад, в 1930-м, когда в одночасье Берлин вновь превратился в сумасшедший дом, каким был при рождении близнецов. В город вернулись старые знакомые – звон разбитого стекла, топот, вопли и ружейная пальба. Казалось, они и не исчезали. Вновь шли ежедневные стычки между теми же группировками. Вот только у правых нацистские штурмовики заменили почивший и не оплаканный фрайкор.

– Все как прежде, – сказал Вольфганг.

– Нет, – мрачно ответила Фрида. – Для нас стало хуже.

Вольфганг знал, что она права. Столь оголтелого антисемитизма еще не бывало. Гитлеровский гауляйтер Берлина Йозеф Геббельс ежедневно на каждом углу клял евреев – мол, их власть и влияние донельзя разлагают общество.

– Если б мы вправду были так сильны, давно бы на хер его прикончили, – замечал Вольфганг.

Немецкие евреи ничуть не походили на геббельсовский портрет. Никакой организованности и сплоченности – их объединяло лишь генеалогическое несчастье родиться евреями. Их обвиняли в коллективном заговоре и агрессии, а они были не способны даже на коллективную защиту, – Вольфганг мог обезопасить семью лишь тем, что поставил решетки на окна, носил свинчатку в кармане и отдал мальчиков в секцию бокса.

Конечно, он не думал, что обретенные навыки они применят друг к другу.

Позже ни Пауль, ни Отто не могли вспомнить, кто первым признался в любви к Дагмар. В результате сей исповеди вспыхнула небывало кровавая драка.

Спровоцировала ее Зильке.

В общественном саду неподалеку от квартиры Штенгелей, на грязном пятачке компания играла в «подковы», и Зильке воспользовалась случаем посудачить о «принцессе» Дагмар, которая «совсем уж вознеслась».

– Задается, потому что богатая и смазливая, – брюзжала Зильке. – Потому что папаша миллионер.

Уязвленный этим пренебрежительным отзывом, один близнец велел ей заткнуться – мол, Дагмар нормальная девчонка.

Больше чем нормальная, влез другой близнец, просто замечательная. Даже классная. Офигенная.

В общем, богиня, иначе не скажешь.

И тут все всплыло. Штенгели втюрились.

Оба в одну девочку.

От злости и огорчения Зильке аж притопнула. Она давно подозревала, что в любезных ей близнецах зреет нечто подобное, но никак не ожидала столь всеобъемлющего чувства.

– Дурь какая-то! – крикнула Зильке. – Нельзя ее любить вдвоем!

С этим мальчишки охотно согласились.

– Конечно, нельзя! – рыкнул Пауль. – Тем более что я уже признался ей в любви и она согласилась гулять со мной.

– Вранье! – завопил Отто. – Это я уже признался, и она обещала гулять со мной!

Крепко обозленная, Зильке тем не менее расхохоталась:

– Обоих провела! Во дураки-то! Да она с вами срать не сядет.

– Нет, сядет! – заорал Отто, пихнув брата в грудь. – Она любит меня, а ты держись подальше, не то пожалеешь!

Вот тут-то Пауль и преподнес сюрприз, уложив близнеца отменной «тройкой».

– Она моя! – крикнул он, нависнув над слегка ошалелым поверженным братом. – Сказала, что любит меня!

– Фиг тебе, дрочила! – ответил Отто двум зыбким Паулям. – Она любит меня!

Еще никогда брат не был таким пунцовым, а взгляд его – таким бешеным. А ведь Пауль считался тихоней.

– Обоих выставила дураками, – подала голос Зильке, с пенька наблюдавшая за зрелищем. – Как пить дать, сказала это обоим. Потешается теперь.

– Не суйся, Зилк!

Отто застигли врасплох. Наградив брата грубым толчком в грудь, он никак не ожидал ответного града ударов. Но теперь был готов. И знал, от чего Пауль теряет всегдашние спокойствие и рассудительность.

– Верно, не лезь, Зилк, это наше дело, – сказал Пауль. – А ты угомонись, Отт, понял? Не то пожалеешь.

