Текст книги "Осколки судеб"
Автор книги: Белва Плейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)
18
– Прекрасная была свадьба, а обстановка так просто идеальная, – сказала Айрис.
Прошла уже целая неделя с того дня, как в доме Анны состоялась свадьба Лауры и Робби Мак-Алистера, а Айрис все еще вспоминала о саде, изумительных блюдах, приехавших на свадьбу родственниках и новорожденной дочке Джимми.
– Представь только, мама уже прабабушка! Глядя на нее, такую еще молодую и красивую, с трудом в это веришь.
Было воскресное утро, и они сидели за столом, неспешно завтракая. Филипп убежал на тренировку – он играл в футбол – и в доме царила тишина.
Тео поднял глаза над «Тайме».
– Кстати о молодости. Мне кажется, Лаура все же слишком молода для замужества.
– Ты говоришь так, потому что это случилось почти сразу же после свадьбы Джимми и ты еще не можешь опомниться.
– Возможно. – Тео улыбнулся. – И не говори мне, так как я это и сам прекрасно знаю, что в глазах любого отца ни один мужчина не достоин его дочери. – Внезапно посерьезнев, он добавил: – Надеюсь, у них не возникнет разногласий на религиозной почве? Трудностей у них и без того будет предостаточно.
Да, подумала Айрис, я пыталась указать ей на эти трудности. Мы почти час проговорили с ней в ее комнате, но у нее на все был один ответ: люди всегда делают из брака проблему, что может быть в этом трудного, когда любишь? У вас ведь с папой, сказала она, не возникало же, похоже, никаких проблем?.. О, бедная дорогая Лаура!
Тео отложил газету. Лицо его по-прежнему сохраняло серьезность.
– Я скажу тебе, что почти испортило для меня этот день. То, что Стив не приехал ни на одну из этих свадеб!
Айрис успокаивающе проговорила:
– Но ведь он не забыл. Даже прислал эти чудесные белые мокасины, которые сделал сам. Я еще подумала, как это мило с его стороны.
– Мило! Он что, так и будет всю жизнь делать мокасины?!
– По крайней мере, – сказала она мягко, – он все еще в этой своей коммуне, а не в тюрьме или на пути к ней, и не погиб от взрыва бомбы, как тот человек в Колорадо в прошлом месяце, когда было взорвано здание пункта регистрации призывников.
– Полагаю, за это надо благодарить Бога, – пробормотал Тео сердито, но Айрис чувствовала, что он был не столько сердит, сколько расстроен. – И потом, кто знает, что с ним произойдет в будущем? Ты знаешь это? Можешь ты сказать, что он выкинет на следующей неделе?
– Нет, и не собираюсь даже думать об этом. И тебе не советую.
Она была полна решимости как можно дольше сохранить эту царившую в доме со дня свадьбы атмосферу радости и счастья. Они такая прекрасная пара, подумала она вновь о дочери и Робби Мак-Алистере. Как бы я желала, чтобы они всегда испытывали друг к другу те чувства, которые явно переполняли их, когда они стояли там, соединив руки, среди цветов, друзей и пения птиц! И в голове ее мелькнула мысль: когда я смотрела на них, то вспомнила, как это было в день моей собственной свадьбы. Хотелось бы мне хоть на миг почувствовать снова то, что я тогда чувствовала. Но, вероятно, слишком многое случилось за это время…
Она поднялась и начала убирать со стола.
– Позвоню-ка я маме. Спрошу ее, не хочет ли она пойти вместе со мной в кино.
– Отличная мысль.
Внезапно в кухне зазвонил телефон. Айрис сняла трубку, и на нее обрушился поток невнятных слов, то и дело прерываемых рыданиями.
– Кто? Что? Ты поднялась наверх… я ничего не могу понять, говори яснее! Что? Да, я приеду. Прямо сейчас. Буду через пять минут.
Повесив трубку, она крикнула Тео, все еще находящемуся в столовой:
– Это мамина новая служанка. Я так ничего и не смогла понять из ее слов. То ли дом загорелся, то ли с мамой плохо… скорее же, поторопись!
Тео уже достал из ящика ключи от машины и был на полпути к гаражу.
