Текст книги "Слепая вера"
Автор книги: Бен Элтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
34
И снова Траффорд с Кассием отправились в Хампстед и очутились в роскошной гостиной Коннора Ньюбери, где в очередной раз заседал Сенат гуманистов. Траффорд рассказал собравшимся о своей идее использовать слово «ниврад» как объединяющий символ и сообщил, что первое электронное письмо готово к рассылке и триггерный механизм его запуска в сеть успешно установлен.
– Поисковая программа Израза определила нашу целевую аудиторию, – сказал он, – и мы готовы к осуществлению первого контакта.
– И сколько же набралось кандидатов? – осведомился Билли Макаллан.
– Двенадцать миллионов, – ответил Траффорд.
Великан чуть не уронил чашку с чаем, которую держал в руках.
– Двенадцать миллионов? – изумленно переспросил он. – Черт возьми, да это половина населения!
– Знаю, – согласился Траффорд. – Я проводил поиск по разным параметрам, и иногда результаты получались даже более поразительные. Например, когда я попросил компьютер найти тех, кто хоть однажды попадал в списки уклонявшихся от гробьев, он выдал мне почти четырнадцать миллионов человек. В целом факты говорят о том, что большинство жителей страны не удовлетворены нынешним положением вещей и в душе чувствуют себя разочарованными и несчастными.
– Что ж, – заметил Кассий, – если наши программы не врут, Храм и вправду можно назвать замком, построенным на зыбучем песке.
– Именно так, – горячо подтвердил Траффорд. – Когда мы обучим этих людей нашему паролю, «ниврад», они увидят, как их много, и это придаст им мужества! Мне кажется, после начала почтовых рассылок нам нужно попробовать назначить место и время и посмотреть, явится ли туда кто-нибудь. Если в наших психологических расчетах нет ошибки, скоро мы сможем собрать достаточно народу, чтобы принять новый Закон Уэмбли!
Это был ошеломительный вывод, и на несколько секунд в комнате воцарилось молчание.
– Ладно, – промолвила профессор Тейлор. – Наверное, это и впрямь возможно. Пока революция не начата, она обычно кажется безнадежной. За год до русской революции Ленин был изгнанником-маргиналом с маленькой кучкой сторонников. Даже христианство превратилось из подпольного культа в официальную религию Римской империи всего за одно-два поколения.
– Вы совершенно правы! – с азартом сказал Траффорд. – И я уверен, что в наших руках отличное орудие, с помощью которого мы можем начать революцию! Мы разошлем наши письма накануне следующего Фестиваля Веры – того, где Храм собирается продемонстрировать зрителям мою дочь как доказательство милосердия Любви.
Потом Траффорд изложил членам Сената свой план, который уже обрисовал в общих чертах Сандре Ди.
– Я намерен объявить, что Мармеладка Кейтлин прошла вакцинацию, но прежде я заведу толпу, чтобы она скандировала «ниврад». На моей футболке тоже будет написано это слово. Миллионы людей, получивших наши письма, узнают в нем наш пароль! К тому времени многие из них уже прочтут нашу статью о теории эволюции – и тут увидят человека с именем ее создателя на груди и услышат от этого человека, что спасать детей может не религия, а наука, только Храм запрещает ей это делать. У нас никогда больше не будет шанса на такое убедительное начало.
Члены Совета явно нервничали. Траффорд понимал их беспокойство: движение гуманистов так долго было камерным, что идея придать ему подобный размах не могла не показаться опасной.
– Уж очень это рискованно, – осторожно заметил Ньюбери.
– Знаете что, Ньюбери, – сказал Кассий, – после самого Траффорда я второй, для кого этот план несет наибольшую угрозу, и я лично считаю, что он гениален.
– Поверьте мне, народ уже созрел! – воскликнул Траффорд. – Терпение людей на пределе! Это показывают результаты наших поисков. Бомба с часовым механизмом заведена, и мы можем взорвать ее, не оставив от Храма камня на камне.