– Чего? – Отто поднялся с земли. – Провел пару удачных ударов и возомнил себя бойцом, что ли? Сейчас я буду выбивать из тебя дурь, Паулище, пока не скажешь, что Дагмар – моя.

Он набычился и провел серию правых и левых хуков, метя в расплывавшийся корпус противника. Отто не был отличником, в биологии отставал от брата, но знал, где находятся печень и почки. И сейчас точнехонько отыскал их у близнеца, в конце удара чуть ввинчивая кулак, как учили.

Пауль икнул и грохнулся навзничь, хватая ртом воздух.

– Ну, говори! – заорал Отто. – Давай, скажи!

Теперь Пауль согнулся пополам.

– Хер тебе! – просипел он, держась за живот.

Отто навис над пыхтящим братом:

– Чего, не понял еще, что ли? Давай, говори.

Только зря он опустил руки.

Пауль выпрямился и угостил его стремительным кроссом – классическим ударом для раззявы, кем и был Отто, вообразивший, будто с братом покончено. Он-то думал, Пауль оклемается минут через десять, не раньше, но вдруг невесть откуда вылетевший кулак угодил ему в глаз и опять сбил его наземь.

Во всех домашних боях Отто всегда оставался на ногах, а тут рассудительный, осторожный и расчетливый братец за минуту дважды отправил его в нокдаун.

– Ты живой, Отто? – завопила Зильке. Такого она еще не видела. Пауль и Отто беспрестанно дрались, но дело не шло дальше тычков и пиханья. Свирепость они приберегали для общих врагов.

Зильке присела на корточки перед Отто и подолом отерла его окровавленную скулу.

– Вставай! – рявкнул Пауль. – Вставай и клянись, что отвалишь от Дагмар. Иначе еще получишь.

– Вы два идиота! Она же просто задавака и стерва!

– Заткнись, Зильке! – Отто ее оттолкнул. – Не твое собачье дело!

– Нет, мое! Она вам врет! Хочет разрушить Субботний клуб!

– Закрой варежку! – крикнул Пауль. – Тебя не касается!

Теперь бдительность утратил он. Пауль смотрел на Зильке, а надо было не спускать глаз с Отто, который воспользовался его секундной рассеянностью и вновь ринулся в атаку. Сейчас Отто понимал, что нельзя недооценивать противника. Тараща заплывший глаз, он атаковал, не прибегая к шквалу ударов. Четкая комбинация. По учебнику. Джеб левой, прямой правой, хук левой и вновь прямой правой. Пауль попытался перейти в клинч, но Отто сделал финт левой, а сам атаковал правым кроссом, подкрепив его зубодробительным ударом головой, не значившимся ни в одном учебнике, кроме его собственного.

Он вроде как победил техническим нокаутом, но по очкам выходила ничья, поскольку оба равно окровавленных боксера пребывали в равной очумелости.

– Ничего себе! – опешила Зильке. – Ну вы и завелись!

Вскоре Пауль, слегка оглушенный финальным ударом, сумел сесть и отер расквашенные губы.

– Дагмар Фишер моя, – тихо сказал он. – Убери от нее свои поганые лапы.

– Что? – вскинулся Отто. – Я же тебя уделал! Я ее выиграл! Тыубери свои лапы!

– С девчонками это не проходит, – буркнул Пауль. – Дракой их не завоюешь.

– А какого фига мы дрались? – Отто протянул руку и помог брату встать.

– Потому что вы олухи! – разозлилась Зильке. – Она же просто лживая кривляка. Чего вы в ней нашли?

– Ты ей завидуешь, вот и все, – сказал Отто.

– Ни капельки!

– Завидуешь, завидуешь!

– Чему завидовать-то?

– Тому, что она нравится нам, – засмеялся Пауль.

– Ха! Мне-то какое дело! – выкрикнула Зильке, но покраснела, чего не скрыл даже ее золотистый загар. – Обыкновенная дылда, и титьки у нее ненастоящие. Спорим, лифчик набивает салфетками? Ну и нянькайтесь со своей Дагмар, мне-то что. Я пошла домой.