– Ну-ну, возьми себя в руки, – сказал он, когда они уселись и машина рванула с места. – Не будем делать поспешных выводов. Может, все не так уж и серьезно, и она просто драматизирует. Не волнуйся, мы будем там через минуту.
Не успела машина остановиться, как Айрис быстро взбежала по ступеням и сквозь открытую дверь ворвалась в дом с криком:
– Что случилось? Что?
– Я поднялась наверх. Хозяйка всегда рано завтракает, а тут ее все нет и нет, вот я и поднялась. Я вошла… – Лула заломила руки.
Тео уже поднимался на второй этаж.
– Айрис останься здесь. Подожди.
Но она уже бежала за ним по лестнице. У нее мелькнула мысль, что мать хватил удар, и Тео не хочет, чтобы она это видела. Следом за ним она вошла в знакомую комнату.
Анна лежала на кровати под белым летним одеялом. Волосы ее разметались по подушке, и одна рука в кружевном рукаве была поверх одеяла. Тео, наклонившись, слегка коснулся ее век.
– Это… это инсульт, Тео?
– Нет, дорогая. Не инсульт. Все было быстро и безболезненно. Она ушла тихо, во сне. – И, обняв Айрис за плечи, он подвел ее к стулу и усадил.
Все это была так странно и неожиданно. Несколько минут назад они сидели за столом и ели гренки, поджаренные в молоке с яйцом. И вот сейчас они были здесь, и Тео сказал… Что он сказал? Внезапно охрипшим голосом она резко спросила:
– Она умерла, Тео? Ты это имел в виду?
Он кивнул. В глазах его стояли слезы. Где-то в углу рыдала Лула. Сквозь все еще задернутые шторы в комнату просачивался мягкий свет. Она почувствовала запах стоявших в вазе на столике розовых и кремовых флоксов, маминых любимых цветов. А может, это был запах ее пудры, ее духов? От нее всегда так приятно пахло.
– Я разговаривала с ней только вчера, – потерянно произнесла она. – Она получила открытку от Лауры. Господи! Договорились о посещении концертов в Танглвуде, собиралась поменять машину. Вчера…
– Она не испытала никакой боли, – повторил Тео, вытирая слезы. – Любой хотел бы так умереть.
– Да. – Анна тоже хотела умереть вот так, сразу, без медленного разложения и постепенно возрастающего уродства. Даже в смерти она осталась элегантной. Одеяло было гладким без морщин. – Но как это могло случиться? – проговорила Айрис изумленно. – Она ведь даже не болела.
– Так бывает.
Она поднялась и с помощью. Тео, так как Ноги у нее подкашивались, подошла к кровати.
– Я хочу на нее взглянуть, – сказала она.
Анна, думала она, моя мать. Вот она передо мной на том же ложе, которое она столько лет делила с единственным любимым ею мужчиной. Им повезло, моим родителям. Да пребудет с ними обоими Господь…
Несколько мгновений они стояли так, глядя на Анну, затем Тео вывел Айрис из комнаты.
– Мне нужно сделать некоторые распоряжения, – мягко проговорил он. – Ты иди вниз, к Луле, а я пока позвоню.
Не прошло и нескольких дней после траурной церемонии – приглушенный шепот, цветы, слезы – как им пришлось заняться бумагами – неизбежное следствие смерти – чтобы удовлетворить налоговую службу, фининспекторов и адвокатов.
– В этом столе погребено, наверное, пятьдесят лет жизни, а может, даже и больше, – сказала Айрис.
– Помнишь, в этой самой комнате я сделал тебе предложение, а теперь здесь всюду, куда ни глянь, фотографии наших детей.
Они были в гостиной Анны на первом этаже. Насколько Айрис помнила, гостиная всегда была окрашена в бело-желтый цвет, и мебель подобрана в тон. Здесь Анна занималась своими счетами, вязала или читала. Вот и сейчас на столе лежал сборник стихов и очки для чтения. Прямо напротив стола, на противоположной стене, где, подняв голову, она всегда могла бы ее видеть, висела фотография отца.
– Это фото, должно быть, доставляло ей утешение, после того как папа умер, – сказала Айрис. – Здесь он совсем как живой, кажется, он вот-вот заговорит.
