Текст книги "Мифы о Китае: все, что вы знали о самой многонаселенной стране мира, – неправда!"

Автор книги: Бен Чу

Новый Китай

Бессмысленно оспаривать существование самобытной китайской культуры, проявляющейся в повседневной жизни людей на обширной территории страны. Несмотря на возрастающую вестернизацию городской жизни, такие реалии, как философия фэншуй, связанные с цифрами суеверия или поклонение духам предков живы и поныне. Во многих зданиях в Китае четвертый этаж не обозначен табличкой, поскольку слова «четыре» и «смерть» звучат похоже. Моя тетка в Гуанчжоу отличается жестким практицизмом в руководстве своим пиар-бизнесом, что не помешало ей нанять консультанта по фэншуй для планировки нового офиса. Когда я уезжаю от своих китайских родственников, они зажигают ритуальные палочки на своем универсальном домашнем алтаре и молятся о моем благополучном возвращении домой.

Верно и то, что китайская письменность является мощным культурным и национальным скрепляющим фактором. Если даже многие люди из разных уголков обширной империи не в состоянии понять диалекты, на которых говорят их соседи, они, как правило, могут читать одни и те же газеты и следить по субтитрам за происходящим на экранах телевизоров. Попытки унификации литературного языка относятся еще ко времени первого цинского императора; Мао ввел обязательное изучение путунхуа, или «стандартного китайского языка», в школах. Если возможно привести в пример единственный довод в пользу теории о неразрывности китайской культуры, это будет, конечно, единая письменность.

Объединяет нацию и подлинная гордость за историю и достижения страны. Сунь Ятсен и Мао никогда не забывали подчеркнуть силу китайских традиций, даже если их следующим шагом было уничтожение этих традиций. Мао презрительно отзывался о «феодальных» императорах, но при этом стремился воссоздать помпезность времен императорского правления. Сунь утверждал, что древнекитайская философия в действительности сходна с принципами западной демократии. Его бывший протеже Чан Кайши, возглавивший после смерти Суня национальное правительство, основал в 1920‑х «Движение за новую жизнь» с целью возрождения традиционных китайских ценностей. Нападки радикальной интеллигенции на отсталость некоторых аспектов китайской культуры всегда вызывали возражения со стороны другой части интеллигенции, указывавшей на ее большую философскую ценность.

Исторический ревизионизм всегда имеет свои пределы. Как справедливо утверждали сторонники реформ, в разные периоды консервативная политическая культура Китая приводила к удушению прогресса. Вслед за первопроходческими морскими походами Чжэн Хэ минские императоры прекратили контакты страны с внешним миром, решив более не снаряжать военно-морских экспедиций на дальние расстояния и даже специальным указом запретив торговлю со своим ближайшим соседом – Японией. В XIX веке цинские правители, каковы бы ни были на то внутриполитические причины, отказались от культурных контактов с Европой. Показательно, что до 1861 года в Пекине не было министерства иностранных дел, а запрет на миграцию был снят только в 1893 году. Императоры позднего периода также отличались самодовольством и высокомерием. Это умонастроение сыграло с ними жестокую шутку, когда в 1895 году китайские войска потерпели поражение от японцев, нации, на которую китайский правящий класс до того момента самонадеянно смотрел сверху вниз, считая ее низшей во всех отношениях.

Сторонники проведения реформ эпохи поздней империи наталкивались на яростное противодействие со стороны значительной части элиты, вызванное ее почти религиозной приверженностью традиции. Реформаторы пытались подсластить призывы к модернизации лозунгами вроде: «Китайское учение в основе, западное учение для решения прикладных задач». Другие не принадлежащие к западному миру империи XIX века, такие как Османская империя на восточных рубежах Европы, сумели добиться модернизации с гораздо меньшими усилиями. Япония с ее Реставрацией Мэйдзи также продемонстрировала способность восточного общества к реформированию.