Теперь заржал и Отто. Забыв о драке, братья потешались над огорчением давней подруги.

Зильке зашагала прочь, предоставив им сравнивать боевые раны.

Субботний клуб пережил свой первый серьезный раздрай.

Этот человек
Берлин, 30 января 1933 г.

Вот те на! Невероятно. Непостижимо. Немыслимо. Невозможно.

Еще вчера – вчеравсе было прекрасно.

И вдруг ни с того ни с сего этот человекстал канцлером.

– Он даже не получил большинства! – твердил Вольфганг за ужином в тот кошмарный вечер. – Ублюдок отставал!

Так и было. Они даже слегка расслабились. Он донимал их весь прошлый год. Этот человек. В 1932-м месяц за месяцем всякий газетный заголовок извещал о приближении этого человекак дверям семейства. Он надвигался, точно зловещий средневековый вурдалак. Но потом отступил. Электорат его зачах. Геббельс уже выказывал отчаяние. Кризис миновал.

– А теперь из-за кучки трусливых засранцев и дряхлого пиздюка Гинденбурга [41]41
  Пауль Людвиг Ганс Антон фон Бенекендорф унд фон Гинденбург (1847–1934) – немецкий военный и политический деятель, с 1925 г. и до конца жизни – рейхспрезидент, в январе 1933 г. назначил Адольфа Гитлера рейхсканцлером.


[Закрыть]он получил шанс. Блядство! Натуральное блядство!

Мальчики подняли головы – во взглядах читалось веселое изумление.

– Вольф! За столом! – Фрида грохнула стаканом с водой, утаивая страх. – При детях…

Вольфганг пробурчал извинение и, кусая губы, стиснул в руке очередной стаканчик шнапса.

– Ничего, мам, – с полным ртом проговорил Отто. – Я тоже считаю, что Гинденбург пиздюк.

Фрида перегнулась через стол и впервые в жизни отвесила ему оплеуху.

– Никогда не смей сквернословить! Чтоб я не слышала…

Слезы не дали ей закончить.

– Прости, мам. – Отто был потрясен не меньше. – Так мне и надо.

– Нет, это тыменя прости. Сама не знаю, как это вышло.

– Да ладно, ерунда.

Фрида обошла стол и обняла сына.

– Вот что уже сотворил с нами этот ужасный человек.

Некоторое время они молча ели. Фасолевый суп с хлебом. На второе – холодная говядина со свеклой.

– Надеются на сделку! – не выдержал Вольфганг, переламывая хлеб, будто нацистскую шею. – Сделка! С Гитлером!

– Пожалуйста, Вольф, давай не будем за едой.

Пауль просматривал вечернюю газету, сообщавшую о формировании нового кабинета министров.

– У нацистов всего лишь пара мест, – сказал он. – Тут пишут, что без согласия другой партии ему ничего не сделать. Может, герр фон Папен [42]42
  Франц Йозеф Герман Михаэль Мария фон Папен (1879–1969) – немецкий политический деятель и дипломат, в 1932 г. возглавлял правительство, в январе 1933 г. с разрешения Гинденбурга провел переговоры с Гитлером и вошел в его кабинет вице-канцлером.


[Закрыть]сумеет…

– Пропади они все пропадом! – перебил Вольфганг. – Фон Гинденбург, фон Папен, фон, мать его, Шлейхер… [43]43
  Курт фон Шлейхер (1882–1934) – рейхсканцлер Германии с декабря 1932 г. по январь 1933 г., предшественник Гитлера на этом посту, последний глава правительства Веймарской республики.


[Закрыть]Думают, аристократическая приставка позволит управлять Гитлером. Будто они генералы и фельдмаршалы, а он – все тот же капрал… Ой, спасибочки, что пустили в канцлеры! Я послушный нацистик и сделаю, что прикажут!Не слышали его выступлений, что ли? Не видели его карманную армию? Хер им он будет слушаться!