– Тебе очень тяжело? Мне бы хотелось избавить тебя от этого и разобрать все самому.
– Все в порядке. Но, тем не менее, спасибо, Тео. Я сама справлюсь.
– Ты молодец.
Надо было разобрать шкафы и полки, альбомы и коробки со старыми письмами. На все это, похоже, уйдут недели. Это не разборка, подумала Айрис, а скорее восстановление, складывание по кусочкам целой жизни или даже нескольких жизней.
Почему, спросила она себя, принимаясь за работу, я не рыдаю сейчас, в полном отчаянии, как после смерти папы? Вероятно, это даже несколько удивляет Тео. Я, конечно, любила их обоих, и папу, и маму, но папу, несомненно, больше. Возможно, причина тут в том, что он действительно занимал в моей жизни особое место? А может, я не плачу потому, что не чувствую себя сейчас брошенной, как после его смерти? Может, после стольких лет я наконец-то повзрослела? И если это так, то я очень многим ей обязана. Анне, моей матери.
Однажды вечером Тео вышел на прогулку с колли Лауры и их старым, еле ковыляющим пуделем. Насту пило время ужина, и так как уже было начало осени и темнело рано, в домах зажигались огни. Он видел семьи, собравшиеся в своих столовых, но были и такие, кто, решив воспользоваться одним из последних погожих деньков в этом сезоне, готовили во дворе барбекю. Сам он поужинал в одиночестве, так как это был один из тех вечеров, когда Айрис занималась в городе. Прогуливаясь, он вновь подумал о се решимости и неиссякаемой энергии. Еще несколько лет назад он бы не поверил, что они у нее есть. Как же он ошибался!
С того самого дня, когда Пол Вернер сделал ему такое удивительное признание, он смотрел на жену с некоторым любопытством. Как и на Анну. Подумать только, что у этой дамы из Старого Света – он все еще видел ее такой, хотя она и жила в Америке с шестнадцати лет – необычайно преданной и заботливой по отношению к мужу, была в прошлом тайная жизнь! И он мог только уважать ее за то, что у нее достало мужества нести в себе столько лет тяжкое бремя.
У него не хватило духу написать Полу о ее смерти. К тому же, ему все с большим трудом давались эти письма. Понимая, что Пола интересуют малейшие подробности, он старался их ему сообщать, но с каждым разом было все труднее избегать повторения. А сейчас, когда все дети, кроме Филиппа, уехали из дома – одна выйдя замуж, другой женившись, а Стив, занимаясь один только Бог знает чем – он мало что мог ему о них рассказать, как и об Айрис, кроме того, что она здорова и у нее все в полном порядке.
Пройдя, наверное, с милю, Тео повернул назад. В начале улицы, ведущей к дому, он увидел, как в окне гостиной вспыхнул свет. Итак, Айрис вернулась домой. Он ускорил шаг. Без нее, даже когда Филипп был наверху, готовя уроки, в доме, несмотря на всю его тесноту, словно бы образовывалась пустота, и ему казалось, что шаги его звучат слишком громко.
И однако… и однако, столь многого еще не хватало. Да, они были друзьями, верными и надежными, которые время от времени даже занимались любовью, если только можно назвать так это торопливое удовлетворение плотского голода. Он вздохнул и продолжил свой путь не спеша, даже придержал собак, чтобы замедлить свой шаг. Да, определенно так раньше не было. Куда девалась радость и страстное желание?
Сам он, он был в этом уверен, мог вернуться к прежнему. Все дело было в Айрис, в которой эти чувства, казалось, совсем иссякли. И, однако, он понимал, что в том не было ее вины. Не мог же ты по приказу вызвать в себе радость или страсть.
Он вошел в дом, повесил поводки собак на место и тут только заметил, что во дворе горит свет. В уголке, отгороженном от остального двора подаренными Анной деревцами восточной туи, было в этот час тепло и тихо, и под фонарем, на английской скамейке, сидела Айрис.
– Можно мне? Она подняла голову.
– Можно тебе? Так официально, Тео? Он уселся на скамью рядом с ней.
– Иногда у меня возникает чувство, будто мы с тобой совсем чужие, и я невольно перехожу на официальный тон.