Несмотря на все вышесказанное, не стоит обманываться скоропалительными выводами об обособленности «китайского менталитета», основанными на истории политического консерватизма элиты. На рубеже XX века, в период направленного против иностранцев и поддержанного императрицей Цыси боксерского восстания, десятки тысяч китайских бедняков, таких как мой прапрадед Чау Касам, эмигрировали в Северную и Южную Америку и страны Карибского бассейна в поисках работы. Империя уже не в состоянии была удерживать их взаперти, и они воспользовались открывшейся возможностью. Обыкновенные китайцы были открыты внешнему миру, пусть даже этого нельзя было сказать об их правителях в Пекине.

Необходимо также заметить, что письменность, этот оплот китайской культуры, значительно упростилась в наше время. Теперь изучение языка дети начинают с пиньинь, системы передачи звуков китайского языка с помощью букв латинского алфавита. Китайцы также используют пиньинь как вспомогательное средство для набора иероглифов при отправке сообщений на мобильные телефоны и печатании на компьютерах. В 1950‑х годах традиционная иероглифика была упрощена за счет сокращения количества составляющих иероглиф элементов. Несмотря на выражаемое некоторыми сожаление о прерванной этим упрощением культурной традиции, мало кто из китайцев, пользующихся новой системой письменности в повседневной жизни, желал бы вернуться к прошлому.

Японцы также внесли свою лепту в формирование языка, и довольно значительную, как бы яростно ни отрицали этот факт многие современные китайские националисты. В период после Реставрации Мэйдзи японские ученые заимствовали множество выражений из классического китайского языка и использовали их для обозначения таких современных западных понятий, как «общество», «экономика» и «окружающая среда». В конце XIX века, когда китайцы стали ездить в Японию, чтобы изучать там новые научные дисциплины, они вывезли эти термины обратно в Китай. Современные китайские диалекты, кроме того, обильно пересыпаны английскими словами[6]6
  Это характерно прежде всего для диалекта Гонконга, до недавнего времени бывшего британской колонией, где широко распространен английский язык. В целом для китайского языка типично создание из уже существующих элементов новых слов для новых понятий, а не заимствование из других языков. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Итак, мы видим, что вопреки легенде китайская культура вовсе не произросла в уже полностью сформировавшемся виде на берегах Хуанхэ, на протяжении столетий она подвергалась влияниям извне. Она менялась исторически иногда путем адаптации различных элементов, иногда – вследствие революционных изменений в обществе. Современный национализм в сегодняшнем Китае является столь же мощной силой, как конфуцианство в древности. Лекции Сунь Ятсена «Три народных принципа» (кстати сказать, вдохновленные Геттисбергской речью Авраама Линкольна) сейчас являются частью китайской политической культуры ничуть не в меньшей степени, чем «Суждения и беседы» Конфуция. Китайская культура к тому же гораздо разнороднее, чем принято думать. Население различных частей этой громадной и разноликой страны имеет часто резко противоречащие друг другу традиции и мировоззрение. Таким образом, справедливее было бы говорить о множестве взаимодействующих культур Китая, нежели о единственной доминирующей системе ценностей или едином образе жизни.

Между тем отношение Китая к собственной истории весьма противоречиво. Порой страна отрекается от прошлого, в других случаях, наоборот, отождествляет себя с ним. Иногда правительство выказывает величайшую почтительность к национальному наследию, вынося смертные приговоры тем, кто контрабандно вывозит из страны древности и художественные ценности; в других обстоятельствах оно проявляет культурный вандализм, как в случае, когда пекинские власти снесли перед Олимпиадой 2008 года исторические переулки-хутуны. Не менее противоречивы и взгляды обычных китайцев. Они любят поговорить о том, какой они древний народ, и, казалось бы, поддерживают идею о собственном великом «чувстве истории», однако в другое время они будут подчеркивать «новизну» своей страны и говорить о необходимости преобразований, чтобы сравняться с Западом.

Важнее всего то, что в Китае нет единомыслия относительно культурного наследия. На протяжении многих лет шла полемика о том, что следует оставить, от чего отказаться, и по этой причине культура продолжает меняется. Подобно Хуанхэ, этому древнему символу Китая, она течет и делает повороты. Не лучше ли воздержаться от ленивых догадок о ее следующем витке?