– Вольф! Прекрати!

Потом из окна квартиры семейство наблюдало за факельным шествием, оранжевыми всполохами расцветившим вечернее небо. Ликующая колонна шла по городу.

К Бранденбургским воротам.

На сцену вновь вышла свастика, в 1920-м дебютировавшая на касках фрайкора. Теперь не белая, но черно-малиновая, она красовалась на тысячах стягов. А толпы зевак уже не молчали угрюмо, но заходились в истерической радости.

Напустив на себя будничное спокойствие, Фрида прибирала со стола.

– Не забудьте сделать уроки, – сказала она мальчикам. – А грязь с бутсов отскребите в цветочный ящик.

Вольфганг сидел у окна. Поглядывая на небо и шепотом матерясь, на укулеле он подбирал американскую новинку «Вновь вернулись счастливые дни». [44]44
  «Вновь вернулись счастливые дни» ( Happy Days Are Here Again, 1929) – шлягер Милтона Аджера на слова Джека Йеллена.


[Закрыть]Перестань, попросила Фрида.

Иронию она уловила. Но ей было страшно. С полудня, когда объявили о приходе этого человекаи он едва ли не впервые улыбнулся с газетных страниц, евреям не стоило привлекать к себе внимание. Укулеле звучный инструмент. А в доме тонкие стены.

Дошло
Лондон, 1956 г.

Стоун проснулся. Тот же сон.

Маленький пляж на берегу Ванзее. Как всегда, рядом брат. И Дагмар. Все, как в тот день.

Только во сне Дагмар выбрала его. Это он касался губами ее искропленных дождинками плеч.

И душа его воспарила над сонно разметавшимся телом.

Как обычно, пробуждение от чудесного сна одарило унынием. А сегодня и еще кое-чем.

Во сне мозг продолжал работать, пытаясь уразуметь, что давеча произошло в пустой кенсингтонской комнате. Теперь Стоун окончательно проснулся, и с глаз его будто спала пелена – впервые с той минуты, когда пришло берлинское письмо.

История, которой его потчевали, – липа.

Концы с концами не сходятся.

По сути, агенты МИ-6 сообщили два факта. Первый: Дагмар жива. Второй: извилистый жизненный путь привел ее в Штази.

Сейчас было ясно: ему так хотелось поверить в первое, что он за здорово живешь принял второе.

Стоун вылез из постели и пошел ставить чайник. Линолеум холодил ступни. Занимался зябкий рассвет.

В темной кухне Стоун чиркнул спичкой, и конфорка ожила трепещущим голубым пламенем, отбросившим слабые тени на стены. Нашарив пиджак, Стоун достал сигареты. Свет не включил – темнота вроде как помогала сосредоточиться. Нагнувшись, прикурил от газового кружка. Чего зря спичку тратить.

Он жадно затянулся. Светлячок сигареты ярко вспыхнул, потом пригас. Вспышка. И огонек. Вспышка. И огонек. С каждой затяжкой мысли прояснялись. Словно красная пульсирующая точка посылала сигнал. Безмолвная тревога.

Заверещал чайник.

Точно сирена. Сколько их было, этих сирен. Полицейские. Воздушной тревоги. Все сигналили об одном. Беда на подходе. Опасность рядом.

Чайник свистел. Противный надсадный вой помогал собраться с мыслями. И толкал к скверному выводу.

Агенты МИ-6 ошиблись.

Дагмар мертва, как он и думал.

Драгоценное письмо – фальшивка. Состряпанная, видимо, из старых подлинных писем и дневников. Из погребенных воспоминаний. Штази в этом дока.

Его заманивали в Берлин.

Последний матч
Берлин, 1933 г.

Братьев загнали в угол.

Конечно, зря они пришли.

Как только им в голову взбрело, что все будет по-старому? Думали, наденут футбольную форму, выйдут на знакомое поле и сыграют?

Всю неделю Пауль тревожился. Даже пришпилил на стенку план района, обозначив на нем пути отхода.