– Это не так, – проговорила она быстро, словно оправдываясь.
– Но ведь я это чувствую.
– Тогда… мне очень жаль, Тео.
– Ну, хватит об этом. Какое чудесное платье. Я видел его раньше?
– Нет. Мама подарила мне его за неделю до своей смерти, и я все никак не могла заставить себя его надеть.
Наклон ее головы и грациозная округлость шеи напомнили ему на мгновение Анну, а когда она резко вскинула голову, он увидел перед собой четкий профиль Пола. В ней жили они оба, и внезапное осознание этого факта наполнило его сердце огромной жалостью.
– Не печалься, – произнес он с необычайной мягкостью. – Она была бы рада, если бы ты его носила, ты это знаешь.
– Дело не в этом. – Ее губы дрожали.
– А в чем?
Вместо ответа она протянула ему письмо.
– Я нашла его вчера, среди ее бумаг. Она знала, что я его найду, когда придет время.
Ничего особенного, подумал он, прочтя первую страницу, обычные выражения нежной заботы о дочери и внуках. Внимание его приковал последний абзац:
«Оглядываясь назад и видя весь свой пройденный путь, понимаешь: любовь – единственное, что имеет значение. Береги ее, ради Бога, потому что только это и имеет значение. Не каждому так везет в жизни, что он может принять любовь, когда ее предлагают, или сохранить ее, если она у него есть. Что-то всегда мешает: обстоятельства, которых нельзя изменить, а иногда наша гордость и возмущение, наша поглощенность самими собой и неверно понятое чувство долга. Дорогая Айрис, не позволяй такому случиться с собой. Вспомни, как было все у вас, когда вы начинали вашу совместную жизнь».
Тео опустил письмо. «Обстоятельства, которых нельзя изменить». Да, Анна, тебе-то об этом было доподлинно известно.
– Она хотела, – Айрис всхлипнула, – чтобы у меня была такая же жизнь, как у нее с папой, вот что означает это письмо. И если бы она тогда не свела нас с тобой вместе, ты бы ушел, ушел навсегда. Я сама бы отослала тебя от себя. О Господи, Тео, ты понимаешь? Она права. Что, в сущности, имеет в этой жизни значение? Мы работаем и переживаем из-за детей и работы, денег и дома… Всю радость и надежду, – продолжала она уже более спокойно, – я похоронила в самой глубине своего сердца, в том ледяном месте, где сложено все: и то, как я тебя обижала, и то, как обижал меня ты, все, все, что вызвало во мне когда-либо гнев, лежит там, словно высеченное на камне. И я забыла начало. Что мы сделали? Что мы разбили, Тео?
Огромная, ни с чем не сравнимая радость охватила все его существо.
– Ничего такого, чего нельзя склеить в пашей постели наверху.
– Как, Тео?! Неужели человек должен заглянуть в глаза смерти, чтобы поверить в жизнь?
– Возможно, так оно и есть, моя дорогая.
Она уже тянулась к нему, сжимала его в Объятиях. И он начал целовать ее: прохладный нежный лоб, веки и все еще дрожащие теплые и нетерпеливые губы. Как же давно все это было, как давно! Он едва не зарыдал от счастья.
Внезапно он вспомнил, и его бросило в дрожь.
– Подумать только, что я чуть было не ушел! И хотел уйти навсегда! А ты мне так нужна, нужна больше, чем… – он едва не сказал «моя правая рука».
Айрис взяла его правую руку и, поднеся к губам, принялась целовать каждый палец… Он выключил фонарь, и в голубом полумраке они направились к дому, поднялись по лестнице, вошли в спальню и закрыли за собой дверь.
19
Машина отъехала от миланского аэропорта и понеслась по шоссе, лавируя в потоке дневного транспорта, потом свернула на север к озерам. Сидевший за рулем Пол взглянул на Ильзу и изумленно покачал головой. Он почти не отрываясь смотрел на нее с того самого момента, как она сошла с самолета, пока получала багаж и проходила таможенный досмотр.