35
Траффорд убедил Сенат в эффективности своего плана, и его переполняла радость. Теперь ему нужно было подготовить свой выход на сцену в Уэмбли. Всю речь следовало продумать до мельчайших подробностей и построить по единственно возможной схеме: невинное начало, постепенное развитие и такой неожиданный «гром среди ясного неба», что, когда люди осознают смысл сказанного, старейшинам Храма уже поздно будет что-либо предпринимать. Самым важным должен был стать тот миг, когда публика узнает об истинной причине крепкого здоровья Мармеладки Кейтлин, – от этого ключевого момента зависел успех всего замысла.
Однако, как это ни печально, Траффорду так и не пришлось объяснять народу, почему его дочь уцелела, ибо на следующее утро после его встречи с Сенатом гуманистов у бедной малышки начались сильный понос и рвота. Видимо, что-то попало в питьевую воду, и в Башнях Вдохновения разразилась эпидемия холеры-плюс. Все болели тяжело, но умер только один обитатель комплекса – тот самый единственный младенец, которому удалось пережить предыдущие напасти. В конце концов оказалось, что Мармеладка Кейтлин – вовсе не чудо-ребенок.
Храм тут же постарался снизить урон, нанесенный этим событием его репутации. В течение первых же суток после смерти Кейтлин с городских улиц и из виртуального пространства исчезли все следы кампании «Чудеса бывают!». О трагедии даже не сообщили в новостях. Теперь, когда Кейтлин умерла, все вдруг повели себя так, словно ее никогда и не было на свете.
Нежданная гибель дочери так ошеломила Траффорда с Чанторией, что поначалу они не заметили, как радикально изменилось их положение в обществе. Оцепеневшие от горя, они сидели у себя в квартире, пытаясь хоть немного привыкнуть к пустой кроватке, детским вещам и игрушкам, в которые уже никто не будет играть. Если они и обратили внимание на то, что к ним не приходят в гости и не заглядывают через интернет, то приписали это робости соседей и их нежеланию бередить душевные раны только что осиротевших родителей.
На четвертый день Чантория вышла из дома. Ее мучения не ослабели, а лишь возросли, и она решила посетить отца Бейли. Уж он-то должен найти слова утешения, помочь ей перенести утрату! Но женщине, которой еще на прошлой неделе было дозволено умащать ноги исповедника благовонными маслами, теперь не удалось пройти дальше парадной двери. Слуга, прежде встречавший Чанторию раболепными поклонами и расшаркиваниями, теперь грубо заявил ей, что Любовь ее больше не любит, а если она хочет видеть отца Бейли, то может явиться для этого на публичную исповедь, как все прочие жители района. Более того: пусть зарубит себе на носу, что без особого приглашения ей строжайше запрещено даже приближаться к сей святой обители.
Отцу Бейли было досадно вспоминать о Чантории. Он превозносил ее с кафедры, и теперь это могло подорвать доверие, которое питали к нему прихожане. Из-за нее они поняли, что их исповедник тоже способен ошибаться, и он больше не желал иметь с ней никакого дела.
Понурившись, Чантория побрела восвояси. По дороге ее узнавали: люди ухмылялись, шептались и показывали на нее пальцами. Иногда она слышала за спиной смешки.
На лестнице, ведущей в Башни Вдохновения, ей встретилась Незабудка.
– Значит, померла твоя Кейтлин? – бесцеремонно спросила она, даже не поздоровавшись. – Стало быть, теперь у тебя навалом свободного времени! Может, сбегаешь для меня кое-куда?
Еще не успевшая прийти в себя после семейной трагедии, Чантория не сразу осознала, сколько враждебности породил краткий период ее пребывания в роли фаворитки Храма. Но ведь Незабудка – ее лучшая подруга! Не станет же она вести себя как все остальные?
– Теперь у нас дома так одиноко, – слабым голосом сказала Чантория.
– Да неужто? – откликнулась Незабудка с ядовитым сарказмом.