Миф второй
Китайцы – неисправимые расисты

Хоу Дэцзянь совершенно не напоминал поп-звезду. В своих слишком больших очках, с пышной черной шевелюрой, двадцатидвухлетний бард скорее походил на прилежного студента, нежели на знаменитость. Тем не менее талант может явиться в любой, порой самой неожиданной форме. Несмотря на непримечательную внешность, Хоу со своим патриотическим хитом 1978 года «Наследники Дракона» пользовался неслыханной популярностью в Китае. Песня представляла собой проникнутый мистицизмом хвалебный гимн расовому единству Китая:

 
На древнем Востоке есть Дракон, имя ему – Китай.
На древнем Востоке есть народ, народ —
наследник Дракона.
Я рос в тени когтя Дракона,
А когда я вырос, я стал наследником Дракона.
Черные глаза, черные волосы, желтая кожа —
Всегда и навеки наследник Дракона.
 

Хоу жил на спорной территории острова Тайвань, что делает его успех еще более удивительным. В то время официальные отношения между Тайбэем и Пекином все еще были заморожены. В 1949 году, после победы коммунистов в гражданской войне, националисты во главе с Чан Кайши бежали на Тайвань. На протяжении десятилетий Мао лелеял планы захвата отступнической провинции, находившейся под военной защитой Соединенных Штатов. В отличие от того, что мы видим сегодня, в те времена всякие контакты между двумя авторитарными государствами, капиталистическим и коммунистическим, были строжайше запрещены. Это означало, что Хоу, родители которого бежали на Тайвань вместе с Чаном, никогда не имел возможности побывать на воспетой им земле отцов.

Несмотря на это обстоятельство, выраженная в песне мысль о том, что все китайцы, где бы они ни жили, – «наследники Дракона», получила горячий отклик на обоих берегах Тайваньского пролива. Вскоре песня зазвучала повсюду. Хоу сделал музыкальную видеозапись, представ в ней в сверкающих традиционных желтых китайских одеждах; окруженный грациозными танцовщицами, он обращался к китайскому «могучему Дракону» с призывом: «открой свои очи, отныне и навечно открой свои очи». Казалось, Хоу по-новому сумел выразить то, что китайцы в глубине души знали всегда: что они представляют собой монолитную и великолепную человеческую расу.

Мы привыкли принимать на веру факт, что китайцы, пусть они и не наследники Дракона, все же являются на редкость унифицированной частью человечества. В XIX веке на Западе сложилось представление о расовой однородности китайцев. В своей статье о китайцах 1882 года американский социолог Геррит Лансинг писал, что «формирование общества из представителей одной расы, управляемого одним правительством, обитающего в постоянной среде и почти не подвергающегося влиянию извне со стороны чужеземных рас или наций, привело к его однородности». В начале двадцатого столетия Бертран Рассел описывал «не имеющую себе равных национальную сплоченность китайцев». В более позднее время историк Эрик Хобсбаум назвал Китай «редчайшим примером» нации «этнически почти полностью однородной». Для китаиста Люциана Пая «самоочевидно, что китайцы объединены одной кровью, одинаковыми физическими особенностями и одинаковой родословной». Мы готовы согласиться с Сунь Ятсеном, пламенным вождем республиканского движения, положившего в 1911 году конец тысячелетнему имперскому правлению, который провозгласил, что китайцы – это «единая чистая раса» с «общей кровью, общим языком, общей религией и общими традициями».

Расовое единство влечет за собой чувство расового превосходства, и общепринятое суждение таково, что, увы, этническая и биологическая однородность китайцев привнесла в их национальный характер черты отвратительного шовинизма, особенно по отношению к людям с темным цветом кожи.