– Я получил твое письмо на прошлой неделе. Сначала я глазам своим не поверил. Трижды перечитал его, прежде чем до меня дошло, что ты действительно приезжаешь. – Он сжал ее худую загорелую руку. – Но почему же ты не приезжала так долго?
Она повернула к нему улыбающееся лицо.
– Не ругай меня, Пол. Я здесь, и у нас впереди достаточно времени, чтобы наверстать упущенное.
Несмотря на улыбку, брови ее были сдвинуты, придавая лицу слегка укоризненное выражение. Он хотел было спросить, как долго она собирается пробыть с ним, но, немного подумав, не стал этого делать, а сказал совсем другое:
– Ты не представляешь, как я скучал без тебя.
Волосы Ильзы, как и его собственные, сильно поседели. Но седина шла ей, прекрасно гармонируя с загорелой кожей и черными блестящими глазами. На ней был темно-голубой дорожный костюм и красивая белая блузка с довольно низким вырезом, так что в глаза сразу бросилось золотое колье, охватывавшее обнаженную шею.
– Ты и в самом деле его носишь, – показал он на колье. – А я всегда представлял, что оно лежит в своем бархатном футляре в каком-нибудь верхнем ящике комода вместе с перчатками и носовыми платками.
– Я все время его ношу, – серьезно ответила Ильза. – Даже когда на мне платье с закрытым воротом.
– Господи, как же я по тебе соскучился, – повторил Пол.
Он подумал о том – это была не самая романтичная мысль, свидетельствующая лишь о стойкости его привязанностей, но, если разобраться, разве стойкость привязанностей не романтична по своей сути – что вот рядом с ним сидит та единственная в мире женщина, с которой он мог быть до конца откровенным. Она будет внимать ему и разумом, и сердцем, никогда не стараясь поддакивать, лишь бы доставить ему удовольствие, но пытаясь вникнуть в смысл его слов. Видит Бог, он тоже не всегда соглашался с ней, но душевно они всегда были настроены на одну волну.
– Я заказал столик в вилле д'Эсте, – сказал он. – Мы доберемся туда как раз ко времени ланча. Поедим в свое удовольствие, не торопясь, как принято в Италии. Ты, наверное, не делала ничего подобного с тех пор, как живешь в Израиле.
– Да, там мы не можем позволить себе слишком долго рассиживаться за ланчем.
Полу хотелось, чтобы атмосфера была светлой и радостной, хотелось говорить о чем-то приятном, а положение в Израиле было неподходящей темой для такого разговора. Достаточно было заглянуть утром в газету, и ты тут же вспоминал, что эта маленькая страна по-прежнему со всех сторон окружена врагами.
– Чудесная машина. Это что за марка? – спросила Ильза, и он понял, что она тоже хочет отвлечься от серьезных и печальных мыслей.
– «Феррари», стоит целое состояние, но мне не пришлось тратить на нее свое. Она мне досталась вместе с домом за арендную плату. Мощная, как лев, и на автостраде развивает колоссальную скорость, но нам сегодня торопиться некуда. Мы поедем медленно, ты сможешь насладиться окружающими красотами.
– Я уже наслаждаюсь чудесным мягким воздухом.
– Открыть верх?
– Да, пожалуйста.
– Ветер не испортит тебе прическу? Она засмеялась.
– Ты все-таки меня забыл. Мою прическу!
Он не забыл, а спросил из привычной вежливости. Он прекрасно знал, что Ильза ничего не имела против того, чтобы ветер трепал ей волосы.
– Мы едем на озеро Комо. Ты слышала о вилле д'Эсте? В эпоху Возрождения она была резиденцией кардинала. Она великолепна. Подожди, и ты убедишься.
– О, я слышала. Верх роскоши.
– Да. Ты заслужила немного роскоши, – просто ответил он.
На берегу озера у подножия невысокого холма стояло во всем своем великолепии большое каменное здание. Вокруг росли ухоженные, подстриженные кусты, среди которых виднелись белые статуи и урны с пышными петуниями. Выше по склону тянулись сады, цветущие сейчас последним бурным цветом поздней весны. Заказанный Полом столик был расположен у окна, распахнутого в это время года настежь. Ресторан был уже полон туристов и миланских бизнесменов с их шикарными женами в белых полотняных или шелковых пастельных тонов платьях. И снова Пол отметил про себя, как делал не раз за годы, проведенные с Ильзой, что ее нисколько не занимал вопрос, достаточно ли хорошо она одета; элегантная простота ее туалетов подходила к любому случаю.