– Мы с Траффордом не знаем, о чем говорить друг с другом.
– Ну, он же всегда был немножко идиотом, верно?
– Может, заглянешь ко мне на чашечку кофе или на бокал вина? Честное слово, не знаю, как я все это переживу.
– На чашечку кофе или на бокал вина? – холодно повторила Незабудка.
– Ну да, и вообще.
Незабудка приблизила свое лицо вплотную к лицу Чантории и словно выплюнула ответ.
– Слушай меня внимательно, наглая сучка, – прошипела она. – Ты тут выдрючивалась как могла, когда изображала из себя Божью любимицу, так?
– Нет! Нет, что ты! – запротестовала Чантория.
– Не нет, а да. Все соседи только и знали, что прыгать перед тобой на задних лапках. А теперь оказалось, что ты ничем не лучше других! Богу-и-Любви до тебя столько же дела, сколько до куска дерьма. И до твоего отродья тоже, до твоей паршивой дочки! Потому что она померла, верно? Точно так же, как и все наши дети. Только никто из нас, по крайней мере, не ходил и не вдалбливал всем вокруг, что его ребеночек ангел. Никто из нас не считал себя Богородицей, а своего ребенка – самим Иисусом Христом. Нет! Но ты! Ты, Чантория, и твоя жалкая малявка Кейтлин – вы были избранные, так? Но теперь шабаш, детка. И придется тебе с этим смириться.
– Пожалуйста, не надо! – взмолилась Чантория. По лицу ее текли слезы.
– Только потому, что тебя оприходовал исповедник, ты возомнила себя живой иконой. Но теперь-то все по-другому, верно? Так что держись от меня подальше, поняла? Достаточно ты над нами поизмывалась. Подумать только – мой Лексус бегал к тебе чинить душ! А я приводила в порядок твою убогую замохнатевшую кошелку! Но теперь тебе никто не поможет, потому что ты опозорила все Башни Вдохновения, ясно? Выставила всех дураками, и теперь каждый желает тебе, чтобы ты последовала примеру своей малявки, а именно поскорее отправилась на тот свет!
Чантория, плача, убежала от своей мучительницы. Но и у себя дома она не нашла спасения. На стене ее уже поджидала Куколка.
– Так-так, вот и пресвятая матерь Божья собственной персоной! – съязвила она.
– Пожалуйста, Куколка! – жалобно воскликнула Чантория. – Ну почему все так жестоки? Я ведь только что потеряла ребенка!
– Они все потеряли ребенка, дорогуша, но никто не воспользовался этим, чтобы провозгласить себя особенной, верно? – спросила Куколка, без малейшего усилия искажая правду. – Они не превратили наш дом в посмешище, утверждая, что их сопливый младенец – новый мессия. Нет, дорогуша, это твоя заслуга! И не удивляйся, что никто больше не хочет с тобой знаться. Что посеешь, то и пожнешь!
С этими словами Куколка отключила звук и демонстративно отвернулась – во всяком случае, настолько, насколько ей позволила это сделать ее громадная неуклюжая туша.
– Прошу тебя, Куколка! – вся в слезах крикнула Чантория в камеру, но Куколка вскрыла пакет с сырными кукурузными палочками и притворилась, что не слышит.
Чантория опустилась на пол и безудержно зарыдала. Траффорд тоже не смотрел на нее. Он сидел около пустой кроватки Кейтлин, от которой почти не отходил на протяжении последних четырех дней. Потом он заговорил, обращаясь в пустое пространство перед собой.
– Плюнь ты на эту дуру, Чантория, – сказал он. – Какая разница, что думает Куколка? Какая разница, что думают остальные? Это не имеет значения. Ничто не имеет значения.
Чантория подняла глаза и посмотрела на Траффорда. Она молчала и не сводила с него взгляда целую минуту, пока Траффорд наконец не повернулся к ней лицом.
– Ну что? – спросил он.