– Если придется уносить ноги, нельзя угодить в тупик, – сказал он. – Видишь, вот тут и тут, а здесь огороженная стройка. Нужно точно знать, как с любого места выбраться к метро, понял?

– Если погонятся, будем драться, – хмуро ответил Отто. – На всю-то команду четыре поганых нациста.

– Теперь все нацисты, Отт.

– Слушай, это же наша команда. В школе-то все нормально.

– Пока что.

Все так. В школе слышались злые шепотки, парочка учителей тоже что-то бурчала под нос, но не больше того. Может, и на футболе обойдется?

Даже родители сказали, что нужно пойти на игру. Мальчики давно в команде. Пять лет гонять мяч с одними и теми же ребятами – что-то да значит.

Но теперь Пауль и Отто, загнанные в угол раздевалки, поняли: ни черта это не значит.

В один миг товарищи по команде превратились в озверелую свору, грозившую бедой.

– Жи-ды! Жи-ды!

Ударами шлагбольной биты по хлипкой стене раздевалки здоровяк Эмиль задавал ритм скандирования.

– Жи-ды! Жи-ды!

Братья встали плечом к плечу. Пауль ухватил ножку сломанного стула, крышка мусорного бака и обломок углового флажка служили Отто щитом и мечом. Атакующие мешкали, ибо знали, что в паре братья Штенгель – серьезная угроза.

– Сраные жиды! – выкрикнул Эмиль и, оборвав ритм, шагнул к братьям. – Теперь поплатитесь за все, что сделали с Германией!

Пауль и Отто вгляделись в строй озлобленных лиц. Конечно, Эмиль всегда ненавидел братьев, такие ненавидят всех и каждого, особенно тех, кто не прогибается. Но другие-то ребята считались друзьями. Всего две недели назадони несли Отто на плечах, когда в важном матче юношеской лиги он с корнера забил крученый гол. Но Гитлер у власти уже вторую неделю, и от скорости перемен захватывало дух.

Эмиль Брас ухватился за первую возможность поквитаться со Штенгелями. За то, что они классные футболисты, не чета ему.

За то, что они всегда душа компании, а он слывет угрюмым занудой.

За то, что они нравятся девчонкам, а его и дурнушки величают тупым увальнем.

В Германии пробил час всякого озлобленного недоумка. Наконец-то выпал шанс стать начальником.

Отто понимал расклад. Таких как Эмиль проймешь лишь одним.

Бей первым и наповал.

Таков закон.

Пауль был категорически против. Он исповедовал другой закон. Не вступать в бой, если можно договориться. Это разумный путь. Да – если что, бей наповал, но сначала попытайся не бить вообще.

Отто уже вскинул оружие, на руках его взбугрились мышцы. В неполные тринадцать лет он обладал статью молодого бойца.

Пауль тоже был в отличной форме – отец этим озаботился. Но второй близнец не изготовился к бою. Наоборот, рассмеялся.

Достоинством сего тактического хода была неожиданность.

Свора слегка опешила, но кулаки не опустила.

– Чего лыбишься, жиденыш? – вызверился Эмиль.

– Да рожа у тебя смешная, – ответил Пауль. – Но с тобой нефиг говорить.

Он взглянул на паренька, стоявшего чуть в стороне от группы.

– Чего ж ты, Томми, – сказал Пауль. – Мы же с детского сада дружили.

Отто рыкнул. Что толку взывать к добрым чувствам? Дело слишком далеко зашло.

Но Пауль никого не пытался разжалобить.

План его был наглее. Как говорил Геббельс, уж если врать, то по-крупному.

– Мы не евреи, – заявил Пауль.

Такого никто не ожидал. Свора опешила – Штенгель отрицал общеизвестную истину. Используя всеобщее недоумение, Пауль развил преимущество:

– Скажи, Томми, ты когда-нибудь видел меня с пейсами и в черной шляпе?

Томми и вправду давно дружил с близнецами. И всегда знал, что они – евреи. Нелюди, как известил немецкий канцлер. Подонки. Прожорливая раковая опухоль на теле нации. Кровососы.