Женщина за соседним столиком задержала взгляд на колье Ильзы. Пол угадал взгляд знатока; эта женщина явно знала толк в драгоценностях.
Ильза спросила, чему он улыбается.
– Хорошее настроение. Посмотри туда, – он показал рукой, – там, у дальнего конца озера есть площадка, где по вечерам устраивают танцы. Чарующее это зрелище – танцующие молодые пары и огни, отраженные в озере. Такие красивые молодые люди. Мы обязательно сходим туда. Ты не разучилась танцевать?
– Конечно, нет.
– Вот и хорошо. Я тоже не разучился, а музыка там чудесная.
– Я вижу, ты здесь ходил на танцы.
– Несколько раз. Я завел здесь друзей, Ильза. Для меня это было переменой к лучшему. Я рад, что сюда приехал. Так что насчет ланча? Закажи спагетти. Они чудесно готовят спагетти «а ла карбонара». И вино. Их белое вино – это солнечный свет, разлитый в бутылки, вот какое это вино. Ну вот, я заговорил фразами из рекламных передач, да?
Он чувствовал, что поглупел от счастья и говорит бессвязно, но не мог, да и не хотел остановиться.
Спустя почти два часа, когда они допивали экспрессо, Ильза, откинувшись на стуле, сказала:
– Ну а теперь расскажи мне про всех остальных.
– В общем-то, я держал тебя в курсе всего того, что с кем происходит. Я ведь писал тебе, что Тео открыл кабинет? По его словам, дела идут неплохо, он даже прислал мне чек в счет выплаты займа. Мне это совсем не нужно, но я не мог отказаться. Мег и Ларри теперь ограничили свою практику только мелкими животными. Ларри слишком стар для лошадей. Мег чувствует себя прекрасно, но, конечно, ужасно беспокоится за Тома, он ведь во Вьетнаме. Ну и Тим… – Пол развел руками. – Ну что о нем скажешь?
– Он все еще дружит с этим странным человеком – Джорданом?
– Насколько я знаю, да. Действительно странно, загадка какая-то.
В письмах он подробно рассказал Ильзе про Джордана, умолчав лишь об эпизоде с Айрис. Он хотел забыть эту историю и поэтому не упоминал о ней никому, даже Ильзе, так же как и о попытке Айрис покончить с собой, если таковая имела место.
– А сын Айрис все еще связан с Тимом? – спросила Ильза.
– Не знаю. Тео ничего не писал про него последнее время. Странно, не правда ли? Вся эта история странная. «Не доверяй тем, кому за тридцать». Весь опыт старшего поколения отброшен как ненужный хлам. Но Тиму тем временем самому за тридцать. Знаешь, одна фраза из письма Тео застряла у меня в голове. Он писал, что бунтарями становятся и самые лучшие, и самые худшие представители нынешнего молодого поколения.
– Не обязательно худшие, – резонно заметила Ильза. – Часто самые запутавшиеся.
– Возьми, к примеру, его второго сына, Джимми. Он уже женат, оба, и он и его жена, учатся на медицинском факультете, и у них есть маленькая дочка. Такие молодые люди – созидатели. Не то что другие, которые стремятся все разрушить. Спору нет, война во Вьетнаме – ужасная штука. Я и сам считаю ее бессмысленной. Но все же я задаюсь вопросом: какую пользу могут принести взрывы бомб в наших городах? Непонятное проявление идеализма.
– Идеализм тут ни при чем. Да, многие из них идеалисты. Но вопрос в том, кто стоит за актами террора. Идеалисты? Не думаю. По-моему, за ними стоят люди, использующие этих молодых ребят в собственных интересах, как используют шестнадцатилетних мальчишек, входящих в ФАТХ.[24]24
ФАТХ – движение палестинского национального освобождения.
[Закрыть] Их обучают в Ливане, вбивают им в голову, что, убивая идущих на базар старушек или взрывая автобус с израильскими школьниками, они вносят вклад в благородное дело. Ты помнишь?