Расизм с китайскими чертами

С коммунистической точки зрения на историю между Африкой и Китаем было много общего. В XIX веке им обоим пришлось стать объектами хищнической политики капиталистических государств. Теперь они сбрасывали с себя колониальные путы. После прихода к власти в 1949 году Мао Цзэдун стремился развивать отношения с Африкой на базе этой общности. В 1960‑х и 1970‑х большое количество молодых африканцев из дружественных стран приезжало по приглашению правительства учиться в китайских университетах. На поверхности все выглядело как демонстрация антиимпериалистической солидарности, хотя для Мао это было в большей степени средством утверждения главенствующей роли Китая среди стран с коммунистическими режимами, а заодно и возможностью насолить своим соперникам в России.

На практике солидарность в отношениях между простыми китайцами и их африканскими товарищами оказалась в большом дефиците. Чувство неприязни между темнокожими иностранцами и местными студентами копилось на протяжении десятилетий и усугублялось еще и тем, что зарубежные стипендиаты субсидировались гораздо более щедро, нежели собственная молодежь. В конце концов зимой 1988 года произошел взрыв. После ссоры на новогодней вечеринке в Нанкине сотни обозленных китайских студентов взяли в осаду общежития, в которых жили африканцы. Массовые студенческие беспорядки, направленные против африканцев, вскоре охватили все основные университетские города, включая Пекин, Шанхай и Ухань. Многим испуганным африканским студентам пришлось искать убежища в своих посольствах и консульствах. Лозунги, скандируемые толпой в эту зиму студенческих волнений, вроде: «Долой черных чертей!» или «Черные черти, убирайтесь домой!» – не оставляли сомнений в природе происходящего: это была вспышка расовой ненависти.

Наконец китайские власти взяли ситуацию под контроль. Нескольких африканцев превратили в козлов отпущения, обвинив их в инициировании беспорядков и с поспешностью депортировав, однако внутри китайского общества, за внешне благополучным фасадом, расистские страсти кипят по-прежнему. Они вновь прорвались на поверхность в 2005 году, когда Кондолиза Райс, афроамериканка и в то время госсекретарь США, посетила Китай с официальным визитом. Китайский Интернет был переполнен злобными расистскими выпадами. «Как могло случиться, что в Соединенных Штатах на должность государственного секретаря назначили самку шимпанзе?» – писал один из анонимных комментаторов. Другие отзывались о Райс как о «черной суке».

Следующая волна расистской мути прокатилась по Китаю в 2009 году, когда студентка из Шанхая Лоу Цзин, чей отец был афроамериканцем, появилась на одном из многочисленных китайских песенных телешоу «Вперед, ангел». Обращение режиссеров передачи с хорошенькой двадцатидвухлетней девушкой было возмутительным. «Шоколадного цвета кожа подчеркивает жизнерадостность ее характера!» – восклицал ведущий. Однако реакция китайского Интернета была намного оскорбительнее. «Все произошедшие от смешения желтой и черной крови по-настоящему уродливы», – высказывается один из авторов. «На месте этой девушки я бы не высовывалась. Не могу представить, что я вышла бы на публику с таким лицом в поисках внимания и симпатии», – заявляет другая.

Враждебность по отношению к иностранцам в Китае простирается далеко за пределы сети Интернет. Ян Жуй, немолодой ведущий транслирующегося на английском языке на государственном китайском телевидении ток-шоу «Диалог», обычно производит впечатление трезвомыслящего и цивилизованного человека. Тем не менее в 2012 году на китайском сайте социальной сети Вэйбо, насчитывающей 800 000 его читателей, телеведущий разразился тирадой, ошеломившей многих живущих в Китае иностранцев из западных стран. «Американцы и европейцы, – декларирует Ян, – приезжают в Китай в целях торговли людьми, они вводят народ в заблуждение, подстрекая людей эмигрировать». Гневно заклеймив «иностранных шпионов», он заключает: «Мы должны заставить замолчать и изгнать из страны всех очернителей Китая». Человек, по статусу эквивалентный самым заметным фигурам в средствах массовой информации, таким, как Джереми Паксман в Великобритании или Ларри Кинг в Соединенных Штатах, впадает в раж демагогической ксенофобии. Тот факт, что Ян часто приглашает на свои ток-шоу иностранных гостей из западных стран, делает инцидент еще более настораживающим.