– Вы гадские жиды, – сказал Томми. – Но скрываете это, свиньи. Спрятались и затаились.

– Никакие мы не жиды, – рассмеялся Пауль. – Пускай дрочила Эмиль считает нас евреями, он же хер от пальца не отличит. И даже не знает, с какой стороны к мячу подойти.

В толпе прыснули. И Томми усмехнулся.

Только что Эмиль вел команду в атаку на Штенгелей, виновных во всех германских бедах, и все ему подчинялись.

Его душераздирающие россказни помогли мальчишкам одолеть неловкость перед старыми друзьями (и отменными футболистами). Штенгели – жиды, а потому ничего не остается, как хорошенько их вздуть и навеки изгнать. В Берлине в феврале 1933-го всякий, кто дорожил собственной шкурой, не стал бы заступаться за евреев.

Однако никто не ожидал столь дерзкого отказа от еврейства, и атака захлебнулась.

Если Штенгели евреи, они заслужили свою участь, но если нет, тогда все превосходно: добро пожаловать в команду, мы снова лучшие друзья.

Даже Отто опешил, хотя старался этого не выказать. Он привык доверять братниным замыслам и расчетам, но сейчас тот нагло врал. Все знали, что Штенгели – еврейская семья. Конечно, светская – без молений, особых праздников, дурацких шляп и блюд. Отто всю жизнь питался бы сэндвичами с беконом и шкварками, но, как ни крути, он еврей, и все это прекрасно знали. Зачем отрицать-то?

Но у Пауля был туз в рукаве.

Вернее, в штанах, как позже поведал он потрясенной маме.

Над этим он думал всю неделю.

Конечно, крайняя плоть не сможет тягаться с фактами семейной истории. Но в переулке или погребе сойдет за аргумент. Для ощерившейся волчьей стаи.

Если этим аргументом помахать да еще прикрикнуть. Нагло, уверенно, яростно, напористо. Должно убедить.

И вот настало время проверить замысел.

В кольце бывших друзей и заклятых врагов, при раскладе девять против двоих, оставалось только блефовать.

– Взгляни-ка, Эмиль! – выкрикнул Пауль и свободной рукой задрал штанину футбольных трусов. – Как тебе этот парнишка?

Выпростав член, он помахал им перед изумленной публикой.

– Когда-нибудь видел необрезанного еврея? – гаркнул Пауль и, отбросив ножку стула, до колен спустил трусы. – Может, отсосешь, говнюк? Давай, Отто, покажи этой манде, что такое настоящий немецкий елдак!

Отто мешкал. Заголяться было чертовски унизительно. Но силы уж больно неравны.

Отложив обломок флажка и крышку мусорного бака, Отто медленно спустил штаны.

Команда пришла в восторг. Мальчишки взвыли от смеха: Пауль помахивал членом перед Эмилем, а тот вконец растерялся и не знал, чем ответить.

– Передай своему стручку, что если еще раз потянет на достойных немцев, будет иметь дело с молодцами Штенгелями! – разорялся Пауль.

Отто зарычал и натянул штаны.

Раздался свисток. Соперники уже вышли на поле. Судья поторапливал.

– Так мы играем или нет? – выкрикнул Пауль. – Пошли уделаем слабаков!

Инцидент был исчерпан. Оконфузившийся Эмиль смотрел в сторону. Кто-то из команды хлопнул Отто по плечу. Тот доброхота послал.

Пауль и Отто сыграли матч. Как всегда, выложившись до конца. Они понимали, что еще легко отделались, и порой ловили на себе подозрительные взгляды Эмиля и других неприкрытых нацистов.

Конечно, братья играли в последний раз.

Для них футбол закончился. Славное время спортивного товарищества миновало.

Оба знали, что больше не рискнут появиться в команде.

По финальному свистку они покинули поле. Их команда выиграла, Отто забил два мяча, но братья не ликовали. Не было песен, кучи-малы и диких воплей. Товарищи не несли Отто на плечах, как бывало. Победа, но праздновать нечего. Рухнул целый мир.