– Ты, – ее голос был полон горечи. – Ты негодяй. Все это твоя вина.
Траффорд удивился. Он не думал, что способен сейчас на какие-то чувства, но обвинение Чантории его ошеломило.
– Какого черта? О чем ты?
– Все покатилось под откос, когда ты сделал то, что сделал!
– Все покатилось под откос, когда ты поверила в свою богоизбранность. Если нас теперь клюют, то лишь потому, что ты устроила спектакль, вбив себе в голову, что Кейтлин спас Господь Бог!
Чантория набросилась на него.
– Уж ты-то точно ее не спас, подонок! – завопила она. – Твоя драгоценная прививка ее не спасла!
– Она спасла ее от кори и свинки! Кейтлин умерла от холеры, Чантория! От холеры ее не прививали. Вакцинация – это не чудо вроде тех, про которые все время врет Храм, это научная процедура, и…
– Заткнись! Замолчи! Не желаю слушать! Говорю тебе, все стало разваливаться после того, как ты сделал эту гадость! Раньше у нас все было нормально!
Она пыталась бить его кулаками в грудь; ему приходилось обороняться.
– Кейтлин мертва! – крикнул он ей в лицо. – Больше ничто не имеет значения – ни ты, ни я, ни все эти идиоты, – он махнул рукой в сторону веб-камеры. – Кейтлин мертва, и мы ничего не можем с этим поделать. Она не была чудо-ребенком, но она была нашимребенком, а теперь она умерла.
Постепенно безумная ярость Чантории иссякла. Она опустилась на пол, и весь этот вечер они провели в молчании. Когда в комнате сгустились сумерки, Чантория легла в постель, а Траффорд так и остался сидеть у кроватки Кейтлин. Оба не спали и терпеливо дожидались утра – каждый сам по себе, заточенный в одиночную камеру своей скорби.
Примерно в два часа пополуночи вдруг вспыхнул свет и раздался шум. На стенном экране появились Незабудка и еще несколько девушек. Пьяные, с безобразно раскрасневшимися лицами, они решили заглянуть к ним через интернет, чтобы слегка развлечься.
– Салют, Чантория, – крикнула Незабудка, как обычно взяв на себя роль вожака стаи. – Молишься небось? А мы тут с девочками гадали, что святые делают по ночам. Похоже, ничего особенно интересного! Вряд ли у тебя появится еще один ангелочек, если ты лежишь в постельке, а твой муженек торчит на кухне! А то попробовала бы: вдруг на этот раз получится настоящийчудо-ребенок!
Девушки, столпившиеся вокруг веб-камеры в квартире Незабудки, залились визгливым смехом.
– Благослови нас, Чантория! – с издевкой попросила одна из них. – Почему бы тебе не нацепить свой нимб и не спеть нам что-нибудь душеспасительное?
Сидя с закрытыми глазами, Траффорд слушал, как они визжат и смеются, и ему казалось, что это тянется уже битый час. У него не хватало сил даже на то, чтобы взять в руки пульт управления и отключить звук. Теперь, когда Мармеладка Кейтлин умерла, ему было все равно, издеваются над ним или нет. Чантория тоже лежала тихо: по-видимому, она так устала, что не могла даже молить о пощаде.
Мало-помалу подгулявшим девицам надоело ждать от своих жертв хоть какой-нибудь реакции, и они потеряли к ним интерес. Тишина вернулась, но не принесла покоя. И эту ночь, уже которую по счету, Траффорд провел без сна, а по рыданиям, доносящимся из спальни, ему было ясно, что не спит и Чантория.
На следующий день был физиприс, так что Траффорду пришлось встать, кое-как позавтракать и собраться в Госбанд. Дети умирали настолько часто, что это не могло служить оправданием для неявки на работу. Наоборот, считалось, что люди должны быть рады возможности поделиться с сослуживцами своим горем.
Когда Траффорд собрался уходить, Чантория все еще лежала в постели.