Пожалуй, наибольшую тревогу вызывает история о расизме китайцев, связанная с британским писателем Мартином Жаком. Его малайзийская жена, по национальности индуска, Хариндер Верайя, в первый день нового тысячелетия в результате эпилептического припадка попала в гонконгскую больницу Раттонджи. На следующий день она скончалась вследствие развившейся легочной недостаточности. Жак вспоминает, что в первые часы после поступления в больницу она жаловалась на пренебрежительно-расистское отношение и игнорирование ее со стороны врачей и медсестер. Несмотря на заключение патологоанатома об отсутствии доказательств небрежности врачей, Жак подал на больницу в суд, и в 2010 году, после длительной тяжбы, ему была присуждена компенсация. Этот болезненный эпизод привел Жака к заключению, что Гонконг и даже более того, китайская нация в целом заражены, по его выражению, «расовой спесью».

Жак – отнюдь не единственный представитель Запада, указывающий на глубоко укоренившуюся в сознании китайцев ксенофобию. В 2012 году Марк Китто, в прошлом издатель, проживший в Китае шестнадцать лет, объявил о своем решении покинуть страну. Одной из приведенных им причин было то, что «для китайцев все некитайцы – это чужаки, к которым они относятся слегка пренебрежительно». Китто также высказывает опасение, что в случае падения теперешнего режима одним из последствий этого станет насилие по отношению к иностранцам.

На ум приходит история боксерского восстания начала двадцатого столетия, когда разъяренная толпа китайцев из сельских районов устроила резню христиан и осадила терроризированных европейцев, живших в иностранных кварталах старого Пекина. Вместо того чтобы подавить восстание, цинские правители встали на сторону боксеров. Это привело к военному вмешательству интернациональной коалиции с целью защиты осажденных в столице европейцев. В наши дни некоторые задаются вопросом, не является ли кампания по «ужесточению визового режима для иностранцев», предпринятая в 2012 году пекинскими муниципальными властями и направленная на депортацию иностранцев с просроченными визами, предвестницей возрождения боксерских настроений.

Высказываются и подозрения иного рода. Для некоторых наблюдателей введенный пекинским режимом в 1979 году закон, запрещающий семьям иметь более одного ребенка, представляется частью политики, направленной на улучшение «качества» китайской расы. Пропаганда, сопутствующая закону, подчеркивает, что важно иметь пусть меньше, но зато «лучшего качества» детей. А в 1979 году власти издали евгенический по сути закон, предписывающий всем беременным женщинам в обязательном порядке проходить ультразвуковое обследование и в случае обнаружения у плода генетических отклонений делать аборт. Профессор психологии Ольстерского университета Ричард Линн утверждает, что в результате такой политики в течение двух ближайших десятилетий на свет появится суперумная китайская раса. Отношение к Линну в научном мире весьма противоречиво; будучи сам энтузиастом евгеники, он, безусловно, преследует здесь свои интересы. Как бы то ни было, мысль о том, что китайское общество отличает расовая нетерпимость, разделяется все большим числом людей. Один серьезный ученый полагает, что количество китайцев, зараженных расовым шовинизмом, «исчисляется миллионами, если не десятками миллионов».

Свой бестселлер 2008 года «Когда Китай будет править миром» Мартин Жак заключает словами: «Возвышение Китая как мировой супердержавы скорее всего приведет… к глубочайшей культурной и расовой реорганизации мира по китайскому образцу. Когда Китай затянет страны и континенты в свои сети… они не только превратятся в экономические придатки чудовищно могущественного Китая, но им также будет отведена позиция культурной и этнической неполноценности». Это уже звучит не как «социализм с китайской спецификой», а устрашающе, как «национал-социализм с китайской спецификой». Возможно ли, чтобы эти пугающие пророчества сбылись?