– Все-таки надо было драться, – уже в метро сказал Отто.

– Чушь. Нас бы убили.

– Пускай. Зато не пришлось бы штаны спускать.

– А чего такого? Подумаешь! – искренне удивился Пауль.

– Мне – не подумаешь. Выходит, мы с тобой разные, только и всего, – ответил Отто.

В молчании добрались до дома.

Где ждало новое унижение.

Отныне подобное станет повседневностью.

В квартире были Зильке, Эдельтрауд и ее дружок, а ныне жених Юрген. Тот самый почтительный юноша, что пять лет назад на первом детском концерте не выпускал из рук кепку. С тех пор он довольно часто захаживал, однако в последнее время почти пропал.

А сейчас впервые явился в коричневой форме штурмовика.

– Мальчики, попрощайтесь с Эдельтрауд, – сказала Фрида. – Она к нам больше не придет.

– Конечно, не придет! – пролаял Юрген. – Негоже немке прислуживать евреям. Пора бы знать!

Братья взглянули на Эдельтрауд – каменное лицо, сжатые губы.

Посмотрели на заплаканную Зильке – она и сейчас беззвучно всхлипывала.

– Скажите, а десять лет назад еврейке было гоже приютить семнадцатилетнюю бродяжку с ребенком на руках? – спокойно спросила Фрида.

– Вы ее эксплуатировали! Заставляли на вас горбатиться!

Фрида взглянула на Эдельтрауд:

– Неужели?

Та отвела глаза и обронила:

– Вы евреи.

– Пусть так, но мы всегда были евреи. Все эти совместно прожитые годы. Ты, Зильке и мы. Было столько смеха, столько слез… Что изменилось?

– А изменилось то, фрау Штенгель, – встрял Юрген, – что Германия очнулась. Весь народ пробудился. Теперь мы знаем, ктовы и чтонатворили. Настал нашчеред. А сейчас отдайте Эдельтрауд деньги.

– Какие деньги? – удивилась Фрида. – Она уже получила жалованье. Выше, чем у обычной прислуги.

– Выходное пособие. Мы требуем деньги за месяц.

– Но ведь она увольняется, – тихо сказала Фрида. – Ты прекрасно знаешь, что в этом случае пособие не положено.

– Она не увольняется. Ее вынуждаютуйти.

– Чем? Чем я вынуждаю?

– Тем, что вы – евреи. Увольнение по расовым мотивам. Отдайте деньги и скажите спасибо, что я не требую больше!

Фрида прошла в кухню. Взяла бочонок из-под печенья, в котором держала деньги на хозяйственные расходы.

– Я знала, Эдельтрауд, что ты потихоньку берешь отсюда марку-другую, – негромко сказала Фрида. – И никогда не укоряла.

Мальчики изумленно вытаращились на Эдельтрауд. Черт, а им в голову не пришло! Зильке тоже уставилась на мать. Эдельтрауд покраснела, но промолчала.

Вольфганг сидел за пианино, отвернувшись.

– Может, стаканчик шнапса, Юрген? – Он крутанулся на табурете. – Прежде ты никогда не отказывался.

Молодой штурмовик молча топтался на синем ковре, который вечно оккупировали для игр маленькие Зильке и близнецы.

– Прощай, Эдельтрауд, – сказала Фрида. – Больше десяти лет ты была нам родным человеком. Такой я тебя и запомню.

– Вы – евреи, – повторила Эдельтрауд. Похоже, ничего другого она сказать не могла. Этот рефрен был ее щитом от совести.

Эдельтрауд выхватила у Фриды деньги и сунула их в карман передника.

– Уходим! – приказал Юрген.

Эдельтрауд шагнула следом, но Зильке замешкалась.

– Пауль, Отто… – впервые за всю сцену проговорила она. – Все равно я навеки в Субботнем клубе.

– Уходим, я сказал! – рявкнул Юрген.

И они ушли.