– До вечера, – сказал он, отпирая дверь. – На обратном пути куплю чего-нибудь перекусить, ладно? Если, конечно, ты сама не хочешь дойти до магазина.
Чантория повернулась и посмотрела на него пустым взглядом. На мгновение Траффорд растерялся. Такой Чантории он еще никогда не видел. Она была похожа на зомби.
– Да нет, я ничего, – торопливо добавил он. – Пожалуйста, могу и сам купить. Просто подумал, вдруг ты захочешь чем-нибудь заняться, чтобы не сидеть весь день дома.
Чантория по-прежнему не отвечала. Ее лицо все больше и больше казалось Траффорду лицом трупа.
– Ну, – сказал он наконец, – я пошел. Позвони, если что-нибудь понадобится.
Когда он взялся за ручку двери, она заговорила.
– Мы это заслужили, – сказала она странным, лишенным выражения голосом.
– Прошу тебя, Чантория. Не надо.
– Мы бросили вызов Богу.
– Никому мы ничего не бросали…
– У него свои планы, а мы пытались его перехитрить. И он нас за это наказал.
Траффорд собирался в очередной раз воззвать к ее здравому смыслу, но один взгляд на бледное, безжизненное, лишенное всякого выражения лицо куклы, которая когда-то была его женой, убедил его в том, что это бесполезно.
– После работы сразу вернусь домой, – сказал он.
Когда Траффорд явился в офис, там уже поджидала его Принцесса Любомила, горящая желанием отомстить за все свои недавние унижения. Траффорд ожидал неприятностей, но его удивило то, какую форму приняла ее первая атака. Принцесса Любомила обрушила на него удар в прямом, а не в переносном смысле. Она пересекла комнату и влепила ему пощечину со всей силой, на какую только была способна ее слоновья ручища.
– Ах ты крысеныш! – заорала она. – Из-за тебя над нами смеется весь Израз! Я получила, наверно, уже целую тысячу электронных писем! Я говорила всем, что на нас снизошла милость Божья, что у нас на этаже свой пророк! А теперь чуть не сгорела со стыда! Вот что я тебе скажу, поганец: больше я с тебя глаз не спущу. Один неверный шаг, и ты труп!
Ничего не ответив, Траффорд двинулся к своему столу. По дороге он прошел мимо Кассия, получив от него еле уловимый сочувственный кивок. Сандры Ди не было видно.
Всегда готовая поймать кого-нибудь на проявлении слабости, Принцесса Любомила заметила, как Траффорд озирается.
– Да-да, – прошипела она, – я гляжу, у этой сучки, к которой ты клеился, не хватило духу сюда показаться. И правильно: она ведь знает, что я и ее достану. Признайся честно, теперь ей с тебя пользы как с козла молока, верно? Потому что теперь Богу-и-Любви на тебя плевать!
Траффорда огорчило отсутствие Сандры Ди: он надеялся увидеть ее, надеялся, что ее ободряющая улыбка поможет ему пережить этот день. После смерти дочери любовь к Сандре Ди осталась в его душе единственным чувством со знаком плюс. Конечно, эта любовь не могла заполнить вакуум, оставленный Мармеладкой Кейтлин, тем более что Сандра Ди не отвечала Траффорду взаимностью, но он все равно рад был бы ее увидеть.
Странно, подумал он. Где она может быть?
Едва он задал себе этот вопрос, как открылись двери лифта и оттуда вышли двое полицейских в сопровождении чиновника из Храма. Они направились прямо туда, где сидел Траффорд, но лишь увидев их перед своим столом, он осознал, что они пришли за ним.
– Траффорд Сьюэлл, – сказал церковник, – вы арестованы за преступления против веры.
Траффорд невольно обернулся, чтобы кинуть взгляд на Кассия. Лицо его старшего друга окаменело от страха.