– Помню ли я? Ильза, я до сих пор просыпаюсь иной раз в холодном поту, потому что мне снова приснился перевернутый автобус. Точно так же я до сих пор вижу сны про войну. После стольких лет.
Ильза задумалась о чем-то своем; забыв об окружавшем ее блеске – сверкании голубой воды, сверкании драгоценностей, хрусталя, цветов, она мысленно переносилась в Израиль.
– Подумать только! Голде было за семьдесят, когда она стала премьер-министром. Сама она этого не хотела, но другие понимали, что это необходимо. Она единственная была уверена в том, что мы никогда не сдадимся. Террором нас не запугаешь.
Оба замолчали. Отголоски грозного гула ворвались вдруг в эту мирную комнату, заглушив приятное журчание застольной беседы. Несколько минут оба продолжали прислушиваться к этим отголоскам, не говоря ни слова.
Затем неподалеку от них раздался, к счастью, взрыв веселого смеха. Группа молодых людей, встав из-за стола, прощалась друг с другом; их смех упреком прозвучал в ушах Пола, напомнив ему, что они пришли сюда отдохнуть и приятно провести время. В конце концов, был майский день в Италии.
– Пойдем, – сказал он, – пройдемся по берегу озера. Потом поедем к дому. Подожди, ты увидишь, где я живу. Настоящий рай!
Они поехали вслед за солнцем на запад, к озеру Мажжиори. Машина неслась наперегонки с ветром по извилистым дорогам мимо старинных деревушек с каменными домами, выстроившимися в ряд вдоль дороги, мимо кованых железных ворот, у которых застыли львы, охраняя бело-розовые и лимонно-желтые виллы, смотревшие на водную гладь.
Ильза со вздохом удовольствия проговорила:
– У меня ощущение, будто оставила дом и работу не несколько часов, а несколько недель назад.
Яркие тона неба над черепичной крышей виллы «Джессика» уже начали переходить в лиловато-розовые, когда они свернули на подъездную аллею, окаймленную рядами цветущих бугенвилей. Теплые лучи заходящего солнца окрасили розовым оштукатуренные стены дома, а окна в их отсветах блестели, как зеркала.
Через открытую входную дверь был виден холл и другая дверь в противоположном его конце, тоже открытая, которая вела на террасу в задней части дома.
– Иди сюда, – позвал Пол, – я хочу показать тебе кое-что, прежде чем мы пойдем наверх.
Огромное озеро было совершенно неподвижным. Очаровательная лужайка, уже окутанная вечерними тенями, казалась почти черной и по виду была мягкой, как мех. Услышав голос Пола, спаниель Лу понесся к ним между клумб с розами.
– Розы! – воскликнула Ильза. – Огромные, как кочаны капусты.
– Я должен показать тебе еще тысячу разных вещей. Ах, Ильза, если ты пробудешь здесь подольше, я покажу тебе всю Италию.
– Ты забываешь, что я была здесь.
– Во время войны? Это не в счет. Ты была во Флоренции, Венеции, на Кипре? Каталась на пароходе по озеру?
Она покачала головой, улыбнувшись.
– Вот видишь. Все это у нас впереди. А теперь пойдем наверх.
Он перебрался из маленькой комнаты с односпальной кроватью в большую. Здесь стояла огромная старинная кровать с балдахином, украшенным позолотой и резьбой, и пологом из серебристо-голубой парчи. Такое замысловатое, чересчур роскошное убранство было не по вкусу Пола, и он никогда не поставил бы такую кровать в собственной квартире, но она прекрасно гармонировала с этой комнатой, так же как и огромный мраморный камин, топить который им не придется, если только они не останутся на зиму; но об этом он не позволял себе думать. У окна стояло небольшое инкрустированное бюро. На столе лежали книги и последние журналы. Служанка поставила на него и вазу с розами, теми самыми, огромными, как кочаны капусты.
Сегодня они будут вместе спать на этой кровати. Раньше Пол не осознавал в полной мере, насколько ему не хватало Ильзы. Он понял это только сейчас, глядя на нее, слушая се голос, прикасаясь к ее телу, все еще сильному и стройному, упругому, где нужно, а где нужно – мягкому и такому невыразимо желанному.