36
После того как Траффорд ушел на работу, Чантория обрила себе голову. Потом надела самое белоснежное из своих бикини и нимб, которым еще недавно так гордилась, только теперь перевернула его вверх ногами. Затем Чантория пошла в «Потаскушку Долли» и купила там маленькую плетку-девятихвостку, предназначенную для садомазохистских развлечений. Выйдя на улицу, она стала бродить по району и бичевать себя, надрывно крича, что она великая грешница и Господь должен стереть ее с лица земли. Спустя некоторое время, исхлестав в кровь всю спину, она подошла к Духовной Обители, куда ее не пустили вчерашним утром.
Поднявшись на крыльцо, она сообщила, что хочет видеть исповедника. Ей вновь отказали, но на этот раз она раскричалась так отчаянно, что отец Бейли спустился в холл и пригрозил вызвать полицию, если она не уймется.
– Я хочу, чтобы меня покарали, – сказала Чантория. – Мне нет прощения! Я должна исповедаться.
– Ладно, – согласился отец Бейли. – Исповедуйся и уходи.
– Мой муж сделал нашему ребенку прививку, а я ему не помешала! – завопила Чантория. – Господь забрал у нас Кейтлин за то, что мы пошли против его воли!
Это было гораздо более серьезным признанием, чем рассчитывал услышать отец Бейли. Поэтому он велел немедленно проводить Чанторию в дом и запереть ее в подвале, а сам тут же вызвал к себе районного инквизитора. Пока тот добирался по вызову, Бейли, преисполненный праведного негодования, взял хлыст и принялся собственноручно избивать плачущую женщину, которая извивалась перед ним на мокром каменном полу. Все его слуги присутствовали при этом как свидетели, а когда исповедник утомился, самые рослые и сильные из них приняли хлыст из его рук, дабы продолжить экзекуцию.
Для подкрепления сил отец Бейли заказал себе вино с пирожными. Едва Чанторию по его приказу приковали к грубому деревянному столу, как явился брат Искупитель. Районного инквизитора редко видели в дневные часы: он был порождением ночи и обитал в полутемных комнатах и мрачных подземельях. От большинства церковников он отличался редкой худобой, но все его тощее тело покрывали татуировки – оккультные символы и кошмарные рисунки, на которых разнообразные твари дьявольского облика глумились над грешниками, пытая их и насилуя. На его лбу готическими буквами был выведен девиз: «Не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе». По своему району брат Искупитель перемещался в паланкине, который несли четверо осужденных преступников. В том же паланкине всегда лежали пыточные инструменты, и он не забыл взять их с собой, прежде чем войти в Духовную Обитель и потребовать, чтобы ему показали несчастную грешницу, отравившую свое дитя. Однако из Чантории не пришлось вырывать признание с помощью тисков и клещей, поскольку она жаждала облегчить душу и все выложила сама.
– Я грешница! Я заслужила кару! – рыдала она, распростершись на столе и гремя цепями. – Из-за моего мужа наша семья вступила на путь неповиновения Богу-и-Любви!
– Выведите ее на улицу, – приказал брат Искупитель.
– Прошу прощения, брат, но я бы еще чуть-чуть подержал ее здесь, – возразил исповедник. Его лицо раскраснелось, влажные губы блестели. – Я знаю эту несчастную, и мне кажется, что мы узнаем больше, если я займусь ею лично.
Отец Бейли стоял около стола, на котором была распята Чантория. Он сбросил свою роскошную мантию и золотые плавки и остался нагим, если не считать высоких белых сапог и усыпанных драгоценностями колечек, которые украшали его гениталии. Эти колечки поблескивали и переливались в полутемном подвале.
– Выведите ее на улицу, – повторил брат Искупитель и повернулся к выходу.
Отец Бейли был глубоко возмущен бесцеремонностью своего гостя, но даже он не мог позволить себе перечить представителю столь могущественной организации. Чанторию выволокли из подвала на улицу, где уже собралась беснующаяся толпа. Там ее приковали за запястья к задку паланкина, после чего брат Искупитель хлестнул носильщиков и поехал прочь.