– А сейчас распакуй вещи, чтобы потом об этом не думать. Скоро уже время ужина. Будем есть на террасе или в доме? – В голове у него вертелось столько мыслей, а на языке столько слов, что он никак не мог их упорядочить. – Надеюсь, ты привезла что-нибудь для торжественного случая. Мои друзья устраивают завтра вечеринку. Я познакомился с ними через моего римского адвоката. У них вилла на другой стороне озера. Мы поплывем на лодке, тут недалеко, зато такой дивный вид ночью при лунном свете.
– Я достаточно хорошо тебя знаю и приехала во всеоружии, – ответила Ильза, раскрывая вещи. – Где Пол, там всегда вечеринки.
Он вышел на балкон. Солнце уже скрылось за массивом гор, чьи вершины выделялись, как нарисованные, на сером фоне неба. Парусная лодка медленно двигалась по озеру, оставляя за собой неисчезающий след, черный на черном более светлого оттенка, как на японской гравюре. Все потускнело – небо, свет, вода, и маленькая лодочка, уплывшая вдаль, становилась все меньше.
В голове у него было множество планов, и сердце переполняла радость.
* * *
Если бы мне сказали, оглянись на прожитые годы и выбери отрезок времени, когда ты был более всего доволен жизнью, я бы выбрал эти три недели, думал Пол, сидя в ленивой полудреме у бассейна и глядя на плавающую Ильзу.
Большинство его задумок осуществилось: они побывали в горных городках Тоскани, побродили по Флоренции, осмотрели каждый уголок музея в Ватикане, плавали по Лидо и даже съездили в Равенну.
Сейчас было ясное утро. В нижней части лужайки поливальная установка, вращаясь, разбрызгивала в воздух тонкие струйки воды. Прямо перед собой он видел ритмичные – вверх-вниз – движения рук Ильзы, плавающей энергичным кролем из конца в конец бассейна. Вот она вылезла и села на краю бассейна, вся в блестящих каплях воды. Спина у нее была гладкой, без единой складки, и белый купальный костюм обтягивал ее, как вторая кожа. Счастливая женщина, которую Бог наградил таким телом, подумал Пол.
Ильза помахала ему.
– А ты почему не купаешься? Что с тобой сегодня?
– Ничего, лень одолела. А потом только что принесли нью-йоркские газеты, хочу посмотреть их. Они и так приходят с недельным опозданием.
– А я еще поплаваю.
– Давай. Я пойду наверх.
Небольшая стопка газет и журналов, на которые он подписался, лежала на столе у балюстрады. Стремясь поскорее узнать новости и вообще обладая привычкой к быстрочтению, Пол мог просмотреть их за несколько минут, выделив главное в массе информации. Он пробежал глазами заголовки: зажигательные бомбы взорвались в университете штата Колорадо; взрывы в мичиганском университете; в Детройте за один только прошлый год совершено тридцать террористических актов. «Нью-Йорк таймс» сообщала: «Террористы взорвали семисотпятидесятифунтовую бомбу во время погрузки на территории складов боеприпасов военно-морского флота в Чикагском порту». Невзорвавшаяся бомба была обнаружена на армейской базе в Окленде. После очередной серии взрывов в агентство ЮПИ было направлено послание, в котором многословно обличались расизм, неравноправие женщин, загрязнение окружающей среды, империализм. «В современной Америке, сеющей смерть по всему миру, – говорилось в нем, – к обществу свободы и любви можно прийти одним-единственным путем». От вспыхнувшего гнева у Пола закружилась голова. Глаза его выхватывали слова, которые жгли его мозг как раскаленное железо: «Нападение, нападение и разрушение… построение справедливого общества… революция». Он швырнул газету на пол.
Все это было не ново. Стало уже привычным читать о взрывах в помещениях службы подготовки резервистов, о налетах на пункты регистрации призывников и других подобных акциях. Самым ужасным было именно то, что это стало привычным, и не было видно никакого выхода.
День лишился красок.
– Революция, – вслух сказал он. – Да, как в Советском Союзе, на Кубе и в Китае. Да, царство любви и свободы. Болваны!
